Допинг. Запрещенные страницы

8.1 Увольнение Семёнова. — Меня назначили директором ФГУП АДЦ

Наступил 2005 год. Мы сидели с Николаем Дурмановым и обсуждали новости и проблемы. Вот, например, в Америке с 15 января 2005 года вступает в силу запрет Конгресса США от 22 октября 2004 года, подписанный президентом Джорджем Бушем — младшим. Практически все прогормоны, 18 наименований, окажутся запрещены на территории США, только дегидроэпиандростерон (DHEA) останется легальным. Очевидно, что производство прогормонов уйдёт в тень, а из тени появятся подделки и невероятные стероидные смеси с новыми названиями. И оставалась главная проблема. Мы никак не могли избавиться от Виталия Семёнова и прибрать к рукам Антидопинговый центр. Вячеслав Фетисов вроде бы решился на его увольнение, но почему-то тянул время. Однажды, когда мы обсуждали планы захвата лаборатории, Дурманов с озабоченным видом достал небольшую сумку и показал её содержимое. Сумка была заполнена виалами с гормоном роста и эритропоэтином — это пришла новая партия из Китая. Николай попросил меня помочь в реализации. Хорошо, ладно, продажи я люблю любые — от колонок и шприцев до хромато-масс-спектрометров, — так что у меня всё быстро разлетелось, и снова остались обиженные: некоторым не хватило. Николай тогда ещё заметил, что, с одной стороны, мы обсуждаем серьёзные проблемы борьбы с допингом, а с другой, сами этот допинг продаём — настоящее оруэлловское двоемыслие, Doublethink. Да нет, возразил я, никакого двоемыслия в наших поставках и продажах нет, с нашей стороны это контроль ситуации, то, что Оруэлл называл Reality control.

В начале марта 2005 года я снова поехал на антидопинговый симпозиум в Кёльн. Мне нужна была самая свежая информация о том, что происходит в лабораториях допингового контроля, причём из первых рук, а значит, необходимы личное общение и живые лекции, иного пути нет. Тем временем Николай Дурманов выбрал момент и поймал Семёнова на серьёзном нарушении. Во время зимнего чемпионата России по лёгкой атлетике было обнаружено несколько положительных проб, о чём Семёнов сообщил в официальном отчёте для Центра спортивной подготовки (ЦСП), отвечавшего за проведение допингового контроля в России. В то время ещё не было ни РУСАДА, ни электронных отчётов в программу АДАМС. Однако в своём факсимильном письме в IAAF и ВАДА Семёнов засветил только две положительных пробы. И кто-то не поленился направить в IAAF и ВАДА копию его отчёта в ЦСП, где были указаны четыре или пять положительных результатов, точно не помню.

Это был серьёзный скандал, поставивший под угрозу аккредитацию лаборатории. На всех письмах, отправленных в ЦСП, IAAF и ВАДА, стояла подпись Семёнова, и его судьба была предрешена. Вечером 17 марта, после окончания рабочего дня, Фетисов подписал два приказа — об увольнении Семёнова и о моём назначении с 18 марта, с пятницы, на должность исполняющего обязанности директора. Решили, что всё надо сделать тихо, об этом никто не должен знать. Оба приказа Дурманов сразу забрал и тайно зарегистрировал в общем отделе, потом позвонил мне, чтобы завтра я был готов к десяти часам утра: мы идём снимать Семёнова с должности директора. Оставалось только не спугнуть Семёнова, обеспечить его присутствие на рабочем месте, чтобы он не сбежал и не залёг в больницу. Для этого ему направили письмо, сообщавшее, что завтра в первой половине дня его лабораторию посетит иностранная делегация, мол, просим вас находиться на месте, чтобы лично показать оборудование и рассказать про допинговый контроль. И вдогонку ещё и позвонили, попросили подтвердить, что письмо получено и ему присвоен входящий номер. Это сработало, Виталий Александрович стал ждать делегацию.

И вот мы, делегация из нескольких человек, но без Дурманова, позвонили в дверь лаборатории на третьем этаже здания ВНИИФК. Боже мой, зазвенел тот же самый звонок из той моей прежней жизни; ведь я тысячи раз открывал и закрывал эту дверь! Вот внутри послышались шаги, и моё сердце буквально замерло — и сам Виталий Александрович Семёнов в галстуке и чистом белом халате открыл дверь. Я вошёл последним — Виталий нахмурился, покраснел и спросил, что я тут делаю. Я сказал, что я переводчик, ведь я действительно переводил ему многое…

Мы вошли, попросили собрать персонал лаборатории и при всех показали Семёнову приказ о его увольнении. Он сник, механически его подписал и получил заверенную юристом копию — юрист Росспорта входил в нашу «иностранную делегацию». Далее мы прошли к сейфу — и мне официально передали печать предприятия. Персоналу лаборатории объявили, что назначен новый директор. Я сказал Семёнову, что у него есть суббота и воскресенье, чтобы собрать свои вещи, в понедельник с утра я приступаю к работе.

Я вышел на весенний воздух полностью опустошённым. Прошёл через почти забытый парк в Росспорт, зашёл в кабинет к Дурманову и рассказал, как всё прошло. Наша мечта сбылась, и мы, придавленные таким событием, молча сидели на подоконнике и курили в открытое окно, в холодный мартовский воздух. Уже под вечер Николай спохватился и сбегал к Фетисову — доложить, что всё прошло успешно, как и планировали. И напомнил мне, что на следующей неделе я еду в Гент, в бельгийскую лабораторию, на контрольный анализ пробы Б Светланы Кузнецовой, выдающейся теннисистки, — в её пробе обнаружили эфедрин. Эта поездка была запланирована больше месяца назад, в какой-то прошлой жизни, когда я ещё не думал и не знал, что стану директором ФГУП «Антидопинговый центр».

С понедельника я решительно приступил к исполнению обязанностей директора. Первым делом я заблокировал все входные карточки, поменял коды на замках, поставил новую охрану на входе и издал приказ о полной инвентаризации. На должность ответственного за хозяйственную деятельность я взял Юрия Чижова, некогда сильного марафонца, бежавшего 2:11. Едва Семёнов удалился, как сразу начались проблемы. Я обнаружил, что совсем не осталось глюкуронидазы, фермента для гидролиза, и MSTFA, основного реагента, синтезированного Донике, — без них невозможно проводить анализы! То ли Семёнов их утащил с собой, то ли они закончились сами, времени разбираться не было, и я срочно заказал оба продукта. На первое время глюкуронидазу я позаимствовал у друзей, а затем в каком-то холодильнике, в самом дальнем углу, нашлись старые ампулы с MSTFA, реагент немного пожелтел, но это не беда. Я хорошо помню, как в Кёльне под тягой стоял большой аппарат для перегонки в вакууме, и профессор Манфред Донике лично чистил на нём MSTFA — не без легкого театрального эффекта и немного на публику, ведь этот реагент был его самым любимым созданием, на нём от века стоял весь допинговый контроль.

8.2. Где взять метилтестостерон? — Определение ЭПО

Но исчезли не только глюкуронидаза и MSTFA, у нас совсем не осталось метилтестостерона, анаболического стероида и важнейшего соединения для проведения анализов по процедуре IV. Перед началом анализа в каждую пробу добавляется метилтестостерон из расчёта 500 нг, или 0.0005 мг, на миллилитр мочи, и в дальнейшем метилтестостерон претерпевает все стадии подготовки пробы к анализу, позволяя контролировать и оценивать качество пробоподготовки. Соединение, выполняющее такую функцию, называется внутренним стандартом. Метилтестостерон в Москве так просто не найти, российский Постоянный комитет по контролю наркотиков (ПККН) своим постановлением № 2/85-2002 от 28 октября 2002 года включил все анаболические стероиды в Список сильнодействующих веществ — тогда свалили всё в одну кучу вместе с наркотиками. Но меня очень выручила поездка в Гент, в Бельгию, на контрольный анализ пробы Светланы Кузнецовой.

В пробе Кузнецовой эфедрина оказалось 14 мкг/мл, совсем немного — на 2 мкг/мл — выше допустимого предела. Вообще с Кузнецовой вышла неоднозначная ситуация. В конце 2004 года соревновательный сезон официально закончился, но в Бельгии по случаю Рождества или Нового года игрались «выставочные матчи» — совместные тренировки, открытые для зрителей. Никто к этим матчам специально не готовился, рейтинговых очков они не приносили и в теннисном календаре не стояли, всё делалось для удовольствия зрителей. Играли звёзды — Жюстин Энен, Ким Клайстерс и Светлана Кузнецова, но она играла простуженной. Неожиданно приехали офицеры и взяли пробы на допинговый контроль.

Вопрос: это пробы соревновательные или внесоревновательные? Я не знаю наверняка, но полагаю, что неожиданность является основным признаком внесоревновательного контроля, и тогда применение эфедрина не будет считаться нарушением антидопинговых правил. Однако неблагоприятный результат анализа просочился в прессу, все великие теннисистки заволновались по поводу своей репутации и потребовали полного расследования. И дальше покатилось, всплыло имя Кузнецовой, запросили контрольный анализ пробы Б, назначили сроки его проведения — и всё, мне выдали билет и паспорт с визой, и я поехал в Гент. Анализ в то время был невероятно продолжительный: по старым лабораторным стандартам все многоуровневые калибровки надо было проводить заново от начала до конца, затем набирать статистику по самой пробе и лабораторным контрольным образцам, так что вся лаборатория была парализована на два дня.

Бог с ней, с Кузнецовой, там всё подтвердилось, дальше разберутся без меня. Но я был очень благодарен директору лаборатории профессору Францу Дельбеке, которого знал ещё с 1987 года, за маленькую виалку с метилтестостероном, нам этого количества хватило надолго. Вторым неотложным вопросом было определение эритропоэтина, и доктор Питер ван Ино мне всё рассказал и показал. Методика определения ЭПО немыслимая, это электрофорез с двойной фокусировкой и двойным блоттингом, это даже выговорить невозможно — и как такое вообще могли придумать! Анализ идёт полных два дня, это биохимия, там всё абсолютно другое, мои знания в этой области минимальны и опыт на нуле. Никто из моих сотрудников в Москве этого не знал и никогда не делал, срочно нужны новые специалисты именно в этой области, а где их взять? Просто ужас.

Но самый ужас-ужас заключался в том, что Семёнов официально рапортовал о выполнении анализов на эритропоэтин, не делая самого анализа, однако выставляя счёт к оплате за анализ. Это был настоящий беспредел. В Москве буквально за неделю до моего второго пришествия в лабораторию проводился этап Кубка мира FINA по плаванию на короткой воде, были установлены мировые и континентальные рекорды, а для их утверждения требовался дополнительный анализ на эритропоэтин. Логика Виталия Семёнова была простой: если вам для утверждения рекордов надо, чтобы был проведён анализ на ЭПО, то мы вам такую бумагу подпишем и пришлём.

Вернувшись из Гента, я направил письма международным федерациям, сообщив, что по причине возникших технических трудностей определение эритропоэтина в Москве временно прекращено. У Семёнова эритропоэтином занимался профессор, три года числившийся на половине ставки, приходивший редко и снова исчезавший на неопределённое время. Столкнувшись с ним в лаборатории, я спросил, чем он занимается и когда будет готова методика. Он стал мне объяснять, что ведёт передовые научные исследования, широко и глубоко экспериментирует, работает над усовершенствованием методики определения ЭПО. Однако учёностью меня не обморочишь, полковник Скалозуб был молодец и выдал лучшую фразу в русской литературе.

Я продолжил расспросы:

— Исследования — это хорошо, но где сама методика? Почему за три года вы её не воспроизвели?

— Методика слабая и местами неправильная, поэтому она не была воспроизведена, — получил я ответ от профессора.

— Но почему тогда вы отправляли факсы с результатами проведённых анализов по определению эритропоэтина? — я начал понемногу злиться.

— Это делал Семёнов, — возразил мне профессор. — Эти факсы я не видел и результаты анализов не подписывал.

С этим профессором всё стало ясно: типичный представитель академической науки, мыслитель, которому идеи и открытия влетают в голову в любой момент, особенно когда его нет на рабочем месте. Дисциплина, серийные анализы с девяти часов утра и так изо дня в день — это не для него. Он не способен полностью сконцентрироваться на двухдневном тщательном анализе мочи, когда всё время на ногах — и с большим объёмом ручной и «мокрой» работы.

Однако надо было срочно что-то делать. Я позвонил доктору Гюнтеру Гмайнеру в Австрию, в Зейберсдорф, и попросил принять меня на пару дней, чтобы я мог посмотреть весь анализ на эритропоэтин «от начала и до конца», эта была любимая присказка Семёнова. Хватит тебе отстреливать российских спортсменов, Егора Титова и Настю Капачинскую, теперь помоги мне. Вообще, Гюнтер большая умница, он создал компьютерную программу по обработке результатов анализа эритропоэтина и накопил в этом деле огромный опыт. Я приехал и за два дня прошёлся по всей процедуре анализа: очень сложно и занудно, много тщательной ручной работы, потом какие-то невероятные реактивы и буферные растворы, их надо готовить свежими на определённых стадиях анализа! Мы договорились, что я возьму на работу нового сотрудника и сразу направлю его на обучение, после чего Гюнтер скажет, подходит этот специалист или нет. Этим новым сотрудником стала Юлия Дыхал — она и поехала в Австрию.

8.3 Пропавшие пробы

Но проблемы с ЭПО оказались только присказкой, а сказка была впереди: мы чуть не лишились аккредитации ВАДА! Летом пришёл запрос из Международной федерации гимнастики, даже жалоба — мол, год прошёл, а они так и не получили результаты анализов 12 проб, отобранных в Софии в июне 2004 года, во время проведения в Болгарии чемпионата мира по аэробике. И что это не первый запрос, причём ответа ни на один из них не было, поэтому в копии стоял доктор Оливье Рабин, научный директор ВАДА. Он попросил меня незамедлительно разобраться, но следов этих проб в лаборатории я не нашёл. Помогла мне Марианна Масленникова, президент Всероссийской федерации аэробики, известная в прошлом семиборка. Оказалось, что Марианна лично привезла из Софии и передала Семёнову 12 проб и 1800 долларов за проведение анализов. Звоню Семёнову, спрашиваю, где пробы, он всё отрицает: не было никаких проб, денег тоже не было, он ничего не брал и ничего не знает. Я позвонил Оливье Рабину в Монреаль, рассказал всё как есть и объяснил, что как недавно назначенный директор я не могу нести ответственность за прошлогодние грехи, теперь ничего исправить нельзя. Оливье всё понял, поддержал меня, и мы закрыли вопрос.

Оказалось, что и это было не всё. Точно так же пропали 20 проб, отобранных во время Кубка мира по дзюдо, — и снова та же примитивная схема защиты со стороны Семёнова: никаких проб не было, денег не брал, ничего не знаю. Второй раз доктор Рабин может такое не простить. Надо срочно отыскать концы, то есть узнать кодовые номера 20 проб. Федерация дзюдо оказалась на Мальте, звоню туда и объясняю, что я из Москвы, новый директор лаборатории, очень прошу помочь разобраться со старыми пробами. От вас было 20 проб, есть наша перекодировка, но хотелось бы ещё раз сверить номера. И свершилось чудо: мне присылают кодовые номера 20 проб. Я вбиваю номера в официальный ответ, ставлю прошлогоднюю дату — и направляю отчёт на Мальту!

Мы всё проанализировали, всё чисто, спасибо за сотрудничество.

8.4 Подготовка к чемпионату мира по лёгкой атлетике в Хельсинки

У меня зазвонил телефон… Это произошло 15 июля 2005 года, позвонил Валерий Георгиевич Куличенко, сказал, что неожиданно был установлен рекорд мира, надо срочно сделать пробу мочи и направить результат в IAAF, чтобы рекорд засчитали. Оказалось, что молодая и перспективная метательница молота Татьяна Лысенко, находясь на допинговой программе подготовки к 10-му чемпионату мира IAAF в Хельсинки, подбодрилась инъекциями тестостерона — и неожиданно метнула молот на 77.66 метра. Мирового рекорда не ожидали, на соревнованиях не было допингового контроля, но результат попал в прессу, и о нём стало известно. И мне на следующий день привезли замотанный кулёк от Куличенко, а в нём моча в пластиковой бутылке из-под пепси-колы. Да что это такое! Звоню Куличенко и объясняю, что проба должна быть в «берегкитах», в стеклянных флаконах А и Б, и с ними заполненный транспортный протокол и форма допингового контроля с подписью Лысенко и офицера допингового контроля. Куля запыхтел, заворчал, но всё быстро переделал, как требовалось, хотя «берегкиты» в то время были учётными и стоили дорого.

Чемпионат мира IAAF по лёгкой атлетике в Хельсинки был главным стартом 2005 года. Допинговый беспредел в российской лёгкой атлетике был невероятным, контроля не было никакого, поскольку мочу при отборе подменяли как попало. Если приходила партия из 20 проб, то там обязательно оказывались повторки, три-четыре пробы имели один и тот же стероидный профиль и одинаковые хроматограммы. Это означало, что некие доноры сливались за трёх-четырёх спортсменов, обычно это были тренеры, они жаловались, что не в состоянии заполнить все флаконы, надо было мочу заранее заготовить, дня за два, что ли… Меня особенно злило, что на такой бессмысленный анализ тратились время и реактивы. Семёнов это прекрасно знал, однако действовал по-своему: он смело сливал такие пробы в раковины. Но я так никогда не делал.

Ещё на территории России действовал международный контроль, он работал по планам IAAF и контролировал ведущих легкоатлетов, входящих в Международный пул тестирования — IRTP (International Registered Testing Pool). Они были обязаны предоставлять в вадовскую программу АДАМС (ADAMS — Anti-Doping Administration and Management System, Система антидопингового администрирования и менеджмента) стандартную форму местонахождения (Whereabouts form) на предстоящие три месяца — где будут проходить сборы и тренировки, какие запланированы соревнования, обязательно с адресами и телефонами, включая тренеров и родственников. Контроль проводила шведская фирма IDTM — International Drug Testing and Management. Но сотрудников, работавших в России, коррумпировали по полной программе, и внезапный контроль стал настолько «внезапным», что о нём было известно за два месяца, кого и когда будут брать. Это позволяло корректировать схемы приёма препаратов или заранее договариваться о подмене мочи. Правда, к шведскому контролю относились уважительно, осторожничали и женскую мочу подменяли только на женскую.

В такой обстановке отвечать за предвыездной контроль, да и вообще за любой, было невозможно. У меня не было достоверной информации о том, кто и что применял и как рассчитывали сроки выведения. Тем временем финская антидопинговая лаборатория закупила новый хромасс высокого разрешения; у нас такого прибора ещё не было, Фетисов пообещал его приобрести, но случилось это только в конце 2005 года. Чтобы компенсировать отставание в чувствительности, надо было отбирать пробы пораньше, за две-три недели да выезда, пока концентрации метаболитов не упали и «хвосты» анаболических стероидов ещё хорошо видны, а заодно узнать, кто и что принимает, и оценить риски, будет ли спортсмен чистым и поедет ли на чемпионат — или останется дома. Но в ЦСП велось плановое хозяйство, и предвыездной контроль был запланирован буквально накануне отъезда сборной.

Всё это я объяснил Николаю Дурманову, и он понял, что мы снова в опасности. Если заранее не проанализировать пробы легкоатлетов, то мы, или пусть я один, не можем нести никой ответственности за предвыездной контроль, однако, если в Хельсинки анализ проб российских легкоатлетов на новом приборе покажет положительные результаты, виноватыми объявят именно нас. Против лома нет приёма, новых приборов у меня нет, зато у нас есть месяц до выезда на чемпионат, поэтому мы срочно должны взять пробы у сборников и выявить проблемных атлетов. Озадаченный Николай побежал с докладом к Фетисову, Фетисов разозлился и задал трёпку Куличенко. Куля проникся и сразу всё понял, позвонил мне и спросил, что делать. Я сказал, что надо немедленно взять пробы мочи у самых рисковых и ненадёжных атлетов, однако пробы должны быть реальными, без подмен, то есть сразу после хорошей тренировки, а не после чая или арбуза с пивом. Короче, нам сейчас нужен именно оруэлловский Reality control, а не практикуемые ЦСП фокусы с подменой мочи, когда один за всех и все за одного заполняют чужой мочой флакон за флаконом.

Слава Богу, анализ «пластика», то есть проб мочи в пластиковых бутылках из-под колы или «Святого источника», ничего особо криминального не выявил, я опасался большего, у страха глаза велики. В основном применяли оксандролон, Оралтуринабол и метенолон, станозолола почти не было, метандростенолон отсутствовал. Были комбинации препаратов, причём преимущественно в женских пробах, мы их называли cocktail girls. Так что чемпионат мира в Хельсинки прошёл успешно: семь золотых медалей и никаких проблем с допинговым контролем у нашей сборной не было.

8.5 Реанализ хельсинкских проб в Лозанне

Однако именно тогда IAAF впервые решила заморозить пробы мочи на долгие годы для реанализа, и в итоге через годы 20 (двадцать) проб российских легкоатлетов оказались положительными. Реанализ в лаборатории Лозанны проводили в два приёма, в 2013 и 2015 годах. А в 2012 году Марсель Сожи, директор лозаннской лаборатории, анализировал пробы с Олимпийских игр в Афинах 2004 года, и там были найдены положительные пробы на формастат, это прогормон — 4-гидрокситестостерон. Но методика Сожи не была валидирована, и пробы не стали объявлять положительными. Однако имена спортсменов запомнили, и в 2013-м их хельсинские пробы 2005 года взяли на реанализ.

Положительными оказались три пробы, и ещё было несколько подозрительных, но в таких случаях любое сомнение трактуется в пользу спортсмена. Я тоже так поступал, положительный результат никогда не натягивал, грех на душу не брал, да и Бог им судия, пусть пока порезвятся, а там посмотрим. Но три положительные хельсинские пробы оказались big fish, крупной рыбой. Были отобраны две золотые медали у чемпионок мира — Ольги Кузенковой, олимпийской чемпионки Афин в метании молота, и Надежды Остапчук из Белоруссии, чемпионки в толкании ядра. Ещё попалась Татьяна Котова, серебряная медалистка в прыжках в длину. Для Котовой и Остапчук сработал эффект домино — их результаты последующих двух лет были аннулированы, они потеряли золотые медали зимнего чемпиона мира IAAF 2006 года в Москве. Однако Остапчук и Котова остаются мировыми рекордсменками третьего тысячелетия с невероятными результатами — 21.58 метра в толкании ядра и 742 см в прыжках в длину.

В 2015 году вторая, но запоздалая волна перепроверки проб с чемпионата мира в Хельсинки принесла 18 положительных проб российских легкоатлетов! После того как в 2013 году у Остапчук отобрали золотую медаль, награда перешла к Ольге Рябинкиной — и в 2015 году Рябинкина попалась! Но чемпионство Хельсинки-2005 и медаль ей оставили. Российскую сборную спасла Татьяна Андрианова. Она отчаянно боролась за свою бронзовую медаль в беге на 800 метров и выиграла арбитражный суд в Лозанне; можно сказать, уберегла российскую лёгкую атлетику от полного развала. Страшно представить, что было бы, если бы дисквалифицировали 18 российских легкоатлетов. Получился бы невероятной силы эффект домино — обвалились бы все результаты и медали последующих лет, причём для многих это стало бы вторым залётом, они получили бы ретроспективную отмену побед и результатов — и пожизненную дисквалификацию. Суд в Лозанне подтвердил, что все действия с пробами прошлых лет должны проводиться по правилам и стандартам того времени. В 2005 году срок хранения проб для реанализа составлял восемь лет, а значит, он истёк в 2013 году, так что результаты анализов, проведённых в 2015 году, признали ничтожными, апелляцию Андриановой поддержали, медали удалось сохранить. Но в 2015 году срок хранения проб увеличили до 10 лет.

8.6 Конференция USADA. — Международная конвенция ЮНЕСКО о борьбе с допингом

В сентябре 2005 года я был в Чикаго на ежегодной конференции, организуемой USADA — Антидопинговым агентством США, она собирала директоров аккредитованных лабораторий и борцов с допингом из международных спортивных федераций и национальных антидопинговых агентств. Доктор Ларри Бауэрс, мы с ним были знакомы с начала 1990-х годов, был в USADA главным научным специалистом. Он приглашал ведущих экспертов из разных областей науки, чтобы мы могли послушать лекции и обсудить очередную проблему — каждый год новую — и её влияние на борьбу с допингом. Для нас это были ежегодные курсы повышения квалификации. В 2005 году симпозиум проводился четвёртый раз, но для меня он стал первым. Обсуждались средства восстановления мышц после нагрузок, насколько восстановительные средства и методы соответствуют букве и духу Кодекса ВАДА.

Важно отметить, что 19 октября 2005 года в Париже Генеральная ассамблея ЮНЕСКО приняла Международную конвенцию о борьбе с допингом в спорте. Конвенция официально приняла и закрепила положения Кодекса ВАДА, его дух и букву, чтобы каждое государство получило основание для принятия своих законов для борьбы с допингом, опираясь и ссылаясь именно на конвенцию. В России она была ратифицирована только через год, когда президент Дмитрий Медведев подписал Федеральный закон от 27 декабря 2006 года № 240-ФЗ «О ратификации Международной конвенции ЮНЕСКО о борьбе с допингом в спорте».

На работу во ФГУП «Антидопинговый центр» пришли молодые ребята, кандидаты химических и биологических наук: Тимофей Соболевский, Марина Дикунец, Эдуард Вирюс и Юлия Дыхал, — все очень хотели работать, настрой был боевой: глядя на них, я радовался и забывал о нервотрёпках и хронической усталости. Установили новый прибор — хромато-масс-спектрометр высокого разрешения, в Росспорте обещали дальнейшие закупки оборудования. Нам надо было срочно улучшать приборный парк и ликвидировать техническое отставание. Все четыре профессиональных тестирования мы прошли успешно — и получили аккредитацию ВАДА на 2006 год.

8.7 Олимпийские игры 2006 года в Турине. — Чемпионат мира по лёгкой атлетике в закрытых помещениях

Следующий, 2006 год был олимпийским, зимние Игры проходили в Италии, в Турине. Всю жизнь в центре моего внимания были лёгкая и тяжёлая атлетика, и я почти не знал, что происходило в зимних видах спорта. Там был известный фармаколог, Станислав (Стасик) Дмитриев, большой любитель нагнетать загадочность и таинственность. Он без устали продавал пакеты с ампулами кустарного производства и без опознавательных знаков, якобы что-то такое секретное и суперэффективное, но я бы побоялся набрать в шприц содержимое такой ампулы и сделать укол. К моему счастью, анаболические стероиды он не продавал и не рекомендовал, что облегчило проведение предвыездного контроля. В сборных применялись инъекции пептидных препаратов: эритропоэтина, гормона роста и недавно появившегося инсулиноподобного фактора роста IFG-1-R3long. У нас они никак не определялись, с помощью наших приборов невозможно было даже проверить содержимое ампулы, есть там гормон роста или нет. Николай Дурманов нервничал из-за каждого препарата в списке и связанных с ним проблем, но я его успокаивал и объяснял, что для нас главное — чтобы спортсмены или сопровождающий персонал не вздумали везти ампулы и шприцы с собой на Игры, в Италии это уголовное преступление. А здесь, дома, пусть делают что угодно, хотя для профилактики хорошо бы их всех припугнуть. И Дурманов в стиле Дика Паунда начал вещать по телевизору и в прессе, что допингу в спорте места не осталось, сейчас будет нанесён решающий удар: на подходе совершенно новые методы обнаружения!

Всё, мы вас предупредили — и кто не спрятался, я не виноват.

Олимпийские зимние игры в Турине прошли для российских спортсменов успешно, были завоёваны восемь золотых медалей и четвёртое место в командном зачёте. Положительная проба Ольги Пылёвой была единственным поводом для допингового скандала, но я ничего поделать не мог, она всё время была на сборах и соревнованиях за границей, наш контроль не проходила. Интересно, что перед Играми в её пробе, взятой в рамках внесоревновательного контроля, был обнаружен карфедон, но об этом не сообщали, так как карфедон входил в группу S6 — это стимуляторы, их применение во внесоревновательном цикле не считается нарушением антидопинговых правил. Однако из этого был сделан ошибочный вывод, что Фенотропил, российский препарат карфедона, не является допингом. Удивительно, ведь за два месяца до Игр я сказал в интервью, что Фенотропил — это допинг, карфедон, будьте внимательны. Производители препарата подняли шум, что такого не может быть, Фенотропил не карфедон, это другое, и написали мне грозное письмо, требуя забрать свои слова назад. В ответ я сослался на конвенцию ЮНЕСКО, добавив, что обязанность производителя — указывать правильный состав лекарственного средства и особо отмечать, есть ли там запрещённые допинговые препараты. И недопустимо и даже преступно писать в своём вкладыше, что Фенотропил рекомендуется спортсменам и помогает переносить нагрузки.

Только закончились зимние Игры в Турине, как в начале марта в Москве начался чемпионат мира IAAF по лёгкой атлетике в закрытых помещениях, крупные и представительные соревнования. Доктор Габриель Долле, Директор медицинского и антидопингового департамента IAAF, неожиданно разделил все пробы на две партии — пробы иностранных спортсменов анализировали у нас, в московской лаборатории, но пробы российских легкоатлетов я должен был отправить на анализ в Лозанну. Видно было, что в IAAF нам не доверяли. С отправкой мочи за границу (там было около ста проб), особенно с оформлением документов на вывоз, я сильно намучился, зато на деле познакомился с доктором Марселем Сожи, директором лозаннской лаборатории. Точнее сказать, мы с ним немного повоевали из-за дополнительных проб. Всегда во время крупных соревнований возникают внеплановые пробы, чаще всего их берут, когда устанавливаются национальные рекорды, причём это случается в любой момент, даже на стадии предварительных забегов или квалификации в прыжках. Какая-нибудь балканская команда улучшает национальный рекорд в эстафете 4×400 метров — да за всю историю страны они сбегали эту эстафету в манеже пару раз, и у них что ни старт, то рекорд! — и все радостные и довольные толпой бегут сдавать мочу на допинговый контроль, чтобы рекорд утвердили. В итоге таких проб после национальных рекордов мелких стран набралось больше двадцати, при этом никто не хотел платить за анализ, ни наш Оргкомитет, ни IAAF, поэтому я отправил эти пробы куда подальше, в Лозанну.

Наверное, доктор Сожи сначала обрадовался, ведь ему чем больше проб, тем больше профит, однако, по указанию доктора Габриеля Долле, мы заплатили строго за пробы по списку IAAF, а анализы рекордных проб национальные федерации должны были оплачивать сами. Но никто не платил, и тогда Сожи выслал мне дополнительный счёт к оплате; но что я мог сделать — только переслать его счёт в IAAF, тому же доктору Долле. Габриель стоял стеной и платить не хотел, он всю жизнь был прижимистый, хотя и жил в Монте-Карло. Может быть, поэтому и был прижимистый, я не знаю… Счёт мы тогда погоняли по кругу, однако чем всё закончилось, я спросить не решился, опасаясь получить в ответ знакомый счёт на несколько тысяч швейцарских франков.

8.8 Долгоживущие метаболиты в Кёльне. — Николай Пархоменко и тяжёлая атлетика

Мне всегда казалось, что после очередных Олимпийских игр или чемпионата мира по лёгкой атлетике удастся немного отдохнуть, но я всё время ошибался. Выходило наоборот, на короткое время, пока шли крупные соревнования, мои проблемы и причины для нервотрёпки отступали, ожидая, когда же я освобожусь. Я полагал, что прогормоны, законодательно запрещённые в 2004 году актом Конгресса США, должны пойти на убыль и у нас. Но нет, маховик поставки прогормонов из США, раскрученный Олегом в теперь уже казавшемся далёким 2003 году, остановить было невозможно. В Москву везли коробками всё подряд, мы едва успевали глотать капсулы и сливаться — и сразу анализировали мочу, она остыть не успевала. Тяжело- и легкоатлеты по-прежнему мечтали о волшебных таблетках, эффективных и не определяемых при допинговом контроле. Действительно, появились новые перспективные стероиды, не подпадавшие под запрет американского стероидного закона.

Да-да, конечно, я всё прекрасно понимаю и знаю, что новые препараты необходимы для подготовки сборных. Но почему у нас всё перевёрнуто с ног на голову, почему поиском новых допинговых средств должен заниматься директор Антидопингового центра, аккредитованного ВАДА? Хотя новые анаболические стероиды — это невероятно интересно; затаив дыхание, мы исследовали новинки: метастерон, мадол (дельта-2, он же дезоксиметилтестостерон), простанозол, фуразодрол и формадрол (6α-метиландростендион). Несмотря на запрет, введённый на территории США, ещё можно было заказать большую партию на вывоз, пока всё окончательно не запретили. Надо было срочно и безошибочно решить, что следует закупить сейчас и побольше, чтобы хватило надолго. Остановились на простанозоле и формадроле, их эффект чувствовался, они вроде не хвостили и выводились достаточно быстро.

Результаты исследований метаболизма новых анаболиков мы доложили на очередном кёльнском симпозиуме и оказались первыми, кто провел такую работу. Но кёльнская лаборатория обнаружила по-настоящему первый долгоживущий метаболит метандростенолона — его назвали «ночной сторож», он оставался в организме месяцами. Интересно, что обнаружили его совершенно случайно — пробы всяких неолимпийских и дешёвых видов спорта, таких как пауэрлифтинг или армрестлинг, в Кёльне ставили анализироваться в ночное время на хромассе, стоявшем, как сторож, у двери на входе. И только там по ночам появлялся странный пик, названный «ночным сторожем», он вдруг рисовался в «окне», принадлежащем другому препарату. «Окном» мы называли небольшой участок хроматограммы на распечатке результатов анализа, где должен был появиться конкретный аналит — допинговый препарат или его метаболит. Причём это окно «поставили» на Модафинил недавно: этот стимулятор стали определять после скандала на парижском чемпионате мира IAAF в 2003 году. И вдруг в этом окне появляется какой-то другой аналит!

Однако днём, когда анализировали пробы элитных спортсменов, этот пик не появлялся. Несложно было догадаться, что в дешёвых видах спорта применяются дешёвые анаболики, и, хотя спортсмены страхуются, приблизительно зная сроки выведения известных метаболитов, некий неизвестный метаболит может оставаться длительное время. При словах «дешёвый анаболик» сразу вспоминается метандростенолон. Так оно и оказалось, это был его долгоживущий метаболит.

С этого открытия в допинговом контроле началась новая эпоха. Одной из первых жертв «ночного сторожа» стала олимпийская чемпионка Афин в метании диска Наталья Садова. Её пробы анализировались по стандартной методике в нескольких лабораториях, включая нашу, всё было чисто, но вдруг из IAAF пришёл факс, «похоронка», — в Кёльне результат анализа оказался положительным. Меня хотели отправить Кёльн на повторный анализ пробы Б, но я отказался, это был явный конфликт интересов, более того, мы начали сотрудничество с Кёльном, у нас только что вышла совместная статья по определению станозолола.

Затем был второй громкий залёт, и снова олимпийский чемпион, закон парных случаев — на простанозоле попался единственный в текущем столетии российский олимпийский чемпион в тяжёлой атлетике Дмитрий Берестов. После этого я стал относиться к штангистам очень настороженно. Как так можно было навернуться на абсолютно ровном месте? Приехал международный контроль, прикормленный и договорённый, из морозильника достали чистые пробы мочи, отогрели, сами разлили — и вдруг из Кёльна рапортуется положительная проба, простанозол, причём глупо засветили на весь мир наш новый анаболик, там был огромный пик, шёл схемный приём. Но мочу-то достали из морозильника, она считалась чистой! Это невероятно и необъяснимо. С Николаем Николаевичем Пархоменко, вице-президентом Международной федерации (IWF) и директором Центра спортивной подготовки сборных команд (ЦСП), у меня состоялся тяжёлый разговор. За год тяжелоатлеты, члены сборной России, превысили критическое количество положительных результатов, что грозило отстранением на год всей сборной. Но в итоге удалось отделаться штрафом. Пархоменко, хитрый и опытный, даже многоплановый руководитель, местами был наивен и прост, у него сохранялась светлая вера в советскую науку и наших учёных. Он смотрел на меня с отеческой теплотой и надеждой, но я его честно предупредил и даже расстроил, что мы сейчас соперничать с Кёльном не в состоянии и в тяжёлой атлетике ничего хорошего в будущем не ожидается.

Многие годы Пархоменко имел большой вес в российском спорте, он был уникальным человеком. Я ежемесячно проходил у него «окуривание» в большом директорском кабинете на втором этаже. Выкуривая одну сигарету Marlboro за другой, он наставлял меня на путь истинный и просил не обижать моих ребят, штангистов, они стараются, а ты им помогай. И хотя они ему на меня постоянно жаловались, Пархоменко и его правая рука Юрий Анатольевич Сандалов, президент Федерации тяжёлой атлетики России (ФТАР), всегда меня защищали. Когда в очередной раз на меня написали какую-то кляузу, Пархоменко сказал мне со своим незабываемым украинским акцентом: «Запомни, хлопец, если ты будешь меня слушаться и не высовываться, когда не надо, то усы твои будут рость», — он произнёс именно рость, и слово «хлопец» было будто с буквой «и» и мягким знаком на конце — хлопиць.

Пархоменко любил виски, простецкий Red Label, и во время посиделок в летней беседке напротив входа в ЦСП или зимних празднований он требовал, чтобы мне наливали полнее. А сам следил, посмеиваясь одними глазами, чтобы я добросовестно выпил до дна, приговаривая: «Вот мы сейчас поглядим, каков ты есть боец на самом деле». Вообще виски я мог выпить прилично, но пару раз он спаивал меня основательно, просто в дым.

При Пархоменко тяжёлая атлетика была защищена от допингового контроля, причём на чемпионатах и Кубках России пробы собирались странным образом. То вдруг все пробы оказывались чистыми, даже без «повторок», то есть мочу сдавали разные доноры или сами штангисты заливали чистую мочу из своих запасов — где только они её брали… Но в следующий раз почти все пробы оказывались положительными, и сразу ко мне прибегали тренеры спасать своих ребят, звонил Пархоменко и звал к себе на «окуривание»: в итоге рапортовалась какая-нибудь одна несчастная проба со следами метандростенолона и мелким пиком фуросемида. Но сами анабольные монстры, от чьих ураганных проб мочи приборы жалобно пищали, подавали сигналы тревоги и были готовы отключиться, — эти хлопцы оставались безнаказанными. Я немного злился, но эмоции мои стихали: мы получали очень важную информацию о том, какие стероиды в ходу; пробы штангистов были свежим срезом текущего состояния рынка анаболических стероидов в России. Reality control…

8.9 Эритропоэтин. — Скандал в Гётеборге. — Доктор Габриель Долле

Большим нашим достижением стал первый проведенный от начала до конца анализ по определению эритропоэтина. Это произошло 13 июля 2006 года, в тот день Юлия Дыхал прибежала ко мне вся в слезах, я подумал, беда какая-то случилась, но это были слёзы радости — на проявленной пластинке были видны изоформы ЭПО, у неё всё получилось: положительная проба была положительной, отрицательная — отрицательной. Я радостно отрапортовал в ВАДА и IAAF, но мне напомнили, что по международному стандарту для лабораторий у нас должны быть два специалиста — если после предварительного анализа, скрининга, результат оказывался положительным, то проводить подтверждение должен был второй специалист, проба должна была быть сделана другими руками. Пришлось брать на работу ещё одного сотрудника и срочно отправлять его на обучение в Австрию, к Гюнтеру Гмайнеру. Именно его метод мы воспроизвели, для этого пришлось закупить точно такие же реагенты, ферменты и антитела, поскольку вся процедура была невероятно сложная и капризная.

В 2006 году в Гётеборге состоялся чемпионат Европы по лёгкой атлетике. Валерий Георгиевич Куличенко, главный тренер страны, поставил рекорд — было завоевано 12 золотых, 12 серебряных и 11 бронзовых медалей, в три раза больше, чем у любого из далеко отставших конкурентов, сборных Франции и Германии. Однако скандал разразился после чемпионата, когда в гостиничных номерах российской сборной были найдены использованные шприцы и пустые ампулы Актовегина, Предуктала (триметазидина) и Милдроната (мельдония). Считалось, что эти препараты были фармакологическим обрамлением «секретных русских допинговых схем». Затем в испанских газетах написали, что у российских легкоатлетов в видах на выносливость были запредельные концентрации гемоглобина в крови, следствие продолжительного применения эритропоэтина. Определить ЭПО прямым анализом через несколько дней невозможно, зато эффект длится более трёх недель — именно благодаря повышенному содержанию гемоглобина в крови, переносящего кислород работающим мышцам.

Инъекции эритропоэтина стимулируют эритропоэз — образование эритроцитов, красных кровяных телец, циркулирующих в крови и содержащих гемоглобин. Чем больше эритроцитов, тем больше кислорода они переносят мышцам, тем лучше — мощнее и продолжительнее — работают мышцы. Но кровь становится более вязкой, возрастает гематокрит — это понятный и простой для измерения показатель вязкости крови. Кровь в пробирке надо поместить в центрифугу, прокрутить минут пять и посмотреть, каким получился слой прозрачной сыворотки наверху и какова высота красного столбика осевших клеток эритроцитов внизу. Если получилось 50 на 50, то это очень близко к критическому пределу. Определение гематокрита лежало в основе так называемого правила No Start, принятого Федерацией лыжного спорта (FIS) и Международным союзом велосипедистов (UCI); критериями отстранения от участия в соревновании были превышение гемоглобина выше 160 г/л и гематокрита выше 47 процентов у женщин, соответственно 170 г/л и 50 процентов у мужчин.

Однако это правило оказалось с большим изъяном, оно базировалось на статистическом распределении и не учитывало индивидуальных показателей «аутлайеров», тех природных маргиналов, чьи показатели превышали норму и выходили за пределы популяционного распределения. Из-за этого правила невинные спортсмены незаслуженно страдали, так что в IAAF его не приняли и российские бегуны и ходоки не были отстранены. Но бороться с ними было необходимо, Габриель Долле это понимал, его давно раздражало почти неприкрытое применение допинга в российской лёгкой атлетике. «Почему у вас в российской сборной девушки говорят мужскими голосами?» — спрашивал он.

Лидером российского допингового беспредела был Виктор Чёгин, упёртый тренер из Саранска, лично делавший своим спортсменам по пятьдесят инъекций в день. В Гётеборге Ольга Каниськина, восходящая звезда, вышла на старт дистанции 20 км с гемоглобином 170 г/л и гематокритом 51 процент, но этого хватило только на серебряную медаль. Через несколько месяцев на сборах в Сочи её показатели вернулись к естественному уровню, это были гемоглобин 120 г/л и гематокрит 36 процентов. Эритропоэтин превращал усталую и истощённую спортсменку среднего уровня в настоящую ведьму, не знавшую страха, усталости и жалости. Таких примеров было много, поэтому доктор Долле направил письмо во ВФЛА, подчеркнув, что сложилась недопустимая ситуация, которую необходимо решительно изменить. В то время термин русофобия ещё не созрел для ежедневного употребления в российской политике, поэтому письмо расценили как наглый выпад и личное мнение «дедушки Долле».

8.10 Биологический паспорт спортсмена. — Ретикулоциты-предатели

Приглушённый, но незабываемый скандал, случившийся в Гётеборге, ускорил работы по программе биологического паспорта спортсмена (БПС). Его первый модуль, гематологический анализ венозной крови, был основан на простой формуле, рассчитывавшей индекс стимуляции. Данные анализа каждой пробы крови становились очередными точками на графиках, и изменения в биологическом паспорте спортсмена, взлёты, падения и изломы графиков, наглядно подтверждали допинговые нарушения. Графики строились для гемоглобина, гематокрита, ретикулоцитов и индекса стимуляции. Для обоснования выводов проводили математическую обработку данных анализов, и на основе теоремы Байеса было разработано первое, а затем второе приближение для выявления факта нарушения антидопинговых правил.

Успех программы БПС базировался на тщательном определении процентного содержания ретикулоцитов в крови. Ретикулоциты, или просто «ретики», — это незрелые красные кровяные тельца, созревающие в течение нескольких дней и превращающиеся в эритроциты. Изменение их процентного содержания является индикатором манипуляций и одновременно сигналом тревоги — ретики быстро реагируют буквально на всё: на применение ЭПО и прекращение применения ЭПО, на забор крови для переливания и на само переливание крови. Поэтому после многолетних неудачных попыток обхитрить биологический паспорт ретикулоциты были названы «предателями» — они первые взлетали вверх или падали вниз. Ещё раз для закрепления пройденного материала: по правилу No Start критериями для отстранения были соотношения гемоглобин/гематокрит — 160/47 у женщин, 170/50 у мужчин. И для обоих полов считались нарушениями низкие и высокие значения содержания ретикулоцитов:

0.2% < ретикулоциты в процентах < 2.0%.

С введением биологического паспорта спортсмена правило No Start прекратило свое существование.

Эритроциты, клетки красной крови, переносящие кислород для работы мышц, живут три месяца или немного дольше, положим 100 дней, и арифметика показывает, что для естественного воспроизводства той же самой эритроцитарной массы крови содержание ретикулоцитов должно быть на уровне одного процента. Курс инъекций эритропоэтина поднимает содержание ретикулоцитов до 3 или даже 4 процентов, но это дурной тон, «чернуха», поэтому следует избегать больших доз ЭПО, чтобы не переходить границу двух процентов. Целью применения эритропоэтина является увеличение эритроцитарной массы крови, что повышает общую работоспособность и выносливость спортсмена: прирост результата может составлять от 3 до 5 процентов. Это означает, что великая Татьяна Казанкина, установившая в середине 1980-х годов рекорд мира в беге на 3000 метров — 8:22.62, могла бы пробежать из 8 минут, если бы в то время кололи эритропоэтин и использовали шиповки с карбоновой вставкой.

Переливание крови практиковалось с незапамятных времён. Во избежание разнообразных проблем и осложнений лучше всего переливать собственную кровь, но сначала её надо слить и запасти. И тут ретикулоциты предательски сигналят. Как только спортсмен слил пакет крови, 400 мл, его гематокрит упал, и в крови начинает расти содержание ретикулоцитов. Так организм реагирует на потерю крови и стремится срочно её компенсировать. Когда кровь заливают спортсмену обратно, то из-за увеличения эритроцитарной массы крови срабатывает обратная связь: выработка ретикулоцитов и их содержание снижаются.

Наиболее заметное снижение процентного содержания ретикулоцитов — до 0.1–0.2 процента — происходит после прекращения инъекций эритропоэтина. Именно после прекращения курса ЭПО наблюдается атипическая картина, когда содержание гемоглобина высокое, гематокрит выше 50 процентов, однако ретикулоциты стремятся к нулю. Это чёткий индикатор запрещённой манипуляции, то есть нарушения антидопинговых правил.

Само нарушение вычисляется с помощью простой формулы:

Stimulation Index = [Hb] — 60 * sqrt (Ret%),

где [Hb] — концентрация гемоглобина в граммах на литр, она бывает от 110 до 190, sqrt — square root, квадратный корень из (Ret%), процентного содержания ретикулоцитов, он гуляет от 0.4 до 2, умножив его на 60, получаем вторую часть уравнения, значение которой лежит в пределах от 24 до 120.

В русскоязычном упрощении формула выглядит следующим образом:

индекс стимуляции (IS) = гемоглобин — 60 * √(%ретикулоциты).

Было решено, что если индекс стимуляции превышает 123 для женщин и 133 для мужчин, то это атипический результат и, возможно, является указанием на применение ЭПО и нарушение антидопинговых правил. Важно отметить, что атипические (аномальные) значения долго держаться не могут и показатели возвращаются к физиологической норме. Так что остаётся набрать несколько последующих гематологических показателей данного спортсмена, обсчитать графики и направить все материалы на рассмотрение панели независимых экспертов. Получив подтверждение от экспертов, что наблюдаемые изменения позволяют сделать вывод о нарушении антидопинговых правил, федерация запрашивает объяснения у спортсмена и ждёт от него внятных ответов, которые чаще всего сводятся к попытке выкрутиться. Не сразу, но начались дисквалификации. Спортсмены спохватились и перешли на микродозы, но и там их стали понемногу доставать — для попадания в «красную группу» подозрительных допингёров достаточно было показать индекс стимуляции 110 для женщин и 120 для мужчин.

Если принять содержание ретикулоцитов за один процент, то есть единицу, то корень квадратный из единицы — тоже единица, так что усреднённый спортсмен, мужчина, имеющий гемоглобин 140 г/л, покажет индекс стимуляции: 140 — 60 = 80. Пусть спортсменка имеет 130 г/л, тогда её индекс стимуляции будет 130 — 60 = 70. Это норма. Обычно индекс стимуляции лежит в этой области, от 65 до 90. Примечательно, что при аккуратном курсе инъекций эритропоэтина гемоглобин возрастает до 155–165 г/л, но вместе с ним возрастает содержание ретикулоцитов, приближаясь к двум процентам, так что значение индекса стимуляции (160 — 85 = 75) останется нормальным! Напомню, что корень квадратный из двух равен 1.4142, если умножить его на коэффициент 60, то второй член нашего уравнения будет равен 85.

Однако потом всё рушится — и тут становится понятно, почему ретикулоциты зовутся предателями! Через две недели после прекращения инъекционного курса эритропоэтина концентрация гемоглобина сохранится на том же уровне, но содержание ретикулоцитов снизится до 0.2 процента. Тогда квадратный корень из 0.2, то есть 0.4472, при умножении на 60 даёт нам второй член уравнения (он был 85) — 26.8, округлим до 27 и подставим в формулу: 160 — 27 = 133. Понятно, что мы наблюдаем последствия допинговых проделок, нарушений антидопинговых правил, иного объяснения такого скачка индекса стимуляции — от 75 до 133 — не существует. Очевидно, что спортсмен применял ESA, эритропоэзстимулирующие агенты — их столько развелось за последнее время, наверное, уже четвёртое поколение пошло, поэтому от классического сокращения EPO (ЭПО, эритропоэтин) отказались.

Но ретикулоциты — дважды предатели, именно из-за их коварства индекс стимуляции не только поднимается, но и падает. Вот наша мордовская ходючка, страдающая от послеолимпийской анемии, когда гемоглобин падает до 120 г/л, а содержание ретикулоцитов держится в районе 0.7 процента, начинает подготовку к новому сезону. Отметим, что индекс стимуляции пока что тихо сидит на уровне 70, как собачка под лавкой. Обычно поначалу не церемонятся и для разгона вводят большие дозы эритропоэтина, тысяч десять в неделю и больше. Гемоглобин после некоторой задержки и как бы нехотя поднимается до 130, зато содержание ретикулоцитов в крови начинает стремительно расти, все хватаются за голову, сбрасывают дозу, но уже поздно: ретики предательски выходят на уровень трёх процентов, второй член уравнения становится 104 и индекс стимуляции падает вниз: 130 — 60*1.732 = 24!! Это нечеловеческие показатели, но мы их наблюдали в спортивной ходьбе на протяжении многих лет.

8.11 Симпозиум в Лозанне

В начале октября 2006 года IAAF организовала симпозиум в Лозанне, посвящённый биологическому паспорту спортсмена. Были лекции и дискуссии по обоим модулям, гематологическому и стероидному, вопросов и мнений было много, однако решили, что для достоверного анализа крови самым лучшим анализатором является японский прибор Sysmex XT-2000i. С анализом мочи проблем не было, для стероидного профиля наше оборудование вполне подходило. Но мне надо срочно приобрести Sysmex и начинать анализ крови, с этой стороны мы оказались беззащитными! Нельзя допустить отставания в кровавых делах! Однако на закупку Sysmex денег не было, бюджет этого года ушёл на новое оборудование, мы получили долгожданный масс-спектрометр изотопного соотношения, два тройных квадруполя и две суперсовременные орбитальные ионные ловушки, для нас это был настоящий прорыв, большое спасибо Лейле Донияровне Покровской, заместителю Фетисова, отвечавшей в Росспорте за финансы и бюджет. Но после поставки мне объяснили, что это всё, следующее финансирование возможно не ранее 2008 года.

Однако Sysmex был необходим сегодня! Надо срочно проверить российские сборные по разным видам спорта, прогнать всех по программе биологического паспорта спортсмена и оценить глубину проблемы. Вернувшись в Москву, я написал взволнованный отчёт о лозаннском симпозиуме для Вячеслава Фетисова и отдал его Николаю Дурманову вместе с планом работ и исследований. План я составил таким образом, как будто Sysmex у меня уже был и работал. Я рассчитал стоимость командировок, анализов мочи и крови, вписал в план и смету все виды выносливости, добавил для сравнения фехтование, отдал — и через месяц почти забыл в обычной суете. Но бывают сюрпризы! Оказалось, что мой план работ по биологическому паспорту, анализу проб крови и мочи в циклических видах спорта был согласован и утверждён! Со следующего года пойдёт финансирование — и мы начинаем работу! По счастью, хороший анализатор Sysmex имелся в медицинском центре ЭФиС, долгие годы работавшем со сборными командами, так что мы стали привозить пробы крови в ЭФиС и расплачиваться за анализы.

8.12 Конный допинг. — «Маленькие молекулы». — Сочи объявили столицей зимних Олимпийских игр 2014 года

Наступил 2007 год, и снова предолимпийский! Сюрпризы продолжались, в этот раз я получил указание готовиться к проведению допингового контроля в конном спорте. Ежегодно в Москве в начале лета проводились скачки на призы президента, призы были большими и денежными, всё проходило на самом высоком уровне, а вот допингового контроля не было. Непорядок, и сверху пришла команда срочно исправить ситуацию. Конный допинг весьма сложная штука, конники живут своей жизнью и по своим правилам, у них много лабораторий, причём в мире количество отобранных конских проб превышает количество человеческих. Самый простой путь приступить к сложному делу — поехать поучиться к квалифицированным и доброжелательным специалистам, чтобы они показали и рассказали, с чего начать, что делать и куда двигаться. Главное, чтобы у них было такое же оборудование, как и у нас, в дальнейшем это ускорит воспроизведение и валидацию методик. Для нас такой ведущей лабораторией стала лаборатория конного допинга Университета города Дэвис, что в двадцати километрах от Сакраменто, столицы штата Калифорния, — оттуда начинается чудесная дорога в Эльдорадо и к озеру Тахо. Иногда мы туда ездили.

Директор лаборатории доктор Скотт Стенли был классным специалистом, и двухнедельный тренинг пролетел на одном дыхании; на первых порах конный допинг мне даже понравился. Из Дэвиса я слетал на два дня в олимпийскую лабораторию в Солт-Лейк-Сити, у них работал хромато-масс-спектрометр изотопного соотношения в такой же конфигурации, как и у нас. Мы получили новый прибор, большая радость, но руководство думало, что это что-то вроде стиральной машины: подключили к воде, инструкцию посмотрели — и завтра можно стирать. Ничего подобного, прибор непростой, методика невероятно сложная, выход на рабочий режим долгий, по неопытности можно наделать ошибок. Контролировать весь процесс некому, поэтому я договорился, что Тимофей Соболевский приедет в Солт-Лейк-Сити на обучение.

Дониковский симпозиум в Кёльне был интересным. Именно он всю жизнь помогал мне оставаться в курсе последних научных разработок и направлений. Я посещал все лекции и доклады, общался со специалистами, ничего не пропускал — этот симпозиум был как глоток свежего воздуха. В Москве у меня не хватало ни времени, ни сил читать научную литературу. Я было садился читать — и засыпал, будто снотворного мне подмешали…

Когда я в Кёльне сказал, что у нас два Орбитрэпа, то никто не поверил, такого прибора тогда не было ни в одной вадовской лаборатории! Орбитальная ионная ловушка, разработанная в дипломной работе ленинградского студента Александра Макарова, совершила переворот в масс-спектрометрии. И сам Макаров, и его ловушка достались ведущему мировому производителю аналитического оборудования — фирме Thermo Fisher Scientific, там был создан замечательный прибор для пионерских исследований в области разной -омики: протеомики, транскриптомики и метаболомики.

Но мы первые применили Орбитрэп для анализа «маленьких молекул» (small molecules — устоявшийся в науке термин) и опубликовали наши результаты. Сильнее кошки зверя нет, и все анаболические стероиды, диуретики, стимуляторы и наркотики как раз и есть эти самые «маленькие молекулы». Наша методология была применена в олимпийской лаборатории в Харлоу во время Игр 2012 года, проходивших в Лондоне. Там работало много Орбитрэпов нового поколения, компактных и умещавшихся на одном столе рядом с хроматографом и компьютером.

Но самое неожиданное событие приключилось 4 июля 2007 года! На сессии МОК в Гватемале черноморский курорт Сочи был избран местом проведения XXII зимних Олимпийских игр! Море, пляжи, пальмы — и вдруг в 2014 году там состоятся зимние Игры, в моей голове это долго не укладывалось. Правда, впереди семь лет, но так далеко вперёд я не заглядывал, тут каждый год как бездна, не знаешь, откуда и каких ещё чудес или проблем тебе ждать. Но мысль, скорее, мечта стать директором олимпийской лаборатории постепенно проникала мне в душу, даже грела её: я помню, как были горды и счастливы, готовя свою лабораторию к Олимпийским играм, Дон Кетлин, Костас Георгакопоулос и Питер Хеммерсбах. Но у них в городах, проводивших Игры (а МОК даёт право проведения Игр — предоставляет подписанный контракт — не стране, а именно городу), уже имелись лаборатории: у Питера в Осло, у Костаса в Афинах, и, хотя Кетлина носило по разным городам, в Атланте и Солт-Лейк-Сити тоже были приличные лаборатории, которые достаточно было немного дооснастить и перепрофилировать, чтобы получить временную аккредитацию.

В Сочи не было ничего.

8.13 Отставка Куличенко. — Чемпионат мира по лёгкой атлетике в Осаке

Очень неприятное событие произошло 20 июля, когда Габриель Долле прислал в ВФЛА факс, где с официальной горечью и личным сожалением сообщил, что две российские метательницы молота, Татьяна Лысенко и Екатерина Хороших, попались на новом анаболике — у них был найден формадрол (6α-метиландростендион). Пробы они сдавали давно, 9 мая, во время проведения этапа Гран-при в Дохе (Катар), и тогда в Лозанне, в лаборатории, обнаружили посторонние пики, но долго не могли разобраться, что это такое или чьи метаболиты. Тем временем Лысенко снова установила рекорд мира: 26 мая она метнула молот на 78.61 метра.

Когда Валерий Георгиевич Куличенко позвонил и попросил срочно приехать к нему домой, я ещё ничего не знал. Дома у него сидели Лысенко и Хороших, на столе лежали бумаги, присланные по факсу из IAAF, и стояла знакомая белая баночка с надписью Methyl 1-P от производителя Legal Gear. В баночке оставались капсулы формадрола, именно их обе метательницы принимали накануне соревнований в Дохе. Все посмотрели на меня в ожидании какого-то предложения, но как бороться и что можно возразить против чёткой картины свежего приёма анаболического стероида, а формадрол они принимали, будто витамины. Лысенко попросила меня проанализировать содержимое баночки, но это пустое дело, всем известно, что в таких баночках находятся капсулы с формадролом. Девушки ушли, мы с Куличенко ещё поговорили и тоже разошлись.

После этого Татьяна Лысенко заявила в интервью, что баночки она приобретала у Куличенко, Куличенко в этом признался, и Балахничёв принял его отставку с поста главного тренера по лёгкой атлетике. Николай Белобородов, тренер Лысенко, стал требовать у Куличенко денежную компенсацию за упущенные за время дисквалификации призовые, он насчитал 500 тысяч долларов. Этого Колю Белобородова, автослесаря по жизни, никогда ничего не метавшего, кроме закусок в свой рот, тогда быстро поставили на место. Однако Лысенко сохранила свою стипендию, и два года дисквалификации Лысенко и Белобородов провели на всероссийских тренировочных сборах, в курортной атмосфере медового месяца.

Валентин Маслаков, бывший спринтером мирового класса в 1960-е годы, стал новым государственным тренером. Но он не обладал такой энергией и напором, как Куличенко, средние и длинные дистанции его не интересовали, так что этот участок работы плавно перешёл к Алексею Мельникову, до этого отвечавшему за марафон и спортивную ходьбу, географически привязанные к центрам подготовки в Чувашии и Мордовии. Но исторически Мельников вёл большую подрывную работу по обезвреживанию планов внесоревновательного тестирования российской сборной по линии IAAF и IDTM. Доктор Габриель Долле строил коварные планы и неустанно отбирал пробы у членов сборной команды, но эти планы становились известны Мельникову и Португалову, и фармакологическая подготовка корректировалась так, чтобы к установленной дате контроля спортсмен стал чистым, сдал пробу — и вернулся к схеме приёма анаболических стероидов. Если чистым стать не получалось, то можно было договориться и подменить мочу при сдаче пробы.

Одиннадцатый по счёту чемпионат мира IAAF по лёгкой атлетике проходил в Осаке, в Японии. Новый главный тренер Маслаков привёз всего четыре золотые медали, и Россия далеко отстала от США с их 14 медалями и даже уступила Кении с пятью золотыми медалями. Отличился Бернард Лагат, он стал выступать за США и выиграл бег на 1500 и 5000 метров, первый подобный дубль в истории чемпионатов мира. Виктор Чёгин укрепил свой успех, и Ольга Каниськина выиграла ходьбу на 20 км с гемоглобином 156 г/л и гематокритом 48 процентов; у второй его ученицы, серебряного призёра Татьяны Шемякиной, эти показатели были ещё выше, 165 и 50. Бронзовый призёр, испанка Мария Васко, имела обычные показатели измученной женщины — 125 и 35. Если сравнить показатели гематокрита у российских ходючек, 48 и 50 процентов, с 35 процентами у испанки, то это будет как в мотогонках, когда у одной гонщицы мотоцикл имеет 48 лошадиных сил, а у соперницы всего 35. Вот и боритесь.

То ли в шутку, то ли в расчёте на наивность японцев, но чемпионат мира в Осаке впервые объявили чистым от допинга: IAAF drug free Worlds. Действительно, не было найдено ни одной положительной пробы. Конечно, повторный анализ в 2015 году принёс десяток положительных проб, но их могло оказаться намного больше. Может показаться странным, что в 2015 году после реанализа у российских легкоатлетов нашли всего одну положительную пробу — у Анны Пятых, завоевавшей бронзовую медаль в тройном прыжке. Но дело в том, что Габриель Долле перехитрил сам себя — в 2008 году он израсходовал всю мочу российских спортсменов, собранную в Осаке, для получения образцов ДНК и ничего, ни капли, не оставил для реанализа. Так как он подозревал в подмене мочи около 25 российских легкоатлетов, то пробы десяти — пятнадцати из них могли оказаться положительными при повторном анализе в 2015 году.

В октябре я немного переключился, съездил в Даллас, в США, на ежегодный симпозиум USADA, там были очень интересные лекции по транспорту кислорода и энергообеспечению при высоких нагрузках. Стояла солнечная погода, и я отбегал четыре дня подряд, такого не было уже лет десять. Вернувшись в Москву, я написал план научных и практических работ в области конного допинга на следующий, 2008 год, и Росспорт обеспечил необходимое финансирование.

8.14 Избрание нового президента ВАДА. — Создание РУСАДА

Третья Всемирная конференция ВАДА состоялась в Мадриде с 15 по 17 ноября, приехало очень много народа, жили в гостинице Melia Castilla, огромный зал для заседаний был полон, кормили тоже прилично. Была утверждена новая версия Кодекса ВАДА. Затем должны были пройти выборы нового президента. Планировалась показательная ротация: канадец Ричард Паунд, член МОК, свои два срока отсидел — его заменит европейский президент из государственных структур. Согласованным кандидатом был Жан-Франсуа Ламур, двукратный олимпийский чемпион по фехтованию и бывший министр спорта Франции, знаменосец французской сборной в 1992 году на Олимпийских играх в Барселоне. Он был у всех на виду — и вдруг куда-то пропал! Это было неожиданно, случившееся назвали саботажем: Ламур буквально исчез в Мадриде, не явился на заседание и не отвечал на телефонные звонки. В суматохе и неразберихе в течение двух часов была выдвинута новая кандидатура — и президентом ВАДА внезапно стал Джон Фейхи. На самом деле его фамилия — Fahey — произносится «Фахи-и-и», на выдохе и с ударением на втором слоге, но поначалу произносили по-разному и вообще не знали, кто он такой. Мы, директора аккредитованных лабораторий, сидели, как кролики, в каком-то загоне, вдалеке от сцены, и пытались узнать друг у друга, откуда взялся этот дед. Оказалось, что это подарок из Австралии, бывший министр финансов, до сих пор в правительстве что-то там шуршит и якобы делает. Хорошо, ладно, но какое отношение он имел или имеет к допинговому контролю и спорту вообще? Его австралийский акцент, точнее, манера не совсем разборчиво говорить и своеобразные жесты живо напомнили мне приснопамятного Леонида Ильича Брежнева, генерального секретаря ЦК КПСС.

И сразу повеяло какой-то тоской.

Вообще, 2007 год был годом сюрпризов, и в Мадриде на Фейхи-Фахи они не закончились. Вячеслав Фетисов, руководитель Росспорта и председатель комиссии спортсменов ВАДА, без раскачки договорился с Дэвидом Хоманом, генеральным директором ВАДА, и Оливье Рабином, научным директором, что летом мы проведём в Санкт-Петербурге симпозиум по генному допингу! Причём разговор начался невинным образом за бокалом вина: кто-то из вадовских боссов отхлебнул и заметил, что всё время приезжаешь в Россию и видишь только Москву, а вот побывать в Петербурге так и не довелось. Да какие проблемы, отозвался Фетисов, приезжайте, повод вас принять всегда найдём! И надо было такому случиться, что рядом оказался доктор Оливье Рабин, который не знал, кому бы всучить этот симпозиум по генному допингу, проку от него никакого, одна головная боль, — а тут одно за другое зацепилось и было решено провести симпозиум в июне 2008 года именно в Санкт-Петербурге. Настроение у меня сразу испортилось, стоило мне представить, сколько проблем и забот свалится на ФГУП «Антидопинговый центр» в ходе подготовки к этому международному событию.

Также в Мадриде Фетисов объявил, что в России будет создано независимое национальное антидопинговое агентство — РУСАДА, этим займётся Александр Деревоедов. После неожиданного ухода Николая Дурманова из Росспорта (это тоже был сюрприз) вся работа по антидопинговому обеспечению перешла в департамент к Деревоедову. А мне в наследство от Дурманова досталось его место в медицинской комиссии Международной федерации лыжного спорта.

Год завершался, но покоя не было. В конце года в Пекине была конференция по новым методам анализа, и я поехал туда с небольшой лекцией по результатам нашей работы на новом приборе — орбитальной ионной ловушке, Орбитрэпе. Побывать в пекинской лаборатории накануне Олимпийских игр было очень важно, надо было оценить её возможности и уровень угрозы для безбашенных легко- и тяжелоатлетов. Новое здание олимпийской лаборатории было замечательно спроектировано, приборы были расставлены по столам, но ещё не запущены, я их переписал и сфотографировал. Мои проблемы удваивались — к 2014 году надо будет построить два лабораторных здания, одно в Москве, второе в Сочи. В Москве Антидопинговый центр занимал третий этаж ВНИИФК — здание старое, вытяжка почти не работала, водопровод проржавел, электрическая проводка не справлялась! Летом из-за жары постоянно отключалось электричество, и порою так тревожно тянуло эфиром по всему этажу, что мы бегали открывать окна, пока где-нибудь не полыхнуло. Если провести инспекцию по всей строгости международных стандартов, то наша лаборатория не только лишится аккредитации, её закроют сразу и навсегда — нельзя работать в таких и опасных условиях. Эту проблему надо аккуратно поднимать, начинать писать тревожные письма.

В конце года подбили итоги научной работы по паспорту крови и стероидному профилю, это был мой пилотный проект, получивший финансирование в конце прошлого года. Всё стало видно как на ладони: треть сборных команд России в видах выносливости чудит, химичит и мудрит без всякого плана и даже без оглядки на допинговый контроль. Если программа биологического паспорта будет добросовестно выполняться на международном уровне, то через пару лет можно будет потерять половину состава сборных команд и почти всех лидеров.

Отчёты мы сдали, но решили статей на эту тему не писать, проблем и так хватает.