Дом сержанта Павлова

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ БОЕВЫЕ БУДНИ

В сентябре, получив ранение, Дронов попал на пункт сбора раненых — так называлась щель, наспех вырытая саперами в косогоре.

Весь день туда сносили людей, но сколько Дронов ни допытывался — так толком и не узнал, что происходит в его третьем батальоне.

И только ночью в тесной щели появился Кокуров. Комиссар батальона с трудом отыскал Дронова. Если б не слабый, но такой знакомый оклик «Николай Сергеевич!», Кокуров ни за что не узнал бы в этом мертвенно-бледном человеке Виктора Дронова, с которым он так искренне и тепло дружил.

— Где же ты, Виктор, за поганую пулю ухватился? — укорил Кокуров.

— На самом пороге капе, — тихо ответил комбат.

От комиссара Дронов узнал новости. А потом, за Волгой, он продолжал получать «политдонесения» — так именовал он короткие записки, которые Кокуров посылал ему в медсанбат при каждой оказии. Писали и другие, так что все это время Виктор Иванович хорошо знал о жизни батальона.

Нелегким делом оказалось избежать отправки в тыловой госпиталь. Рана была серьезной, потеря крови ослабила организм. Но как мог Дронов оставить свой батальон, с которым прошел длинный, тяжелый путь от Харькова!

Хирург, оперировавший развороченную у самого плеча руку, понимал это.

— Чижик перевязывала? — спросил он. — Вижу, ее работа! Вернетесь — подарите ей пуд шоколаду. За спасенную руку — право, не дорогая цена…

Она действительно спасла комбату руку, но все же ему пришлось пролежать в медсанбате целый месяц.

Выписавшись, Дронов переправился в сумерках через Волгу. Когда он появился на сталинградском берегу, уже совсем стемнело.

Верный ординарец вел Дронова на командный пункт батальона, тщательно прибранный к возвращению хозяина. Но тот, видимо, не спешил «домой».

— Веди в полк, — коротко приказал он Формусатову.

Формусатов растерянно посмотрел на комбата и нехотя свернул влево, в траншею, ведущую к штабу полка.

— Залатали? — приветливо встретил Дронова командир полка. — Очень кстати вернулись, Виктор Иванович, очень кстати.

С места в карьер полковник начал объяснять ему обстановку. Противник усиливает нажим. Сильнейшие бои идут в районе заводов. Тракторный пришлось отдать…

Об этом Дронов слышал еще на переправе. Пламя пожарищ было видно даже в медсанбате.

Елин продолжал. Жмет немец и на участке полка. Только недавно с трудом отбились в «Доме Павлова». Эту кость в своем горле противник в покое не оставит. Значит, задача третьего батальона…

— А теперь попьем чайку, Виктор Иванович? — пригласил Елин в заключение. — В честь возвращения. А?

Дронов смущенно поблагодарил — он торопился к своим. Полковник не стал задерживать.

Было еще не поздно, когда Дронов появился наконец в батальоне. На командном пункте он застал Жукова.

— Богато живете, — одобрительно оглядываясь, заметил комбат.

Стараниями Коли Формусатова просторный подвал разрушенной тюрьмы принял и вправду комфортабельный вид. Все помещение довольно хорошо освещалось несколькими лампами, сделанными из снарядных гильз.

— Это он все мастерит, — кивнул Жуков на ординарца, уже хлопотавшего вокруг банок с консервами.

Тем временем в штабе начал собираться народ. Пришел Кокуров, а когда весть о возвращении комбата распространилась, появились Наумов, Дорохов, Авагимов, Маруся Ульянова…

Вернись командир батальона из госпиталя в другое время, разговор затянулся бы до утра. Но сейчас немец жмет, и «сабантуй» может повториться каждую минуту.

Командиры рот коротко доложили обстановку. Дронов решил немедленно осмотреть оборону — и на мельнице, и в «Доме Заболотного», и в «Доме Павлова».

Начали с мельницы.

В сопровождении Авагимова и Формусатова комбат прежде всего обошел три вынесенных вперед пулеметных гнезда. Их огонь достает и до «Молочного дома», что через площадь, и до верхних этажей Дома железнодорожника, и до Г-образного дома.

— А тут братья Карнаухи, — сказал Авагимов, проводя Дронова по боковой траншейке в окоп. — Земляки того Глущенко, что вместе с Павловым дом разведывал.

Капитан хорошо помнил этих уже не молодых солдат. Шестеро «старичков», земляков-ставропольцев, прибыли в батальон одновременно. Все попросились в одну роту.

В просторном окопе поеживался у ручного пулемета Тимофей Карнаухов. Его двоюродный брат Семен, потягивая самокрутку, лежал на дне окопа. Увидев начальников, солдаты подтянулись.

— Ну, как, дружки-землячки, — вышибаем из Гитлера дух? — спросил Дронов, заходя в окоп.

— Вышибаем, товарищ капитан, — Ответил за обоих Тимофей. — Только дух в Гитлере дюже тяжелый, никак не вышибешь…

— Правильно говоришь, дружок, сильно тяжелый. А вышибать все же на́м придется, никому другому…

Слабый свет ракеты, медленно опускавшейся где-то вдали, достиг и этого окопа. Наметанный глаз Дронова отметил здесь полный порядок. Проверив пулемет, комбат отправился дальше.

Но вот на мельнице осмотрено все. Дронов остался доволен. Молодец Жуков, управился. Видать, хлебнули тут, пока он отлеживался на чистых простынях…

Все же дотошный хозяин не мог оставаться спокойным, пока не осмотрел каждый закуток. Приметив, что еще какие-то траншеи тянутся вдоль тыловой стороны мельницы, выходящей к Волге, Дронов завернул и туда. На развилке неглубокая узкая траншейка резко отличалась от всех остальных. Пробраться здесь можно было разве только ползком.

— Это к водоему, — объяснил Формусатов. — Жильцы из «Дома Павлова» здесь по воду ходят. Да вот как раз и они. Только часовой, видать, не пускает…

Слышался приглушенный разговор.

— Мы из «Дома Павлова», — утверждал уверенный женский голос.

Другой голос был упрямый:

— Уходи, буду стрелять!..

Тогда послышался третий спокойный и густой голос:

— Русским языком говорят тебе, садовая твоя голова: из Павлова дому они… Детишки там малые, обратно же старушки… Нельзя им без воды…

Но часовой стоял на своем:

— Уходи, стрелять буду…

— Заладил, зараза, «стрелять, стрелять». Ты патроны для Гитлера прибереги, — пробурчал бас. — Сколько раз брали воду, а тут ему вожжа под хвост. Ну что ты с ним будешь делать?.. — И, видимо обращаясь к спутницам, добавил: — Уйдемте отсюда, а то, не ровен час, этот дурак еще и застрелит…

Бас принадлежал бойцу Василию Сараеву, который на этот раз вызвался проводить Зину Макарову и Янину к заброшенной известковой яме.

— Ты этих людей знаешь? — спросил Дронов Формусатова.

— Как же не знать, товарищ капитан, — удивился ординарец, — раз они тут живут? Еще девчонка с ними всегда ходила, бойкая такая… Ранило ее.

Капитан приказал пропустить женщин с ведрами и в сопровождении Наумова и Формусатова направился к «Дому Павлова».

Шли по ходу сообщения. Здесь, на открытой местности, шум клокотавшего в заводском районе боя слышался еще явственнее.

Дронов отметил, что траншея в порядке, достаточно глубокая. Местами на дне уложены кирпичи. Это хорошо, а то дожди превратили почву в месиво.

— Тут раз так налило — хоть на лодке плыви! Форменная Венеция, — щегольнул Формусатов красивым словом. — Ребята две ночи воду ведрами вычерпывали.

У каменной стены, преграждавшей траншею, Наумов остановился и к чему-то прислушался. Что можно различить в непрекращавшемся слитном шуме, было известно, вероятно, ему одному.

— Теперь… — Наумов замялся, — эту кобылу надо с лету. Давайте, товарищ капитан, первым, пока фриц не заметил. Так оно будет лучше.

Дронов удивился, услышав про кобылу, но где тут раздумывать! И он легко преодолел препятствие. А еще через минуту в траншее, по ту сторону стены, очутились и остальные.

Лишь теперь Дронов разобрался, почему Наумов обозвал стену «кобылой».

— Нашли место для физкультуры. Еще б турник сюда! — напустился он на командира роты. — Людей губите, сами под пули лезете. — Обычно спокойный и выдержанный, комбат разбушевался не на шутку. — Саперов не догадались вызвать!.. Сапоги!

Наумов не стал оправдываться. Что было возразить? Что сам день и ночь он лазает здесь на брюхе под пулями? Что в этом аду порой теряешь понятие о реальной опасности и тогда уже не смотришь: больше ли одной такой стенкой или меньше? А ведь прав комбат: следовало добиться, чтоб прислали саперов — давным давно взорвали бы эту проклятую стенку… Ведь не далее как третьего дня он сам подумал о саперах. Это случилось, когда ему доложили, что ранен Александров.

Александров… Один из четверки отважных, что захватила «Дом Павлова». Как нелепо все получилось. Александров возвращался из роты с ужином для отделения, и как раз в тот момент, когда он переползал стенку, взорвалась мина. Хватит! Завтра с этой стенкой будет покончено!

Но вот и выход из траншеи. Обычно, когда в «Доме Павлова» ждали важных посетителей, на посту стоял Рамазанов. Сегодня его нет — ему нельзя отойти от бронебойки ни на шаг. Навстречу комбату и командиру роты вышел дежуривший у входа Павлов. Он сразу узнал и Наумова, и Дронова, и Формусатова, но все равно привычное «Кто идет?» вырвалось как-то машинально.

— Сержант, оказывается, к себе в дом пускает с разбором! — хмуро пошутил шедший впереди Наумов.

— Хорошим гостям всегда рады, — весело ответил Павлов. — Да и лихих найдем чем попотчевать…

Однако тон, взятый Наумовым и подхваченный Павловым, не соответствовал испорченному настроению Дронова.

— Ты бы, сержант, поменьше хвастал, — оборвал его комбат, — и прежде чем зазывать гостей — дорожку наладил… Чтоб пулей не своих потчевать, а гитлеровцев…

«Чего это он с ходу напустился?» — удивился про себя Павлов. Он давно знал Дронова сдержанным и вежливым, а тут… Не иначе в медсанбате нервы потрепал.

— Мы и Гитлеру полную порцию отпускаем, не жалеючи, товарищ капитан.

— Востер ты, Павлов, на язык, — снова обрезал его Дронов, — а стенку ерундовую убрать в траншее не можешь.

— Так ее не языком, а толом хорошо бы, товарищ капитан! — Павлов уже уловил в голосе комбата другие нотки. — А тол — дело саперное…

— То-то и оно, что саперное… — Дронов выразительно посмотрел на Наумова, и у того кошки заскребли с новой силой. — Ну, что ж, домовладелец, веди в свои апартаменты!

В эту ночь бодрствовали все. Даже чулан, заваленный ватой, куда обычно забирались на полчасика «соловьиного сна», в эту ночь пустовал. Немец энергично постреливал, часто рвались мины, раздавались пулеметные и автоматные очереди.

Пытаясь нащупать вражеский пулемет, Рамазанов и Якименко лежали со своей бронебойкой на втором этаже. Туда к ним и пришел Дронов.

Как раз заговорил немецкий пулемет. Якименко прицелился и послал еще одну пулю туда, откуда выпорхнул и лег над площадью яркий пунктир трассирующей очереди. Вражеский пулемет не умолкал. Огненные строчки продолжали вылетать откуда-то из темноты, и пули еще чаще забарабанили по израненной стене.

— Знову куряче вымя, свинячи рожки, — отодвигаясь от ружья, проговорил с досадой Якименко. — На, Бухарович, лягай ты…

При виде такого искреннего огорчения Дронову захотелось подбодрить этих людей.

— Не робей, дружок, — ласково сказал он, — с третьего не попал — с пятого попадешь… Главное, чтоб Гитлер голос твой слышал, чтоб знал — нет ему тут житья…

Тем временем за ружье лег Рамазанов. Он долго целился, а выстрелив, вопросительно посмотрел на лежащего рядом капитана. Огненный пунктир, который еще секунду назад струился над площадью, внезапно погас.

Неужели попал?

— Ось и получив фриц по уху! — воскликнул Якименко и победно посмотрел на комбата. — Ай да Бухарович, ай да хлопец!

— Этот фриц, пожалуй, готов, — поддержал Дронов. — Да вот беда — не один он там. Будем считать это задатком — дело впереди…

Потом Дронов спустился в дровяник. Жуков уже успел подробно доложить ему о том, как укрепились пулеметчики, и теперь комбат решил лично проверить все — и сектор обстрела, и тоннель, проложенный под площадью к запасной огневой точке. Людей из пулеметного расчета — кроме Афанасьева, человека в батальоне нового — комбат помнил еще со времен заволжского резерва. Лучше других знал он бравого пулеметчика Илью Воронова. Ему врезалось в память, как этот застенчивый парень с повязкой на глазах разбрасывал детали «максима», чтобы потом вслепую же быстро собрать пулемет. Свой коронный номер он неизменно демонстрировал новичкам, горячо доказывая, что сборка пулемета с завязанными глазами вовсе не баловство и не «фокус», а жизненная необходимость.

Осмотрев дровяник, слазив в тоннель, комбат похвалил пулеметчиков. Особенно понравился Дронову водопровод — хитроумная выдумка Ильи Воронова и Алексея Иващенко.

У водопровода была своя история. Все началось с того, что Бондаренко, на чьей обязанности лежало обеспечение пулемета водой, собираясь однажды в очередной рейс, громко вздохнул:

— И чего к Волге тащиться, когда вода — вот она, рядом.

Он имел в виду глубокую воронку на площади, как раз напротив пулеметного гнезда. С началом осенних дождей воронка постоянно наполнялась водой.

— А ты попробуй, достань, — кивнул в сторону амбразуры Свирин. — Лучше пять раз к Волге сходить…

Он был прав. Пробираться по густо простреливаемой противником площади — мало радости.

Бондаренко еще раз вздохнул и с двумя пустыми ведрами в руках поплелся к ходу сообщения.

— Ребята! А Бондаренко ведь дело говорит, как медные котелки, дело, — вмешался Воронов. — А ну, Иващенко, тащи трубу, да подлиннее!

Иващенко мигом понял замысел командира отделения. Вскоре он вернулся с несколькими кусками водопроводной трубы, оставшимися от системы центрального отопления. Весь день Воронов и Иващенко слесарили, а ночью вдвоем полезли к воронке. Провозились немало — мешали вспышки ракет и минометный обстрел. К трубе приладили кран, и вода из воронки стала поступать, как из заправского водопровода.

Уходя, комбат еще раз похвалил пулеметчиков:

— С головой воюете, молодцы!

Напоследок Дронов побывал в той части подвала, где обитали жильцы.

— Как вы тут с ними? — спросил он, пробираясь по узенькому коридорчику вслед за уверенно шагавшим в темноте Павловым.

— Живем в мире, товарищ капитан, не ссоримся.

Приглушенный шум боя доходил и сюда, но теперь никто из жильцов на стрельбу уже не обращал внимания. За долгие недели тут свыклись со многим. А по мере того как оборона дома крепла, росла и уверенность, что солдаты, сумевшие остановить дошедшего до самой Волги врага, конечно, ни за что не дадут в обиду советских людей. В этот ночной час подвал был объят глубоким сном. Только страдавший бессонницей Матвеич сидел, по своему обыкновению, возле помигивающего каганца над книгой — чтивом его щедро снабжала Ольга Николаевна. Старик и не заметил, как приоткрылась дверь. Отгородив ладонью заплясавший огонек, он продолжал читать.

Дронов не стал тревожить измученных людей и в помещение не зашел.

— А все же придется с ними распроститься. За Волгу их надо отправить, — словно раздумывая вслух, сказал комбат, плотно закрывая дверь.

— Мы бы рады, товарищ капитан, — ответил Павлов, — да ведь не пойдут…

— Пожалуй, верно… не пойдут. А если припугнуть? Мол, уходим.

— Срамиться неохота, товарищ капитан, да и не поверят.

— И правда, срам… А ты скажи им: дом взрывать будем. Так, мол, боевая обстановка требует. И действуй.

Комбат принял решение:

— Даю сутки. Чтоб завтра ночью никого из гражданских тут не оставалось!

Тяжело, конечно, было идти на такое. Но приказ есть приказ.

— Что ж это ты, сынок? Столько продержались, а все-таки, выходит, ирод одолел? — с горечью спросил Михаил Павлович, услышав, что дом будут взрывать.

— Не горюй, папаша! Новый отстроим не хуже, — утешал его Павлов.

Сталинградцы отстроили «Дом Павлова», и выглядит он лучше прежнего…

Фото Н. Грановского.

Черноголов, Мосияшвили, Сабгайда, Сараев, Шкуратов и еще кто-то свободный от дежурства помогли жильцам собраться в путь. Детишек снабдили на дорогу сахаром.

Павлов сам обходил помещения, заглядывал под нары.

— Это чьи там валенки? Скоро зима — понадобятся. Не твои, Андреевна? — спросил он жену Матвеича, суетившуюся вместе с внучкой возле узла.

— Мои, сынок, мои… Спасибо, что напомнил, дай тебе бог здоровья…

Она, как и все здесь в подвале, привыкла, что всякий раз после обстрела этот худощавый, с неласковыми серыми газами человек хоть на минуту, да появлялся в их убежище. Войдет, по-хозяйски оглядит подвал и всякий раз скажет ободряющее слово. И всем, кто хоронился здесь в сырости, в полутьме, становилось от этого скупого слова теплей на душе. Мало кто был им на свете так дорог, как этот суровый сталинградский сержант и его боевые товарищи.

Зина Макарова и тетя Паша, хлопотавшие над своими узлами, зашушукались. Потом Зина подошла к Черноголову и решительно накинула ему на шею шерстяной шарф.

— Возьмите, Никита Яковлевич! Это вам наше спасибо… От всего сердца.

Женщина словно подала знак. Вслед за ней и другие жильцы стали упрашивать солдат, чтоб те приняли от них подарки. Шкуратову преподнесли варежки, Мосияшвили — теплые носки, а Сараеву — свитер.

Когда раздавали подарки, в подвале появился Наумов. Он поискал глазами и остановил свой выбор на Зинаиде Макаровой.

— А теперь примите скромный подарок от нас, — и он вложил ей в руку пачку пятидесятирублевок. — Нам тут деньги не нужны, а там, за Волгой, вам они пригодятся, — добавил он, отводя ее возражения.

Темной ночью бойцы проводили жильцов по ходу сообщения в тыл. Отправляли небольшими группами под охраной автоматчиков, сопровождали до самого берега.

Готовясь в дорогу, каждый брал с собой посильный скарб. Собралась и Ольга Николаевна. Она связала увесистую пачку книг. Это было первое, что старая женщина бросилась спасать из горящего дома во время массового воздушного налета. Не могла она расстаться с книгами и сейчас. Наташа решительно запротестовала. Вещей и так много, а тут еще нелепый груз.

— Куда ты, мама, с такой тяжестью!..

— Вы не слушайте ее, мамаша, — поддержал Ольгу Николаевну Мосияшвили. — Тряпки там всякие побросать не грех. Тряпки — дело десятое, наживное. А вот книга, когда она полюбилась…

Он легко взвалил на плечо тяжелую пачку, и вся группа двинулась к ходу сообщения.

Все обитатели подвалов «Дома Павлова» благополучно достигли берега, а оттуда их катером переправили на другую сторону.

И вот дом опустел… Лишь теперь все по-настоящему почувствовали, насколько присутствие мирных людей, и особенно детворы, скрашивало и согревало суровый солдатский быт.

И только об одном человеке у защитников «Дома Павлова» осталось неприятное воспоминание — об «индивидуалке».

Дело в том, что неделю спустя в каморке за котельной был обнаружен целый продуктовый склад: семь мешков муки, бочонок засоленной баранины, бутыль масла, два ящика концентратов.

Бойцы негодовали.

Подумать только: какой жадной, себялюбивой, подлой душонкой надо обладать, чтобы в осажденном доме, где всем ежеминутно грозила смертельная опасность, держать под спудом столько еды! А ведь рядом голодали дети…