Дом сержанта Павлова

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ ОКТЯБРЬСКИЕ ДНИ

Приближалась двадцать пятая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Воины Сталинградского фронта приносили в эти дни клятву — отстоять город. Каждый, кто держал в руках оружие — от рядового солдата до генерала, — скрепил пламенные слова клятвы своей подписью.

Дня за два или за три до праздника в «Дом Павлова» пришел Авагимов. Он принес лист с отпечатанным в типографии текстом клятвы. Каждый защитник дома поставил на этом листе свое имя.

Приближение праздника ознаменовалось еще одним событием: в полк поступили долгожданные гвардейские значки. В течение нескольких дней, выбирая минуты затишья, то одна, то другая группа выстраивалась под косогором рядом со штольней для торжественной церемонии.

Вот они — славные разведчики из взвода Лосева. Командир полка И. П. Елин торжественно вручает им гвардейские значки.

Фото С. Лоскутова.

Первыми получили значки разведчики Лосева.

— Теперь фриц и тебя уважать станет, — съязвил Хватало, нагибаясь, чтоб приладить новенький значок к гимнастерке низкорослого Васи Дерябина.

Но тот не обиделся. Его не огорчал малый рост — для разведчика даже удобнее…

— А что? — согласился он. — И фрицу лестно, что кляп ему засунул не кто-нибудь, а гвардеец!

Людей из «Дома Павлова» в штольню за гвардейскими значками не вызывали. Но самому Павлову с группой товарищей пришлось идти не только в полк, но и дальше — в штаб дивизии: его наградили медалью «За отвагу».

В штаб Родимцева шли над самым берегом. Вечер был лунный, и это затрудняло путь: местами дорога простреливалась, тогда приходилось стремительно проскакивать или пробираться ползком.

Поздно вечером добрались до штаба, расположенного в огромной водосточной трубе. Дно трубы было устлано дощатым полом — под ним журчала вода. В небольшом отсеке уже сидели человек двадцать. В ожидании они тихо переговаривались. Встретились знакомые, видевшиеся в последний раз еще в заволжском резерве два с половиной месяца назад.

Стройный, в гимнастерке, перехваченной портупеей, генерал вышел откуда-то из глубины помещения, решительным шагом подошел к вытянувшимся перед ним людям и каждому подал руку.

— Как живете с немцами? — спросил он, и легкая улыбка коснулась краешков губ. Сразу воцарилась непринужденная обстановка.

— Живем, как обычно, «дружно», — ответил кто-то за всех, — дня не обходится без «веселого разговора»…

Родимцев, теперь уже серьезно, расспросил о положении на участках, а затем обратился к собравшимся с краткой речью.

— Я пригласил вас, товарищи, для того, чтобы вручить награды. Некоторые заслужили их в прежних боях, другие награждены за подвиги, совершенные уже здесь, в Сталинграде. Хочу надеяться, что мы встретимся с вами по такому поводу еще не один раз. И еще верю, что я буду иметь удовольствие представить некоторых из вас к званию Героя Советского Союза.

Адъютант подал список, и генерал взял первую коробочку из стопки, лежавшей на покрытом красной тканью столе.

Почти всех, кто здесь находился, комдив знал в лицо, хорошо помнил, кто где воюет. Знал он и сержанта Павлова. Лишь несколько дней назад, поздним вечером, в сопровождении Наумова генерал побывал в «Доме Павлова». Тогда-то он и увидел впервые знаменитого «коменданта». Павлов стоял навытяжку. Серьезно, почти сурово смотрели серые глаза. Тонкий шнурок усов делал его старше двадцати пяти лет.

— Молодец, сержант! — сказал генерал.

И, обращаясь к Наумову, добавил:

— А вы должны ему помогать. Держите этот дом, крепко держите Здесь очень важная для нас позиция.

Медаль, за которой Павлов прибыл в штаб дивизии, — прямой результат того, что генерал тогда своими глазами увидел в «Доме Павлова». Пожимая теперь руку сержанту, Родимцев не преминул сказать ему несколько теплых слов.

Товарищи устроили Павлову теплую встречу. Начались поздравления, шутки. Каждый норовил прикоснуться к новенькой медали, блестевшей на груди у сержанта.

— Молодец, Павлов! Чего доброго, еще и Героем станешь, — сказал Авагимов, не подозревая, что произносит пророческие слова.

Напряжение в Сталинграде нарастало. Круглые сутки шли ожесточенные кровопролитные бои в районе тракторного завода. Стремясь выйти к Волге в районе «Красного Октября», гитлеровцы бросали в бой все новые и новые силы.

Наступило седьмое ноября.

Работы в этот день прибавилось. Все отлично понимали, что в такой день от противника можно ждать всякое.

В «Доме Павлова» еще раз осмотрели укрепления. Для противотанкового ружья и для пулемета соорудили новые запасные позиции, тщательно проверили оружие, подготовили диски, ленты, гранаты.

Но день прошел тихо. Даже минометный обстрел оказался слабее обычного: немцы выпустили десяток мин и умолкли. В доме шутили, что «концерт» не состоялся.

Как только стемнело, появились гости. Пришел Кокуров, потом Наумов. Начальник штаба полка капитан Смирнов принес гвардейские значки. Старшины позаботились о праздничном ужине. Все, кто мог освободиться от постов — таких оказалось человек десять, — собрались на торжественное заседание.

Мерцают каганцы. Сегодня ради праздника их вдвое больше, а один фитиль, воткнутый в снарядную гильзу, разгорелся, словно факел.

Уселись за письменный стол. Казалось, это президиум большого собрания. А залом была страна. Вся страна слушала в эти дни защитников Сталинграда.

Старший политрук Кокуров говорит о двадцать пятой годовщине Октября.

Доклад его очень короток:

— Вот, товарищи, собрались мы здесь из разных мест. Кто — с Валдая, кто — с Украины, кто — из Абхазии, кто — из далекого Таджикистана, кто — из Татарии… Вот уже сорок с лишним суток, как вы живете тут. Бьете фашистов. Делаете свое солдатское дело, и на вас смотрит Родина! Ведь вы, товарищи, и есть тот утес, про который поется в песне. И еще много таких утесов стоит здесь на Волге, в нашем Сталинграде. Стоят они и на других фронтах. О такие утесы разобьется хваленая гитлеровская армия. И тогда, дорогие товарищи, наступит мир. Поздравляю вас с праздником, товарищи, и да здравствует победа!

Слово берет начальник штаба полка Смирнов. Он зачитывает приказ Родимцева № 44. Командование дивизии напоминает о переживаемых Родиной тяжелых днях и поздравляет тех, кто не допустил врага к великой русской реке…

Большой группе — ста двадцати воинам — командир дивизии объявляет благодарность. Трое из них присутствуют здесь: лейтенант Дорохов, сержант Воронов, солдат Иващенко.

О тех, кто особо отличился, сказано отдельно: «За мужество и отвагу, проявленные в боях за Сталинград, награждаю денежной премией и объявляю благодарность». Таких в дивизии восемнадцать человек, и двое из них сидят здесь за столом: это командир роты Наумов и сержант Павлов.

Смирнов вызывает лучших воинов и передает им личные поздравления генерала Родимцева.

Через все фронты пронес Яков Павлов этот драгоценный листок…

Каждому из них вручается листок тонкой желтоватой бумаги. Получил такой листок и Павлов. На машинке напечатано:

И простым карандашом размашистая подпись: «РОДИМЦЕВ».

После торжественной части капитан Смирнов положил на стол свою пухлую полевую сумку. Люди один за другим поднимались со своих мест, подходили к нему, и на их гимнастерках загорались алые флажки с гордым словом «Гвардия».

Потом начальник штаба идет на посты. Он обходит поочередно бронебойщиков, минометчиков, опускается в дровяник, где возле «максима» дежурит весь пулеметный расчет.

Непривычная тишина стоит в этот час над площадью. Лишь ухают далекие пушки, да зарево не прекращающейся в районе заводов битвы отражается в гонимых ветром густых облаках.

В конце тоннеля, проложенного под площадью, напряженно вслушиваются в коварную тишину два гвардейца — Глущенко и Мосияшвили. Это секрет — самая близкая к врагу точка обороны. Впереди своих нет.

Но вот рядом появляется начальник штаба полка. Он шепотом поздравляет воинов с двадцать пятой годовщиной Октября и вручает им гвардейские значки. Глущенко и Мосияшвили молча принимают маленькие картонные коробочки.

После торжественной части, как и полагается, состоялся концерт. Снова — в который раз! — зазвучали любимые песни и про степь широкую, и про утес…

Когда кончилась пластинка, Кокуров поднял руку:

— А теперь, друзья, споем про утес иначе, по-сталинградски!

И в воцарившейся тишине раздался его густой баритон:

Затишье на площади продолжалось недолго. На рассвете из дома военторга зазвучал громкоговоритель:

— Рус! Почему не играешь? Скучно на пустой живот? Иди к нам, покушать хлеб…

— Сейчас услышишь нашу музыку, — проворчал Сабгайда.

Бронебойщики начинают нащупывать гитлеровский громкоговоритель, в «разговор» вступают немецкие минометы. Чернушенко не остается в долгу, и вот уже «беседа» в полном разгаре. Она длится до вечера, а после перерыва на ужин — враг педантичен! — начинается с новой силой и затягивается далеко за полночь.

Впрочем, выкрики гитлеровского громкоговорителя о пустом желудке не такая уж выдумка. В эти дни и вправду пояса затягивали потуже. Приближался ледостав, на Волге уже появилось «сало», и переправа была затруднена. Пришлось налегать на вареную пшеницу. Груда зерна на мельнице таяла на глазах.

Но недолго осталось уже терпеть голод. На это намекнул и сам Родимцев при посещении «Дома Павлова».

Обходя дом, он заглянул в комнату, где со своим ружьем обосновались Рамазанов и Якименко.

За окном, в осеннем небе, висела осветительная ракета. При ее свете можно было разглядеть обоих бронебойщиков. Распростершись рядом с ружьем, они вглядывались в амбразуру — надо было использовать для дела минутку, пока «свеча» еще горела в небе.

— Ну, как, гвардейцы, с питанием, с куревом? — спросил генерал.

Разглядев генерала, Якименко вытянулся:

— Хорошо, товарищ генерал.

— Хорошо-то хорошо, да вижу харчей у вас не густо… — Родимцев бросил взгляд на стоявший рядом котелок, из которого еще клубился пар, и протянул руку.

Якименко понял жест и подал генералу лепешку из вареного пшеничного зерна. Родимцев отломил кусочек, пожевал…

— Еще немного потерпите, друзья, — сказал он, помолчав. — И курево будет, да и харчи хорошие…

Вскользь брошенные генералом слова в действительности имели глубокий смысл. Дело в том, что как раз в эти дни заканчивалась длительная подготовка к захвату Дома железнодорожника. Успех этой операции должен был значительно обезопасить переправу через Волгу на участке сорок второго полка.

Дом железнодорожника стоял почти на самом краю крутого волжского берега, в ста — ста двадцати метрах от спуска к воде. Примерно столько же было от этого дома и до мельницы — главного опорного пункта полка. Дом был не достроен. Секция, обращенная к мельнице, представляла собой только наполовину возведенный первый этаж, но другая, северная, часть дома имела четыре этажа. Отсюда немцы и держали под огнем переправу в районе Соляной пристани.

Штурмом взять дом не удавалось.

Стали искать другие пути.

Из саперной бригады группа бойцов привезла взрывчатку с зарядами замедленного действия. Оставался сущий «пустяк»: внести все это в дом, занятый немцами.

Елин резонно возразил:

— Если уж удастся войти в дом, то как-нибудь обойдемся и без ваших замедленных взрывателей…

Тогда возник новый проект: предпринять подземно-минную атаку — так на языке саперов называют подкоп, который втайне ведут под занятые противником позиции. С таким предложением прибыл в полк дивизионный инженер. Эту идею Елин поддержал, и саперы принялись за дело. То был тяжелый и опасный труд.

Прежде всего надо было составить точный план дома. Эту, казалось, невыполнимую задачу возложили на полкового инженера старшего лейтенанта Керова. Как узнать план дома, занятого врагом? Не войдешь ведь туда с рулеткой в руках! Вглядываясь в очертания здания, Керов старался разгадать его внутреннее расположение. Неожиданный успех облегчил задачу. Бойцам второго батальона удалось проникнуть в южную, недостроенную часть дома. А достаточно было снять план одной его части, чтоб иметь полное представление о другой.

Теперь выяснялся объем предстоящей работы. На глубине пяти метров надо прорыть тоннель сечением один метр на восемьдесят сантиметров. Но удастся ли неслышно пройти под землей, когда над тобой враг? Где гарантия, что лопата ни разу не ударится о камень?

В полк прибыл саперный взвод.

Работа шла круглые сутки, но из-за недостатка места в забое одновременно могли находиться только два сапера. По мере того как уходили вперед, стало труднее дышать, керосиновые лампы гасли от недостатка воздуха.

На четырнадцатый день прошли сорок три метра. Дальше рыть было рискованно: галерея пойдет как раз под центром занятого противником дома, и очень мало шансов остаться необнаруженными.

Днем еще риск невелик: гул в Сталинграде стоял такой, что различить удары кирки где-то в глубине невозможно. Другое дело ночью, когда наступала относительная тишина. Тогда условия для подслушивания становились идеальными. Пришлось применять звуковую маскировку. Минометчики второго батальона, на участке которого стоял дом, всю ночь вели методический огонь с интервалами в несколько минут. Кроме того, по ночам в минной галерее время от времени делали короткие перерывы в работе. Все это позволило подобраться к самому дому незамеченными.

Выкопали минную камеру и через подземную галерею неслышно перенесли в нее полторы сотни ящиков — три тысячи килограммов взрывчатки. От подрывной станции, устроенной на мельнице, к минной камере протянули электропровод.

Когда все было готово для взрыва, наши бойцы, засевшие в южной части Дома железнодорожника, незаметно оттуда ушли. Все близлежащие траншеи надежно перекрыли — ведь полетят камни, да еще какие!

Одновременно готовилась атака: она должна была начаться сразу после взрыва.

Ждали взрыва и разведчики Лосева. Их расчет был прост: ошеломленные немцы обязательно побегут — тут и лови «языка»! Представив себе все возможные пути, по которым бросятся наутек перепуганные фрицы, Лосев расставил четырнадцать своих ребят по нескольким засадам.

Наконец все приготовления кончились.

На подрывной станции Керов не отнимал телефонной трубки от уха.

— Через минуту! — услышал он голос Елина.

Керов подал знак саперному офицеру с подрывной машинкой в руках.

Раздался взрыв.

Как только осел выброшенный грунт, началась атака. А в стороне, в угаданном Лосевым направлении, разведчики захватили вражеского ефрейтора. Немец, в сущности, не пострадал от взрыва, а, как и предполагалось, бросился в испуге бежать куда глаза глядят, но на его беду поблизости оказался сам Хватало…

Воронка имела в глубину пять метров, а по диаметру раза в два — три больше. Немало фашистов оказались погребенными под развалинами, но часть четырехэтажной стороны дома все же уцелела.

Выжить оттуда немцев удалось несколько позже. То был знаменитый штурм Дома железнодорожника, вошедший славной страницей в историю Сталинградской битвы. Три штурмовые группы по 6—8 человек стремительно ворвались в дом еще до того, как немцы успели опомниться от мощного артиллерийского налета и интенсивного пулеметного обстрела. Уже через тридцать минут боя пали все очаги сопротивления и фашистский гарнизон, состоявший из двух рот пехоты и роты тяжелого оружия, был полностью уничтожен.

Штурм Г-образного дома.

Фото Г. Зельма.

В семидесяти метрах севернее Дома железнодорожника находился так называемый Г-образный дом. Из этого хорошо укрепленного мощного узла сопротивления немцы контролировали Волгу на важнейшем участке, просматривая, а значит и простреливая подходы к реке. Штурмовая группа овладела им после ожесточенного боя, который длился двадцать шесть часов подряд.

Сорок второй полк вздохнул свободнее: наконец он получил на своем участке самостоятельную переправу через Волгу.

Лишь теперь все в «Доме Павлова» поняли, что именно имел в виду генерал Родимцев, когда сказал бронебойщикам: «Еще немного потерпите, друзья»…