Допинг. Запрещенные страницы

13.1 Проба Елены Лашмановой. — Аккредитация лаборатории в Сочи. — Разговор с Оливье Рабином

Десятидневные новогодние и рождественские каникулы я очень любил. Можно спокойно поработать, при этом не надо нестись на работу в семь утра, пока нет пробок; все празднуют и сидят дома, возможно пьяные; машин на дорогах нет, и можно приехать, когда захочешь. Проверил свою память, хотя и так был уверен, — действительно, международный стандарт ВАДА для лабораторий, я знал его наизусть, за месяц до крупнейших соревнований требует представить отчёт о готовности, Pre-Event Report. Я быстро набросал картинок из презентаций, свежих фотографий, кусков из разных файлов, получилось страниц двадцать, и как вишенка на торте — сертификат соответствия международному стандарту ISO 17025. Ровно за месяц до начала Игр в Сочи, 7 января, я отправил отчёт в ВАДА и МОК — вот и всё, осталось только пройти аккредитацию ВАДА. Мы с доктором Оливье Рабином летим в Сочи 9 января.

Его слова прочно засели у меня в голове: „Григорий, если ты будешь следовать правилам ВАДА, то мы всегда, в любой ситуации, будем на твоей стороне. Просто не нарушай правила, ведь это так просто“. Согласен, всё правильно, остался месяц до открытия Олимпийских игр, и я буду выполнять все требования и указания ВАДА.

В Москве мы готовились к первому визиту экспертов по оценке системы менеджмента контроля качества, встречали их в аэропорту: я привёз профессора Бруно Бизека, а Тимофей с Олегом привезли профессора Питера ван Ино. Елена Курилова, старший специалист по контролю качества на фирме Johnson & Johnson, была москвичкой — и потеряться не могла. Утром 6 января мы начали работу, и вдруг IDTM — компания из Швеции, у них рождественские праздники давно завершились, — привозит нам пять проб из Саранска, внесоревновательный контроль, ходоки. Саранские пробы появились к месту, так как уровень и качество нашей работы удобнее всего проверить именно в ходе анализа реальных проб: можно проследить последовательность всех операций по приёмке, регистрации и аликвотированию, затем присутствовать при пробоподготовке и инструментальном анализе. Потом просмотреть распечатки результатов анализов и убедиться, что отчёты отправлены в АДАМС. И всё.

И работа пошла.

Одна проба оказалась положительной, был обнаружен новый допинговый препарат GW 1516, он находился на заключительной стадии клинических испытаний, но уже года два продавался в интернете. Эксперты обрадовались, препарат новый и для них очень редкий. На следующий день они проследили за процедурой подтверждения и остались довольны увиденным. Действительно, словно по заказу полный цикл анализа состоялся у них на глазах. Я позвонил Нагорных и сказал, что у нас во время инспекции снова вылезла положительная проба. Пробу подтвердили, и отправка положительного результата анализа в АДАМС стала неизбежной. Узнать, чья проба, было невозможно — у всех праздники, мочу отбирали по шведским планам, это IDTM, а не РУСАДА. Нагорных вздохнул, помедлил и сказал, что мы должны завершить работу как следует, всё делаем строго по правилам. И положительный результат полетел в АДАМС. Первая инспекция завершилась, и все разъехались.

Какой ужас, положительная проба принадлежала олимпийской чемпионке Елене Лашмановой, которую тренировал Виктор Чёгин из Саранска! Она победила в Лондоне в ходьбе на 20 км с мировым рекордом. Позвонил Алексей Мельников и каким-то изменившимся голосом спросил, что можно сделать и как её спасти. Но что теперь сделаешь, всё уже случилось, проба положительная. И он мне поведал историю, от которой я остолбенел. Оказывается, в Саранске Чёгин договорился со сборщицей пробы подменить мочу Лашмановой по той причине, что ей вводили дексаметазон, кортикостероидный препарат, для лечения травмы. Поражает дремучесть Виктора Чёгина и его окружения, неужели они не читали Список запрещённых препаратов ВАДА, где из года в год повторяется, что кортикостероидные препараты запрещены только во время соревнований, при внесоревновательном контроле они не запрещены и никакого разрешения на них не требуется. И вот великий и невменяемый тренер Виктор Чёгин принёс на замену замороженную мочу Лашмановой, собранную после её триумфального возвращения из Лондона; там её проверили на допинг, и вроде бы всё было чисто. Но олимпийская лаборатория в Харлоу не определяла ни GW 1516, ни остарин, да и много всего другого. В Саранске пробу подменили, и вместо мочи с дексаметазоном (а в праздники это не было бы нарушением антидопинговых правил) чокнутый Чёгин подсунул лондонскую грязную мочу — и проба Лашмановой оказалась положительной. Анализ был выполнен на глазах у иностранных экспертов, и ничего изменить я не мог. Так что Чёгин закопал бедную девчонку своими руками, по глупости и беспределу.

На следующий день снова позвонил Мельников и похоронным голосом спросил, неужели это всё и ей пришёл конец. „Лёша, я тут не виноват — и ты прекрасно помнишь, что эту вашу Лашманову я спасал уже дважды, — объяснил я Мельникову, — но, видит Бог, теперь не смог! Ситуация изменилась, мы сами едва спаслись в Йоханнесбурге“.

Утром 9 января мы собрались в пустом министерстве спорта. Вся страна отдыхает, а мы сидим и грустим с Юрием Нагорных и Ириной Родионовой, они были очень расстроены из-за Лашмановой. Вспомнили Светлану Слепцову, биатлонную принцессу, её апрельскую пробу с ЭПО, вылезшую на глазах вадовских визитёров, тоже повздыхали, но согласились, что второго такого случая нам не пережить, мы чудом проскочили по самому краю пропасти. Но что сидеть и вздыхать, куча дел впереди, я лечу в Сочи, вечером в Шереметьево меня ждёт Оливье Рабин! У нас по плану 10 и 11 января аккредитационное тестирование, мои сотрудники вчера улетели в Сочи.

Аэропорт Шереметьево, в бизнес-лонже я нашёл Оливье Рабина. В Сочи Юра Чижов встретил нас на чёрном „Лексусе GS 450h“ и привёз в отель „Радиссон“. Начали с утра со вскрытия проб и за два дня выполнили все аккредитационные анализы. Оба раза обедали в „Лалуне“, гостя было велено хорошо кормить. Между делом мне привезли новые „берегкиты“, специальная серия с олимпийской символикой, новые флаконы и крышки, которые будут использоваться в период проведения Игр. За ними давно охотился Евгений Блохин, он очень хотел убедиться, что наши фокусники, специалисты ФСБ, смогут их открыть и никаких проблем с ними не будет, что в конструкции защитных колпаков, пружин и колец ничего не изменилось. Никита Камаев и РУСАДА помочь не могли, допинговый контроль в Сочи проводил Оргкомитет „Сочи 2014“, и коробки с олимпийскими „берегкитами“ оказались отгружены прямо в Сочи на склад под ключ. Мне стоило больших усилий достать две пары флаконов до открытия Игр.

Вечером 11 января доктор Рабин собрал всех нас наверху, поблагодарил за выполненную работу и достал из папочки сертификат об аккредитации! На нём заранее стояла подпись сэра Крейга Риди, и рядом он поставил свою. Фантастика, лаборатория в Сочи аккредитована с 27 января по 15 апреля 2014 года! Я позвонил Юрию Нагорных и доложил об успехе. Мне кажется, он даже прослезился или поперхнулся: изменившимся голосом и с прерывистым вздохом поздравил меня и затих. Ведь у него с Мутко до последнего дня оставались сомнения — однако меньше надо слушать своих советников и советчиц. Немедленно на меня насел Андрей Митьков из агентства „Весь спорт“, потребовал подробностей, но на словах я ему ничего не сказал, а послал выверенный текст: терпеть не могу спекуляций и вариаций на тему допингового контроля. Как только новостную бомбу выложили на митьковском сайте, на мой телефон сразу же посыпались звонки.

И я его выключил.

Мы с Оливье Рабином жили в гостинице „Радиссон“ и вечером пошли в бар, выпить и поговорить, подвести итоги дня и года. Я никогда не переносил рабочие проблемы и отношения на личные, и мы с доктором Рабином всегда искренне улыбались друг другу, даже в Йоханнесбурге. Первая бутылка итальянского красного вина ушла быстро, но со второй мы приступили к разговору. Сразу решили, что в Сочи никаких лондонских церемоний не будет, я всё решаю один, ничего ни с кем не обсуждаю и, как только мы находим положительную пробу, я сразу отправляю результат в АДАМС — и только потом оповещаю медицинскую комиссию МОК. К середине второй бутылки доктор Рабин стал у меня выпытывать, бывало ли у нас так, что положительная проба рапортуется как отрицательная, то есть результат скрывается, и спросил у меня прямо, было ли хоть раз такое в моей практике. Что я мог ему сказать? Я поступал так сотни раз, но признание было бы смерти подобно. Мне надо было пережить этот вечер и не сознаться — и я стал объяснять Рабину, что допинговый контроль далёк от совершенства и что я не понимаю, к примеру, почему такой вид спорта, как тяжёлая атлетика, до сих пор не исключён из программы Олимпийских игр. В штанге всё замешано на анаболиках, с утра и до ночи и без исключений. Международная федерация всё знает и тщательно скрывает происходящее. Но Оливье снова и снова переводил разговор на сложившуюся в России систему, где борьба с допингом не всегда ведётся честно и бескомпромиссно, и на то, что у них есть информация, что были случаи, когда результаты допингового контроля фальсифицировались. Я ответил, что всё могло быть и не мне судить или что-то менять, я сам давно стал частью этой системы. И через два часа Чижов отвёз Рабина в аэропорт.

Через два года наш разговор в баре будет описан в отчёте независимой комиссии Паунда, представленном 9 ноября 2015 года: там на странице 210 он был назван unsolicited meeting, где я признался, что являюсь частью системы и вынужден делать некоторые вещи, но не разъяснил, какие именно это были вещи.

13.2 Взлом Testo SmartView. — Олимпийский „Дюшес“. — Отъезд в Сочи

С Евгением Блохиным мы встретились в Москве 13 января, я порадовал его подарком, заветными „берегкитами“ с олимпийской символикой. Женя сказал, что всё готово для отправки чистой мочи в Сочи, морозильники куплены и будут доставлены в командный центр ФСБ, расположенный рядом со зданием нашей лаборатории, по адресу Международная улица, дом 2 и дом 2/1 соответственно. Блохин получил круглосуточный доступ в сочинскую лабораторию, об этом в письме № 63/5/12314 от 12 января 2014 года генерал Михаил Власенко, начальник УФСБ по Краснодарскому краю, просил Александра Ткачёва, главу администрации Краснодарского края. На письме стояла резолюция Ткачёва — к исполнению, 14.01.14. Ткачёв повелел предоставить круглосуточный доступ Блохину в здание олимпийской лаборатории, принадлежавшее застройщику, краснодарскому ОАО „Центр „Омега“. С „Омегой“ у меня был заключён договор на аренду здания с 1 мая 2013 года по 30 апреля 2014-го, за аренду я платил миллион рублей в месяц.

Но тогда я ещё не знал, что Блохин получил фээсбэшное разрешение на круглосуточный вход в здание олимпийской лаборатории. Он уезжал в Сочи, чтобы ночью взломать Testo SmartView, нашу новую систему контроля, следившую за открыванием и состоянием холодильников. Был найден способ блокировать её на 5 или 10 минут, чтобы незаметно доставать или ставить обратно пробы наших олимпийцев. В этот промежуток времени компьютер не фиксировал открывание и закрывание дверей холодильников. И камеры наблюдения работали по-другому. Вот вам государственная программа, прямое вмешательство государства в работу нашей лаборатории для манипуляций и фальсификаций. И всех их — губернатора Ткачёва, генерала Власенко и министра Мутко — назначил лично президент Путин.

Опять скандал, но пока что в плавании: Юлия Ефимова проглотила что-то не то в Лос-Анджелесе, и Кристиан Айотт в Монреале нашла в её пробе 7-кетодегидроэпиандростерон. Приехали Владимир Сальников, кумир моей юности, и Виктор Берёзов, юрист из ОКР, и привезли пакет лабораторной документации по пробе А, полученный из Монреаля. Такого скудного пакета — всего на 10 страниц — я ещё никогда не видел. Однако там была распечатка с прибора, а на ней торчал заштрихованный пик прогормона невероятной высоты, и этого было достаточно. И что тут скажешь, я не вижу ресурса для защиты, против лома нет приёма, поэтому решили хранить этот случай в тайне до завершения Олимпийских игр в Сочи.

Наконец появился Алексей Киушкин, помощник Родионовой — я устал его просить принести на проверку коктейль, который будет применяться в Сочи. Уже под вечер он принёс мне свежую версию с вермутом Martini, я сразу сбегал в туалет, где слился чистой мочой для контроля, потом набрал почти полный рот коктейля — и полоскал несколько минут, слушая его рассказы. Какая же гадость, липко, сладко и противно, насколько лучше замешивать на Chivas — виски очень полезен для укрепления дёсен и дезинфекции ротовой полости, если, конечно, полоскать рот, а не глотать сразу. Почуяв Martini, к нам заглянула Анастасия Дьяченко, мой секретарь, и спросила, откуда такой тяжёлый запах спиртного и как я поеду домой за рулём? Действительно, я совершенно упустил из виду то обстоятельство, что сегодня старый Новый год, полиция после новогодних каникул на дорогах Москвы очень активна. Пришлось пару часов посидеть на работе, попеременно пить кофе, курить и чистить зубы, пока Настя после контрольного обнюхивания не объявила, что теперь можно ехать. Темнота и снег, множество машин, пробки, я ехал домой часа два, и мой мочевой пузырь был готов разорваться. Я продолжал полоскать рот Martini несколько дней, собирал мочу и отслеживал выведение метаболитов анаболических стероидов. Оказалось, что Киушкин перебрал с оксандролоном, его концентрация в два раза превышала концентрацию тренболона и метенолона. Надо будет немного добавить тренболона и метенолона и разбавить в два раза чистым вермутом.

Боже мой, за всеми приходится следить…

Тем временем Ирина Родионова развила бурную деятельность, до меня доходили восторги от эффекта Chivas или Martini, даже биатлонистка Екатерина Глазырина на соревновательном контроле попалась, пришлось её прятать и отстранять от старта за рубежом, куда она уже уехала. Уследить за Ириной было невозможно, и сколько олимпийцев она посадила на коктейль, оставалось неизвестным. Я доложил Нагорных, что срочно должен быть составлен окончательный список с именами спортсменов и датами стартов на Олимпийских играх; мы должны быть уверены, что нам не придётся в течение одной ночи менять 20 проб, это невозможно, для нас 10 или 12 проб — это предел. Мы провели ночной стресс-тест по приёмке и регистрации проб и поняли, что у нас есть всего два часа, чтобы провести полный цикл замены мочи во флаконах А и Б. Далее, против фамилии каждого спортсмена должна стоять галочка или пометка, что он или она сдали достаточное количество образцов чистой мочи и что моча была проверена. Нагорных поручил составить таблицы Велику, как мы звали Алексея Великодного, и позже, в 2016 году, его файл, список с именами спортсменов, войдёт в историю под названием „Дюшес“. Так свой файл назвал сам Велик.

Я никогда не называл файлы русскими именами.

Мы закрыли Антидопинговый центр в Москве с 17 января по конец марта и постепенно стали переезжать в Сочи. Сочинская лаборатория получила временную аккредитацию с 27 января по 15 апреля, с МОК и ВАДА было согласовано, что с 1 марта мы возобновим анализы проб российских спортсменов в Сочи по планам РУСАДА в связи с неполной загрузкой лаборатории в период проведения Паралимпийских игр. До первого марта РУСАДА будет направлять все неолимпийские пробы в лаборатории Лозанны и Алматы.

До отъезда в Сочи я проверил обе версии коктейля, Martini и классику на Chivas: там тоже оксандролон торчал неприлично высоко. Спортсмены могли применять коктейль с конца января по 18 февраля, то есть должны были завершить приём за неделю до закрытия Олимпийской деревни, назначенного на 25 февраля. Ирина Родионова торговалась и просила согласовать завершение приёма 20 февраля, за пять дней до отъезда, но я сказал ей: нет, — я очень боялся, что могут остаться хвосты. Мы окончательно прошлись по списку „Дюшес“, по именам коктейльных спортсменов, и сократили его до 36 голов.

Я улетел в Сочи 23 января и следующие два месяца жил в отеле „Азимут“, рядом с контрольно-пропускным пунктом Прибрежного кластера олимпийских объектов, всего в пяти минутах ходьбы от лаборатории. Стали прибывать члены МОК и деятели разных комиссий, и Ричард Баджетт попросил провести день открытых дверей для прессы и журналистов. Однако сотрудников лаборатории для создания живой картинки не хватало, и перед камерами мы сажали за приборы Анастасию Дьяченко, моего секретаря. Она изображала сотрудницу лаборатории, химика, надев белый халатик, похожий на мини-юбку. Однако её модельная внешность, длинные волосы и высокие каблуки, строго запрещённые в лабораторных помещениях, выдали подделку с головой; мне стали звонить и спрашивать, что такое у тебя творится в сочинской лаборатории.

Лаборатория была полностью готова, сверкала и поражала воображение. Я гордился, что впервые будет проведён анализ всех проб на пептиды, с короткой и длинной цепочкой аминокислот, две различные процедуры. А ВАДА отрапортовалось о введении стероидного профиля, нового модуля биологического паспорта спортсмена. Как только мы открылись, в тот же день, 27 января, за несколько дней до открытия Олимпийской деревни, нам привезли 22 пробы норвежских лыжников и биатлонистов из Швейцарии — это заработала программа предсоревновательного тестирования МОК. Начали — и я сделал фотографию всей группы приёма проб через окно, в которое передают опечатанную сумку с пробами!..

Приехал Евгений Блохин, мы с ним пошли в командный центр ФСБ решать вопросы с допуском моих сотрудников в лабораторию в ночное время и разрешением на внеочередной проезд моей машины, чёрного гибридного „лексуса“. Питание, предоставленное нам на территории Прибрежного кластера оргкомитетом, за которое мы заплатили несколько миллионов рублей, оказалось совершенно непригодным для употребления, так что я постоянно ездил на обед в Весёлое, в армянский ресторан „Ла Луна“ в трёх километрах от лаборатории, чтобы спокойно поесть и просто отдохнуть. На рабочем месте, в лаборатории или в моём директорском офисе, я обедать не люблю: всё напоминает о работе — и кусок не лезет в горло, всё время хочется куда-нибудь на улицу, на воздух.

13.3 Вмешательство эстонских учёных

Перед самым открытием Игр мне позвонил Александр Кравцов, директор ЦСП и руководитель российской делегации — Chef de Mission, то есть глава миссии в Сочи и будущий президент Союза биатлонистов России. За границей на эритропоэтине попались Екатерина Юрьева и Ирина Старых! Снова отличился Гюнтер Гмайнер из Зейберсдорфа, мой старый друг, а теперь независимый эксперт, проверяющий Антидопинговый центр по решению дисциплинарного комитета ВАДА. Пришёл пакет лабораторной документации, на распечатках был виден небольшой эритропоэтин, но я бы не сказал, что это микродозы, как уверял меня Кравцов. Что они, однако, творят за границей накануне Игр — и кто всё это учудил, снова Стасик? Ирина Старых набрала приличную форму, и вся женская биатлонная команда — Ольга Зайцева, Ольга Вилухина, Яна Романова и Ирина Старых — стояла в списке „Дюшес“ и основательно претендовала на золотую медаль в эстафете. Кравцов был в шоке, а Мутко впал в ярость. Ирина Старых хотела возмутиться и рассказать что-то похожее на правду, как „специалисты“ кололи ей ЭПО и гарантировали, что всё будет чисто, однако не уберегли. Тогда Прохоров заткнул ей рот огромной суммой, равной бонусу за олимпийскую золотую медаль.

Она успокоилась — и родила второго ребёнка.

Тридцатого января открылась Олимпийская деревня, и оттуда тоненькой струйкой потекли пробы. В начале Игр всегда происходит отставание от плана отбора проб — то кто-то не приехал или поселился в другом месте, то фамилию записали не так. Ужасным ударом оказалось официальное письмо из МОК за подписью доктора Ричарда Баджетта, сообщавшее, что процедура определения гормона роста в крови остановлена, она требует доработки, поэтому на Играх в Сочи анализ крови на гормон роста отменяется — мы просто принимаем пробы крови, морозим, а затем отправляем их в Лозанну. Эту бестолковую методику наголову разбили эстонские учёные, защищавшие своего лыжника Андруса Веерпалу, двукратного олимпийского чемпиона, в ходе судебного разбирательства в спортивном арбитраже. Случись это в другое время, я бы только повеселился, однако по планам МОК на Играх в Сочи мы должны были сделать сотни проб на гормон роста. Были закуплены дорогостоящие реагенты и материалы с ограниченными сроками хранения, за анализы полагалась оплата, мы подписали договор с Оргкомитетом „Сочи 2014“ — а теперь нас ждёт финансовая катастрофа, мы остались без планируемой выручки и со скоропортящимися реагентами на руках.

Приехала профессор Кристиан Айотт, мы обсудили с ней бесконечные проблемы с определением гормона роста. Существовала вторая методика, совершенно умопомрачительная и применявшаяся только в Лондоне в 2012 году, — но от неё мне удалось отбиться перед Сочи. ВАДА знало, что первая методика — немецкая, основанная на определении изоформ и только что разгромленная эстонцами, — видела только вчерашние инъекции, зато вторая, лондонская, основанная на маркерах, могла подтвердить продолжительный курс гормона роста, вот только эти маркеры проявлялись после месячного курса инъекций. Однако ни та, ни другая методика не определяли гормон роста, если завершить разумный инъекционный курс за несколько дней до анализа. Ситуация комическая — как если бы у вас были очки „для близи“, для чтения мелкого текста, и очки „для дали“, чтобы водить автомобиль в темноте, но в повседневной жизни, дома, на улице или в магазине, вы не замечали бы вокруг себя самых обычных вещей.

Приехала Ирина Родионова, она нервно ожидала какой-то сложной ночи, когда предстоит замена множества проб. Но я жил сегодняшним днём, меня беспокоили два неотложных дела. Во-первых, где взять японский денситометр Asahi — точно такой же, как на станциях допингового контроля, — чтобы наши результаты измерения плотности мочи не расходились с измерениями во время сдачи проб на этих станциях. Во-вторых, я хотел убедиться, что вся чистая моча, завезённая в командный центр ФСБ из Москвы, была разложена по морозильникам по порядку, так чтобы можно было быстро отыскать пакет с пробами чистой мочи любого списочного спортсмена. Мне надо было убедиться, что в каждый пакет вложена опись и что банки не протекли, надписи на них не стёрлись и не смылись. Это должны были сделать Блохин и Родионова, но Ирина не смогла получить пропуск на охраняемую территорию.

И вот 31 января мои телефоны стали потрескивать, посыпались эсэмэски: наша биатлонная сборная сдаёт пробы предсоревновательного контроля, и всё из-за этих допингисток, Юрьевой и Старых! И ещё проба Логинова в Кёльне в резерве… МОК только и ждал, чтобы наброситься на наших биатлонистов. А у меня денситометра нет — тут я пожаловался Юрию Нагорных, что мы не готовы, и денситометр мне привезли. Однако Нагорных встревожился, он подумал, что, может быть, есть другие проблемы, о которых я не сказал по телефону, — и вечером приехал ко мне в гостиницу „Азимут“ поговорить. Никаких разговоров по телефону мы не вели, только с глазу на глаз. Я доложил ему о нашей готовности, но снова пожаловался, что нет уверенности в готовности командного центра ФСБ, это может оказаться проблемной стадией и замедлить ночную замену проб. Женя Блохин всю неделю кормил меня обещаниями, что завтра меня туда проведёт и покажет, как хранится чистая моча, но обещанное завтра не наступало.

Первые две ночные смены и замены — 31 января у биатлонистов и 1 февраля у лыжников — мы отработали вдвоём с Блохиным. Наш олимпийский дебют прошёл на удивление спокойно и без проблем. Юрий Чижов, чья работа в Сочи состояла исключительно в ночной замене проб, застрял в Москве с контролируемыми и опасными соединениями, их нельзя было везти самолётом. Так что он приехал на поезде только 2 февраля, я ему всё показал, что и как надо делать для подготовки чистой мочи, — и окончательно передал эту процедуру. Себе я оставил общий контроль и финальный разлив чистой мочи во флаконы А и Б перед окончательным завинчиванием крышки флакона Б с заменённой мочой. Чижов умел работать с пробами, у него был международный сертификат офицера допингового контроля, он получил его, пройдя в Москве курсы обучения, проводимые шведской компанией IDTM. Так что калибровку денситометра и измерение плотности мочи он знал и соответствующий опыт у него был.

Получив указание сверху, Блохин провёл меня 1 февраля в ту обещанную комнату в командном центре, где стояли четыре морозильника с чистой мочой. Я сразу заглянул в несколько пакетов и немного успокоился: фамилии спортсменов на баночках и бутылочках читались, надписи не стёрлись, протечек мочи не было. Ещё меня порадовало, что в каждый двойной пакет, где были пробы одного спортсмена, была вложена опись в пластиковом файлике. Но в целом, как я и ожидал, порядка не было. В одном морозильнике была моча лыжников и биатлонистов, в другом хранились бобслей и скелетон, в третьем — сани и всё остальное. А вот и сюрприз: в четвёртом морозильнике оказались неизвестные фамилии из неизвестного спорта! Что за новости — этих имён не было в согласованном списке „Дюшес“! Оказалось, это был женский хоккей, российская сборная, а мочу недавно привезли от Ирины Родионовой. Зачем она втянула девчонок в нашу программу? Оказалось, „Дюшеса“ наготовили столько, что не знали, куда его девать и кому ещё давать, хотя вроде договорились, что будет 36 спортсменов — и ни одного больше.

Но хоккеисток мы никогда не проверяли, откуда взялись пробы мочи и кто гарантирует, что это действительно чистая моча? Я сказал Евгению Блохину, что абсолютно всё будет доложено Нагорных и что ему надо срочно составить полную инвентарную опись проб с указаниями, где, в каком морозильнике и на какой полке находится пакет с пробами такого-то спортсмена. Недопустимо, что никто, кроме самого Блохина, не мог разобраться в пакетах с чистой мочой, каждая стадия должна дублироваться. Так что возьми в помощь фокусников и разберись с пробами, составь опись и обеспечь порядок хранения. Блохин на меня надулся, хотя прекрасно понимал, что я прав; да и сам он ожидал пинка извне, возможно от начальства. Но пинок получил от меня: извини, Женя, время церемониться прошло, работа у нас нервная!

Нагорных доложил министру Виталию Мутко, что всё идёт по плану и нерешённых опросов не осталось. Мы — Юрий Нагорных, Ирина Родионова и я — побывали в офисе министра 3 февраля; Мутко обосновался в шикарном здании Оргкомитета „Сочи 2014“ на высоком этаже с прекрасными видами в обе стороны, на горы и на море, на олимпийские объекты. Сотрудники организационного комитета почему-то называли своё здание Стринги, но я так и не понял, кто и с какой стороны смог увидеть в нём стринги. Однако название удивительным образом прижилось и использовалось в частных разговорах. Нагорных попросил меня распечатать все материалы — таблицы „Дюшес“ и „Медали день за днём“, я отдал их ему — и он с бумагами зашёл к министру первым. Потом впустили меня, всего на пять минут, просто узнать, как дела. Мутко сидел озабоченный — и Родионову не принял. Он злился из-за допингового скандала накануне Игр и не хотел никого видеть, кто был связан с биатлоном. Если бы Кравцов не был руководителем российской делегации на Играх в Сочи, то Мутко бы уволил его не задумываясь.

Сложная и нервная ночная замена проб произошла 5 февраля, в тот день отобрали пробы у бобслеистов, мужчин и женщин. Проб, подлежащих замене, было более десяти, что стало для нас своеобразным стресс-тестом, но мы успешно справились с ним. Незадолго до этого объявили, что наш основной клиент, Александр Зубков, пилот в бобслейной „двойке“ и „четвёрке“, назначен знаменосцем российской сборной на церемонии открытия Игр. Полагали, что именно он снимет жирную пенку с сочинских Игр, станет двукратным олимпийским чемпионом и гордостью российского спорта.

13.4 Открытие зимних Олимпийских игр в Сочи. — Начало работы

Открытие XXII Олимпийских игр в Сочи состоялось 7 февраля; мы старательно выпрашивали билеты на церемонию открытия, но на 40 человек моих сотрудников набралось лишь 10 билетов. Узнав, что мне билета не досталось, профессор Питер ван Ино, отвечавший у меня за обеспечение контроля качества, принёс четыре билета от бельгийской делегации. Но не успел я его поблагодарить, как и эти билеты исчезли с моего стола. И Бог с ними, у моих сотрудниц хищно горели глаза, им очень хотелось посмотреть открытие, а у меня глаза не горели, а закрывались, мне постоянно хотелось спать.

Большой стадион „Фишт“, где проходила церемония открытия, был буквально за окном, и с моего четвёртого этажа все световые и шумовые эффекты были прекрасно видны и слышны. Но вот стадион буквально зашёлся в рёве и вое — и я от окна подошёл к телевизору. Это завершался парад сборных команд, на стадион толпою высыпалась российская сборная — и впереди шагал бодрый знаменосец, Александр Зубков. Неужели нельзя было найти кого-нибудь помоложе и посимпатичнее? Вот Зубков поднялся наверх и встал рядом с Путиным как вкопанный. Какой ужас, два подполковника рядом, во что превратился наш спорт. Я выключил телевизор и пошёл немного поспать в заднюю комнатку. Из здания лаборатории выходить нельзя, вокруг охрана: олигархи и президенты въезжали и выезжали через нашу проходную, рядом с гостиницей „Азимут“, так что я поспал в лаборатории, а потом занялся заменой проб.

Олимпийские игры начались! На следующий день после открытия Игр медицинская комиссия МОК основательно прошлась по „дюшесным“ сборникам, пришёл черёд лыжников, и мы снова всю ночь меняли пробы. Через дырку в стене Евгений Кудрявцев передавал пробы на замену, но по одной или по две; Женя Блохин приносил открытые, затем следующие уносил на вскрытие. Всё тормозил хоккей, но не женский, а мужской. Первые дни сопроводительную документацию заполняли кое-как, так что при приёмке приходилось требовать, чтобы офицер допингового контроля, передававший пробы, сидел и заполнял все поля. Однако бригада фокусников работала удивительно быстро, Блохин носился туда-сюда, конвейер работал безостановочно — у нас даже не было времени выйти покурить и спокойно выпить кофе.

После открытия Игр проб стало намного больше, и все сотрудники, наши и иностранные, увлечённо работали. Я вдруг почувствовал, что стал совсем не нужен, в лаборатории всё катилось само собой по готовой колее. Просто мы очень хорошо подготовились заранее. Последовательность действий и распределение обязанностей были продуманы и прописаны, приборы и специалисты работали прекрасно и слаженно. Целая комната была завалена блоками и модулями новейших приборов, в лаборатории дежурили сервисные инженеры, и если что-то вдруг переставало работать, то они немедленно заменяли целый блок. Диагностика и настройка оборудования проводились через интернет прямо из ведущих сервисных центров Германии и США. Те времена, когда ремонт производили на столе или на коленке, с отвёрткой, пробником и паяльником, остались в прошлом. Днём было спокойно, пробы анализировались, а я сидел у себя в огромном кабинете, смотрел финалы по телевизору и отбивался от писем, постоянно сыпавшихся по электронной почте.

Ночью мы меняли пробы.

Вдруг 8 февраля меня срочно вызвали в гостиницу „Азимут“, оторвали от работы среди бела дня. Оказалось, что приехали Мутко и Нагорных, хотят меня видеть. Корреспонденты и камеры были повсюду, но, чтобы к ним никто не приставал, Мутко и Нагорных принимали нужных людей на открытой террасе, на которую выход из бара был строго ограничен. Стояла нежная весенняя погода, и солнце светило свозь лёгкую дымку. Мутко сидел усталый и загорелый, как местный гаишник, и зачем-то полчаса рассказывал мне или нам с Нагорных про открытие Игр — его критике подвергся Константин Эрнст за то, что из президентской ложи было видно совсем не то, что показывали по телевизору. То есть, когда утром Виталий Леонтьевич посмотрел открытие по телевизору, он поразился — оказалось, это было совсем другое, просто невероятное зрелище. Хитрый Эрнст срежиссировал открытие Игр для телезрителей, а не для вельмож и аппаратчиков, которые вчера сидели в привилегированных ложах на стадионе „Фишт“. Я поначалу не мог понять, к чему и зачем он мне это рассказывает, но потом решил, что Мутко и Нагорных меня инспектировали — не напился ли я вчера, как я отреагирую на рассказы про Эрнста и не стану ли я нервничать, скрывая какие-то проблемы. Но я хорошо поспал в лаборатории и сидел перед Мутко внимательно слушая, как школьник на уроке. Вот только небритый. Когда Нагорных кивнул, что я могу говорить, я доложил, что у нас всё отлично и что в первые дни работа прошла без проблем. И на зимних Играх у наших спортсменов всё будет хорошо.

Появился наш вадовский контролёр Тьерри Богосян, на Играх он назывался независимым наблюдателем. Я выделил Тьерри прекрасный кабинет на четвёртом этаже, и он сразу взялся за работу — Тьерри хорошо знал всех сотрудников и каждый прибор в сочинской лаборатории. И вот, страдая от бессонницы в первые дни из-за восьмичасовой разницы во времени между Сочи и Монреалем, он вдруг появляется на первом этаже лаборатории в час ночи, во время приёмки и регистрации проб! Как хорошо, что в тот день у нас не было суеты с заменой проб, ибо Тьерри сидел и следил за вознёй с привезёнными пробами довольно долго, потом ходил по всему первому этажу, пока не обнаружил переброшенное через верхний край двери полотенце. Видимо, уборщице не нравилось, что дверь захлопывалась всякий раз, когда она ходила туда-сюда, поэтому она перебросила полотенце и на время заблокировала запирание двери, потом обо всём забыла и ушла. Обрадованный найденным нарушением, Тьерри отправился писать отчёт. Прав был Патрик Шамаш, повторяя, что they need something to eat — они должны обязательно что-то найти, — и в ту ночь Богосян не ушёл без добычи.

Блохин очень насторожился: что за безобразие, почему это Богосян ночью, как тень отца Гамлета, внезапно возник в лаборатории? От гостиницы „Радиссон“ до лаборатории километра три, пешком идти долго, прямой дороги нет, а в темноте ходить непросто, так что Тьерри заказал себе машину. После этого ФСБ взяла под контроль ночные заказы транспорта для наших зарубежных специалистов, имевших пропуск в лабораторию. Мы были начеку и решили дополнительно контролировать ночное открывание и закрывание двери в номере Богосяна — а вдруг он всё-таки решится прийти пешком? Всего в лаборатории в Сочи работало 25 иностранцев — 18 сотрудников зарубежных лабораторий плюс четыре профессора, директора лабораторий: Сегура, Кован, Хеммерсбах и Айотт из „допинговой группы МОК“, далее Тьерри Богосян из ВАДА, профессор Марсель Сожи, мой заместитель, плюс в последний момент Ричард Баджетт попросил меня принять профессора Франческо Радлера, директора лаборатории в Рио-де-Жанейро, где пройдут летние Игры 2016 года. Франческо был моим другом, и я обрадовался, что он приедет в Сочи.

Зато следующей ночью мы долго и нервно возились с заменой проб, всё складывалось неудачно: одни флаконы долго задерживались при регистрации, другие не хотели открываться. Блохину пришлось всю ночь ходить туда-сюда чуть ли не с каждой банкой отдельно; просунув в дыру флаконы с заменённой мочой, мы взамен получали следующие, запечатанные, и снова Женя Блохин уходил с ними в ночь. Весь процесс вытянулся в нитку, так что закончили мы только под утро. Мне удалось поспать совсем немного, и весь следующий день я был едва живой, голова у меня не работала.

13.5 Процесс замены мочи

Вот как мы меняли мочу в Сочи, каким был весь процесс, шаг за шагом. Это описание последовательности событий и действий я подготовил для корреспондентов газеты The New York Times в апреле 2016 года, чтобы они не путались и не переспрашивали меня по десять раз. Если детали вас не интересуют, то несколько страниц можно пропустить.

1. Действующие лица, Сочи, Олимпийские игры 2014 года

1. Григорий Родченков, директор лаборатории.

2. Юрий Чижов, мой помощник для ночных работ по замене проб с мочой, в Сочи он был занят только этим.

3. Евгений Кудрявцев, начальник отдела приёмки, регистрации, аликвотирования и хранения проб.

4. Евгений Блохин, офицер ФСБ, действовавший под видом водопроводчика из компании „Белфингер“, которая обслуживала здание лаборатории.

5. Евгений Антильский, менеджер центральной станции допингового контроля в поликлинике в Олимпийской деревне, куда привозили пробы, отобранные за день, чтобы ночью весь дневной улов, catch of a day, отправить в лабораторию.

6. Ирина Родионова, заместитель директора ФГБУ „Центр Спортивной подготовки сборных команд России“ (ФГБУ ЦСП Министерства спорта РФ), координатор внешних событий во время подготовки и в период проведения Игр.

2. События, предшествовавшие Олимпийским играм

1. Летом 2013 года 70–80 спортсменов зимних видов спорта запасали чистую мочу.

2. В то время не было известно, кто из них попадёт в сборную команду и примет участие в Олимпийских играх.

3. Мочу собирали в разные ёмкости, бутылки или банки, что было под рукой, главное, чтобы ёмкость закрывалась без течи. Это были пластиковые бутылки из-под кока-колы, сока, питьевой воды, изредка баночки для детского питания или джема.

4. Собранную мочу сразу замораживали, хранили в морозильнике, затем отправляли в Москву или передавали Ирине Родионовой.

5. Ирина Родионова передавала ёмкости с мочой Григорию Родченкову для проведения анализа в Антидопинговом центре в Москве.

6. Пробы анализировались для подтверждения чистоты, то есть отсутствия допинговых соединений.

7. Если пробы оказывались чистыми, то их забирали — Алексей Великодных, изредка Ирина Родионова — и хранили в морозильниках, стоявших в специальном помещении в ФБГУ „Центр Спортивной подготовки сборных команд России“ (ЦСП).

8. Чистая моча спортсменов хранилась в ЦСП до начала 2014 года. В январе 2014 года её перевезли в Сочи, в здание командного центра ФСБ.

9. Командный центр ФСБ был расположен в ста метрах от здания Олимпийской лаборатории, наискосок через забор. Адрес центра ФСБ — Международная улица, дом 2, адрес лаборатории — Международная, дом 2/1.

10. Григорий Родченков проверил размещение, опись и хранение проб в четырёх морозильниках командного центра накануне открытия Игр.

11. В четырёх морозильниках находилось около 500 бутылочек и баночек с чистой мочой, рассортированных в двойные пластиковые пакеты, куда были вложены опись и фамилия спортсмена.

3. Один день допингового контроля во время Игр в Сочи

3.1. Часть первая. Станция допингового контроля

1. Спортсмен, выбранный для сдачи пробы, прибывает на станцию допингового контроля в сопровождения врача команды.

2. При входе на станцию имеется охрана.

3. Спортсмен предъявляет на входе свою аккредитацию и приглашение для сдачи пробы допингового контроля.

4. Охранник проверяет документы и регистрирует спортсмена и сопровождающее лицо, как правило врача команды.

5. Спортсмен и сопровождающее лицо направляются в зону ожидания, где имеются напитки, кресла и телевизоры, транслирующие соревнования.

6. Когда спортсмен готов к сдаче пробы, он сообщает об этом менеджеру станции допингового контроля.

7. Менеджер направляет спортсмена и сопровождающее лицо к столу, где офицер допингового контроля разъясняет порядок и процедуру сдачи пробы.

8. Офицер допингового контроля заполняет форму допингового контроля — Doping Control Form (DCF).

9. Спортсмен выбирает упаковку — картонную коробку — с флаконами „берегкит“ и пластиковый пакетик со стаканчиком для сбора мочи внутри.

10. Офицер допингового контроля записывает номер флаконов, точнее, вклеивает полоску с номером и баркодом — кодовым номером пробы спортсмена.

11. Спортсмен сдирает плёнку, берёт стаканчик и в сопровождении офицера допингового контроля заходит в туалет. Там он ополаскивает руки водой без мыла, сдаёт под наблюдением пробу и возвращается, держа в руке стаканчик со сданной мочой.

12. Офицер допингового контроля записывает в форму допингового контроля объём сданной мочи в стаканчике. На стенке стаканчика имеется шкала с отметками объёма.

13. Спортсмен снимает защитную клеящуюся ленту с картонной коробки, достаёт флаконы А и Б, снимает упаковку, визуально их проверяет и открывает, то есть снимает крышку и сбрасывает защитное красное кольцо.

14. Спортсмен вынимает и выбрасывает красное защитное кольцо, разделявшее флакон и зубцы завинчивающейся крышки, и собственноручно разливает мочу из стаканчика в флаконы А и Б, оставляя в стаканчике небольшое количество мочи, затем плотно закрывает флаконы А и Б, завинчивая пластиковую крышку (колпак).

15. Офицер допингового контроля следит, чтобы флаконы были правильно закрыты и не было течи.

16. Офицер допингового контроля измерят плотность мочи с помощью японского денситометра Asahi, используя остатки мочи в стаканчике.

17. Полученное значение плотности записывается в форму допингового контроля.

18. Заполненная форма допингового контроля подписывается офицером допингового контроля, спортсменом и сопровождающим лицом.

19. Спортсмен забирает свою копию формы допингового контроля и покидает станцию допингового контроля.

20. Спортсмен и сопровождающее лицо фотографируют форму допингового контроля и отправляют фотографию Ирине Родионовой.

21. Имелся дублирующий канал передачи информации с участием страхующих лиц, включая сотрудников ФСБ — от них номера получал Блохин.

Важно отметить, что в форму допингового контроля записывается полный объём мочи, сданной спортсменом в пластиковый стаканчик. В форме не указан объём мочи, разлитой по флаконам А и Б, а также оставшийся в стаканчике для измерения плотности. Например, спортсмен сдал 120 кубиков, то есть миллилитров, мочи. Это будет внесено в его форму. И всё. Дальше можно только гадать. Допустим, что в стаканчике осталось 10 мл мочи. Но мы всё равно не знаем, сколько спортсмен налил во флаконы А и Б: 70 мл и 40 мл — или разлил почти поровну, 55 на 55.

3.2. Часть вторая. Что происходит после сдачи пробы

1. Ирина Родионова направляет фотографию формы допингового контроля Григорию Родченкову и его секретарям.

2. Страхующие лица, включая сотрудников ФСБ, направляют фотографии Юрию Чижову и Евгению Блохину.

3. Ирина Родионова звонит Григорию Родченкову и секретарям, чтобы убедиться, что все фотографии получены и они хорошего качества.

4. Григорий Родченков начинает составлять ежедневную таблицу catch of a day, куда вносит порядковый номер и имя спортсмена, кодовый номер пробы, вид спорта, объём сданной мочи и её плотность.

5. Две колонки в таблице, объёмы мочи во флаконе А и Б, остаются не заполненными.

3.3. Часть третья. Что происходит в здании олимпийской лаборатории и рядом с ней

1. Григорий Родченков, Юрий Чижов, Евгений Кудрявцев и Евгений Блохин уже получили информацию о пробах, которые сегодня ночью доставят в лабораторию. Моча в этих пробах грязная и должна быть заменена.

2. Евгений Блохин со списком спортсменов по видам спорта идёт в командный центр и там достаёт из морозильника двойные пластиковые пакеты с чистой мочой спортсменов.

3. Евгений Блохин приносит пакеты с мочой в комнату № 124 и передаёт их Юрию Чижову.

4. Юрий Чижов достает ёмкости с мочой из каждого пакета, проверяет фамилии и объёмы мочи, после чего оставляет размораживаться и уходит, закрыв комнату на ключ.

5. Когда моча разморозится, Юрий Чижов надписывает стеклянные химические стаканы ёмкостью 250 мл, с носиком, порядковыми номерами 1, 2, 3 в соответствии с порядковыми номерами спортсменов в таблице.

6. Зная из таблицы объём сданной мочи, Юрий Чижов готовит в нумерованных стаканах требуемый объём чистой мочи каждого спортсмена.

7. Зная из таблицы плотность сданной мочи, Юрий Чижов добавляет пищевую поваренную соль для повышения плотности или дистиллированную воду для понижения плотности.

8. Если плотность чистой мочи стала близка к плотности мочи, сданной сегодня спортсменом, и не отличается более чем на 0,002 — то ни соль, ни вода не добавляются.

3.4. Часть четвёртая. Доставка проб со станции допингового контроля в Олимпийскую деревню и подготовка к отправке в лабораторию

1. Когда на станциях допингового контроля отбор проб завершён, заполняются транспортные протоколы — Chain of Custody (CoC) Form. Пробы переносят из холодильников в термозащитные сумки, сумки закрываются, на замок молнии ставится пломба.

2. Сумки с пробами доставляются в Олимпийскую деревню, в зону временного хранения в центральной станции допингового контроля. Пробы принимает Евгений Антильский.

3. Евгений Антильский продолжает собирать поступающие пробы до полуночи и заполняет транспортные протоколы перед отправкой в олимпийскую лабораторию.

4. Пробы загружают в автомобиль, а Евгений Антильский звонит в лабораторию и предупреждает, что пробы прибудут через 15 минут.

5. Юрий Чижов, Евгений Кудрявцев и Григорий Родченков проверяют помещения лаборатории, чтобы удостовериться, что не осталось посторонних наблюдателей и зарубежных специалистов.

3.5. Часть пятая. Ночная замена проб

1. Автомобиль, похожий на скорую помощь, доставляет пробы в час ночи или немного позже. Автомобиль заезжает в ворота на огороженную территорию лаборатории и останавливается у отдельного входа для офицеров допингового контроля.

2. В зоне приёмки и регистрации проб проверяют пломбы на сумках, сумки открывают, достают пробы и сверяют с сопровождающей документацией, проверяют целостность флаконов А и Б, проводят перекодировку, наклеивают стикеры с баркодами, измеряют объём мочи во флаконах.

3. Штрих-кодированные номера проб считываются, измеренные объёмы автоматически заносятся в ЛИМС — лабораторную компьютерную сеть.

4. Григорий, Юрий и Евгений Блохин перемещаются в комнату № 124.

5. В комнате приёмки и регистрации проб флаконы с пробами А и пробами Б ставятся на разные лабораторные тележки.

6. Евгений Кудрявцев перемещает тележку с флаконами Б в строго контролируемую комнату хранения проб Б и там ставит пробы в морозильники.

7. В этой комнате Евгений Кудрявцев отбирает флаконы с пробами Б, которые подлежат замене, кладёт их в карманы халата и переносит в комнату аликвотирования № 125.

8. Евгений Кудрявцев возвращается в зону приёмки и регистрации проб, берёт тележку с флаконами А и везёт тележку в комнату аликвотирования для вскрытия флаконов А.

9. Сломав пластиковые колпаки флаконов с пробами А, Евгений Кудрявцев передаёт парные флаконы А (открытые) и Б (запечатанные) через дырку в стене Юрию Чижову.

10. Григорий Родченков делает замечания Кудрявцеву, если тот вбрасывает флаконы через дырку и они со стуком падают на пол в комнате № 124. Родченков требует передавать флаконы из руки Кудрявцева в принимающую руку Чижова.

11. Григорий Родченков проверяет номера и целостность флаконов А и Б, затем вместе с Юрием Чижовым измеряет объём мочи во флаконах А и Б и вносит данные в таблицу.

12. Евгений Блохин забирает флаконы с пробами Б и уносит их в командный центр ФСБ для вскрытия.

13. Григорий Родченков и Юрий Чижов проверяют плотность приготовленной чистой мочи в стеклянных пронумерованных стаканах и при необходимости добавляют соль или дистиллированную воду для точного соответствия плотности.

14. Юрий Чижов выливает мочу из флаконов А и несколько раз ополаскивает стеклянные флаконы дистиллированной водой, затем промывает пробки (затычки) флаконов А.

15. Ожидая возвращения Блохина, Родченков, Чижов и Кудрявцев пьют кофе и курят сигареты на улице.

16. Евгений Блохин приносит флаконы с пробами Б — они открыты, крышки (колпаки) лежат отдельно.

17. Евгений Блохин забирает двойные пластиковые пакеты с чистой мочой спортсменов и уходит с ними в командный центр ФСБ, его ночная сессия завершена.

18. Юрий Чижов выливает мочу из флаконов Б и несколько раз ополаскивает стеклянные флаконы дистиллированной водой.

19. Григорий Родченков с помощью ватных палочек и дистиллированной воды тщательно обрабатывает внутреннюю поверхность пластиковых крышек от флаконов Б, следя, чтобы капли не попадали на внутреннюю поверхность защитного пластикового колпака.

20. Парные флаконы А и Б расставляются в соответствии с их порядковыми номерами в таблице и на стаканах с чистой мочой. Плотность и объёмы для заполнения сверяются с данными таблицы, проверяются кодовые номера на флаконах и крышках к ним.

21. Перед заполнением каждой пары флаконов в последний раз проверяется плотность чистой мочи, при необходимости плотность корректируется водой или солью.

22. Григорий Родченков заполняет флаконы А и Б чистой мочой из стакана с носиком, следя за точностью наполняемого объёма и совпадением номеров и имён.

23. Юрий Чижов тщательно следит за всеми действиями Родченкова и контролирует процесс, уже четыре или пять часов утра, все устали и могут совершить ошибку.

24. Флаконы с пробами А Юрий Чижов закрывает крышками (затычками), флаконы с пробами Б Григорий Родченков закрывает (завинчивает) пластиковыми колпаками, проверяя точное попадание зубцов, отсутствие течи, видимых повреждений или царапин.

25. Юрий Чижов направляет пробы через дыру в стене, флакон за флаконом, в комнату аликвотирования, с той стороны стены флаконы принимает Евгений Кудрявцев.

26. Евгений Кудрявцев относит флаконы Б в морозильники в контролируемую комнату хранения флаконов Б, флаконы с пробами А остаются в комнате № 125 для аликвотирования.

27. Григорий Родченков уничтожает таблицу catch of a day и стирает в телефоне тексты и сканы форм допингового контроля, затем напоминает своим сотрудницам, чтобы и они в своих телефонах удалили все данные о пробах спортсменов.

28. Григорий Родченков звонит Ирине Родионовой и сообщает, что операция завершена, затем идёт в гостиницу, чтобы успеть поспать пару часов.

13.6 Проделки лыжников и биатлонистов. — Первые золотые медали России

Новый президент ВАДА сэр Крейг Риди, избранный в Йоханнесбурге, посетил нашу лабораторию 11 февраля, его щёчки и глазки предательски краснели и блестели, да и сам он радостно светился и обращал внимание на женский пол. Действительно, мои сотрудницы выглядели прекрасно. Однако он добросовестно обошёл помещения в сопровождении четырёх профессоров — Кристиан Айотт, Дэвида Кована, Питера Хеммерсбаха и Марселя Сожи. Через полчаса мне надоело рассказывать сэру Крейгу Риди про наши исследования, методики и приборы, и я попросил продолжить экскурсию Григория Кротова, специалиста по пептидам и анализу крови. Однако надо было видеть, как солидные профессора вдруг стали строить мне осуждающие гримасы и намекать, что именно я должен говорить с Крейгом Риди и стоять с ним рядом до конца — такое важное событие для директора и его лаборатории, ведь к нему пришёл сам президент ВАДА! Боже мой, как малые дети, честное слово, знали бы они, чем тут мы занимаемся по ночам…

В Сочи помимо нас своими тёмными делами занимались Международная федерация лыжных видов спорта (FIS) и Международный союз биатлонистов (IBU). Поразительно, что они в течение ряда лет покрывали нарушения в биологических паспортах ведущих спортсменов, тщательно фильтруя и отбирая только те данные анализов крови, которые не портили графики и картинки, составляющие основную и наглядную часть биологического паспорта. Чтобы нехорошая точка не упала в АДАМС (правда, и там были способы её нейтрализовать), необходимо было вести мониторинг, предварительный контроль показателей крови, заодно давая ценную информацию самим спортсменам, как проводить схемы подготовки с минимальным риском. И в АДАМС поступали только рафинированные показатели. Для предварительного тестирования обе федерации, FIS и IBU, привезли в Сочи свои приборы, те же самые Sysmex, и установили их где-то в горах, в районе Красной Поляны. На время Олимпийских игр ВАДА традиционно отстранялось, изображая независимых наблюдателей, а МОК допинговый контроль особо не волнует с 1999 года, когда создали ВАДА. Так что зимние федерации, все эти пройдохи из IBU, ISU и FIS, что хотели, то и творили.

Однако в Сочи их фокусы не прошли! Сначала нам позвонили из лыжной федерации — у них есть прибор, но реактивы и промывочные растворы для дезинфекции не пропустили через российскую таможню, забыли оформить документы, Россия вам не Евросоюз. Я ответил, что если вы хотите что-то делать в Сочи без согласования с ВАДА, то есть с Оливье Рабином, то я помогать вам не буду. Звоните ему и объясняйте, зачем вам понадобились анализы крови в Сочи. Если он одобрит, то я вам предоставлю всё, что нужно для работы.

Потом позвонили биатлонисты, там была очень активная дама по имени Донателла, врач итальянской команды. Она запланировала провести в Сочи 450 анализов крови, привезла всё необходимое для работы, но прибор не работал! Пожалуйста, везите ваши пробы ко мне, платите по счёту, мы сделаем анализы и сбросим результаты в АДАМС. Для Донателлы мы сделали 80 проб, но так оказалось, что проблемные пробы, где были ужасные показатели крови наших биатлонистов, были доставлены самым безобразным образом, и мы ждали, задержав анализ на сутки, пока привезут необходимые документы для внесения данных в ЛИМС и проведения анализа. Это было сделано с умыслом, чтобы результаты не попали в биологические паспорта спортсменов, потому что превышение времени, отпущенного на анализ, — это прекрасное обоснование для обнуления точек, высвечивающих нежелательные отклонения в показателях крови биатлонистов.

Это открылось через три года, когда началось расследование финансовых нарушений и коррупции в биатлоне, и оба основных персонажа, президент IBU Андерс Бессеберг и генеральный секретарь Николь Рёш, ушли в отставку. На очереди — расследования по FIS и ISU, они много дел наворотили с биологическими паспортами, и эти разбирательства будут тянуться годами. Самое невероятное, что у ВАДА не было доступа к данным анализов крови этих федераций! Десятый раз повторяю, что основной ошибкой ВАДА было доверие к международным федерациям, наивная вера в то, что они ведут борьбу с допингом.

Первая неделя Олимпийских игр не принесла успехов российской сборной, всего две золотые медали, и обе — в фигурном катании. Первая медаль была завоёвана в командных соревнованиях, впервые такой странный вид был включён в программу Игр в угоду России как стране-организатору, это был вежливый подарок от МОК. Вторую медаль выиграли в парном катании, номинально это была российская пара Татьяна Волосожар и Максим Траньков, но Татьяна была из Украины и превратилась в российскую спортсменку с прицелом на золотую медаль. Снова проходят два тревожных дня без золотых медалей, становится не по себе, но тут подарок пришёл с востока: золотую медаль выигрывает Виктор Ан, великий корейский конькобежец, звезда шорт-трека, трёхкратный олимпийский чемпион Турина в 2006 году. Он тоже стал россиянином, поругавшись с корейской федерацией. Все нервничали и ждали, когда же появится безоговорочная золотая медаль российского спортсмена.

И только четвёртая золотая медаль оказалось российской, её завоевал красноярский скелетонист Александр Третьяков! Я помню, как Ирина Родионова рапортовала Нагорных, что его разгон улучшился на пять или семь сотых секунды благодаря приёму коктейля. На нас посыпались текстовые сообщения с номером его пробы и фотографиями формы допингового контроля. Ночью его моча должна быть заменена, вроде всё должно пройти без проблем, но Ирина Родионова так разволновалась, что позвонила и сказала, что не находит себе места и что сейчас приедет к нам в гостиницу „Азимут“, ей станет лучше, если она посидит где-нибудь поближе к нам. Пришлось заехать в гостиницу, поговорить и успокоить её; я заверил, что всё будет хорошо. Проблема пока возникла только одна — у нас кончается моча Ольги Зайцевой, с самого начала мочи было немного, и её не хватит, если Зайцеву будут снова брать на контроль. Чижов волновался и напоминал мне про её мочу несколько раз. А ещё Чижов постоянно удивлялся, когда в очередной раз нам приходилось менять пробу Вылегжанина, он часто сдавал пробы.

Однако терять время с Родионихой нельзя, мне надо успеть съездить к морю, в Весёлое, в любимую „Ла Луну“, и закупить на ночь хачапури, люля-кебаб с рисом и ещё кофе, „Баунти“, пепси и сигареты. Когда нервничаешь и не спишь, то постоянно хочется есть. Проносить или провозить еду через пропускной пункт было запрещено, и только я на чёрном „лексусе“ мог провозить еду и напитки. Руководство охраны нашего пункта досмотра знало, что в лаборатории много иностранцев и что еда в столовых для сотрудников была отвратительная.

Но не зря волновалась Ирина Родионова, как будто чуяла, что именно эта ночная сессия по замене мочи станет проблемной. В дневнике я писал, что Блохину пришлось ходить туда-сюда с пробами по несколько раз и что они с Чижовым галдели и нервничали, мешая мне дремать в углу на стуле. Какие-то два флакона Б не хотели открываться, и фокусники с ними долго возились — и уже вот-вот должна была прийти утренняя смена, она начиналась в семь часов утра, а пробы не аликвотировали. Но всё закончилось хорошо.

13.7 Положительные пробы олимпийцев. — Закрытие зимних Олимпийских игр в Сочи

Помимо тревожного начала Олимпийских игр и недостатка золотых медалей, меня расстраивало отсутствие положительных проб. И хотя каждый день мы находили одну или две положительные пробы, но всё это были спортсмены, защищенные терапевтическими разрешениями, они принимали средства от астмы или кортикостероиды для лечения своих травм. Через день попадались положительные пробы, от которых загорались глаза, но только на время, это были пробы двойного слепого контроля — положительные пробы для проверки работы лаборатории, замаскированные под пробы спортсменов. Один раз нам подсунули метолазон — новый диуретик, о котором спортсмены даже не слышали; было бы очень странно, если кто-нибудь с ним приехал на Олимпийские игры. Другой раз мы обнаружили и подтвердили анаболический стероид флуоксиместерон (Галотестин), снова какие-то чудеса, за восемнадцать лет моей работы этот препарат не попадался ни разу. Это анаболический стероид прошлого века, очень редкий; я не поленился посмотреть по нему статистику — во всём мире за последние четыре года 33 лаборатории ВАДА рапортовали его всего четыре раза, получается один случай на 250 тысяч проб. Откуда он возьмётся на Играх? Только из вадовской коллекции контрольных проб, переданной медицинской комиссии МОК для нашей проверки.

Ещё в Йоханнесбурге я самонадеянно пообещал Марселю Сожи и Кристиан Айотт, что мы найдём не менее десяти положительных, но Игры перевалили за середину, а положительных проб всё нет! Я был уверен, что мы должны найти триметазидин, внесённый в Список запрещённых препаратов с января 2014 года. Все российские сборные были предупреждены, но не может же такой распространённый препарат исчезнуть на постсоветском пространстве по мановению руки. Наконец попалась проба с триметазидином, всего 23 нг/мл, для такого препарата это ничто, мелочь невероятная, но когда кушать нечего, то лиса на лужайке ловит кузнечиков. Пробу мы подтвердили, проверили всю документацию — и я сбросил результат в АДАМС. На следующий день прибежали Джорди Сегура и Питер Хеммерсбах, взволнованные и удивлённые, как это я без их согласия и обсуждения отправил положительный результат на новый препарат в АДАМС, да ещё с такой низкой концентрацией? А что такое — у нас он подтвердился и был отправлен в АДАМС, никаких обсуждений больше не будет, так повелел нам доктор Рабин. Не нравится низкая концентрация — тогда не засчитывайте эту пробу как нарушение антидопинговых правил, вы тестирующая организация, всё в ваших руках и на ваше усмотрение. Пробу тогда не засчитали, но мы хоть показали, что очень стараемся, что-то ищем, находим и ловим.

Удивительно, как всё изменилось после отъезда профессора Сегуры. Положительные пробы посыпались каждый день, и за шесть оставшихся дней мы отгрузили в АДАМС девять положительных, это были настоящие нарушения антидопинговых правил. Первой жертвой стала германская биатлонистка Эви Захенбахер-Штеле, в её пробе от 17 февраля, когда она бежала масс-старт, мы обнаружили совсем небольшое количество метилгексанамина, ошибочно называемого геранью, на самом деле это синтетика. Будь эта положительная проба пятой или шестой, то я бы не стал её рапортовать как неблагоприятный результат анализа. Но Игры шли и шли, наступил одиннадцатый день, а у нас нет ни одной настоящей положительной! Тут уже не до церемоний. Имени спортсменки я не знал, но, чтобы случайно не попасть по своим олимпийцам, перед отправкой в АДАМС проверил форму допингового контроля, где были перечислены применяемые лекарства и спортивное питание. Перечень был своеобразный и мне незнакомый; стало ясно, что это иностранная спортсменка, такие препараты наши сборники не применяли.

Тогда — карантин.

Медицинская комиссия МОК тоже устала ждать от меня новостей, но вот есть первая положительная проба! И её сразу объявили на весь мир! Первые Олимпийские игры Томаса Баха, нового президента МОК, — и первая положительная проба оказалась у его соотечественницы! У наших ворот появился радостный Хайо Зеппельт со своими телекамерами, он вёл прямой репортаж, снимая, как Эви Захенбахер-Штеле идёт в лабораторию на контрольный анализ, и, кажется, получал от этого удовольствие. Кто бы мог подумать, что первая положительная проба будет у германской сборной, какой неприятный сюрприз для Баха! Хайо ненавидел Томаса Баха. Вот бедная Эви пришла на контрольный анализ пробы Б, такая маленькая и расстроенная, мне её было очень жалко, едва ли какая спортсменка в мире столько страдала от допингового контроля. Будучи лыжницей, она много раз была несправедливо отстранена за повышенные показатели гемоглобина и гематокрита в соответствии со старым и дубовым правилом No Start. Но это были её естественные показатели, она такой родилась!

В моём дневнике записано, что 17 февраля я встречался с министром Виталием Мутко и его заместителем Юрием Нагорных в кафетерии Олимпийской деревни, где они обедали. Нам в качестве официанта лично прислуживал Николай Сидорович Доморацкий, директор учебно-тренировочного центра „Новогорск“, полковник в отставке; он замечательно смотрелся в белом халате и поварском колпаке. Умопомрачительно вкусно пахло борщом и хорошей рыбкой, севрюжкой или осетринкой, но я отказался, мне не положено есть в присутствии начальства, я пришёл по делу. Мы поговорили, я их снова успокоил, что в лаборатории всё под контролем. Мутко ушёл, а мы немного посидели с Нагорных, он напомнил, что сегодня должна быть золотая медаль в бобслее, в „двойке“, Александр Зубков и Алексей Воевода лидировали, и снова попросил быть повнимательнее, как будто я постоянно что-то терял или забывал. И удалился вслед за Мутко, а я за ними быстро доел виноград и мягкий бутербродик с севрюжкой. Однако Николай Сидорович это заметил — и принёс мне горячий фасолевый суп и кусочек жареной рыбки. Супы и борщи я очень люблю, могу их есть три раза в день, даже на десерт.

В моём дневнике так и было записано на страничке за 17 февраля: „И меня — второй раз за три часа — накормили обедом! Сибас филе и суп фасолевый с бараниной. Доел виноград за Мутко“. Когда скан этой страницы был напечатан в The New York Times, кто только потом не потешался над этими строчками. Хотя дневники у меня все такие — что и где я поел или что мы купили и приготовили; местами это чисто физиологическая проза.

А день продолжался, и было написано: „Заехал в Весёлое, купил „Баунти“ и лекарство для Тьерри Богосяна — он вдрызг простудился“. Снова смех и шутки: какой неугомонный чудак, что он там творил во время Игр — два раза пообедал, доел остатки винограда за Мутко и ещё за шоколадкой „Баунти“ поехал к морю! Но они не знали, что это я так запасался на всю нашу ночную команду. Нам предстояла замена проб, и я купил шоколадки „Баунти“, чтобы пить с ними кофе ночью в ожидании, когда Женя Блохин вернётся с открытыми флаконами. Надо было преодолеть сонливость, ибо наступал момент, когда требуется внимательность и ясность в голове. Время уже пятый час ночи, не дай Бог перепутать номера флаконов Б, мочу или крышки!

Мой дневник! Я веду его с 1973 года, пишу по страничке в день; и в Сочи тоже писал, что раздражало Евгения Блохина и Юрия Нагорных. Сейчас дневник за 2014 год со мной, в США, это уникальный документ, помогающий восстановить мелочи и детали событий, случившихся в те незабываемые сочинские дни и ночи. Тогда происходило убийство олимпийского спорта, его идеалов и его будущего; про допинговый контроль я вообще не говорю, он был мёртв давно. Все участники преступления были уверены, что об этом никто никогда не узнает. И ровно через год после Игр в Сочи, когда на Большом Каменном мосту расстреляли Бориса Немцова, убийцы тоже полагали, что никто ничего не узнает, как на самом деле совершалось убийство. Но организаторы убийства не знали, что постоянно и всепогодно работала одна малюсенькая подслеповатая камера, которая записывала события той февральской ночи в Москве в 2015 году. Мой сочинский дневник оказался такой же незаметной камерой, писавшей ночные события в лаборатории в феврале 2014 года.

В последующие пять дней МОК объявил восемь положительных проб, восемь нарушений антидопинговых правил. С нарушителями не церемонились — вызывали руководителей делегации и рубили головы, то есть проводили контрольный анализ пробы из флакона Б. Невероятно, но 21 февраля в один день мы вскрыли и проанализировали три контрольные пробы, в моей жизни такого не случалось. На вскрытие пожаловали мои боссы по линии МОК, профессор Арне Лундквист (или Юндквист, по-всякому его зовут) и доктор Ричард Баджетт. Всё увиденное им понравилось, и они пригласили меня и Анастасию Лось, моего помощника, на торжественный ужин медицинской комиссии в Дом приёмов МОК, тоже в ста метрах от здания лаборатории, но в противоположную сторону от командного центра ФСБ. Ужин состоялся 22 февраля, на нём присутствовали Дэнис Освальд, глава дисциплинарной комиссии МОК (именно он проиграл Томасу Баху на выборах президента МОК), Энди Паркинсон, руководитель вадовской группы независимых наблюдателей, и Алексей Плесков. С Алексеем и Энди мы тайком курили на балкончике, чтобы никто не видел. Ещё были профессора Дэвид Кован и Кристиан Айотт; Дэвид был ужасно простужен и лечился виски, в итоге заразил меня и Настю Лось своими соплями.

Красное вино было прекрасное, а по телевизору шла прямая трансляция мужской биатлонной эстафеты, 4×10 км. В составе российской команды, победившей в эстафете, не было Александра Логинова. Когда осенью 2013 года я заехал в Кёльн, чтобы обсудить последние детали нашего сотрудничества перед Играми в Сочи, мне рассказали про анализ пяти проб, отобранных у российских биатлонистов на сборах в Европе. Я запомнил все пять номеров. Одна проба была подозрительной, там был эритропоэтин, но текущий протокол анализа не давал возможности подтвердить пробы, она считалась inconclusive, то есть нечёткой. Ждали нового Технического документа, с 2014 года он войдёт в силу, и тогда анализ будет проведён повторно. Вернувшись в Москву, я сразу пришёл к Александру Михайловичу Кравцову, директору ЦСП и заядлому биатлонисту, и дал ему пять номеров. Он удивлялся, как я смог запомнить пять семизначных номеров, но я объяснил ему, что „берегкиты“ были из одной партии, так что первые четыре цифры у всех одинаковые. Оказалось, что та особо опасная проба принадлежала Александру Логинову, он был вторым номером в команде после Антона Шипулина. Тогда странное отстранение Логинова от эстафеты встревожило многих; не верили, что я говорю правду, а со стороны Кравцова подозревали подковёрные интриги. Но я же не с потолка взял эти номера, и потом, откуда я знал, когда и где брали пробы у российских биатлонистов за границей. Действительно, в 2014 году проба Логинова была объявлена положительной и его сочинские результаты в индивидуальных гонках были аннулированы. Так что золотая медаль в эстафете оставалась нетронутой несколько лет, пока в 2019 году не дисквалифицировали Устюгова.

Закрытие Олимпийских игр состоялось 23 февраля, билетов принесли побольше, чем на открытие, но я в дележе не участвовал и лёг у себя на четвёртом этаже поспать. Я хорошо сплю под шум телевизора, так что ликующие вопли со стадиона „Фишт“ меня не беспокоили. Там на пьедестал почёта поднимался лыжник Александр Легков, выигравший гонку на 50 км. Предстояла важнейшая ночная замена проб мочи наших олимпийских чемпионов, Александра Зубкова, завоевавшего вторую золотую медаль в бобслейной „четвёрке“, и Александра Легкова — одни Александры, в переводе с греческого „защитники людей“, практически „победители“. И каким удивительным образом всё смешалось во времени: на ревущем и сверкающем стадионе „Фишт“ завершается церемония закрытия Игр, и в то же время совсем рядом, в пыльной каморке на первом этаже, в тишине и полутьме, завершается церемония закрытия чистых, то есть заменённых, проб наших олимпийских чемпионов, двух легендарных Александров, то есть „победителей“. Однако enough is enough, как пела любимая Донна Саммер, действительно хватит, за эти три недели мы устали до предела.

Подводя итоги Олимпийских игр в Сочи, я на примере ярких побед Зубкова, Третьякова и Легкова ещё раз объясню назначение и выгоду приёма анабольного коктейля. Для простоты возьмём бег на 100 метров, дисциплину летних Олимпийских игр: забеги, четверть- и полуфиналы — и сам финал. Великий, но уже возрастной спринтер принимает коктейль во время Игр. Сам по себе приём коктейля не поможет ему выйти в финал, для этого нужны многолетние тренировки. Это у него есть, ставим галочку. В финале коктейль не поможет ему попасть в тройку призёров — это невозможно без опыта и тренировок, таланта и умения подготовиться к главному старту сезона. Тоже всё было сделано как надо, ставим ещё одну галочку. И вот если спортсмен готов бороться за медаль, то именно коктейль, эта последняя галочка, поможет ему не проиграть пару сотых долей секунды, буквально клюв, как говорят спортсмены, — и выиграть золото. Экипаж Зубкова выиграл клюв у латвийского экипажа — разница между ними по итогам четырёх заездов составила всего 0.09 секунды. Третьяков улучшил стартовый разгон на 0.05 секунды и победил. Легков на всех крупнейших стартах проигрывал финиш — то сам себе на лыжную палку наступит, то Петя Нортуг обыграет его на финише, а если отбился от Нортуга — так Вылегжанин выскочит из-за спины и победит. А тут в Сочи Легков выиграл финиш у всех, оставив позади, в пределах одной секунды, трёх сильнейших лыжников, включая самого Сундбю, он был первый номер в мировой классификации!

Коктейль — это именно немножечко помочь в восстановлении и совсем чуть-чуть — во время победного финиша. Именно здесь кроется ответ пустозвонам, утверждавшим два года спустя — сразу после моего интервью The New York Times, — что никакого коктейля не было. Ведь если бы он был, умничали они, то почему тогда коктейль не помог многим лыжникам и лыжницам из знаменитого списка „Дюшес“? Так назывался список тех, кто сдавал чистую мочу на замену и сидел на коктейле во время Игр в Сочи. Ответ простой: они и не могли претендовать на медали, это второй эшелон, и никакой коктейль не заменит таланта и тренировок и не поможет им стать чемпионами или призёрами. Это как если ракетное топливо заливать в трактор — он всё равно останется трактором.

Прощайте, Олимпийские игры! Такое бывает раз в жизни, да и то не у всех. Мы упаковали 80 ящиков с пробами мочи и крови и отправили их в лозаннскую лабораторию, эту процедуру Патрик Шамаш называл „репатриацией“. Спасибо курьерской службе TNT и её московскому представительству, кроме них никто не брался за отправку биопроб за рубеж в сухом льду и с температурным контролем. Отправив пробы, мы отпраздновали всем лабораторным персоналом окончание Игр, устроили торжественный ужин с танцами и караоке в ресторане „Ла Луна“. Утром сильно болела голова, но Игры завершились, и она стала не нужна.

13.8 Зимние Паралимпийские игры 2014 года в Сочи

Приближались Паралимпийские игры, до них оставалось две недели, но в сравнении с Олимпийскими играми они были спокойными, как урок пения после контрольной по математике. Нам мало было запланированных 600 проб с Паралимпийских игр для месячной загрузки лаборатории, и с 1 марта РУСАДА стало привозить пробы с российских сборов и соревнований. Никого из иностранных специалистов или наблюдателей в лаборатории не осталось, от Международного паралимпийского комитета (МПК) был мой старый друг Тони Паскуаль из Барселоны; он заезжал к нам пару раз, да и то лишь за тем, чтобы пообедать со мной и поболтать. Замену мочи не планировали, у паралимпийцев вроде всё должно быть чисто, поэтому бригаду фокусников отпустили отдохнуть. Как всегда, мы оказались наивными; неожиданно всё пошло совсем не так, как планировали.

Паралимпийские игры начались 7 марта, и российские спортсмены стали выигрывать золотые медали, опережая все медальные планы и прогнозы. И тут мы стали находить у наших чемпионов буквально через одного приличные количества триметазидина, сердечного препарата, известного как Предуктал. Триметазидин был внесён в Список запрещённых препаратов с января 2014 года, ещё с осени мы всех предупредили, и олимпийская сборная больше его не применяла. Но до паралимпийцев наши увещевания не дошли.

Естественно, что положительные пробы анализировали в общем потоке, нас о них никто не предупреждал, и на распечатках во всей красе были видны пики триметазидина. Иностранных экспертов не было, и распечатки никто не смотрел. Однако проблема была в том, что сразу после Паралимпийских игр приезжала рефрижераторная машина для отправки проб в Лозанну — МПК впервые принял решение о хранении проб для реанализа. Отправлять положительные пробы было нельзя, их следовало заменить, но чем? Чистую мочу паралимпийцев мы не запасали, в сочинской программе их не было. И самое главное — фокусники уехали, некому открывать крышки у флаконов Б! А у нас что ни золотая медаль — так через раз положительная на триметазидин; видно было, что колоть его перестали, концентрации снизились, но до конца выведения было далеко.

Я поговорил с Женей Блохиным, он остался в Сочи отдохнуть — в марте в Москве скучно и грязно. Я привёл его в чувство и объяснил, что он снова водопроводчик, что ситуация становится угрожающей, надо срочно вызывать фокусников. В своём дневнике в аллегорической форме я написал: „Решали с Евгением Ивановичем, что надо делать с водопроводом. Снова чинить, вызывать бригаду“. Евгением Ивановичем Блохина называли Тимофей и Чижов, я был старше и звал его Женей. Однако в списках „Белфингера“ он фигурировал как Николаевич, в письме Краснодарского УФСБ — как Владимирович. Я за четыре года совместной работы вообще ни одного его документа не видел.

Но взять и пригнать обратно бригаду фокусников — это был не наш уровень, кто мы такие с Блохиным, я старший лейтенант запаса, он майор, так что подключился Юрий Нагорных. Он был очень недоволен и раздражён, говорили, что от кого-то из больших людей получил серьёзный выговор за то, что не предусмотрел форс-мажорную ситуацию. Однако через два дня он согласовал командировку сотрудников ФСБ в Сочи, и Блохин доложил, что они вернулись. Мы очень обрадовались, и в первую же ночь, с 11 на 12 марта, вскрыли все флаконы Б с грязной мочой. Но закрыли меньше половины — надо ждать, когда привезут мочу на замену. Поразительно, что паралимпийцы не знали и не помнили, кому и что кололи, просто какой-то колхоз имени Ирины Громовой.

А фокусники чуть было снова не уехали — то ли чего-то не поняли, то ли им не объяснили, что до конца Игр осталось четыре дня и нет никакой гарантии, что не появятся новые положительные пробы на триметазидин! Договорились, что бригада фокусников уедет 15 марта, и в тот день мы спокойно, не торопясь и не волнуясь (никого чужих вокруг нет), вскрыли флаконы и заменили основную порцию проб. Остальных мы припугнули, что если кто 16 марта сдаст пробу с триметазидином, то об этом станет известно — и вас дисквалифицируют лет через пять, когда сделают повторный анализ.

Последние пробы мы получили 17 марта, а уже 19-го числа кровь и моча паралимпийцев были упакованы и отправлены в Лозанну. И только 20 марта настал мой первый выходной день за два месяца, проведённых в Сочи. Паралимпийские игры завершены, олимпийская лаборатория закрыта, и с 27 марта Антидопинговый центр в Москве возобновит свою работу. Мои сотрудники сходили на церемонию закрытия — и улетели в Москву. За всё время Олимпийских и Паралимпийских игр я нигде не был и ничего не видел, кроме телевизора. Мне приносили билеты на открытия, закрытия и какие-то финалы, но мои лабораторные красавицы — они же сотрудницы — были начеку и всё так быстро расхватывали, что я не успевал запомнить, кого я должен поблагодарить и за что, то есть куда мне давали билеты и приглашения.

Ну и ещё одна выдержка из дневника за 18 марта:

„Смотрел в 15:00 прямую трансляцию — Путин подписал указ о вхождении Крыма и Севастополя в состав России.

Это „жароптицево перо“! Вообще касаться даже нельзя“.

Помните из „Конька-горбунка“ Петра Ершова? Конёк предупреждал, что нельзя брать перо:

13.9 Анализ пробы Б Елены Лашмановой. — Виктор Чёгин

Мне позвонил Алексей Мельников и сказал, что надо встретиться с Виктором Чёгиным и решить, что нам делать: возбуждённая IAAF с января настаивала на проведении контрольного анализа пробы Б Елены Лашмановой. Мы встретились в прекрасном стейк-хаусе „Соверен“ в центре Сочи и попытались согласовать свои действия, но я сказал, что никаких манипуляций с пробой Б не будет — что́ контрольный анализ покажет, то и отправится в АДАМС. И 23 марта я улетел в Москву. Там меня поджидал Юрий Нагорных, мы с ним подвели итоги нашей работы в Сочи. Ходили слухи, что он разругался с Виталием Мутко, когда министр на встрече в Кремле оттеснил Нагорных далеко на задний план, публично и болезненно принизив его роль в сочинском успехе. Видно было, что Нагорных переживал; потом он рассказал, что на него и на Мутко оказывали большое давление, просили найти решение по Лашмановой и не допустить скандала с олимпийской чемпионкой. Я уклончиво пообещал: подумаю, мол, что можно сделать — и улетел в любимый Лиссабон.

Там, в Лиссабоне, в начале апреля ВАДА собрало директоров лабораторий. Сэр Крейг Риди, новый президент ВАДА, раздавал книги; на моём экземпляре тоже остался его автограф, это был Кодекс ВАДА в новой редакции, вступающей в силу с 2015 года. Из Лиссабона мы полетели в Кёльн на 32-й симпозиум Манфреда Донике. Мой доклад был самым первым, точнее, его приготовил Тимофей Соболевский, а я доложил о нашей работе в Сочи. Это была кёльнская традиция — после каждых Олимпийских игр директор рассказывает, как создавалась и работала лаборатория, что было нового — и чем запомнились прошедшие Игры.

Но, Боже мой, я ведь ещё в подробностях помню 10-й, юбилейный симпозиум, когда в присутствии Донике мы разыграли небольшое представление, забавный скетч на полчаса. Кристиан Айотт, положив ноги на стол, хорошо копировала Донике, как он дремал во время лекций, но иногда делал мне замечания, внезапно приоткрыв один глаз, обещая, что заклеит мне рот скотчем. Но он этого, конечно, не делал. А Кристиан — взяла и заклеила мне рот. Все смеялись, а мне было больно отдирать клейкую ленту от усов.

Снова Москва — к нам приехали независимые эксперты по менеджменту качества, мы строго исполняли все указания ВАДА. Профессор Бруно Бизек остался доволен и объявил, что наконец-то он увидел и может это подтвердить — marriage of quality and science, то есть слияние, сплав качества работы и уровня науки. Я был очень благодарен двум профессорам, Бруно Бизеку из Нанта и Питеру ван Ино из Гента, за их замечательный отчёт, за его финальную версию, в которой они обосновали вывод о нашем соответствии международному стандарту ВАДА для лабораторий. Этот отчёт был отправлен в ВАДА. Так неприметно завершилась наша 18-месячная нервная и изматывающая война с ВАДА, включавшая драматическую битву в Йоханнесбурге. Забавно, что в борьбе с ВАДА мы отстояли именно вадовскую аккредитацию Антидопингового центра, защищались изо всех сил и в итоге победили. Но никто ни слова не написал об этой битве, будто ничего и не было.

И не надо, я сам напишу, как это было!

Тем временем Томас Капдевиль, заместитель доктора Долле, постоянно напоминал о срочности проведения контрольного анализа пробы Б олимпийской чемпионки из Саранска Елены Лашмановой. Тренер Виктор Чёгин, лично заливший грязную мочу в её флаконы, упорно работал над формированием „мнения руководства“ о том, что Лашманову надо обязательно сохранить. Юрий Нагорных стал меня обрабатывать, что хорошо было бы Лашманову спасти; вот и Виталий Леонтьевич склоняется к такому решению. Время стало играть против меня, надо было срочно действовать, и мы с Томасом Капдевилем согласовали дату контрольного анализа — 24 апреля.

Я немедленно собрал воедино все факты и варианты событий и распечатал табличку с аргументами в пользу подтверждения положительного результата анализа и дисквалификации Лашмановой. Сначала показал её Нагорных, и он разрешил передать табличку министру Мутко. Я запечатал табличку в конвертик, отнёс в приёмную, там сделал страшные глаза — и мой конверт положили в специальную папочку, куда попадали срочные документы, не терпящие отлагательства.

Зная, что аргументы и доводы на слух воспринимаются плохо, особенно по раздражающим вопросам, я в наглядной табличке, приготовленной для Мутко, показал, что положительный результат анализа пробы Б, то есть подтверждение январского результата пробы А, выгоден нам со всех сторон и точек зрения:

1. В случае положительного результата пробы Б у Лашмановой

2. В случае отрицательного результата пробы Б у Лашмановой

— Сохраняется внешнее спокойствие — это ты хорошую фразу написал, — Никита Камаев с усмешкой прокомментировал мой опус. — А ты знаешь, что IAAF проводит серьёзную проверку чёгинских ходоков? И просит нас провести специальное расследование непосредственно в Саранске, в тренировочном центре имени В. М. Чёгина. А летом основная группа ходоков будет дисквалифицирована на основании данных биологических паспортов.

— Давно пора, сколько ещё можно терпеть их наглые проделки, — согласился я.

За день до назначенного анализа пробы Лашмановой министр Виталий Мутко собрал совещание в своём кабинете. Мы сидели с Юрием Дмитриевичем Нагорных, напротив нас были Алексей Мельников и Виктор Чёгин; Балахничёв от заседания уклонился. Меня поразило, как нагло и высокомерно вёл себя Чёгин в присутствии министра. Чёгин раздражал своим видом, он нарядился как олигарх, только что прибывший с яхты: всё на нём было новое, замечательно и модно прилегающее. Бросались в глаза изысканные синие бархатные мокасины на босу ногу или под найковский носок с низким обрезом, прекрасного цвета загар, изящная и свежая стрижка, подчеркнутая ободком незагоревшей кожи, — и маникюр, каждый ноготок был обработан. Я напряг зрение — на столе у Мутко, немного сбоку, рядом с ручками Montblanc, лежала моя табличка по Лашмановой. Успокоившись, я стал следить за Мутко: по его приглушённой мимике стало ясно, что Чёгин его разозлил. После заслушивания сторон — я при этом всё время молчал — Мутко ровным голосом сказал, что в нашей стране министерство спорта является органом исполнительной власти, именно оно формирует и реализует государственную политику в области спорта, изложенную в Стратегии развития физической культуры и спорта в Российской Федерации на период до 2020 года. Стратегия была утверждена распоряжением правительства Российской Федерации № 1101-р от 7 августа 2009 года. Однако допинговый контроль у нас в стране проводится по стандартам ВАДА, и, во избежание конфликта интересов, Минспорт России не может вмешиваться в работу Федерального государственного унитарного предприятия „Антидопинговый центр“. Чёгин выслушал этот пассаж с окаменевшим лицом и понял, что судьба Лашмановой решена.

Не надо было Чёгину, не разобравшись, подменять её мочу.

Контрольный анализ пробы Б подтвердил положительный результат пробы А — метаболит GW 1516. Мой счёт за контрольный анализ Чёгин так и не оплатил. Процитирую свой дневник, запись от 24 апреля 2014 года:

13.10 Прощание с сочинской лабораторией

Сочинская эпопея завершалась, аренда лабораторного здания заканчивалась 30 апреля; до этого срока надо было вывезти оборудование и материальные ценности, принадлежащие ФГУП АДЦ. Предстояло полностью рассчитаться по договору аренды, по описи сдать помещения и имущество, принадлежавшие краснодарскому арендодателю, ОАО „Центр „Омега“. Мы складывали приборы и оборудование в ящики, разбирали лабораторную мебель, собирали свои пожитки — и грузовик за грузовиком отправляли в Москву, я за этим следил, так как был материально ответственным за всё наше имущество в Сочи. В ноябре 2012 года, после поставки оборудования, приборов и лабораторной мебели, Минспорта повесило на меня всё сочинское имущество; получилось почти на 300 миллионов рублей, по курсу того времени — 10 миллионов долларов. В Минспорта шутили, что теперь я могу вытворять всё, что хочу, — с такой материальной ответственностью меня никто не уволит.

В конце апреля мы приехали сдавать здание и имущество по акту приёма-передачи, аренда завершалась 30-го числа. Годовая аренда здания обошлась нам в 12 миллионов рублей, или 400 тысяч долларов, при этом за электричество, отопление, воду и охрану мы платили отдельно. Создали комиссию, обошли все комнаты на всех четырёх этажах, и, как всегда, по факту что-то не сошлось с описью имущества. У нас оказались лишние шкаф для одежды и стол, однако не хватало трёх стульев. И на нашей территории осталась куча мусора! Все службы давно завершили работу и исчезли, поэтому вопрос с вывозом мусора надо было решать частным порядком, за наличные. Набралось два больших контейнера, но ругаться и выяснять, кто их должен вывозить, мне не хотелось, так что я немного поторговался и сам оплатил вывоз мусора; в ответ нам простили несовпадения в количестве шкафов, столов и стульев. Однако Юрий Чижов долго не мог успокоиться и возмущался, почему именно мы должны были платить за уличный беспорядок и мусор вокруг.

Вот и всё, сочинская эпоха в моей жизни закончилась. Прощай, моя любимая сочинская лаборатория, сколько нервов, сил и средств я на неё потратил, сколько дней и ночей я в ней провёл, как мы боролись за аккредитацию, шаг за шагом, день за днём, и как в итоге всё замечательно получилось! Я помню каждый уголок и закуток на каждом этаже, помню, как сфотографировал первый одуванчик, неожиданно распустившийся на искусственном газоне у входа, просто слёзы из глаз! Я любил это здание как своего ребёнка, взрослевшего у меня на глазах.

И Чижов вдруг затих, заулыбался и показался мне слегка пьяным, то есть в хорошем настроении, — и мне вдруг тоже захотелось сделать что-нибудь внеплановое. В последний раз мы прошли по этажам опустевшего здания лаборатории, где недавно приглушённо гудели вакуумные насосы хромассов, пахло эфиром и кофе, работали и смеялись мои сотрудники. И никогда уже ничего подобного в их жизни не будет. И меня вдруг потянуло вниз, на первый этаж, в нашу „операционную“, где мы ночами заменяли мочу, — именно так, наверное, преступников тянет на место преступления.

Я постоял немного, прислонясь к дверному косяку, и представил, как по ночам мы здесь шуршали, дёргались и суетились! Однако как всё уныло поменялось: камеры наблюдения и замки сняты, пустые комнаты — и двери настежь. Я сфотографировал дырку в стене из обеих комнат и таблички на дверях. Чижов, ходивший за мной, как Врангель, сразу протрезвел и хриплым голосом спросил: „Михалыч, вы что делаете, это нельзя снимать!“ Но я ему тогда соврал, сказав, что Юрий Дмитриевич Нагорных попросил меня сделать снимки для его секретного отчёта. До сих пор не знаю, с чего и почему тогда я это сделал, ведь за полчаса до этого я точно не планировал фоткать эту дыру. Но что-то меня изнутри подтолкнуло. Через два года, 12 мая 2016-го, эти снимки появятся в газете The Nеw York Times.

Мы вышли на улицу: тоска, небо хмурилось, моросил дождик. Всё, пора в Москву.