Дом сержанта Павлова

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ ИЛЬЯ ВОРОНОВ И ДРУГИЕ

Вместе с приказом отправить в зеленый дом разведку командир роты получил от Жукова еще одно боевое задание: подготовить группу в составе 15—20 человек, которая закрепилась бы в этом доме.

— Кого послать, вам виднее, — сказал комбат. — Но одно, товарищ Наумов, учтите: полковник приказал этот дом занять и удержать, — на последнем слове Жуков сделал ударение.

Наумов мысленно пересчитал своих людей. Поредела, ох, как поредела рота за эту сталинградскую неделю. Один взвод — в развалинах, именуемых «Домом Заболотного»; другие — закрепляются на мельнице. Отсюда брать людей нельзя. Ведь именно к мельнице рвутся немцы с таким остервенением. Стоит только предпринять где-нибудь поблизости активные действия, как противник сразу же обрушивает на нее артиллерийский и минометный огонь.

В то время Наумов еще не знал, что́ предстоит вынести этой кирпичной коробке. Между тем немцы придавали мельнице огромное значение — на их схемах она именовалась «фабрикой» («Fabrik»). Они поняли, что это самое удобное место для нашего опорного пункта, пользуясь которым можно на большом участке преграждать путь к Волге, и поставили своей задачей любой ценой стереть «фабрику» с лица земли[1].

Толстые стены мельницы — надежное укрытие.

Фото С. Лоскутова.

Обдумывая план захвата зеленого дома, Наумов решил на первых порах направить туда по крайней мере один станковый пулемет, два противотанковых ружья, миномет и пять — шесть автоматчиков.

Командир пулеметной роты Дорохов выделил для этого расчет старшего сержанта Ильи Воронова. Это был лучший пулеметчик роты.

Воронов пристрастился к стрельбе еще в предвоенные годы, когда он, колхозный парень, с увлечением посещал осоавиахимовский кружок. Уже тогда Воронову больше всего пришелся по душе «максим». А когда настала пора идти на действительную службу — это было осенью 1940 года, — допризывник уже мог с завязанными глазами разобрать и собрать пулемет.

Само собой разумеется, что новобранца зачислили в пулеметную роту. Воронов сразу же продемонстрировал свое искусство, чем немало удивил не только бойцов роты, но и видавших виды командиров. Тогда-то он и получил свое первое поощрение — внеочередную увольнительную на целый день. К зависти товарищей, молодой солдат совершил увлекательную прогулку по чудесному закарпатскому городу Черновцы, где стояла тогда часть.

Об удивительном новобранце прослышали в полковой школе.

— Пойдешь к нам? Командиром будешь, — сказал ему кто-то из офицеров.

— Пошел бы с охотой, да грамоты маловато…

А откуда было взяться у него той грамоте, если учиться больше трех зим не пришлось. Одиннадцати лет, лишившись отца, Илюха остался за старшего «мужика» в бедняцкой семье. Покойный отец всю жизнь батрачил и только при Советской власти обзавелся землицей и лошаденкой, да почти не попользовался ими: не выдержало здоровье, подорванное непосильным трудом. С ранних лет Илюха стал на зиму уходить в Донбасс, на строительство железной дороги. Так что было не до учебы…

С полковой школой ничего не вышло.

Но все же Воронова в сержанты произвели — уж больно хорошо знал солдат свое дело.

С началом войны он стал проситься на фронт, но его не послушали и перевели в запасный полк.

— Начальству виднее, где вы нужны, — коротко отрезал политрук, когда сержант пытался обжаловать этот перевод.

Воронов хмуро опустил глаза.

— Да, пойми ты, парень, — политрук перешел на неофициальный тон. — В бою, как ты там храбро ни действуй, стрелять будешь только из одного пулемета. На два сразу не разорвешься. А тут — если научишь, скажем, сто человек, то по фашистам одновременно смогут палить сто пулеметов. Вот и соображай, что для Родины полезней!

Воронов соглашался, но проходил день-другой, и он снова вырывал из школьной тетрадки листок бумаги и писал очередной рапорт.

После одного такого рапорта, написанного пусть не каллиграфически, но зато от всей души, Воронова отправили, наконец, с маршевой ротой на фронт.

Но и на фронте ему пришлось заниматься все тем же — обучать бойцов пулеметному делу: на участке Юго-Западного фронта, куда он попал, стояло длительное затишье, лишь изредка прерываемое боями, о которых в сводках Совинформбюро сообщалось, как о боях местного значения.

Боевое крещение Воронов получил 23 февраля. Этот первый бой навсегда остался в его памяти. В день двадцать четвертой годовщины Красной Армии его расчет поддерживал вылазку стрелковой роты. Двоих из расчета убило, двоих ранило, а он уцелел, продолжая поддерживать стрелков, пока те не выполнили боевую задачу.

После этого боя батальон простоял в лесу еще три месяца. Воронов продолжал обучать новое пополнение.

— Пулеметчик только тогда страшен для врага, когда он жив и стреляет. Мертвый врагу не помеха, — говорил он молодым бойцам. И пояснял: — Не пожалеешь пота, чтобы саперной лопаткой поработать, будешь вести огонь безотказно — и врага уничтожишь, и сам цел останешься.

Однако в очередном бою он со своим пулеметом первым выскочил из блиндажа и сразу был ранен. А отлежавшись в госпитале, попал в 13-ю гвардейскую дивизию, которая стояла тогда за Волгой. Дорохов быстро определил в этом высоком, ладно скроенном сержанте его живую струнку. И Воронов снова занялся тем, что стало его призванием: учил пулеметчиков…

В первый же день боя на сталинградской земле Воронов и бойцы его расчета отличились.

Сразу после переправы расчет Воронова был оставлен для охраны командного пункта батальона, временно расположившегося в доме с вывеской «Клуб водников». Но батальон тут же получил приказ наступать, и пулеметчиков послали вверх, по крутому каменистому обрыву, и дальше — по Солнечной улице… Весь день шел тяжелый бой. Потом был бой за среднюю школу, бой за военторг. А затем произошло то, о чем Илья Воронов не забудет никогда.

День клонился к концу. После горячего боя выдалось нечто вроде затишья. Расчет засел в полуразрушенном домишке неподалеку от здания военторга. Ствол пулемета, установленного посреди комнаты на обеденном столе, был направлен через раскрытое окно на площадь. Вдали слышались раскаты артиллерии. Изредка где-то рядом разрывались снаряды, и тогда сотрясались малонадежные стены. Каждый боец занимался своим делом: один вел наблюдение, другой набивал ленту патронами, кто-то жевал…

Воронов решил воспользоваться передышкой:

— Вы, ребята, тут понаблюдайте, а я пойду доложу командиру роты, где мы находимся.

Когда минут через пятнадцать он вернулся, дверь в комнату, где оставались люди, оказалась наглухо закрытой изнутри. Он нажал — дверь не поддалась.

— Ребята, откройте! Молчание.

Уж не заблудился ли? Но нет, домик тот же, и комната та же, сомнений не могло быть. Воронов изо всей силы нажал на дверь еще раз, продавил филенку и просунул в отверстие голову.

Темно. Пыль. С большим трудом разглядел он стоящие торчком доски на том месте, где еще четверть часа назад находился пулемет… В комнату угодил снаряд.

— Ребята все погибли… Пулемет согнуло в дугу… Один я остался, — едва слышно докладывал потом Воронов командиру роты.

— Иди получай новый пулемет. Злее драться будешь…

Злее… Чего-чего, а злости накопилось у него достаточно, чтоб сторицей отплатить врагу сразу за все: за родное село Глинки, где осталась старенькая мать да сестры, и за кровь товарищей, и за камни Сталинграда…

В тот же день старший сержант Илья Воронов получил новый пулемет и в третий раз был составлен боевой пулеметный расчет: первый номер — сержант Идель Хаит, комсомолец, сапожник с Одесщины; второй номер — коммунист Алексей Иващенко, милиционер из Луганской области; пулеметчик — Иван Свирин, колхозник из-под Астрахани, и подносчик патронов — Бондаренко.

Эта пятерка во главе с командиром взвода лейтенантом Афанасьевым и была выделена для защиты зеленого дома.

Вслед за пулеметчиками в распоряжение Наумова прибыли бронебойщики из роты ПТР. Бронебойная рота тоже сильно поредела за эти дни. Перемешались взводы, расчеты, и, пожалуй, только двое друзей — Рамазанов и Якименко — остались неразлучными. Во второй расчет, предназначенный для зеленого дома, входили казах Мурзаев и таджик Турдыев. Третье ружье было в руках узбека Нурматова и абхазца Цугбы. Петеэровцев в шутку называли «интернациональной бригадой» или «сабгайдаками» — по имени их командира комсомольца старшего сержанта Андрея Сабга́йды.

В группу защитников зеленого дома вошли также минометный расчет младшего лейтенанта Алексея Чернушенко и пять автоматчиков.

А в ожидании подкрепления четверка, захватившая зеленый дом, приготовилась к обороне.

Автоматчики Александров и Глущенко заняли позиции у окон первого этажа, выходивших на площадь. Оконные проемы были превращены в подобие амбразур. Для этого пригодилось все, что попало под руки: и батарея центрального отопления, валявшаяся посреди комнаты, и книги — благо их здесь оказалось много.

Не с легким сердцем два бойца закладывали окна томами Большой Советской Энциклопедии и собрания сочинений Горького.

Не с легким сердцем смотрел на эту амбразуру и сержант Павлов. Правда, не так уж много книг прочел он на своем веку, но зато все прочитанное хорошо помнил. Уж если он что запоминал, так на всю жизнь! Случалось, в часы отдыха глядел он в выцветшее от летней жары высокое небо, где виднелось только одинокое облачко, и в памяти всплывали стихи, заученные в давнюю школьную пору:

А когда дивизия стояла еще на левом берегу Волги, усталый после учения, задумывался он иногда, глядя на выжженную, вытоптанную солдатскими сапогами, прибитую колесами машин и орудий заволжскую степь, и перед глазами проносилась другая степь — цветущая и тихая, о которой такими необыкновенными словами рассказал душевный писатель Чехов.

Да, хороша родная земля, и хорошие книги написаны о ней, но сейчас недосуг их читать. Сейчас — ничего не поделаешь — надо укрываться за ними, чтобы вести смертный бой с врагом за каждый камень истерзанного города, за свободную жизнь.

Черноголова, следившего за тем, чтобы гитлеровцы не пробрались к подъезду, Павлов решил временно с поста снять. Хоть оставлять вход без охраны было опасно, все же рискнуть пришлось: на втором этаже лишний боец нужнее.

Вражеские солдаты подползают медленно, методично. Из окна их хорошо видно. Десятка полтора, не меньше.

Вот они отрываются от земли. Пригнувшись, с автоматами наперевес, подходят все ближе, ускоряя шаг.

Пора. Одновременно заговорили четыре автомата.

Фашисты залегли. Еще несколько минут — и они повернули назад, оттаскивая убитых.

Стрельба — артиллерийская, минометная, пулеметная — не стихала ни на миг, но на площади враг больше не появлялся.

Уже светало, когда Павлов обходил этажи. Внизу его встретил озабоченный Глущенко.

— Товарищ сержант, там кто-то кричит.

Из первого подъезда доносился голос. Похоже, кто-то звал: «Павлов! Павлов!» Больше ничего разобрать было нельзя: мешала стрельба.

— Никак там Калинин? — догадался Глущенко.

Выйти наружу — неразумно: ни за что ни про что подстрелят. Стали перекликаться. За стеной и в самом деле оказался Калинин. Он раздобыл лом и стал пробивать капитальную стену, разделявшую две секции дома. Долбил упорно, без передышки добрый час, и вот, наконец, ему удалось пролезть через пролом к своим.

Только теперь все выяснилось. Получив донесение, Калинин выскочил на улицу и сразу же попал под сильнейший обстрел. А до батальона — метров полтораста, при такой перепалке живым туда не добраться. Решив переждать, пока огонь хоть немного утихнет, Калинин укрылся в первом подъезде. Но всю ночь сильная стрельба не прекращалась.

А утром и вовсе нельзя было выйти наружу. Павлов решил отправку донесения задержать до темноты, а пока что, не теряя времени, укрепляться и укрепляться.

Первым делом надо было соорудить амбразуры в подвалах, затем — пробить отверстия в каменных стенах, разделяющих подъезды, чтобы можно было пройти по всему дому, не выходя на улицу.

В дни празднования 15-й годовщины славной победы Я. Ф. Павлов приехал в гости к сталинградским пионерам.

— Вот такие ребята, как вы, помогали нам тогда в доме, — вспоминает Яков Федотович.

Как ни торопились, но дело подвигалось медленно. Ведь работать одновременно могли только трое: остальные двое непрерывно наблюдали за всем, что происходило снаружи, по обе стороны дома.

Нашлись, правда, добровольные помощники. Когда в подвале устраивали амбразуру, Тимка и Ленька все время вертелись тут же. Увидав, что бойцы собрались уходить, мальчики стали упрашивать сержанта взять их с собой:

— Мы, дяденька, в тир ходили и, знаете, как стрелять умеем!

Павлов согласился, что тир, конечно, дело хорошее, но война — не тир и мальчуганам тут делать нечего. Тогда Тимка пошел на уступку.

— Ну, если стрелять нам нельзя, то мы вам так будем помогать. Подносить или что другое делать. Как скажете…

Ленька только застенчиво моргал, безмолвно присоединяясь к каждому слову старшего брата.

«Хитрые чертенята!» — подумал Павлов.

— А мать отпустит? — спросил он не столько ребят, сколько тетю Пашу, которая во время этого разговора подошла к ним из темного угла подвала. Она куталась в теплый платок, ее усталые глаза пытливо изучали этого неказистого, но такого уверенного и, видать, положительного сержанта.

— Позволит, позволит! — в один голос воскликнули Тимка с Ленькой. — Вот спросите сами.

Тетя Паша, ласково обняв обоих за плечи, еще с минуту тревожно вглядывалась в спокойное лицо Павлова. Она, видно, почувствовала, что этому человеку можно доверить ребят и, наконец, решилась:

— Пусть идут, хоть немного пособят нашим.

Тимка и Ленька едва верили своему счастью. Даже в полутьме подвала видно было, как озарились их лица. Но только на секунду. Тотчас оба посерьезнели, высвободились из рук матери и вытянулись перед сержантом.

— Мой первый приказ, — сдерживая улыбку, строго сказал Павлов, — не подыматься на верхние этажи, не показываться у окон. Делать только то, что будет приказано, ходить только там, где я разрешу. Понятно?

— Понятно, товарищ сержант!

Так у разведчиков появились помощники. И это было очень кстати. Теперь Александрову и Глущенко не нужно отлучаться со своих постов: у них есть связные.

Артиллерийский и минометный обстрел почти не затихал. То и дело в дом попадал снаряд или мина, и тогда все вокруг сотрясалось, валилась с потолка последняя штукатурка.

Время тянулось бесконечно медленно. Напряжение усиливалось, когда «концерт» — так бойцы называли обстрел — ненадолго прекращался. Ведь с минуты на минуту могла начаться атака.

Между тем появились и чисто хозяйственные обязанности. Надо было позаботиться о питании нового гарнизона. Все прибыли сюда налегке и никаких продуктов с собой не взяли.

В какой-то квартире нашлась мука. В банке на кухонном столике — соль. Но где достать воду? Из кранов вода уже давно не течет — водопровод в Сталинграде разрушен. Правда, недалеко Волга — всего метров триста — четыреста. Но, как говорится, близок локоть…

Расспросили жильцов. Выяснилось, что вода есть в котле центрального отопления. Ее надо экономить. Только не все, к сожалению, это понимают…

«Котлом надо будет заняться», — решил про себя Павлов.

Калинин развел в плите огонь, достал казанок, тарелки, ложки.

…И вот уже готово кушанье: клецки из муки. Кто-то окрестил их «сталинградскими галушками».

А с наступлением темноты Калинин вторично отправился с донесением, хотя обстановка была не легче, чем вчера: все так же непрерывно трещали автоматные очереди, рвались мины. Фашисты беспорядочно обстреливали все вокруг и в том числе полосу, через которую Калинину предстояло во что бы то ни стало пробраться живым.