Дом сержанта Павлова

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ БОЙ ЗА „МОЛОЧНЫЙ ДОМ“

В три часа ночи 19 ноября старшему лейтенанту Керову, оперативному дежурному по сорок второму полку, позвонили из штаба дивизии:

— Доложите полковнику Елину: предстоят большие события.

Вскоре появился связной с приказом командующего Сталинградским фронтом. Приказ заканчивался словами: «Настал час расплаты с врагом».

Это не явилось неожиданностью. Каждый сердцем чувствовал, что все эти долгие недели и месяцы, пока здесь, у берегов Волги, перемалываются гитлеровские полчища, где-то там готовятся силы для контрнаступления.

И вот оно — началось!

В «Дом Павлова» радостную весть принес Авагимов.

— Товарищи, наши идут в наступление!

И он прочел приказ.

Люди забыли обо всем на свете, кроме самого главного, самого радостного:

— Наступаем!

Где тут думать об осторожности! Кое-кто даже открыто вышел на улицу. Но таких быстро призвали к порядку.

После полудня пришел Кокуров и сообщил:

— Наши уже прорвали оборону, вклинились на пять километров.

Затем через каждые час — два приходил кто-нибудь из политработников:

— Продвинулись еще на два километра.

— Еще на два…

К вечеру стало известно, что за первый день наступления советские войска продвинулись на двадцать километров.

Бои продолжались.

Защитники «Дома Павлова» находились в состоянии нетерпеливого ожидания.

Немцы, засевшие в соседних домах, вели себя непонятно: вот уже четвертые сутки они не проявляли никаких признаков жизни.

Чего же медлить?

Но из батальона отвечали:

— Обождите, придет и ваше время…

Вскоре это время пришло.

23 ноября войска Юго-Западного, Донского и Сталинградского фронтов замкнули кольцо вокруг гитлеровских войск. Двадцать две немецкие дивизии оказались в западне.

На помощь окруженным поспешила группировка немецкого фельдмаршала Манштейна. Изнутри кольца навстречу Манштейну были двинуты войска Паулюса.

В эти напряженные дни 62-я армия, в которую входила дивизия Родимцева, получила задачу: перейти в наступление и тем самым не дать гитлеровцам возможности снять войска для задуманной ими операции.

Приказ получил и сорок второй гвардейский полк.

Было решено завязать бой за «Молочный дом» — так называлось длинное здание на площади 9 Января, находившееся в ста семидесяти метрах от «Дома Павлова». Когда-то этот дом был выкрашен в молочный цвет, отсюда и пошло его название. Но теперь от него, сожженного и разбитого, осталась только коробка. Лишь в одной его стороне сохранилась часть второго этажа. Фашисты основательно укрепились здесь и, ясное дело, будут упорно драться. А этого и добивалось наше командование. Главное — сковать как можно больше сил противника.

В ночь на 24 ноября в «Дом Павлова» стали прибывать бойцы седьмой и восьмой рот, назначенных в наступление. Появился заместитель командира батальона капитан Жуков — ему было поручено руководить боем.

Наумов собрал седьмую роту. «Не густо», — подумал он, оглядывая свое войско. Рота вместе со всем, что ей было придано, состояла из стрелкового отделения сержанта Павлова, отделения бронебойщиков, нескольких минометчиков во главе с Алексеем Чернушенко и пулеметного взвода Афанасьева.

Командир роты поставил задачу: в темноте сосредоточиться на площади — в развалинах нарсуда и в воронках — и ждать команды. Павлов и минометчики пойдут влево, пулеметчики — вправо. Их поддержат бронебойщики. С пулеметчиками пойдет он сам и политрук Авагимов.

Свое отделение Павлов вывел через окно в подвале.

— Давай, Глущенко, вперед!

С Волги дул холодный ветер. Густой мелкий снег засыпал глаза. Глущенко обо что-то споткнулся и, отводя душу, обругал саперов: многометровая спираль из колючей проволоки преградила путь к заветной воронке. Ничего не оставалось, как отойти назад и с разбегу перепрыгнуть эту чертову спираль…

В воздухе повисли гроздья ракет.

Заговорили немецкие пулеметы, минометы, автоматы.

Пулеметчики залегли в развалинах нарсуда. Появились раненые. Воронов, действуя как заправский санитар, проворно накладывал повязки.

Вот прямо в развалины угодил артиллерийский снаряд и… не разорвался.

— Дай бог счастья тому, кто готовил этот снаряд, — проговорил Афанасьев, рассматривая увесистую чушку, врезавшуюся носом в землю.

Кто он, тот мужественный человек, который, рискуя головой, обезвредил этот снаряд? Украинская ли дивчина, насильно оторванная от материнского гнезда, старый ли чех, работавший под дулом эсэсовца? Или, может быть, попавший в плен француз? Кто бы он ни был — большое ему спасибо! Как обрадовался бы он, если бы узнал, что тайный его подвиг сохранил жизнь десятку советских людей…

Бой разгорался. Надежно укрывшись в запасном дзоте, за подбитым танком и в развалинах нарсуда, роты вели непрерывный огонь. Но и немцы не оставались в долгу. Двигаться дальше возможности не было. Тем не менее пробная вылазка удалась: ведь задача была выполнена — активные действия батальона сковали неприятеля.

День уже был на исходе, когда Жуков дал отбой. Послышались команды Павлова: сержант собирал свое отделение. Вот он окликнул Черноголова, еще кого-то, а потом над площадью раздалось:

— Глущенко, давай сюда!

Глущенко пополз на голос командира. Когда до дома было уже совсем близко, кто-то словно ударил палкой по ноге. Потом пришла сильная щемящая боль. С большим трудом добрался он до подвального окна.

Санинструктор Калинин занялся его раной. На диване с перевязанной ногой, насупившись, лежал Черноголов. Он был ранен осколком мины, когда со своим ручным пулеметом перебирался через не убранную саперами спираль.

Черноголов лежал и думал грустную думу о превратностях войны. Столько раз ходил он под пулями за водой к Волге; не взяла пуля и в памятной разведке зеленого дома, а вот тут — на́ тебе!

— Ну, сержант, моя песенка спета, — горестно сказал он Павлову.

— Зря ты себя отпеваешь, Никита Яковлевич, — хмуро ответил сержант, следя за Калининым, мастерившим из досок костыли. — Еще догонишь нас. Нам ведь еще топать и топать… Знаешь, сколько до Берлина верст?

И правда, вернулся Черноголов в строй. Но до Берлина не дошел…

Сколько друзей приобрел Павлов за это трудное время! Никогда не забыть ему Петра Давыдова — с ним он служил на авиабазе еще перед войной. Шальная пуля прервала их боевую дружбу… А Колька Формусатов, с которым они скитались в поисках своей дивизии? Но эти двое, Черноголов и Глущенко, эти двое — совсем другое дело. С ними связано самое большое в жизни — два долгих-долгих сталинградских месяца в этом навеки памятном доме.

Костыли готовы.

— Як-нибудь дошкандыбаемо, Микита Якович, — обращаясь к Черноголову, произнес с горькой усмешкой Глущенко и поднялся с кровати.

В сопровождении Калинина оба направились к выходу, чтобы покинуть дом, который они шестьдесят два дня назад захватили в смелой стремительной разведке.

Вечером пришло пополнение — рота автоматчиков. В «Доме Павлова» сосредоточилось уже три роты. «Три роты» — звучит громко, а на самом деле все они вместе едва насчитывали сто человек. Все же никогда еще в доме не было так людно. Все подвалы и комнаты на первом этаже были заняты. Шла подготовка ко второй вылазке на «Молочный дом».

Глубокой ночью, как и в прошлый раз, штурмовые группы начали сосредоточиваться на площади. Погода за сутки мало изменилась. Снег, правда, больше не валил, но порывистый ветер со стороны Волги пронизывал насквозь.

Только один пулеметный расчет Ильи Воронова сопровождал штурмующих. Остальные станковые пулеметы должны были поддерживать наступающих с места. Оголять дом было нельзя: не ровен час — атака захлебнется, и тогда враг в пять минут добьется того, чего не смог сделать за два месяца.

Иващенко, Хаит и Свирин вытащили разобранный пулемет через окно подвала. В воронке они стали собирать свой максим. Кто-то неправильно вставил соединительный болт, и щит не становился на свое место. Иващенко приподнялся, чтобы присоединить щит, но в этот момент огненный след трассирующей пули словно ножом полоснул пулеметчика по глазам.

— Ой, ослеп! — вскрикнул он.

Воронов поспешил на помощь товарищу, но уже через минуту выяснилось, что все в порядке — легкая контузия.

Вслед за пулеметчиками со своим поредевшим отделением выбрался из подвала Павлов; петеэровцы перетащили в развалины нарсуда длинные противотанковые ружья; на исходные позиции вышли автоматчики; младший лейтенант Аникин вывел людей из «Дома Заболотного»; капитан Жуков занял свое место на командном пункте в канализационном колодце.

Все было готово для атаки.

Светало.

Взлетели условные ракеты, и Наумов из развалин нарсуда подал команду:

— Вперед!

Первыми ринулись пулеметчики. Увлекаемые примером Воронова, они поднялись с максимом на катках, а за ними последовали автоматчики. Первые тридцать — сорок метров были быстро преодолены, и вся группа во главе с Наумовым и Авагимовым собралась в полуразрушенном домике, на который немцы тотчас же перенесли шквальный огонь.

Притаившись за малонадежными стенами, бойцы залегли. А на другой части площади, несколько левее, поднялись остальные группы атакующих.

— Ох, и накроет нас тут, — встревожился Воронов, — лучше б отсюда убраться.

— Воронов дело говорит, — согласился Наумов, — надо, ребятки, еще вперед!

Но вражеский огонь, особенно один пулемет из «Молочного дома», никак не давал поднять головы. Воронов посмотрел на Мосияшвили. Взгляды их встретились, и они без слов поняли друг друга. Протиснувшись через пробоину в стене, Воронов пополз по-пластунски вперед: за ним последовал Мосияшвили. Всем было ясно намерение двух смельчаков: впереди, метрах в тридцати, валялась разбитая полуторка. Укрывшись за ее кузовом, можно было хорошо разглядеть расположение вражеской огневой точки.

Первым обнаружил немецкий пулемет Мосияшвили.

— Считай, Илья, окна слева, — крикнул он, — раз, два, три… четвертое! Там он, гляди!

— Вижу, вижу, не шуми…

В ответ раздался громкий стон: Мосияшвили схватился за плечо.

— Ползи скорей назад, видишь — место пристрелянное.

Мосияшвили послушно развернулся, прополз несколько метров и застыл. Еще три раны лишили его последних сил.

Подобравшись к раненому товарищу, Воронов взвалил его на спину и, придерживая одной рукой — в другой был зажат автомат, — втащил в укрытие. Санинструктора поблизости не оказалось, и Воронов принялся за перевязку сам.

…Второй команды «Вперед» командиру роты подавать не пришлось. Воронов сам окликнул своих ребят. Стремительный рывок — и вот уже весь расчет как один человек очутился в укрытии за разбитым грузовиком.

Воронов взялся за гашетки. Несколько длинных и точных очередей в то самое четвертое окно, которое отметил Мосияшвили, — и вражеский пулемет замолк.

— Вперед! За Родину! Ура-а-а!

Голос Воронова гремел над площадью и, казалось, перекрывал шум боя.

Пулеметчики поднялись из-за разбитой автомашины и снова рванулись вперед. Двинулся со своим отделением Павлов, побежали автоматчики.

Метрах в пятнадцати от дома Павлов со своими людьми — они ведь были налегке — обогнал Воронова.

Немцы пытались отбиваться гранатами, но безуспешно.

Еще минута — и Павлов, а за ним и остальные штурмующие ворвались в здание, которое в сводках именовалось «Молочным домом».

К Жукову немедленно был послан связной Коля Воедило. Он добрался благополучно. Капитан доложил по телефону Елину:

— Дом взят!

— Спасибо! Молодцы! — услышал Жуков в трубке голос полковника.

«Молочный дом» представлял собой разгороженную на клетушки каменную коробку без перекрытий и подвалов. Немцы, долгое время державшие его в своих руках, не сидели в нем постоянно. Их оборона проходила позади дома — в дзотах и траншеях.

Как бы то ни было, а пока надо было готовиться к отражению контратаки.

Воронов установил пулемет у окна, в других комнатах расположились бронебойщики и автоматчики, у пробоины в стене примостились с ручным пулеметом Павлов и Шаповалов.

Гитлеровцы не заставили себя долго ждать. Две их атаки удалось отразить, но потом положение усложнилось. Немцы стали забрасывать мины через верх — дом ведь был без крыши! — как в колодец, а в окна швыряли гранаты. С гранатами, правда, наловчились управляться: их удавалось тут же выбрасывать назад, прежде чем они успевали взорваться; но мины нанесли немалый урон. Чтобы хоть как-нибудь обезопасить себя от осколков, вдоль стен соорудили из кирпича нечто вроде загородок.

Воронов был ранен осколками мины в руку, ногу и живот. Прижавшись в уголке, он едва успел кое-как перевязаться, как разрывная пуля задела раненую руку… Но времени на новую перевязку не было. Немцы снова полезли — с шумом, с гиком…

— Огонь! — скомандовал Воронов своим пулеметчикам, а сам стал здоровой рукой кидать в окно гранаты. Кольца пришлось вырывать зубами.

Нет ни минуты передышки. Вот он заметил, что немцы выдвигают легкую пушку. Сейчас они ударят прямой наводкой…

— Снимай пулемет! — крикнул он.

Но было поздно: в тот самый момент, когда все кинулись к пулемету, в помещении разорвался снаряд.

Иващенко, Бондаренко и Свирин получили ранения. Еще один осколок впился Воронову в ногу…

Обливаясь кровью, он пополз к Афанасьеву — тот находился в соседней клетушке. Но добраться туда не успел: уже дважды раненную ногу оторвало совсем… Воронов лишился чувств.

Не меньшие потери понесли и бронебойщики. Был убит Сабгайда, ранен Мурзаев, обвалившаяся стенка засыпала Рамазанова. Якименко откопал своего друга — Рамазанов остался жив, но получил контузию.

А на другой половине дома бок о бок с минометчиками дрался сержант Павлов. Его отделение совсем растаяло: Шаповалов и Евтушенко — вот и все, кто остался в строю после четвертой атаки гитлеровцев. Погибли Василий Сараев и Семен Карнаухов — один из братьев, земляков Василия Глущенко, провоевавших вместе с первых дней Сталинградской битвы. Не было больше в живых и Алексея Чернушенко — девятнадцатилетнего командира «бобиков» — минометов. Ранило Павлова: пуля попала в стопу правой ноги.

Старший политрук Кокуров был в окровавленных бинтах. Его огромная фигура весь день мелькала то в одном, то в другом крыле дома. Добрым словом, а то и ловко пущенной в немца гранатой или очередью из автомата политработник воодушевлял бойцов.

Телефонист на командном пункте подал Жукову трубку. Послышался резкий голос Елина:

— Что же ты? Взял, а удержать не умеешь?

— Не удержать, товарищ полковник: большие потери. Убит Наумов, ранен Кокуров — он там все время… Никого почти не осталось…

Минута молчания. Потом снова решительный голос Елина:

— Отводи людей…

— Побьют и тех, кто выжил, — ответил Жуков. — Подождем до темноты.

— Пускай, когда стемнеет, — согласился командир полка.

С таким приказом и послал Жуков в обратный рейс связного.

Еще рано утром, как только «Молочный дом» был занят, туда попытались протянуть провод. Трех катушечных одного за другим сразило на площади, и пришлось отказаться от телефонной связи.

А Воедило совершал в тот день чудеса. Он метеором носился под пулями, каким-то особенным чутьем угадывал, когда именно надо прыгать в воронку, и за весь день не получил ни единой царапины, как, впрочем, не получил их и потом, на других фронтах. Пули прошивали у него и ушанку, и шинель, и голенище, а осколок мины даже застрял однажды в противогазе…

Так и провоевал он до последнего дня войны.

Это Воедило принес Жукову весть о Кокурове и Наумове. Он же отправился назад с приказом об отходе из «Молочного дома».

А немцы, засевшие в траншеях, атак не прекращали. К вечеру, когда они в который уже раз атаковали дом, невредимыми там оставались только трое: Афанасьев, Аникин и Хаит. Уже и отбиваться было нечем. Давно израсходованы патроны, собранные у раненых и убитых. Даже камни пущены в ход. Да еще моральное оружие: крики «ура!». Во весь голос, чтоб создать у врага впечатление, что не трое здесь…

Кричали и раненые: они лежали вдоль стен, загороженные от осколков наскоро сложенными стопками кирпичей.

Кажется, отбита еще одна атака. Во всяком случае, стало тихо. Трое уцелевших лежали на площадке второго этажа. Хаит приподнялся: надо было посмотреть, что делается у противника.

— Хаит, куда ты? Ложись, убьют!.. — дернул его Афанасьев.

Не успел он произнести последнее слово, как все пошло ходуном. Где-то совсем рядом грохнуло — снаряд или тяжелая мина. Казалось — рушился весь мир…

Уже совсем стемнело, когда немцы выдохлись. Мерещилось им, видно, что в этой «коробке» засели крупные силы — такой отпор получали они весь день. Разве могли они предполагать, что последнюю контратаку отразили трое храбрецов?

…Очнувшись после того, как ему оторвало ногу, Воронов израненными руками снял с себя ремень и потуже стянул окровавленную культю, а с наступлением темноты, несмотря на страшную слабость, сам пополз к «Дому Павлова». Совсем обессиленный, достиг он, наконец, входа в знакомый подвал, но дальше уже двигаться не мог.

Авагимов первым заметил его, втащил в дом и сдал на руки Маше Ульяновой. Она сделала перевязку, закутала раненого в плащ-палатку и вдвоем с солдатом понесла его по ходу сообщения в тыл.

— Там не добило — тут добиваете, — еще хватило у Воронова сил пожурить санитаров, когда те в узком проходе неосторожно толкнули его.

— Лежи уж! Теперь будешь живой, — успокаивала его Маруся.

Позже, когда Илья Воронов очутился на операционном столе, даже видавший виды военврач поразился: двадцать пять осколков — целую груду металла извлек он из ран пулеметчика-героя.

Эти осколки хирург потом показывал товарищам, с восхищением рассказывая о Воронове, проявившем неслыханное мужество.

…Почувствовав, что он ранен в ногу, Павлов отполз на лестничную клетку второго этажа, где уже было полно раненых. Окон на площадке не было. Здесь самое безопасное место, удобное для перевязки.

Вскоре на площадке показался Кокуров.

Получив приказ Елина об отходе, он стал собирать людей. На втором этаже он негромко повторил команду:

— Кто может двигаться — давай в «Дом Павлова»!

— А Павлов сам тут лежит, — послышался чей-то голос.

Эти слова вызвали всеобщее возбуждение. Не обошлось и без шуток:

— Может, он и нас переправит в свой дом?..

— Сейчас вам крытый фургон подам, — отозвался Павлов.

Кокуров нагнулся над сержантом. Только теперь старший политрук разглядел его в полумраке лестничной площадки.

— Ты чего это под дурную пулю голову подставил? — пожурил он Павлова.

— Я не голову, товарищ старший политрук, а ногу. Голова еще цела. И еще пригодится…

И сержант Павлов пополз в «Дом Павлова».

Сколько времени пробыл лейтенант Афанасьев без памяти, он и сам не знает. Когда пришел в себя — обрадовался: жив! Стал ощупывать руки, ноги — целы! Но попробовал подать голос — не может. Рядом Аникин, тоже контуженный.

А внизу, под площадкой, лежал убитый Хаит.

Услышав команду Кокурова, Афанасьев и Аникин тоже стали выбираться. Патронов не было. Подобрали автомат Хаита, но и тот с пустым диском. Так вдвоем, контуженные и безоружные, двинулись они в путь. Чтобы вылезть на площадь через окно, надо было миновать длинный коридор. Вот в нем-то Афанасьев и столкнулся лоб в лоб с немцем. Лишь впоследствии Аникин рассказал о том, что произошло тогда в темном коридоре: сам Афанасьев действовал машинально и ничего не запомнил.

Два врага столкнулись так неожиданно, что оба оторопели. Но Афанасьев опомнился первым, стукнул гитлеровца прикладом по голове, а когда тот упал — перескочил через него. Аникин последовал за Афанасьевым. Немец, уже лежа, дал очередь из автомата, но, к счастью, промахнулся…

К вечеру все раненые собрались в «Доме Павлова». К ним пришли политработники из полка.

Батальонный комиссар приказал, чтобы Павлова и других раненых отправили в госпиталь без задержки. На прощанье он крепко обнял сержанта:

— Ну, комендант, кому дом передаешь? Райжилуправлению? Или нам доверишь, пока тут полный порядок наведут?

А бой за «Молочный дом» возобновился на следующий и продолжался на третий день.

26 ноября Елин ввел в действие второй батальон, расположенный правее мельницы, ниже Г-образного дома. Людей отсюда повел старший лейтенант Драган, один из немногих оставшихся в живых после гибели первого батальона.

Перед вторым батальоном была поставлена задача: выделить группу для разведки боем, выявить ожившие немецкие огневые точки и сковать силы врага.

Группа выполнила свою задачу.

Не вернулся из этой разведки возглавивший ее лейтенант Кубати Туков, комсомолец из Нальчика: на обратном пути он был убит недалеко от «Дома Павлова». Верный сын кабардинского народа нашел вечный покой в братской могиле на той же площади, где он погиб за Родину…

На этом временно закончились атаки сорок второго полка на «Молочный дом».

Батальоны, полки и дивизии 62-й армии с честью выполнили приказ командующего фронтом: тормошить и тормошить врага, не давать ему ни минуты передышки, не допустить переброски ни одного немецкого солдата к внешнему кольцу окружения, которое все теснее и теснее сжималось вокруг армии Паулюса.

После трехдневных боев седьмая рота вернулась на исходные позиции. Командиром роты вместо погибшего Наумова был назначен старший лейтенант Алексей Драган. Роту пополнили — ведь из тех, кто провел здесь долгие два месяца обороны, остались в строю считанные люди: трое бронебойщиков — Рамазанов, Якименко и Турдыев, да двое из славного отделения сержанта Якова Павлова — Шаповалов и Евтушенко. И это — все!

Хотя самого Павлова уже здесь не было — он залечивал свою рану в госпитале за Волгой, — дом, который получил его имя, продолжал жить и бороться. На всех картах, во всех сводках, как и прежде, фигурировал «Дом Павлова»…