Дом сержанта Павлова

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ЗОЛОТАЯ ЗВЕЗДА

Уже совсем стемнело, когда Павлов очутился у Волги. Ступать на простреленную ногу было трудно, но к посторонней помощи прибегать не хотелось: и без того хватало кого носить! До берега сержант добрался ползком. А вот и щель, вырытая в прибрежном обрыве. Здесь пункт сбора раненых — он набит до отказа. Был здесь и старший политрук Кокуров. Весь в повязках, он довольно крепко держался на ногах и даже шутил.

Встрече с Павловым он обрадовался. Он искренне любил шустрого и бойкого на язык сержанта, в котором все, казалось, говорило о солдатской деловитости.

— Ну, как, сержант, выходит, отвоевались пока? — проговорил Кокуров, пробираясь поближе и усаживаясь рядом на свободное место. Если б не полумрак, можно было бы заметить, что даже улыбка стоила ему немалых усилий: раны давали себя знать.

— Что поделать, товарищ старший политрук! Набежит беда и с ног собьет, — в тон ему ответил Павлов. Он тоже давно уже полюбил этого храброго и душевного человека.

— Беда, Яша, невелика, — не сдавался тот. И уже серьезно добавил: — Малость подлатают нас, а там… Мы с тобой еще заставим его рылом хрен копать, — закончил Кокуров.

Вскоре пришел бронекатер. Заторопились с погрузкой. Тяжелораненых снесли в трюм, а остальные — Кокуров с Павловым в их числе — устроились на палубе.

Целую ночь катерок боролся с рекой. Небольшому суденышку приходилось с трудом пробираться сквозь густо покрывшее Волгу «сало». Правда, ему помогли сами немцы. Противник вел непрерывный огонь, и снаряды то тут, то там разбивали ледяные заторы. Ухнет разок поблизости — и вот уже новая полынья, и можно продвинуться хоть на несколько метров вперед. Само собой разумеется, что от такой «помощи» все же было не очень-то весело…

Утром бронекатер прибыл, наконец, в Ахтубу.

Тяжелоранеными занялись санитары, а для остальных последовала команда:

— Кто в состоянии — пошел своим ходом!

В толпе высыпавших на берег людей Кокуров глазами отыскал Павлова, протиснулся к нему и подставил свое здоровое левое плечо:

— А ну, Яша, берись! Словно знал немец, что делал, когда разукрашивал нам разные бока…

— И на том спасибо ему большое, — отозвался Павлов, цепляясь правой рукой за плечо Кокурова. Боль в раненой ноге приутихла.

Так и брели они, здоровенный старший политрук и чуть не повисший на нем маленький сержант, все полтора километра до медпункта. Здесь раненых рассортировали, и вскоре Павлов с Кокуровым расстались.

На этот раз они расстались навсегда…

Потянулись скучные госпитальные дни, скрашиваемые встречами с боевыми друзьями.

На одном эвакопункте, когда Павлов на костылях входил в перевязочную, оттуда выкатывали носилки. Человек с перевязанным лицом — то был Воронов — сразу узнал сержанта. После тяжелой операции пулеметчик был еще слаб, но, как всегда, бодр духом. Он попросил санитаров остановиться и стал расспрашивать однополчанина о делах в роте, совсем позабыв, что ранены они были в один день.

В городе Энгельсе, куда напоследок перевели Павлова, он оказался в одном госпитале с Василием Глущенко.

Лежа на койке, Глущенко услышал разговор о каком-то Павлове, появившемся в соседней палате.

— Павлов! Не наш ли? — воскликнул он.

Павлов сразу узнал знакомый голос и прискакал на одной ноге. То-то было радости! Сержанту оставалось долечиваться дней семь, и все это время он не отходил от постели друга. Когда Павлов выписывался, Глущенко еще оставался в госпитале. Друзья трогательно распрощались, чтобы снова встретиться только через четырнадцать лет в Москве.

Этот снимок сделан в Сталинграде через пятнадцать лет после того, как раненый Василий Глущенко покинул «Дом Павлова».

Фото С. Курунина.

К концу декабря рана зажила, и весь январь Павлов провел в команде выздоравливающих. Оттуда сержант был направлен в запасный полк и с ходу, не успев оглядеться, попал на лесоразработки в качестве старшего группы солдат. Для Павлова это было чуть ли не самой крупной неприятностью за всю войну. Заготовка дров, хоть и нужное дело, была ему совсем не по душе. Тогда он стал бомбардировать начальство рапортами: «Прошу отправить на фронт!»

Один из рапортов подействовал, и Павлова вызвал командир батальона, хмурый капитан. Уже стоял апрель 1943 года.

— Имеется требование на желающих учиться артиллерийскому делу. Пойдете?

— С превеликим удовольствием, товарищ капитан! — ни секунды не раздумывая, гаркнул во все горло Павлов.

Так Павлов попал в Гороховецкие лагеря — один из крупнейших центров подготовки резервов. Советская Армия уже начала очищать от захватчиков нашу землю. Но силен еще был лютый зверь, и фронт беспрерывно требовал подкреплений. Шло формирование новых дивизий, бригад, полков. В одну такую часть, в 288-й иптап — истребительный противотанковый артиллерийский полк — был направлен и Павлов.

Естественно, что среди необстрелянных солдат воин с гвардейским значком и медалью «За отвагу» на груди привлекал внимание. Поступавшее в Гороховецкие лагеря пополнение состояло главным образом из зеленой молодежи или из людей, прежде служивших в тылу. Все они с большим интересом слушали увлекательные рассказы Павлова о сталинградских боях.

Однажды в полк пришел номер центральной газеты, в котором говорилось о «Доме Павлова».

— Так то ж про нашего Яшу пишут! — воскликнул кто-то.

Вспомнили, что Павлов действительно рассказывал нечто подобное.

Заместитель командира по политчасти узнал об этом и удивился. Странным казалось, что боевой сержант скромно служит здесь в полку и даже не награжден за свой широко известный подвиг.

Замполит учинил Павлову форменный допрос, после которого у того вообще пропало всякое желание говорить. Обычно бойкий на слово, он на этот раз повел себя более чем сдержанно.

Скупые и сбивчивые ответы только усилили подозрение: парень сгоряча сболтнул, а теперь виляет, решил замполит. Какой из него герой!

У Павлова остался от этого разговора неприятный осадок, и он дал себе зарок — больше о своих сталинградских делах не распространяться: еще самозванцем сочтут.

Окончились напряженные дни формирования, и 25 октября 1943 года полк отправился на 3-й Украинский. Теперь Павлов был уже старшим сержантом — замковым и наводчиком.

Под Кривым Рогом полк получил боевое крещение. Потом были сильные бои возле станции Апостолово. За храбрость и находчивость при отражении танковой атаки Павлова наградили второй медалью «За отвагу», а за подбитый вражеский танк выдали денежную премию.

В феврале 1944 года Павлов подал заявление о приеме в партию. На заседании парткомиссии он рассказал о себе, но подробностей боев на площади 9 Января не касался. Вообще о прошлом большого разговора не было. Так как Павлов хорошо проявил себя в недавних боях, то парткомиссия тем и ограничилась.

Но слава все время стучалась в двери…

Как-то пришел парторг батареи Строковский, тоже Яков. Взволнованный, он протянул старшему сержанту свежую газету — там была новая статья о «Доме Павлова».

— Смотри, тезка, про тебя опять пишут! Давай скажем командиру, что это ты…

— Ну вас к богу! — огрызнулся Павлов. — Походил уже в самозванцах, хватит…

— Ох, и спесив ты, тезка, — пожурил его тот. — Ладно уж, сам скажу.

Но тут пошли бои, забылся и этот случай.

Прошло еще несколько месяцев, и в полк прибыла третья по счету газета со статьей о «Доме Павлова». Теперь за дело взялся командир взвода лейтенант Журавлев. Но Павлов был непоколебим.

— Не хочешь, Яша, — дело твое, — сказал лейтенант. — А мне запретить писать не можешь.

Журавлев не только написал отклик, но и приложил к нему фото Павлова. Письмо долго колесило, пока не пришло по адресу — в сорок второй гвардейский полк. Это было в ноябре 1944 года, когда гвардейцы воевали в Польше, на Сандомирском плацдарме. Заместитель командира полка по политической части майор Лезман, к которому попало письмо лейтенанта Журавлева, в дни Сталинграда был политработником отдельного саперного батальона. А поскольку саперы принимали самое активное участие в оборонительных работах на площади 9 Января, то вся боевая деятельность Павлова проходила у Лезмана на виду.

Получив фотокарточку, майор сразу узнал знакомое лицо. Утерянный след нашелся.

А ведь как Павлова искали! Одни говорили, что после боя за «Молочный дом» его видели в медсанбате. Другие утверждали, что он вообще не дополз до берега и умер от ран. «Дом Павлова» стал символом непоколебимой солдатской стойкости, домом солдатской славы. Воины законно гордились своим однополчанином и не могли быть равнодушными к тому, что судьба его оставалась неизвестной.

Искали героя не только однополчане. С первых же дней после освобождения города сержанта Якова Федотовича Павлова усиленно стали разыскивать жители Сталинграда. С берегов Волги полетели письма в разные воинские части.

Запросы из Сталинграда приходили и в сорок второй полк. Но что здесь могли сказать? Сами, мол, ищем? И лишь теперь Появилась возможность ответить Сталинградскому горсовету: жив Яков Павлов! И вот номер его полевой почты — 22109-Е!

Как раз в эти дни, когда в сорок втором полку было получено письмо лейтенанта Журавлева, в полк прибыл Родимцев, в ту пору уже генерал-лейтенант, командир корпуса. Ему рассказали о том, что Павлов нашелся, что он служит все в той же 8-й гвардейской армии — так теперь стала называться легендарная 62-я.

Генерал очень заинтересовался сообщением.

— Да вы вытребуйте его к себе, — посоветовал комкор. — Где еще ему служить, как не в своем родном полку. — И немного подумав, добавил: — А его хоть наградили? Проверьте, всякое бывает…

Оказалось, что Павлов так и не награжден. В горячке сталинградских дней как-то не позаботились об этом, а потом и вовсе забыли.

— Вот видите, — укорил комкор, когда ему об этом доложили. — А ведь человек заслужил! — И тут же распорядился: — Подготовьте наградной лист на Героя. Я сам представлю.

В тот же день все было оформлено и документы на присвоение Павлову звания Героя Советского Союза пошли по назначению.

Всего этого Павлов, разумеется, не знал. Он продолжал воевать в своем иптапе. Правда, в декабре 1944 года произошел странный случай, но Павлов не придал ему значения.

Вызвал его как-то командир полка:

— Ты, Павлов, где хочешь служить — в артиллерии или пехоте?

— Мне непонятен ваш вопрос, товарищ полковник, — искренне удивился Павлов.

— А все-таки?

— Что касается меня, то я предпочитаю артиллерию… Но если у командования имеются другие соображения, то как прикажут.

— Значит, разговор окончен, — с облегчением заключил полковник.

А случилось вот что. Командир полка получил запрос — не откомандирует ли он старшего сержанта Павлова по месту его прежней службы, в сорок второй стрелковый полк? Причина в письме указана не была. А поскольку хорошего воина отпускать никому не хочется, то командир полка как патриот артиллерии рассудил: человек в пехоту не стремится, зачем неволить?

Так Павлов и остался в своем новом полку. Вскоре его повысили в должности, он стал командиром отделения разведки.

Жестокие бои продолжались. Советская Армия приближалась уже к фашистскому логову. В боях Павлов продолжал совершать новые подвиги. За смелую разведку в районе города Торунь он был награжден орденом Красной Звезды. И не знал он тогда, что совсем рядом воюет его давний друг Василий Глущенко, артиллерист соседнего полка. О том, что Павлову и Глущенко довелось еще раз участвовать в одном и том же бою, но уже не в Сталинграде, а в Польше, друзья узнали лишь много лет спустя.

Второй орден Красной Звезды Павлов — уже старшина батареи — получил за подвиг, совершенный им в бою у польского города Гдыни.

Пока Павлов ратным трудом «зарабатывал» новые награды, в тылу своим чередом шли события, связанные с его розысками.

Приближалась вторая годовщина освобождения города. Сталинградцы готовились торжественно отметить славную дату. К этому времени они уже получили от майора Лезмана радостную весть — Павлов нашелся! — и сразу же послали герою обороны приглашение приехать.

Верный данному себе слову — не распространяться о своих сталинградских делах, Павлов промолчал о приглашении, а сталинградцам послал теплое письмо. Он горячо поблагодарил за радушие, но объяснил, что приехать на торжество никак не может. На фронте сейчас жаркая боевая страда, Советская Армия наносит последние удары по врагу. Ездить по гостям не время… Вот придет победа, тогда — с большим удовольствием!

Об этой переписке напечатали в газетах, и все узнали, что Павлов нашелся.

И тогда хлынул поток писем.

Одним из первых пришло письмо из Саратова:

Адрес на конверте был хоть и точный, но все же недостаточно подробный. Он гласил: «Сталинград. Защитнику города-героя Якову Павлову». И все. Но к тому времени работники сталинградской почты уже знали, что Павлов отнюдь не живет в «своем» доме. Согласно существующему у почты железному закону — как ни запутан адрес, а письмо надо вручить адресату — письмо Зины Макаровой дошло по назначению…

И еще и еще шли к Павлову письма. Из разных мест, от совершенно незнакомых людей. Писали воины с других фронтов, писали мужчины, женщины, юноши и девушки из глубокого тыла. Писали люди, которых наша армия освободила от фашистского ига. В иные дни почта приносила по пятьдесят, а то и по семьдесят писем. Чаще всего это были всем памятные треугольнички.

Многие адресовали свои письма еще более коротко, чем Зина Макарова, — просто: «Полевая почта (без всякого номера!), Герою-сталинградцу Якову Павлову». Но теперь работникам связи достаточно было и этого.

Одна мысль пронизывала все эти письма: «Скорей, скорей добейте фашистскую гадину!»

Яков Павлов читал эти письма вместе со своими новыми боевыми друзьями в окопах под Щецином. Письма согревали сердца, вдохновляли на новые подвиги.

Когда после победы началась демобилизация, первыми отправились домой воины более старших возрастов. Павлов пока оставался в армии, но получил месячный отпуск.

Ранним августовским утром он подъезжал к родным местам. За окном мелькали озера и перелески валдайского края — русская земля, воспетая поэтами. Вот знакомый лес, откуда в студеную зиму он изо дня в день делал два конца по пятнадцати километров. Отец-бедняк в ту доколхозную пору никак не мог прокормить пятерых детей. Для подспорья то сапожничал, то ходил на извоз. Двенадцати лет Яша уже стал помогать по хозяйству. Дрова на станцию возили в двух санях: в одни запрягали доживавшую век клячу — ее вполне можно было доверить мальцу; вторые розвальни везла норовистая лошадка, отец правил ею сам…

Поезд подошел к станции Дворец. Семь лет назад, таким же ранним, только сентябрьским утром после пышных проводов, которые в Крестовой устроили колхозному счетоводу — призывнику Яше Павлову, на эту станцию привез его отец.

Теперь отца уже не было в живых. Он умер в марте 1941 года — Павлов узнал об этом на военной службе…

А вот и бревенчатое строение станции. Такое же, как и семь лет назад, — словно не было их, этих долгих лет в огне и крови. И мать стоит на перроне такая же статная, какой он ее помнит, только морщины изрезали родное лицо. Видать, немало поплакала за эти годы.

От дома до станции — десять километров Анисья Егоровна шла пешком. Младший брат Вася и сестричка Лидуша не встречали: они с утра разошлись по своим бригадам.

— Мать, что же ты в колхозе коня не попросила? — удивился Павлов, взваливая на плечо чемодан.

— Совестно было, Яшенька, коней в колхозе мало, а теперь самая страда…

Все такая же она: тихая, совестливая, какой он ее помнит сызмала.

Дорога вьется перелесками, мимо озерец, мимо речушки Поломять, куда он бегал с удочками. Еще озерцо, и еще одно, и еще. От них веет прохладой в этот разгорающийся жаркий день. Вот и знакомая развилка у трех берез. Разрослись красавицы! В те зимы, когда крестовские ребята бегали в Моисеевичи в начальную школу, березки на развилке были совсем тоненькими…

Прошло несколько дней. Многое переговорено и с матерью, и с соседями. Больше, правда, со стариками. Дружков мало осталось в Крестовой… Старики могли без конца слушать и, главное, рассуждать о войне. Все они сами когда-то служили в солдатах, многие воевали, да разве те войны сравнить с этой?

Как-то утром мать выложила на стол груду бумаг:

— На-ка, Яшенька, разбери. Набралось тут всякого… Погляди, чего и пожечь можно.

Павлов стал разбирать семейный архив. Собственные письма с фронта… Письма от родни… Бумаги покойного отца… А вот этот штамп о чем-то напоминает. Ну да! Ведь это номер полевой почты сорок второго полка!

— Мать! Почему не сказала?! Ты знаешь, что тут написано?

Оказалось, сообщение пришло одновременно с телеграммой о приезде сына. В тот день на радостях старушка бумажку как следует не прочла, потом куда-то ее засунула и вовсе о ней позабыла.

Так Павлов впервые узнал о высокой награде.

— Хорошо помню, как я вручал Вам эту Золотую Звезду, — говорит Маршал Советского Союза В. И. Чуйков, встретившись с Я. Ф. Павловым в день празднования 15-летия славной победы.

Фото С. Курунина.

Вернувшись после отпуска в часть, он показал командиру батареи полученное матерью письмо.

— Так чего ж ты молчишь? — удивился тот.

— А зачем шуметь? Надо будет — найдут…

Вскоре пришло предписание: откомандировать старшину Павлова в распоряжение штаба армии, находившегося тогда в немецком городе Веймаре.

А еще через некоторое время командующий армией генерал Чуйков вручил младшему лейтенанту Павлову Золотую Звезду.