Дом сержанта Павлова

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ ГИБЕЛЬ ПЕРВОГО БАТАЛЬОНА

За Волгой появляется светлая полоска, и фронтовая ночь, словно рачительная хозяйка, начинает припрятывать свое огненное убранство: одну за другой она гасит звезды и постепенно перестает прочерчивать небосвод разноцветными линиями трассирующих пуль: с каждой минутой их след теряет красочный блеск. И даже всесильные пушки вынуждены считаться с волей уходящей хозяйки-ночи: с каждым артиллерийским залпом огненные сполохи бледнеют, и вот уже орудия дают о себе знать лишь одними громовыми раскатами.

Занимается новый день. Сегодня, как и вчера, как все эти дни, внимание всего мира по-прежнему будет приковано к узкой полоске земли на берегу великой русской реки. И впереди не одно еще такое утро. Впереди — четыре долгих месяца до того морозного февральского дня, когда в Сталинграде последний гитлеровец сложит свое оружие к ногам победителей.

Новый тяжелый день встает и над штольней в прибрежной круче. Он встает над изрешеченными стенами разрушенной мельницы, над развалинами тюрьмы, над двумя сталинградскими домами, которые вклинились в расположение немцев, захвативших площадь 9 Января.

Новый боевой день встает над «пятачком», где вгрызлись в землю, вцепились в каменные развалины гвардейцы сорок второго обескровленного и обессиленного, но не сломленного полка.

В штольню новый день вошел незамеченным, как незамеченной пролетела напряженная ночь.

Ни полковник Елин, ни комиссар Кокушкин, ни штабисты всю ночь не сомкнули глаз.

В штабе сорок второго гвардейского полка бодрствовали круглые сутки…

Фото Г. Зельма.

Ночь — это время, когда удается с меньшими потерями перевезти через Волгу то, без чего в бою не продержаться и часу. Именно ночью полк получает все, что щедрой рукой шлет советский народ: мины, снаряды, патроны, хлеб, бинты, газеты, махорку…

Ночь — время, когда с наименьшим риском можно переправить на «тихий» берег тех, кто уже пролил свою кровь и чьи раны нужно лечить в тыловых госпиталях.

Но тьма ночная покровительствует и врагу. Ночью удваивай, утраивай бдительность.

Вот совсем рядом со штабом начинают ложиться снаряды. Опытное ухо определяет: в общий артиллерийский хор включилась еще одна пушка и стреляет где-то поблизости.

Елин вызывает начальника артиллерии:

— Что за пушка? Почему стреляет?

Тот полушутя оправдывается:

— Немецкая, товарищ полковник. К сожалению, моему приказу не подчиняется…

— Подавить! — коротко бросает командир полка.

В эту хлопотливую ночь тревожные мысли беспокоили штаб полка: что с первым батальоном? Связь прервалась окончательно.

Последние вести о Федосееве принес ходивший в тыл к немцам сержант Павлов. По его словам, в здании универмага наших уже нет. Видимо, ни один человек из батальона не остался в живых. Так, по крайней мере, доложил начальник штаба майор Цвигун.

Ни сержант, ни начштаба не преувеличивали, говоря о судьбе первого батальона, хотя не могли знать того, что выяснилось уже к вечеру этого тяжелого дня, когда перед Елиным предстал живой старший лейтенант Драган. Он поведал командиру о последних днях и часах героического батальона.

…Бой на гвоздильном заводе длился несколько суток не переставая. Пришлось экономить боеприпасы. Давно кончилась еда. Но больше всего мучила жажда: два полных ведра неприкосновенны — это вода для пулеметов. Сперва воду умудрялись доставать по ночам — ее тайком брали из колодца во дворе, буквально под носом у немцев. Но потом гитлеровцы обнаружили этот колодец и стали при малейшем шорохе забрасывать гранатами все подходы к нему.

Командир первой роты Драган оказался теперь за старшего: на гвоздильном заводе никого больше из офицеров в строю не осталось. Последним выбыл командир третьей роты Колеганов.

Именно здесь, на гвоздильном заводе, были написаны пламенные строки известного донесения младшего лейтенанта Колеганова. Вот что написал он карандашом на обрывке бумаги:

Свое слово Колеганов сдержал. Он дрался до последних сил, пока не получил тяжелую рану. И сколько ни хлопотала обливавшаяся слезами санинструктор Наташа — маленькая белокурая девушка, — ей не удалось привести раненого в сознание.

— Ох, умрет он тут, — причитала она сквозь горькие рыдания: Колеганов — ее невысказанная любовь — был ей очень дорог, и она уже не скрывала своих чувств.

Шли часы, а раненый все оставался в забытьи. Тогда решились на крайнюю меру. Ночью два солдата понесли на плащ-палатке так и не очнувшегося Колеганова к Волге, чтобы переправить в госпиталь.

С чердака гвоздильного завода наблюдателю была видна часть площади Павших бойцов, и можно было заметить, что время от времени из здания универмага, где находился со своей группой командир батальона Федосеев, еще стреляют. Значит, держатся.

Солдат устроился поудобнее и снова поднес бинокль к воспаленным глазам. Каким тяжелым он стал, этот бинокль!

На площади промелькнули зеленые куртки. Наблюдатель вскочил и помчался вниз, в подвал гвоздильного завода, к Драгану.

— Немцы напали на штаб батальона!

Драган поднял всех, кто мог держать в руках оружие. Только трое или четверо были оставлены для охраны раненых. Остальные, стараясь не шуметь — ведь немцы за стеной, — пробрались наружу и где ползком, где короткими перебежками от развалины к развалине двинулись на выручку к товарищам. С трудом преодолели квартал. Остался всего один только бросок, и вот уже совсем близко здание универмага. Но тревога охватила Драгана: почему вдруг такая зловещая тишина? Почему не стреляют ни немцы, ни наши?

Через минуту все стало ясным. Из окон универмага начали бить немецкие пулеметы. Там уже хозяйничали фашисты…

Вести на открытом месте бой с противником, укрывшимся за толстыми стенами универмага, — бессмысленно. Драган отдал по цепи команду: ползком назад, на гвоздильный завод.

Немцы, занимавшие часть гвоздильного завода, не заметили отсутствия своих «соседей». Им и в голову не пришло, что русские могут решиться на дерзкую вылазку среди бела дня.

Но фашисты обнаружили свою оплошность, когда Драган с людьми вернулся на завод, и стали бешено наседать. Ведь эта группа — последняя заноза в немецком тылу.

Одна за другой отбиты четыре атаки. На исходе боеприпасы, нет уже воды и для пулеметов.

Что же дальше? Ждать, пока немцы возьмут голыми руками?

Драган принимает решение: сделать попытку вырваться из кольца. Ночью план удалось осуществить. Отряд с боем выбрался из гвоздильного завода. Но достигнуть своих до рассвета не успели. Пришлось укрепиться в пустовавшем двухэтажном каменном доме. Немного патронов, несколько гранат и одна пулеметная лента — это было все, с чем три десятка голодных, выбившихся из сил людей забаррикадировались, чтобы выдержать последний бой.

Драган так и сказал своим людям:

— Здесь, товарищи, будет бой, как в «Интернационале» поется: последний и решительный. Совесть наша чиста. Врагу мы не сдались и не сдадимся.

— Не сдались и не сдадимся, — словно эхо прозвучало вокруг.

Достав из полевой сумки цветной карандаш, командир подошел к стене и крупными буквами вывел:

Кто-то взял у него из рук карандаш и вывел вторую строчку:

И сразу все, как по команде, начали делать на стенах надписи: так велика была уверенность этих людей в том, что победа безусловно наступит и тогда народ узнает их имена…

Драган достал из внутреннего кармана гимнастерки партийный билет и стал листать странички, словно видел их впервые.

Прошел только год с тех пор, как ему вручили эту красную книжечку. Он уже так привык постоянно ощущать ее в левом кармане гимнастерки, где много лет лежал комсомольский билет. С нею пришло ощущение зрелости, завершение подготовки к самому важному, что ему предстояло совершить в жизни. Теперь, в тяжелую минуту, перед ним ожили картины недавнего юношества, вспомнились годы в колхозе и встречи с той, которая прочно завладела его сердцем… Припомнилась война в холодных финских краях — тогда он был помощником командира взвода, — тяжелые августовские дни сорок первого года и вражеское кольцо под Киевом, из которого все же нашелся выход. Найдется ли он на этот раз?

Со второго этажа донесли: идут немцы. Они идут как-то странно — во весь рост, с офицером впереди.

— Подпустить поближе, — приказал командир. — Раньше времени не стрелять, ждать команды. А тогда уж дадим на всю катушку. Всем наверху передайте: без команды — не стрелять!

Подойдя совсем близко, немцы остановились, и кто-то с их стороны крикнул на чистом русском языке:

— Товарищ Драган, сдавайтесь, все равно вам конец, а мы гарантируем жизнь…

Откуда они знают фамилию командира, которого к тому же называют «товарищем»? Ответ мог быть только один. Какой-то предатель перебежал к врагу. Он-то и сообщил, что патронов больше нет.

Но перебежчик оказал немцам плохую услугу.

— «Товарищ», говоришь? Ах ты, ворюга, — вскипел Драган и крепко выругался. — Сейчас мы ему пропишем «с полной гарантией»… А ну, ребята, на всю катушку — огонь!

Осажденные выпустили весь свой боевой запас: последнюю пулеметную ленту и остаток винтовочных и автоматных патронов. Залп оказался губительным. Строй фашистов дрогнул, и они побежали, оставив на месте несколько трупов.

При виде удиравших гитлеровцев настроение в домике поднялось.

— Люблю немца, когда он бежит, — послышался веселый голос.

— А я так скажу, — возразил кто-то с веселой усмешкой, — лучший для меня фриц тот, что лежит…

— И для мэнэ вин найкращий, колы вбытый, — поддержал разговор Кожушко, остролицый солдат с перевязанной рукой.

При виде улепетывающих вражеских солдат улыбнулась даже санинструктор Наташа, встряхнув своими стрижеными светлыми волосами. Это была ее первая улыбка с тех пор, как двое солдат унесли в неизвестность находившегося в беспамятстве Колеганова. Все эти дни Наташа ухаживала за ранеными, высматривала, что бы такое еще изорвать на бинты, что-то кому-то говорила, но ни на минуту не забывала о Колеганове.

Добросердечному Кожушко от души было жаль девушку. Когда его ранило, Наташа стала перевязывать ему руку полосами, оторванными от своей сорочки. Кожушко утешал девушку:

— Не журись, Наталко. После войны мы тебе пышную свадьбу справим и целую дюжину новых сорочек купим.

Но тут же, сбиваясь с взятого тона, заговорщически добавил:

— А твой Колеганов живой. Вот побачишь, верные мои слова — живой он…

Но не долго продолжалось в домике ликование.

Не прошло и четверти часа, как из-за угла вынырнули вражеские танки и открыли сильный огонь. Все произошло так стремительно, что люди даже не успели спуститься в подвал. Домик рухнул. Под развалинами погибли почти все его защитники…

В живых остались только те, кто в тот момент были внизу — Драган, Кожушко, белокурая Наташа и еще четверо солдат. Почти все были ранены, и тяжелее всех — Наташа. Теперь уже Кожушко неумело хлопотал возле нее.

Но помочь Наташе было уже невозможно. Ночью она умерла, и до самой ее смерти Кожушко ласково поддерживал голову девушки своей здоровой рукой. Она покинула мир, унося с собой тревогу о том, кого полюбило ее только что начавшее жить, такое надежное в любви и ненависти юное сердце…

Той же ночью шесть человек, собрав последние силы, откопали в подвале окно и выбрались наружу. Изможденные и окровавленные, они двинулись к реке, к своим. Им удалось, минуя немецкие патрули, добраться до берега и, ухватившись за бревно, вплавь перебраться на остров Песчаный, к нашим зенитчикам.

Полдня Драган отлеживался, а вечером побрился, переоделся и снова переправился на сталинградский берег.

Когда старший лейтенант докладывал командиру полка о гибели первого батальона, в штольню вошел боец.

С первого взгляда стало ясно: он тоже побывал в изрядной переделке. Солдат был без пилотки, весь в глине и известке, в разорванной шинели. Он ввалился в помещение и прямо с порога выпалил:

— Товарищ полковник, разрешите обратиться!

Он хотел было отдать честь, но вспомнил, что на нем нет головного убора, и вытянул руки по швам. Санинструктор Калинин — это был он — с трудом сдерживал волнение.

Елин, все еще занятый невеселыми мыслями, даже не поглядел на солдата, только молча кивнул.

— Я из дома Павлова! — четко отрапортовал Калинин.

Так впервые прозвучало сочетание двух простых слов: «Дом Павлова», впоследствии ставших символом солдатской славы.

— Что это за «Дом Павлова» такой? — удивился полковник.

— А это наш сержант Павлов занял большой дом на площади… Зеленый, четырехэтажный, — радостно пояснил Калинин и вытащил из-за обмотки помятый листок бумаги — донесение сержанта, адресованное капитану Жукову.

Наблюдая, как усталый солдат торопливо развязывает обмотку, Драган подумал о неизвестном ему Павлове. Да, видать, нелегкое дело предстоит сержанту в том зеленом доме…