Дом сержанта Павлова

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ СТОЙКОСТЬ

Октябрь 1942 года был месяцем тяжелых боев. Гитлер, неоднократно передвигавший сроки взятия Сталинграда, назначил «окончательную дату» — 14 октября.

Перед фронтом 62-й армии появились свежие немецкие дивизии.

Вражеская авиация делала свыше тысячи самолето-вылетов в день, а 14 октября это число перевалило за две с половиной тысячи. Все вокруг было охвачено огнем. Загорелись нефтебаки, и пламя подымалось на высоту до восьмисот метров…

На участке дивизии Родимцева в течение октября натиск немцев тоже не ослабевал. Было ясно: противник стремится ликвидировать нарост, образовавшийся в его обороне.

Убедившись, что «Дом Павлова» основательно укреплен, немцы воздерживались до поры до времени от лобовых штурмов и предпринимали обходные маневры. Случалось, что фашистам удавалось прорваться чуть ли не к самой штольне, где находился штаб полка. Один такой прорыв был особенно опасным, и только исключительное самообладание спасло положение. Это произошло в первых числах октября.

Темной холодной ночью капитан Смирнов — новый начальник штаба полка, только что сменивший павшего смертью храбрых майора Цвигуна, — совершал очередной обход огневых точек. Противник не проявлял явной активности, и наблюдатели ничего подозрительного не обнаруживали.

На крайнем правом фланге полка, где позиции второго батальона подходили совсем близко к немецким, противник прочно удерживал два дома: Дом железнодорожника и Г-образный дом. Смирнов сам проверил охрану стыка с соседним полком и направился на участок третьего батальона. Когда капитан шел по ходу сообщения, где-то совсем рядом внезапно поднялась сильнейшая стрельба. Смирнов поспешил на мельницу, к телефону. И тут его встретил взволнованный связист. Оказывается, командир полка разыскивал начальника штаба по всем батальонам и ротам.

— Где вы там пропадаете! — послышался в трубке резкий голос Елина. — На мельнице, говорите? Давайте сюда, живо! Разве не видите, что творится?

А творилось действительно что-то необычайное. Стрельба все усиливалась. Пули летели, казалось, со всех сторон.

Расстояние от мельницы до штаба полка Смирнов преодолел по ходу сообщения в несколько минут — и тут все выяснилось: немцы прорвали оборону на том самом месте, где Смирнов побывал каких-нибудь пятнадцать или двадцать минут назад, и вышли к берегу Волги. Теперь два полка — сорок второй и тридцать девятый — были отрезаны и связи со штабом дивизии не имели.

К приходу Смирнова в штольне уже находился командир тридцать девятого полка, соседа слева. В эту тяжелую минуту Елин, как старший по званию, принял на себя командование обоими отрезанными полками.

— Собирайте всех, кого только можно, для контратаки, — приказал он Смирнову.

Легко сказать: «собирайте всех…» А сколько их, всех-то? Несколько штабных офицеров, писаря и телефонисты, два — три офицера из резерва, пяток связных от батальонов и рот да еще несколько лосевских разведчиков, отдыхающих в своем блиндаже рядом со штольней. В общем, человек 15—20.

Но раздумывать не приходилось. Стрельба слышалась все ближе.

И горстка штабных ринулась в контратаку. В штольне остались только трое: Елин, телефонист и радист.

Этот неравный ночной бой продолжался два часа. Вражеская группа была рассеяна, а на берегу Волги осталось более пятидесяти мертвых гитлеровцев…

Шли дни. Дом на площади 9 Января, связанный многочисленными нитями со всей обороной полка и дивизии, продолжал стоять неприступной крепостью.

Внутри этой крепости бурлила напряженная боевая жизнь, каждый день, каждый час был насыщен героическими делами.

Однажды пришло задание: надо спасти пушку, которая давно застряла на полпути между военторгом и «Домом Заболотного», защищавшим подступы к «Дому Павлова» с юга.

Значение «Дома Заболотного» как опорного пункта возросло, когда немцам все же удалось захватить военторг, находившийся в ста метрах западнее. Полуразрушенный дом подвергался теперь сильнейшему натиску. Бывало в пылу боя люди выходили из подвала, чтоб наверху, с более выгодных позиций, отражать вражеские атаки, но разбитые артиллерийскими снарядами шаткие стены служили малонадежным укрытием. Во время одной такой вылазки рухнула стена и насмерть придавила младшего лейтенанта Заболотного. И хотя младшего лейтенанта уже не было в живых, название «Дом Заболотного» упрочилось как память о командире. Сменил павшего героя заместитель командира пулеметной роты младший лейтенант Алексей Аникин.

Артиллеристы с наблюдательного пункта «Дома Павлова» давно присматривались к брошенной пушке. По всем признакам — орудие исправное, зачем его оставлять!

Действовать решили одновременно с двух сторон: из «Дома Павлова» выступает группа непосредственных исполнителей, а бойцы Аникина поддерживают ее огнем из «Дома Заболотного».

Глухой дождливой ночью саперы проделали в минном поле проходы, и Якименко в качестве проводника — он и прежде бывал в Сталинграде, так что хорошо знал местность, — повел за собой шестерых артиллеристов.

К пушке подобрались благополучно. Сильный огонь, поднятый из «Дома Заболотного», отвлек противника, и удалось закрепить трос. Несмотря на частые вспышки осветительных ракет, немцы не заметили, что пушка сдвинута с места, а сдвинуть ее оказалось не так-то легко — она успела врасти в землю.

Семь человек, ухватившись за стальной трос, медленно поползли по слякоти. Оставались считанные метры, и все было бы хорошо, если бы пушка не попала в воронку.

— Айда на руках! — шепотом скомандовал старшина.

Люди проворно бросились в воронку. Но как только пушка перевалила через край, раздался взрыв: кто-то напоролся на мину. Проход ли оказался недостаточно широким, или в темноте сбились с пути — кто знает!

Погибли два артиллериста, а двое получили ранения.

Якименко, весь в грязи, появился в «Доме Павлова» с печальной вестью. Следом ползли артиллеристы. Они тащили раненых товарищей.

Немцы начали очередной «концерт», и теперь на огневых точках находились все: и Наумов, который лично привел в дом артиллеристов, и оставшийся тут с вечера политрук Авагимов, и даже санинструктор Чижик.

— Беги, шукай Марусю, — напустился Якименко на телефониста. — Беда с тем Чижиком, всегда десь литае…

Обвинение это было явно несправедливым. Если Марусе Ульяновой случалось попасть в горячее время в «Дом Павлова», она не сидела сложа руки в ожидании вызова. Выбившийся из-под пилотки рыжеватый хохолок мелькал то у одной, то у другой огневой точки, и каждый боец был уверен, что, когда потребуется, Чижик обязательно окажется рядом.

Едва успели артиллеристы принести раненых товарищей — а девушка уже хлопочет возле них со своей санитарной сумкой.

Тем временем Якименко поспешил на третий этаж к бронебойщикам.

— Рамазан, живый? — тревожно окликнул он, вползая в комнату.

В углу большой комнаты, загроможденной сдвинутыми шкафами, диваном и прочей мебелью, у выдолбленной амбразуры лежал на полу, широко раскинув ноги, Рамазанов. Впившись в темноту, он посылал пулю за пулей туда, где появлялась огненная вспышка вражеского пулемета.

— Жив, Григорий, жив! — отозвался Рамазанов. — Только бандита того никак не зацеплю…

Якименко пополз на голос, улегся рядом с другом и взялся за ружье.

— Ось я його зараз достану, — зло процедил он сквозь зубы.

Бой продолжался. Немцы, видимо встревоженные историей с пушкой, опасались вылазки и вели сильный огонь. Наши не оставались в долгу. «Сабгайдаки» — бронебойщики Мурзаев, Турдыев и Цугба — тоже пытались нащупывать в темноте цели; примостившись у амбразур, действовали пулеметчики и автоматчики из стрелкового отделения Павлова; мину за миной слали из своих «бобиков» бойцы Алексея Чернушенко; а внизу, в дровянике, ненасытно пожирал ленту пулемет Ильи Воронова. Кроме командира отделения, здесь находились только Хаит и Иващенко: первый и второй номера. Остальных Афанасьев увел через подземный ход, поближе к площади, чтобы укрепить секреты. Стихло только к полуночи. Люди стали собираться в подвале. Теперь можно, наконец, узнать, для всех ли перестрелка окончилась благополучно. Маруся — Чижик — склонилась над кроватью, где лежали раненые артиллеристы. Больше раненых не было.

— Ну, ребята, кажется, порядок! — устало и довольно, не обращаясь ни к кому, сказал Павлов и жадно опустошил наполненную из самовара кружку.

В стороне маячила сутулая фигура Авагимова: опираясь на пианино, он что-то доказывал внимательно слушавшему его Афанасьеву.

Наумов кричал в телефонную трубку Жукову:

— Скоро, должно быть, притащат. Осталось метров десять…

Во второй рейс отправились пятеро. Теперь пушку удалось дотащить без потерь.

Уже перед рассветом бой разгорелся с новой силой, На этот раз ему предшествовала «горловая разведка» — так здесь называли манеру гитлеровцев перекликаться пс утрам. Из военторга, где засели немцы, в тихую погоду хорошо были слышны крики на ломаном русском языке:

— Эй, рус, вставай, печку топить надо!

Из «Дома Павлова» отвечали:

— Уже затопили, скоро получите сталинградские галушки!

«Галушками» немцев угощали не скупясь. Их посылали в гитлеровцев минометы Алексея Чернушенко.

Иногда со стороны немцев доносился наглый вопрос:

— Рус, сколько вас там?

Им вполне серьезно отвечали:

— Полный батальон, да еще довесок…

Но немец не унимался:

— Рус, сколько тебе в день хлеба дают?

— На двоих буханку, — следовал ответ таким же громким голосом.

— Сменяем хлеб на патроны… у вас стрелять нечем!

— Сейчас даром получите… — и открывали огонь из всех автоматов.

Иногда в ответ посылали другой гостинец: минометы заряжали пачками листовок на немецком языке.

Время от времени «горловая разведка» усиливалась — немцы выставляли в окнах военторга громкоговоритель. Тогда оттуда неслись уговоры, посулы, угрозы, призывы сдаваться в плен — все вперемешку. Дом все равно обречен, уверяли гитлеровцы, не сегодня, так завтра его сотрут с лица земли, к чему, мол, лишние жертвы?

— Родимцев будет «буль-буль» в Волге, — голосили репродукторы.

Но напрасно рассчитывали фашисты на свою пропаганду. Дело обычно кончалось тем, что длинная очередь из пулемета затыкала глотку непрошеному советчику.

Тогда гитлеровцы стали забрасывать листовки, в которых сулили начать штурм 20 октября, хотя, как известно, Гитлером был назначен новый срок взятия Сталинграда — 14 октября. В этом имелся свой смысл: противник надеялся усыпить бдительность защитников «Дома Павлова» и застигнуть их врасплох. Однако из вражеской пропаганды был сделан совершенно правильный вывод: надо укрепляться, надо ежечасно стоять начеку.

Сорок второй полк стал ждать решающего штурма с того дня, когда немцы начали наступление в заводском районе Сталинграда. Из «Дома Павлова» видно было, как горят нефтебаки, как вражеские бомбардировщики бомбят наши позиции.

Правда, над площадью 9 Января немецкие самолеты некоторое время уже не летали. Но это имело свою причину…

Наши наблюдатели заметили, что при каждом налете немецкие самолеты устремлялись в направлении, указанном им разноцветными сигнальными ракетами, пущенными из дома военторга. Кто-то предложил включиться в эту сигнализацию.

Во время очередного налета в небо взвились из военторга две красные и одна зеленая ракеты. Из «Дома Павлова» тотчас же выпустили три такие же ракеты, но чуть правее. Разница была невелика, однако в новом направлении оказались уже позиции не наших, а немецких войск.

Не трудно представить, как в «Доме Павлова» торжествовали, когда немецкие самолеты, поддавшись на приманку, изменили курс и обрушили бомбы на головы своих солдат!

Через день все повторилось. Из военторга снова взвились к небу ракеты — на этот раз три зеленые. Из «Дома Павлова» повторили маневр, и снова удачно — вражеские самолеты опять бомбили своих.

Лишь после трех или четырех раз гитлеровцы, видимо, раскусили, в чем дело, но бороться с ложной сигнализацией они не смогли. Только и оставалось, что отменить полеты в районе площади 9 Января.

Однако ясно было одно: враг не оставит в покое этот участок. Поэтому ни для кого не было неожиданностью, когда 15 октября часов в десять утра на площади показались четыре вражеских танка, а вслед за ними — автоматчики.

Атаке предшествовал ураганный артиллерийский и минометный обстрел. Вынырнув из-за «Молочного дома», немцы подошли метров на пятьдесят и стали палить по «Дому Павлова» почти в упор.

Но они просчитались. При стрельбе на таком близком расстоянии образовалось большое мертвое пространство. Первый этаж, так же как и подвал, оказался вне обстрела.

Как только защитники «Дома Павлова» это обнаружили, отражение атаки пошло успешней.

По команде Наумова — он сам руководил этим боем — все три противотанковых ружья мигом перетащили в подвал. Павлов, Александров, Глущенко, Мосияшвили, Черноголов и остальные автоматчики расположились на первом этаже…

Бой оказался скоротечным — он длился минут пятнадцать, не больше. Автоматчики вместе с пулеметом Воронова изрядно потрепали вражескую пехоту, и она залегла. А когда Сабгайда подбил танк, гитлеровцы поняли свой просчет. Но было поздно!

Сколько ни кричали фашистские командиры «шнелль, шнелль!» — им не удалось поднять своих солдат.

Подцепив на буксир поврежденную машину, танки повернули восвояси. Отползли и уцелевшие фашистские пехотинцы.

Наши потерь не имели. Так удачно кончился этот бой, который в «Доме Павлова» назвали «сабантуй». Выиграв его, защитники «Дома Павлова» в который раз доказали: стойких не победить!