Дом сержанта Павлова

ГЛАВА ТРЕТЬЯ В ДОМЕ НА ПЕНЗЕНСКОЙ

В прибрежной части центра города бой стал стихать: гитлеровцы откатились к железнодорожному полотну. Тем не менее сколько-нибудь четко определившейся линии переднего края не было.

Роты и специальные подразделения третьего батальона расположились в домах НКВД, в здании тюрьмы и на мельнице. Правда, от всех этих зданий остались одни лишь стены, однако подвалы служили хорошим укрытием. Командный пункт батальона, например, обосновался в помещении тюрьмы. Это послужило поводом для солдатских шуток — мол, написать бы родным: «Нахожусь в Сталинграде, сижу в тюрьме…»

Случилось так, что на прилегавших к берегу улицах — на Нижегородской, Ташкентской, Солнечной, Пензенской и даже на площади 9 Января — некоторые дома оказались «ничейными».

Одним из таких «ничейных» был большой четырехэтажный зеленый дом по Пензенской улице. Его еще называли по-старому: дом облпотребсоюза.

В четырех просторных подвалах этого дома приютились около тридцати человек — женщины, дети, старики. Они появились здесь в то памятное воскресенье — 23 августа 1942 года, когда врагу удалось прорвать нашу оборону в районе Сталинграда. Чтобы вызвать панику и, воспользовавшись ею, ворваться в город, гитлеровцы бросили в этот день на Сталинград воздушную армаду. Свыше шестисот бомбардировщиков, делая по нескольку заходов, обрушивали свой смертоносный груз на мирное население огромного города. Целые кварталы Сталинграда превращались в развалины; рушились стены; словно костры, пылали деревянные строения… Люди искали спасения в подвалах многоэтажных зданий. Бомбоубежища становились их новым жильем.

К тому времени, когда немцы прорвались в город и бой разгорелся в его прибрежной части — это было через три недели после первого налета авиации, — обитатели дома на Пензенской уже обжились: их объединила общая беда.

Подвалы зеленого дома не были смежными. Ход в каждое из четырех помещений шел через отдельный подъезд.

Больше всего народу собралось в первом подвале. Там главенствовала большая семья фронтовика Макарова: его жена, двое детей, двое племянников-сирот, бабушка и высокий сухой дед с отвисшими седыми усами, которого все почтительно величали Матвеичем.

Дементий Матвеевич Коротаев досыта навоевался за свою долгую жизнь. Еще юношей он отведал муштру царской армии — благодаря своему могучему росту он попал в гренадеры. Он воевал в Порт-Артуре, всю германскую кормил вшей в окопах, а потом, не выпуская из рук винтовки, пошел в Красную Армию. В Сталинграде Коротаев человек не случайный: в 1918 году он командовал батареей, оборонял Красный Царицын, да так и остался здесь жить.

Матвеич умел определять на слух калибр разорвавшегося снаряда и тем снискал авторитет у обитателей подвала, особенно у мальчишек. Ребята любили слушать его воспоминания, и Матвеич не заставлял себя упрашивать: рассказывать он любил.

— Тогда, в восемнадцатом, царский генерал Краснов два раза подходил к самому городу, — говорил бывало Матвеич, — да оба раза натыкался мордой на кулак… Наша батарея тогда за рекой Царицей стояла…

Дальше обычно шли подробности о том, как лихо действовала красная батарея, которой командовал он, бывший гренадер русской армии Дементий Матвеевич Коротаев. И хотя прямых параллелей он не проводил, тем не менее все — и рассказчик и слушатели — ясно представляли себе, что и гитлеровцы, рвущиеся теперь к Сталинграду, натолкнутся мордой на кулак…

Другая семья состояла из четырех человек. Ее глава, Михаил Павлович — жилистый старичок с острой седенькой бородкой, в прошлом оружейник с завода «Баррикады», — мог бы тоже кое-что порассказать. Ведь если Матвеич оборонял Царицын в рядах Красной Армии, то Михаил Павлович был в числе тех царицынских рабочих, которые с оружием в руках ликвидировали в городе контрреволюционные заговоры. Пока подошел отряд Клима Ворошилова, пробивавшийся через занятый белыми Донбасс, через кольцо германских войск, — туго, ох, как туго приходилось тем, кто держался в Красном Царицыне! Все же выстояли. Но что теперь о былом говорить! Вот годы бы молодые да силушку былую… И Михаил Павлович как рассказчик не брался тягаться с Матвеичем…

Всеобщим уважением пользовалась здесь Ольга Николаевна Адлерберг, усталая, пожилая женщина. В последнее время она работала курьером райсобеса, но здесь, в подвале, все ее называли докторшей, вероятно, потому, что она охотно давала медицинские советы и к тому же имела при себе аптечку, которой все пользовались. Чуть что — и к Ольге Николаевне обращались, словно в амбулаторию.

Впрочем, некоторое отношение к медицине она действительно имела. Родилась она в Ростове, училась в Харькове, а с третьего курса института пошла работать сестрой милосердия — то были годы первой мировой войны. А потом уже учиться не пришлось. Милосердная сестра, кареглазая Олечка, полюбила раненого латыша, вышла за него замуж и уехала в Ригу. В 1940 году, когда в Прибалтике утвердилась Советская власть, Ольгу Николаевну — к тому времени уже овдовевшую — потянуло на юг России.

Потянуло туда и ее дочь, девятнадцатилетнюю Наташу: ведь она столько наслышалась от матери о местах, где та росла… Две задушевные подруги Наташа Адлерберг и Янина Трачум — они вместе закончили гимназию — подолгу бродили пасмурными зимними днями по набережной Даугавы, предаваясь мечтам: они поедут учиться в Москву, увидят Ленинград, увидят среднюю Россию, Волгу, а главное — Крым, с вечнозелеными кипарисами и теплым Черным морем. Поездка была назначена на лето 1941 года, и все уже было обдумано и санкционировано Наташиной мамой и отцом Янины — строителем-железнодорожником. Летом поездка действительно состоялась, но при совершенно иных обстоятельствах.

В начале второго года войны — а за это время был и труд на строительстве в Иваново, и работа в госпитале — судьба привела троих рижанок в этот подвал.

Высокая светловолосая Наташа внешне казалась противоположностью своей подруги Янины — полногрудой приземистой смуглянки с серыми глазами, но обе они озорницы и хохотушки. Девушки излазили давно опустевшие квартиры верхних этажей, натаскали в подвал кроватей, зеркал, гардин.

В подвале обосновались и две тихие женщины — тетя Паша и тетя Нюра, не то сестры, не то просто дружные соседки. Тетя Паша была матерью двух сорванцов — Тимки и Леньки. Мальчики были в том возрасте, когда непоседливость нельзя ставить им в тяжкую вину. Но тетя Паша не могла с этим мириться, особенно если ей казалось, что сыновья взобрались на чердак полюбоваться зрелищем ночного боя или — что еще страшней — выбежали во двор: ведь там стреляют!..

Уже в первые дни Тимка стал признанным вожаком всей ватаги мальчишек, которые снисходительно приняли в свою среду даже девочек: Маргариту, племянницу Зины Макаровой, и Лиду — дочь учительницы Ритухиной. Он же был и организатором «вечеров воспоминаний», в которых главную роль играл Матвеич.

Жила в первом подвале и тетя Груша — сварливая и в высшей степени пронырливая особа. Она ко всем приставала с одним предложением: «давай сменяем». Предметом ее вожделений были продукты, хотя непонятно, о каком «обмене» могла идти речь, когда скудные запасы пищи скоро у всех истощились, а то, что удавалось доставать главным образом стараниями Наташи и Янины, шло обычно в общий котел. Источником для обменных операций служили различные вещи, которые тетя Груша выдавала за свои.

Несколько человек оказались отрезанными во втором подъезде. Среди них — семья бухгалтера городской бани. Сына бухгалтера Леву очень огорчало, что он редко видится с товарищами. Он все норовил пробраться в соседний подвал, и только Лида Ритухина — светловолосая девочка лет на пять старше Левы — могла его удержать.

В третьем подъезде, где большую часть подвала занимала котельная центрального отопления, в тесной каморке, расположенной позади котла, тоже появилась жиличка. Никто не знал ее имени, и с легкой руки Тимки ее стали называть «индивидуалкой». Кличку следует признать весьма меткой — эта упитанная женщина с ямочками на щеках держалась исключительно обособленно. «Индивидуалка» почти не покидала свою каморку, и если бы не едкое слово, которое к ней прочно пристало, обитатели подвала позабыли бы о ее существовании. А между тем — как выяснилось впоследствии — это пухлое создание было далеко не таким невинным, каким казалось вначале…

Население последнего, четвертого, подвала состояло из трех обросших седеющей щетиной мужчин. Двое, угрюмые и молчаливые, были рабочими соседнего продовольственного склада, сгоревшего при бомбежке. Третьего звали Федей. О нем знали так же мало, как и об «индивидуалке» из котельной. По его словам, он уроженец Молдавии, ездил на заработки в Караганду; когда возвращался домой, грянула война — вот он и застрял в Сталинграде.

Таковы были те, кто наделял подвалы дома № 63 по Пензенской улице, или иначе — дома облпотребсоюза, который вошел в историю Сталинградской обороны как «Дом Павлова».

Впервые сержант Яков Павлов побывал здесь вскоре после переправы через Волгу. Вечером, когда выдалось короткое затишье, солдаты проходили по разрушенной Пензенской улице.

— Гляди, совсем не тронуло! — указал Павлов на четырехэтажный дом; единственный уцелевший, он странно выглядел среди уличных развалин.

— Мабуть, счастье ему такое, — вяло проговорил шагавший рядом солдат.

— Зайдем? — предложил Павлов.

— Хай йому бис, — отказался тот. — Чого я там не бачив?..

— Может, печка топится, кашу сварим… У меня концентраты.

— Звидкы там та пичка, — не соглашался солдат. — Тилькы проваландаемось…

Павлов все же зашел в дом один. Справедливо полагая, что вряд ли кто в такое время будет оставаться в верхних этажах, он направился прямо в подвал. Его сразу обступили. Как обрадовались советскому воину те, кто прятались здесь от стального и свинцового ливня, день за днем, без передышки, хлеставшего многострадальную землю их родного города!

Сержанта стали расспрашивать о положении на фронте. Тимка горящими глазами уставился на новенький автомат, который Павлов держал в руках, а Михаил Павлович все добивался: «Скоро ли ирода прогоните?»

— Скоро, папаша, скоро, — пообещал сержант.

Печь в подвале, к сожалению, не топилась.

— Да мы ее в один момент… — засуетилась Зина Макарова.

Но Павлову пришлось отказаться от любезного гостеприимства. Надо было торопиться в роту.

На том и закончилось первое краткое знакомство сержанта Павлова с обитателями этого дома.