Допинг. Запрещенные страницы

9.1 Подготовка к Олимпийским играм 2008 года. — Уход Фетисова. — Виталий Мутко и создание Минспорттуризма

Олимпийский 2008 год оказался непростым. Вступила в силу вторая редакция Кодекса ВАДА. Теперь каждая страна была обязана иметь национальное антидопинговое агентство; было создано РУСАДА. В январе мы втроём — Александр Деревоедов, Авак Абалян и я — ездили учиться в Колорадо, в USADA, для ознакомления с организацией работы в американском агентстве. Принимали нас очень хорошо, исполнительный директор Тревис Тайгерт и научный эксперт доктор Ларри Бауэрс сделали всё, чтобы мы не теряли времени и получили максимум информации. Правда, от непрерывного перевода в течение трёх дней моя голова просто раскалывалась. Потом мы съездили в Лос-Анджелес к Дону Кетлину. Ему стукнуло 70 лет, пора на покой, в лабораторию назначили нового директора, а его отправили на заслуженную научную работу — и дали новый Орбитрэп. Мне захотелось посотрудничать с ним снова, но его специалисты устремились в высокие научные сферы, очень далёкие от мочи и наших земных забот.

Ежегодный допинговый симпозиум имени Манфреда Донике в тот год получился скучным, обсуждали бесконечные проблемы с определением эритропоэтина, гормона роста и прочих пептидов. Кёльнская лаборатория тоже получила Орбитрэп. Мы договорились с доктором Хансом Гайером, моим старым другом, что начнём совместные исследования по селективным модуляторам андрогенных рецепторов (САРМ), новой группе допинговых соединений, два из которых — андарин и остарин — вот-вот должны были появиться в продаже. Вернувшись в Москву, я написал план совместной работы с Кёльном со сметой и расчётами, подкинул его руководству, Вячеславу Фетисову и Лейле Покровской, в верхах сопротивления не встретил, перед Играми в Пекине они на всё согласны, ура-ура, целуем ручки — и срочно за работу!

Планы допингового контроля были выстроены вокруг сборных команд, готовящихся к летним Олимпийским играм в Пекине. Официально положительных проб у нас было на уровне 1–2 процента от общего числа проб, многих прощали и жестоких мер не применяли, но гайки постепенно закручивали, так что беспредел прошлых лет понемногу рассасывался. Тех, кто продолжал применять старые анаболики — станозолол, метандростенолон и нандролон, — дисквалифицировали. К Пекину готовились на оксандролоне (Анавар), метенолоне (Примоболан) и дегидрохлорометилтестостероне (DHCMT), так по-научному называется Оралтуринабол, в ходу были очень хорошие пакетики по 100 таблеток китайского производства; мы время от времени эти пакетики тестировали.

Готовились великие спортсмены, просто неприкасаемые, их берегли, но иногда случались проколы. Во Владикавказе 16–17 февраля 2008 года проводили Кубок мира по борьбе, там завершался отбор на Олимпийские игры, всё было строго и по правилам. Допинговым контролем командовали члены международной федерации, а наши сборщики проб шаперонили снаружи — забирали борцов и вели их на допинговый контроль для сдачи мочи. Пробы пришли в Антидопинговый центр, мы их проанализировали, одна оказалась положительная, небольшая марихуана, но подтвердилась чётко. Однако чья это проба — неизвестно, наши сборщики номера проб не знали, все формы допингового контроля забрали международники; в российской федерации спортивной борьбы вообще ничего не знали, не знали даже, кого из борцов брали на допинг, не говоря уже о номерах проб. Причём от марихуаны все хором открещивались, уверяли, что с этим давно покончено. Тогда будем считать, что проба чужая, и я отправил факс в международную федерацию с копией в ВАДА, мол, найдена положительная проба. На следующий день нашим борцам прилетает ответный факс — попался наш известный борец, многократный олимпийский и так далее чемпион, звезда с Кавказа. Просто караул — как с борцами можно работать?

Борец был действительно великий, он должен был победить на Олимпиаде и в итоге победил. Хотя мне прямых угроз не поступало, однако некоторые сочувствовали мне и даже соболезновали, и это только подтвердило, что борьба — криминальный вид спорта и будет лучше поскорее отыграть назад. Затребовали контрольный анализ пробы Б, само собой подразумевалось, что проба Б не должна была подтвердиться. Я прокручивал в голове много вариантов, но самым важным условием было, чтобы не пострадала лаборатория. Для этого мне предстояло написать убедительный отчёт о произошедшем, осознать ошибку и исправить положение таким образом, чтобы ВАДА убедилось, что это случайность и такое больше не повторится. В письменном виде такая покаянная объяснительная называется CAR — Correction Action Report — отчёт о корректирующих действиях.

Тогда я решил, что один раз в жизни можно расколоть стеклянный флакон с пробой Б. Стеклянные флаконы для мочи называются «берегкиты», их производит швейцарская фирма Berlinger. Флаконы очень прочные, их открывают специальным крашером (от глагола to crash — «разрушать путем сдавливания»). Пластиковая крышка с номером трескается, её куски и металлическое кольцо с пружиной снимают и выбрасывают, затем открывают флакон. Но иногда при открывании электрическим крашером пластиковая крышка трескалась вместе со стеклянным флаконом. Это случалось редко, один раз на две или три тысячи проб, и объяснялось неправильным положением флакона: либо он стоял не по центру, либо был перекошен. Для тренировки мы взяли старые запечатанные флаконы с пробами Б, положили на дно крашера монетку, чтобы флакон оказался слегка перекошен, и убедились, что стеклянный флакон трескается вместе с крышкой, а монетку при этом не видно.

Пришло время контрольного анализа, пришёл представитель спортсмена, я заполнил протокол вскрытия пробы Б, подложили монетку — не хочет трескаться флакон. Подложили монетку побольше — однако треснула только крышка, получилось так, как полагается при вскрытии, но нам надо было не это. Быстро отыскали другую крышку, снова закрыли пробу Б, подложили под флакон металлический ключ — и только тогда флакон наконец треснул. Мы всё красиво сфотографировали, потом представитель борца часа два писал заявление, ручку, наверное, с прошлого года не держал, хотя надо было написать всего три предложения: что он видел, как треснул флакон, и считает анализ пробы Б недействительным. Мой отчёт о корректирующих действиях был готов заранее, я там во всём покаялся и написал, что отныне и во веки веков контрольная проба Б будет вскрываться только вручную. Ни ВАДА, ни Международная федерация борьбы не возражали. Но с тех пор мы всегда пробы Б открывали вручную.

Накануне Игр в Пекине чуть было не спалили всю сборную с одним прогормоном, норандростандиолом, у которого оба гидроксила, в положении 3 и 17, были эстерифицированы тетрагидропиранильными группами. Обычно эстерифицированым бывает гидроксил в 17-м положении, но учёные за океаном придумали что-то новое, а я не предвидел никакой опасности, для меня главным было, чтобы в баночке, в капсулах, находилось именно то, что написано на этикетке; если так и есть, значит, можно применять. Каково же было наше изумление, когда метаболизм молекулы пошёл совсем не туда — стали образовываться метаболиты оксаболона, с гидроксильной группой в 4-м положении! Они сидели месяц и больше даже у бегунов, а у метателей с их дозами — будут все три месяца. Пришлось срочно всех обзванивать, забирать обратно не только каждую банку, но и каждую капсулу. Хорошо ещё, что мы вовремя спохватились, но где уверенность, что этот прогормон не завезут снова, и нет никакой гарантии, что не будет других проблемных стероидов. Но что меня больше всего бесило, так это то, что любую банку с неизвестным препаратом продавали с обязательной ссылкой на моё имя, приговаривая, что Григорий Михайлович этот препарат лично проверил и очень рекомендует.

Всё, с меня хватит проблем с прогормонами, с ними закончили навсегда, если кто снова попадётся, то улетит вместо Пекина в дисквалификацию. Единственное, что можно оставить, — это дегидроэпиандростерон (DHEA), его не подделывают, и он быстро выводится. Сборную надо максимально обезопасить. Мы всем по секрету сообщили, что прогормоны уже не те, что были раньше, теперь они представляют большую опасность. По секрету означало, что завтра об этом будут знать все. Для подготовки к Играм в Пекине были отобраны три проверенных анаболических стероида — и только в таблетированной форме: оксандролон (Анавар, 2.5 мг), метенолон (Примоболан, 25 мг) и дегидрохлорометилтестостерон (Оралтуринабол, 10 мг), — у которых сроки выведения укладывались в две-три недели, если их чередовать по дням и принимать по полтаблетки утром и полтаблетки вечером. Турик и оксана вообще исчезали за неделю, прима хвостила подольше, и неделю надо будет добавить для подстраховки. Старые анаболики, станозолол и метандростенолон, применять было нельзя, на них давно стояли кёльнские ловушки. Договорились с Португаловым и Мельниковым, что таких нарушителей будем оправлять в дисквал сами и сразу, чтобы другим неповадно было.

Эта нервотрёпка происходила на фоне слухов, что прикормленных и ручных сборщиков проб из IDTM скоро заменят и что пробы у российских спортсменов будут собирать иностранные офицеры допингового контроля. И точные даты проведения внесоревновательного контроля перестанут быть известны, он станет внезапным, что смертельно опасно. Действительно, доктор Габриель Долле не спеша готовил капканы и волчьи ямы для российских легкоатлетов. Подробностей я не знал, однако шкурой чувствовал опасность, что-то уж больно ласковым стал Габриель в телефонных разговорах, этого я не люблю, лучше сначала немного поругаться, затем продолжить совместную работу.

В начале лета, 10 и 11 июня, в Санкт-Петербурге прошёл симпозиум по генному допингу, приехало много иностранных специалистов, всё было организовано на очень высоком уровне и прошло без проблем. Хотя до этого пришлось повозиться с оформлением виз. Когда я приехал в гостиницу на день раньше, чтобы ещё раз убедиться, что всех по списку встречают и размещают, что всё идёт по намеченному плану, то отключил телефон и проспал двенадцать часов как убитый. Все были довольны, сперва была экскурсия на корабле по Неве, затем торжественное открытие и прекрасный обед; из ВАДА приехали Дэвид Хоман и Оливье Рабин, ими в основном занимался Фетисов.

Сразу после Санкт-Петербурга я поехал в Германию. В Кёльне мы согласовали план совместных работ по новым допинговым препаратам, им конца и края не видно, Список запрещённых препаратов ВАДА каждый год пополнялся. И предстояло многое сделать по классическим анаболическим стероидам, постараться обнаружить такие долгоживущие метаболиты, чтобы сроки их определения составляли три или четыре месяца — тогда в спорте высших достижений они станут бесполезны. Эффект от стероидных курсов держится месяц или два, максимум три, и какой смысл готовиться на анаболиках к соревновательному сезону, который длится три месяца, если всё это время будут определяться долгоживущие метаболиты и сохранится угроза попасться на допинговом контроле. После Кёльна я заехал в Бонн, где находится Международный паралимпийский комитет (МПК), и Питер ван де Флит, медицинский директор, включил меня наблюдателем в состав допинговой группы, мы будем работать в период проведения Паралимпийских игр в Пекине в сентябре.

Неожиданно Вячеслав Фетисов покинул пост руководителя Федерального агентства по физической культуре и спорту (Росспорт). Росспорт реформировали, вместо него создали Министерство спорта, туризма и молодёжной политики (Минспорттуризм) — очень странная смесь. Министром стал Виталий Леонтьевич Мутко, футбольный босс из Санкт-Петербурга и близкий друг президента Путина. По инерции доделали разные дела, из ЦСП в новое агентство РУСАДА окончательно передали планирование, отбор допинговых проб вместе с отборщиками проб — и финансирование. Туда же перешёл Александр Деревоедов, однако Мутко его не любил, поэтому директором РУСАДА стал Вячеслав Геннадьевич Синёв. И мы сразу взялись за перевод новой версии Кодекса ВАДА на русский язык. ВАДА, утвердив РУСАДА уполномоченным агентством, строго напомнило, что необходимо срочно решить вопрос с вывозом проб мочи и крови за рубеж, в западные лаборатории. Эта работа была передана в министерство, требовалось внесение изменений в государственное законодательство.

9.2 Проделки чёгинских ходоков. — Борьба Габриеля Долле с российскими читерами

Но вернёмся немного назад, в тот месяц май, когда буквально чудом спаслась чёгинская группировка мордовских ходоков. В мае в Чебоксарах проводили Кубок мира IAAF по спортивной ходьбе, это был отбор на Олимпийские игры в Пекине. Доктор Габриель Долле прислал мне письмо, в котором говорилось, что Кубок мира — это соревнования IAAF, следовательно, и пробы мочи принадлежат IAAF, поэтому я должен все пробы в замороженном виде в искусственном льду отправить на анализ в Лозанну. Я ему ответил, что ничего такого не должен и что из Чебоксар невозможно отправить пробы мочи в Лозанну, не имея действующего контракта с лозаннской лабораторией и разрешения от министерства здравоохранения. А главное, кто будет в Чебоксарах заниматься оформлением документов и отправкой мочи в Лозанну? Пробы отбирают офицеры РУСАДА, но денег на отправку проб за границу у них нет, бюджет есть только у местного оргкомитета, но они за это ни за что не возьмутся. У меня никаких отношений с Минздравом или оргкомитетом нет, я сижу в Москве и жду пробы для анализа. Если вам надо, то приезжайте сами, забирайте пробы и увозите куда хотите.

Неявный запрет на вывоз мочи из России, невероятные и непреодолимые трудности, связанные с отправкой проб в Лозанну, спасли российскую ходьбу. Проб было много, около шестидесяти, из них 18 оказались положительными на эритропоэтин. Мы с Юлей Дыхал не верили своим глазам. Алексей Мельников тоже вытаращил глаза, клялся и божился, что перед стартом чёгинская группа ничего такого не колола. Но как тогда получилось, что все 18 положительных проб принадлежали ходокам из российской сборной, а из иностранных ходоков никто не попался? К тому же Мельников знал, что наш анализ шёл без его подсказок — у меня не было списка с номерами проб чёгинских ходоков! Да мы с Алексеем особых проблем и не ожидали, всё-таки важнейший международный старт под эгидой IAAF, отбор на Олимпийские игры, выступают элитные спортсмены. Конечно, могли случайно эфедрин накапать в нос и в рот или с концентрацией сальбутамола немного промахнуться. Но чтобы получился завал положительных проб на ЭПО — в такое никто не верил.

Алексей Мельников и Сергей Португалов убеждали меня, что Виктор Чёгин давно уже не употребляет эритропоэтин и это у меня что-то не так с анализами. Но результат был стопроцентный, типичные картинки распределения изоформ ЭПО после недавней инъекции. В нашей процедуре анализа я был уверен, мы на её отработку столько сил и средств потратили, что не передать словами, зато теперь она точно такая же, как в австрийской лаборатории в Зейберсдорфе. Оставалось только узнать, кто кого дурачит. Мне сказали по секрету, что есть какие-то ампулы с новейшим препаратом, он называется Кардиопротектор, новейшая российская разработка, он улучшает работу сердца и показатели крови, но никакого отношения к эритропоэтину не имеет. А-ха-ха-ха, «новейшая разработка», да ещё российская, — кто в это поверит, в наших институтах остались одни пенсионеры, ходят на работу раз в неделю цветы полить и новости в интернете почитать! Скорее дайте мне эти ампулы на анализ, что за тайны такие, из-за которых российская ходьба могла бы прекратить своё существование, если бы пробы отправили в Лозанну, как требовал коварный доктор Долле.

Мельников пообещал достать ампулы с Кардиопротектором. Но прошёл месяц, за ним другой, никаких ампул мне не дали, и тут они сами залетели на своём Кардиопротекторе! Это случилось в конце мая, когда доктор Габриель Долле забросил из-за границы своего терминатора, офицера допингового контроля; он уже давно не доверял российским отборщикам проб из IDTM. Терминатор материализовался на входе во ВНИИФК, по-русски он не говорил и показал охраннику записку с моим именем и телефоном. Его привели ко мне на третий этаж, он представился, его звали Свен Веттер. Мы поговорили, он поведал свою love story: жил в Швеции, был шведским подданным, влюбился и оказался с новой пассией в Афинах. До этого отбирал пробы для IDTM, и у него остался действующий сертификат офицера допингового контроля; но в России он никогда не работал и ни разу не был. Доктор Долле заказал ему водителя, который встретил его в аэропорту и отвез на Казанский вокзал, там в камере хранения Свен оставил сумку с «берегкитами» — и приехал ко мне. Долле послал его отобрать пробы у ходоков в Саранске и уверил, что я ему помогу, но просил нас всё держать в строжайшем секрете. Так я внезапно сделался сообщником: теперь любая утечка информации могла идти только от меня.

Терминатор спросил, как доехать до Саранска (650 километров от Москвы, ночь в поезде) и как там найти ходоков. Я позвонил в Саранск, в турагентство, и заказал на завтра для иностранца встречу на вокзале и экскурсию по православным церквям и местам с заездом к местночтимому святому, ой, простите, к тренеру Виктору Чёгину. Моему гостю обрадовались, проблем нет, хорошо, общение на английском языке обеспечим. Потом позвонил на Казанский вокзал, спросил, как моему иностранцу срочно купить билет в Саранск, там завтра его встречает экскурсовод; нам всё объяснили, и терминатор уехал.

Недели через две взорвалась бомба — в пробах пятерых ведущих мордовских ходоков обнаружен эритропоэтин, анализ проводили в лаборатории Лозанны. Действительно, терминатор приехал в Саранск, в чёгинский тренировочный центр, отобрал пять проб у попавшихся на глаза ходоков, сверил их фамилии со своим списком, чтобы убедиться, что это не чайники, а элитные ходоки, входящие в международный пул тестирования, привёз пробы в Лозанну, и все пять проб оказались положительными. Честно признаться, я испытал чувство удовлетворения: после того, как в Чебоксарах на Кубке мира мы нашли у ходоков 18 положительных проб, кто только не потешался над нашими результатами.

Вот теперь потешайтесь над результатами из Лозанны.

Одно мне не давало покоя: ведь ходоки могли спокойно развернуться и уйти, их никто не ловил и не бегал за ними; доказать умышленный отказ от сдачи пробы очень сложно. Было удивительно, что ходоки спокойно пошли сдавать пробы, кто-то даже вернулся назад после тренировки, чтобы пройти допинговый контроль. Получается, чёгинские ходоки были уверены, что они не применяли запрещённые препараты! Тогда кто их обманывает, кто знает правду о происходящем? Ведь эритропоэтин — это исключительно инъекции, в суп или компот его накапать нельзя, он разрушается в пищеварительном тракте. Алексею Мельникову не было нужды мне врать, наоборот, мы были заинтересованы в достоверном допинговом контроле, чтобы не было залётов в олимпийский год. И я хорошо помню, с каким жаром и убеждённостью он твердил, что «такого бардака у Витьки быть не может».

Доктор Габриель Долле понял, что попал в самую точку, и послал в Саранск второго терминатора. Это был украинский отборщик проб, который 8 августа, в день открытия Олимпийских игр, взял четыре пробы, причём для целевого тестирования специально разыскал Валерия Борчина и Ольгу Каниськину, чтобы они сдали мочу. В июле, во время визита первого терминатора, им удалось ускользнуть от сдачи пробы, но второй терминатор приехал специально за ними. Однако Виктор Чёгин тоже не дремал, Каниськину и Борчина надо было спасать, и по следу второго терминатора направились фээсбэшники. 11 августа украинский сборщик проб был задержан на брянской таможне — он возвращался на поезде в Киев, откуда должен был отправить пробы курьером DHL в Лозанну. Пробы у него отобрали, его самого отпустили. Три дня пробы простояли на подоконнике, на 30-градусной жаре, потом их привезли ко мне вместе с сопроводительным письмом с брянской таможни, и я узнал эту историю в подробностях. Я позвонил Долле и спросил, что делать. Он всё знал; раз цепочка сохранности (Chain of Custody) разорвана и пробы выпали из зоны контроля на три дня, то всё, их можно выбросить. Так творилась история: Ольга Каниськина и Валерий Борчин через неделю стали олимпийскими чемпионами, Виктора Чёгина признали лучшим тренером России, а его имя присвоили новому тренировочному центру в Саранске.

Чемпионат России по лёгкой атлетике состоялся в Казани 17–20 июля, там были установлены рекорды Европы и России в беге на 10 000 метров на крутом замесе хорошей и чистой фармакологии: анаболики плюс ЭПО. Оставалось четыре недели до отъезда сборной в Пекин, лёгкая атлетика проводилась в последнюю неделю Игр, так что сборная неслась на полных допинговых парах. Проблема была лишь в том, кого мне согласуют засветить, ведь не могут же все оказаться чистыми, это будет подозрительно. Как в фильмах про африканских крокодилов: когда антилопы гну или зебры прыгают с обрыва в реку и плывут, то крокодилы обязательно должны кого-то схватить и утащить под воду. Мельников никого не хотел отдавать, но у меня было два твёрдых кандидата. Первый — Роман Усов из Курска, бегун на 3000 метров с препятствиями, получивший в Казани бронзовую медаль, тренировался у Владимира Мохнева — того самого, который впоследствии готовил Юлию Степанову на ЭПО, тестостероне и оксандролоне. В пробе Усова были обнаружены оксандролон и карфедон. Вторым на казнь планировался Иван Юшков, победитель в толкании ядра, у него был найден метандростенолон. Я засветил Усова — дал положительный результат на карфедон (Фенотропил), цитируя при этом великого Валерия Георгиевича Куличенко: а кто ему это разрешил? Разрешёнными стимуляторами были псевдоэфедрин и кофеин, но про карфедон мы не договаривались. Оксандролон я не стал светить специально, он был у многих, проб двадцать точно, так что привлекать внимание к оксандролону накануне Олимпийских игр не хотелось; зато карфедон был в самый раз: нельзя нарушать наши правила.

Юшкова после долгого торга решили не трогать, говорили, что он хороший и честный парень, случайно перепутал таблетки. Мы, мол, его сами в Иркутске накажем — на Олимпийские игры не поедет, останется дома. Однако меня обманули, он всё равно поехал, ничего особенного там не показал и через восемь лет попался на повторном анализе с метандростенолоном. Считается, что жухалы долго не живут, но это не так — анабольные жухалы живут очень долго! Причём многие продолжают жить и припевать, молодёжь уму-разуму учить — и нести чушь по телевизору про какой-то там чистый спорт.

Вообще, 2008 год был последним годом антидопинговой и антироссийской — что, впрочем, одно и то же — активности доктора Габриеля Долле. Самый мощный удар он нанес накануне Олимпийских игр: 31 июля было объявлено об отстранении семи ведущих российских легкоатлеток — пострадали бегуньи Елена Соболева, Татьяна Томашова, Юлия Чиженко-Фоменко, Светлана Черкасова, Ольга Егорова и ещё две метательницы: Гульфия Ханафеева (молот) и Дарья Пищальникова (диск). Несколько считаных медалей, включая пару золотых, были потеряны до начала Игр. Это был настоящий шок, хотя причина была самой банальной — подмена мочи, причём совершенно безалаберная: вместо того чтобы взять чистую мочу спортсменок из морозильной камеры, пробы за них сдавали другие люди. В основе провала лежало групповое отсутствие чувства опасности, а ещё уверенность, что так всегда было и будет продолжаться дальше. Однако лаборатория в Лозанне подтвердила многочисленные факты подмены мочи, ДНК в пробах не совпадала. Дисквалификации подверглись только девушки — в женской моче клеток эпителия, смываемого со слизистых поверхностей при мочеиспускании, в 5 или даже 10 раз больше, чем в мужской моче. Поэтому клеточное ДНК смогли определить только в женских пробах, мужчины отделались испугом.

Слухи о подмене мочи ходили давно, говорили, что у Габриеля Долле был особый список из двадцати имён, практически все звёзды российской лёгкой атлетики. Целиком этот список по сей день не всплыл, но всплывёт. Хитрый Валентин Балахничёв, президент ВФЛА, попытался изменить ситуацию и затянуть время, завлечь доктора Долле в обсуждения и разбирательства. Однако в то время Габриель ещё был непреклонным борцом с допингом — и твёрдо решил довести дело до конца, оттягивать решение на послеолимпийское время было нельзя, точнее, нельзя было допускать на Игры легкоатлетов, злостно сдававших чужую мочу в течение многих лет. Не знаю, как они сторговались именно на тех семи вышеперечисленных, но знаю, что удалось спасти Татьяну Лебедеву. Однако олимпийских чемпионов прошлых лет решили не трогать и не бросать тень на былые достижения, к тому же Игры — это зона ответственности МОК. Связываться с перераспределением олимпийских медалей прошлых лет никто не хотел, поэтому решили наказать тех, кто претендовал на медали на Играх в Пекине. Доктор Долле мог конфликтовать с ВФЛА лишь до некоторого предела: ему нужна была помощь от Балахничёва в крайне важном деле — надо было получить достоверные образцы ДНК самих спортсменок, чтобы обосновать подмену мочи. За легкоатлеток пробы мочи сдавали разные доноры, и надо было разобраться, в какой пробе была их собственная моча и вообще была ли в пробах их моча хотя бы один раз? И если была, то в какой пробе?

Договорились довольно мерзким образом — В. В. Балахничёв коварно успокоил семерых приговорённых спортсменок, сказав, что он всё уладил, ситуация под контролем, проблемы решены и никого не тронут. И обманул. Спортсменок собрали, приехал Долле и взял образцы ДНК — мазок с внутренней стороны щеки ватным тампоном на палочке; затем тампон с биоматериалом помещают в пробирку и закрывают. Минутное дело, но нарушения исторические: спортсменкам не объяснили самого главного — цели тестирования, по сути, они свидетельствовали сами против себя, не будучи об этом уведомлены. Они должны были подписать письменное согласие, где чёрным по белому было бы написано, что им разъяснили причину отбора ДНК и цель исследования — и что результаты исследований ни при каких обстоятельствах не могут быть использованы против них. Вторым нарушением был сам факт вывоза за границу проб с генетическим материалом российских граждан, однако Долле всё вывез в ручном багаже. Наверное, ему ещё сопроводительное письмо на бланке федерации выдали, за подписью Балаха…

Президент любой национальной федерации ушёл бы после этого в отставку, но тем и велик был Валентин Балахничёв, что сумел обернуть провал себе на пользу, объясняя, без упоминания имен, что это именно он спас наших великих легкоатлетов — сами посмотрите на список золотых и прочих медалистов Афин и Пекина. И что только благодаря ему отстранили семерых, а не всю двадцатку. Забавно, кстати, что как раз тогда, разбираясь, где чья проба и ДНК, доктор Долле и лозаннская лаборатория до последней капли извели всю мочу ведущих российских легкоатлетов, отобранную год назад на чемпионате мира в Осаке! Так что через пять лет, ко времени реанализа, мочи просто не осталось, попалась лишь Анна Пятых. Со стороны могло показаться, что российские пробы были чистые, но они просто не сохранились!

Так случилось, что 31 июля умерла моя мама, ей было 82 года, она долго болела, лежала и не вставала, и моя сестра Марина ухаживала за ней на протяжении долгих лет. Занимаясь организацией похорон, я не отвечал на телефонные звонки и не вступал в пересуды про отстранённых спортсменок. Но на звонок от доктора Долле я ответил. Он сказал, что прилетел в Пекин на совещание перед Играми, что все очень озабочены в связи с нехорошей и даже критической ситуацией в российской лёгкой атлетике. Поэтому он просит меня сохранить все пробы, отобранные во время чемпионата России в Казани две недели назад. Он сделал паузу и снова повторил просьбу, подчеркнув, что все пробы, отобранные за три месяца до Олимпийских игр, IAAF считает предсоревновательными, то есть своими — и имеет право сохранить их и перепроверить. Этого мне только не хватало. Из Казани привезли более сотни проб, из них не менее тридцати были положительными, и если Долле решит их по полной программе повторно проанализировать в Лозанне, то от российской лёгкой атлетики останутся рожки да ножки. Хорошо ещё, что доктор Долле просил меня сохранить пробы на словах, во время разговора по телефону, — письменного подтверждения я не получил. Поэтому можно было сказать, что я был расстроен в связи с похоронами и забыл дать своим сотрудникам распоряжение хранить пробы.

Отдавать казанские пробы было нельзя!

9.3 Олимпийские игры 2008 года в Пекине

Олимпийские игры 2008 года в Пекине были фантастическими: замечательная организация, атмосфера, даже погода. Правда, первую неделю мне было не до Игр — мы продолжали делать выездные пробы наших сборников, которые должны были соревноваться в заключительную неделю Олимпийских игр; легкоатлеты выезжали последними. Да и дома не было покоя. Я записал в дневнике: «А по радио просто ужас какой-то: идёт война в Южной Осетии!» Мы все тогда слушали боевые новости по «Эху Москвы».

Сборная Китая впервые победила в командном зачёте, выиграв 51 золотую медаль, США были вторыми — 36 золотых, Россия с 23 золотыми медалями была третьей. Повторный анализ проб в 2016 году подкорректировал картину, Китай и Россия потеряли несколько золотых медалей. Как обычно, лёгкая атлетика была самой интересной: США получили всего 7 золотых медалей, Ямайка взяла все 6 золотых медалей в спринтерских дисциплинах, и Россия тоже выиграла 6 золотых. Однако повторный анализ лишил Ямайку золотой медали в эстафете 4×100 метров у мужчин, а Россию — золотой медали в такой же эстафете у женщин. Отметим, что Россия потеряла ещё две медали, серебряную и бронзовую, в эстафетах 4×400 метров.

Благодаря мордовской ФСБ и брянской таможне, Каниськина и Борчин не пали жертвами внесоревновательного контроля, уцелели и выиграли обе — чуть было не написал «свои» — золотые медали в ходьбе на 20 км. Виктор Чёгин оказался невероятным счастливчиком на многие годы. Биологический паспорт как методику ввели только с начала 2010 года, поэтому вся его талантливая чернуха образца 2008-го осталась безнаказанной. Но данные анализов крови сохранились, можно посмотреть и сравнить. Вот Ольга Каниськина: гемоглобин 162 г/л, гематокрит 48, индекс стимуляции 130, просто бьёт в потолок. А вот за ней идёт бедная норвежка Керсти Платцер, серебряный призёр, у неё эти показатели соответственно 129, 38 и 74, самая что ни на есть среднестатистическая измученная тётка, именно она и была истинной олимпийской чемпионкой, боровшейся с «легендарной» Каниськиной…

Теперь каков обманщик Валерий Борчин, абсолютный беспредельщик Пекина: гемоглобин 186, гематокрит 57 и просто ураганный индекс стимуляции — 143! Мне кажется, что серебряный призёр Джаред Теллент из Австралии, такой же честный мученик, как и норвежка (у него были просто жалкие 135, 40 и 78), быстро понял причину разницы, что была в Пекине, — иначе как можно объяснить его многолетние допинговые обличения мордовских ходоков? Нет ничего удивительного, любой впадёт в антидопинговую паранойю, когда разберётся и поймёт, что стояло за цифрами гематологических показателей на пекинских соревнованиях, какая страшная пропасть лежала между честными спортсменами и чёгинскими эпошниками.

Слава Богу, Олимпийские игры в Пекине закончились! Всегда с затаённой тревогой и нетерпением ждёшь завершения Игр; в 2008 году для меня было важно, чтобы никто из российских спортсменов не попался. За время моего лабораторного директорства я проверял олимпийские сборные накануне пяти Олимпийских игр, и во время Игр никто ни разу не попался после нашей предвыездной проверки. Наконец всё завершилось и стихло, какое счастье, даже Габриель Долле не звонил и не писал, да и пора бы ему успокоиться, отпуск взять.

Первого сентября я улетел в Пекин на три недели — на Паралимпийские игры, они проходили с 6 по 17 сентября, но мы приступили к отбору проб за неделю до начала соревнований. Неожиданно для меня там всё оказалось искренне, интересно и необычно, Паралимпийские игры совсем другие, за ними большое будущее. Мы работали без выходных, весь день находились на станциях допингового контроля, следили за соблюдением правил при отборе проб. Программа Паралимпийских игр не такая большая, но зато медалей разыгрывалось очень много, только в лёгкой атлетике более двухсот. Например, в беге на 100 метров было 5 или 6 чемпионов у мужчин и столько же у женщин — в зависимости от степени инвалидности, плюс ещё колясочники и плохо видящие с лидерами, то есть поводырями. Помня о невиданном успехе китайских спортсменов на только что завершившихся Олимпийских играх, я в силу своей испорченности был уверен, что без фокусов и махинаций в области допингового контроля тут не обошлось.

Все фокусы и махинации происходят в два этапа: на стадии отбора проб, то есть на станции допингового контроля, и во время проведения анализов в лаборатории. Я хорошо знал, что и как можно сделать в лаборатории, а вот что можно провернуть во время отбора пробы — тут мне было очень интересно посмотреть. Как раз для моих наблюдений станция допингового контроля внутри Олимпийского стадиона Birdʼs Nest подходила наилучшим образом. Она была большой, с зоной ожидания и телевизорами, с охраной, переводчиками, внутри стояли четыре стола для оформления и запечатывания проб мочи плюс два «чистых» стола для взятия крови из вены. Постоянно шёл поток спортсменов, особенно китайских, они выигрывали одну медаль за другой. Несложно было заметить, что почти все китайские спортсмены шли сдавать мочу к одному и тому же столу. Там они выбирали упаковку с «берегкитами» и начинали оформлять протокол отбора пробы, или, по современной терминологии, форму допингового контроля. Потом в сопровождении китайского шаперона (наблюдателя) они шли в свою туалетную комнату, хотя таких комнат было две или три; дверь закрывалась, и минут пять или десять они проводили там, затем выходили. Пластиковый стаканчик был у спортсмена в руке. Уже после этого момента вся дальнейшая процедура допингового контроля становилась бессмысленной.

Какой смысл быть представителем Паралимпийского комитета или независимым наблюдателем от ВАДА, весь день находиться на станции допингового контроля, если нельзя наблюдать — контролировать — самое главное: процесс мочеиспускания в пластиковый контейнер? Как и что туда налили — этого никто из наблюдателей ни разу не видел. Спортсмен идёт одетым, шаперон тоже, бутылочку с мочой на замену, 150 мл, можно пронести совершенно незаметно. А можно в самом туалете устроить тайник. Я туда заходил, там абсолютно голые стены и зеркальная плитка, в любом месте можно сделать открывающийся шкафчик.

Новый Антидопинговый кодекс ВАДА привёл к изменениям международного стандарта для тестирования, и два новшества облегчили обман при сдаче пробы. Раньше шаперон мог взять стаканчик с мочой и держать его, пока спортсмен моет руки, одевается и приводит себя в порядок. Держа пробу в руке, шаперон мог почувствовать, что моча тёплая, то есть сданная только что. По новым правилам никто, кроме спортсмена, не должен прикасаться к пробе мочи. Вторая лазейка возникла, когда при сдаче пробы перестали измерять показатель кислотности мочи, называемый pH, оставили только измерение плотности. Свежая моча имеет pH 4.5–5.0 и плюс-минус туда-сюда совсем немного. Через некоторое время она становится менее кислой, pH сдвигается в область 5.5–6.5, со временем этот показатель растет до семи, восьми и выше. Если бы pH измеряли при отборе, то легко, даже не держа стаканчик в руках, можно было бы заметить, что моча не свежая, а выдержанная, её где-то хранили. Но по новым правилам при отборе проб осталось только измерение плотности. Плотность измеряли японскими денситометрами «Асахи», они простенькие, почти игрушечные, их можно калибровать водопроводной водой.

Правда, для отмены измерения рН были причины — офицер допингового контроля измерял pH индикаторной полоской, а полоски бывают разные, производителей много. В течение одной минуты полоски меняют цвет в зависимости от рН пробы, так что сравнение цвета носило субъективный характер. В лаборатории pH и плотность измеряли совсем по-другому, это происходило автоматически, с помощью откалиброванного проточного pH-метра, так что существовала ненулевая разность значений pH даже при одновременном измерении полоской и на лабораторном приборе. Однако основная разница возникала — и увеличивалась — при хранении и транспортировке пробы в лабораторию. За это время в результате жизнедеятельности бактерий моча становилась более щелочной: она темнела и мутнела, усиливался запах и появлялся осадок. Это только на Олимпийских играх или чемпионатах мира лаборатория расположена рядом со стадионом, а если при внесоревновательном контроле пробу брали в Кении или на Канарских островах и затем везли в Лозанну, то транспортировка могла длиться несколько дней и не всегда температурный режим соблюдался идеальным образом. Поэтому часто бывало, что при отборе свежей пробы pH был 4.5, это записывали в протокол, однако при регистрации и аликвотировании в лаборатории pH оказывался 6.0. Такое расхождение вызывало нехорошие вопросы, особенно когда начиналось разбирательство и спортсмен со своим адвокатом и экспертом, получив полный пакет лабораторной документации, проверял каждую цифру и запятую.

И ещё одна закономерность меня насторожила. Мало того, что китайские чемпионы сдавали пробу и заполняли форму допингового контроля у одного и того же стола, так они ещё названия своих медикаментов и спортивного питания вписывали китайскими иероглифами. Форма допингового контроля имеет пять копий, они идут одна за другой под копирку: Паралимпийскому комитету в Бонн, организационному комитету в Пекин, независимому наблюдателю от ВАДА в Монреаль, самому спортсмену и последняя копия — для лаборатории. В лабораторию идёт почти слепая копия, верхняя и нижняя часть листа специально затемнены, чтобы имена и подписи не читались. Видна только центральная зона с указанием кодового номера пробы, времени отбора, объёма и плотности мочи, и рядом — прямоугольник, куда вписаны медикаменты и спортивное питание. Лаборатория не должна иметь никакой дополнительной информации, позволяющей идентифицировать спортсмена, однако если там что-то вписано китайскими иероглифами, то сразу ясно, что это китайский спортсмен. Точно так же в советское время наши спортсмены при отборе пробы декларировали панангин, декамевит, рибоксин и эссенциале, чтобы просигналить, что это свои.

Я спросил у менеджера станции допингового контроля, почему китайские спортсмены идут именно к тому столу и к тому офицеру допингового контроля, на что получил спокойный и убедительный ответ: мол, за тем столом пробы сдают китайские спортсмены, не знающие английского языка. Соответственно пробы принимает и оформляет офицер, тоже не знающий другого языка, кроме китайского. Так что мы намеренно не приглашаем к этому столу иностранцев — какие ещё будут вопросы?

Вернувшись в Москву, я решил немедленно уничтожить пробы с Чемпионата России в Казани, их было больше ста штук, они не давали мне покоя. Если доктор Долле спросит, где пробы, то я скажу, что их нет: пока я был в Пекине, в Москве случилось отключение электричества, холодильники потекли, и мои сотрудники выбросили все пробы. Так я ему и объяснил, после чего он полгода со мной не разговаривал.

9.4 Подготовка к Олимпийским играм в Сочи

Ежегодный симпозиум USADA в октябре проходил в Колорадо, и второй раз в течение года я очутился в этом городе. Там мне попался доктор Патрик Шамаш, медицинский директор МОК, я в него буквально вцепился и не отставал, пока он не назначил мне часовую аудиенцию без помех и отвлечений. Всё, Пекин проехали, впереди зимние Олимпийские игры в Сочи, объясните мне, плииз, с чего начать подготовку и где искать поддержку, и вот вам ещё список моих вопросов на две странички, прошу его не потерять. Патрик быстро переходил от лёгкой рассеянности и вальяжности к собранности и концентрации; он вздохнул, распушил усы и настроился на разговор. Первым делом он попросил подготовить проект лаборатории, поэтажную схему размещения приборов и приблизительный перечень оборудования без оглядки на бюджет и прочие ограничения — именно так, как я себе представляю идеальную лабораторию в Сочи, из расчёта, что за три недели в ней надо будет сделать 2000 проб мочи и 1000 проб крови. Патрик знал, что у нас в Москве лаборатория находится на третьем этаже неприспособленного здания и ВАДА многократно уведомляло Фетисова об этом несоответствии, поэтому попросил составить общий план подготовки к Олимпийским играм в Сочи, включающий обязательное строительство нового здания в Москве. И ещё Патрик велел связаться с организационным комитетом «Сочи 2014», с которым я должен подписать меморандум о взаимопонимании — MoU, Memorandum of Understanding, это будет прообраз нашего контракта на выполнение анализов в период проведения Игр.

Я сразу взялся за написание программы подготовки к Играм, меня два раза просить не надо, во мне сидит графоман, так что я готовил версию за версией, но одной окончательной, чтобы понравилась всем, пока не выходило. Организация Олимпийских игр отработана до совершенства — в процессе участвуют всего две стороны: МОК в Лозанне и местный организационный комитет, представляющий город, где будут проводиться Игры. Они подписывают двусторонний контракт и начинают подготовку, контролируемую со стороны МОК через специально созданный координационный комитет — CoCom, Coordination Committee. Комитет дважды в год должен будет проводить проверки и заседания в Сочи, всего десять проверок и заседаний, мы их так и называли — Коком. Однако есть третий участник, упоминаемый в контракте, с которым часто возникают проблемы, — олимпийская лаборатория. И больше контракт никого не упоминает. То, что в России существуют Минспорттуризм, РУСАДА или национальный Олимпийский комитет, это МОК совершенно не касается — да мало ли что в какой стране есть.

Получался неравнобедренный треугольник: при подготовке к Олимпийским играм в Сочи у МОК есть всего два рабочих контакта — оргкомитет «Сочи 2014» и ФГУП «Антидопинговый центр». Так что у меня тоже было два контакта — доктор Патрик Шамаш, медицинский директор МОК, и доктор Алексей Плесков, медицинский директор оргкомитета, отвечавший за допинговый контроль и медицинское обеспечение. Перед нашим расставанием в Колорадо Патрик ещё раз убедился, что я всё правильно понял, и пообещал приехать в январе, проверить, как идут дела.

Мне исполнилось 50 лет! Отпраздновали всем коллективом в столовой ЦСП, пили, ели и танцевали, потом, протрезвев, долго вспоминали. Оказалось, что Вячеслав Фетисов перед своим уходом из Росспорта заблаговременно наградил меня к юбилею: мне вручили Почетный знак «За заслуги в развитии физической культуры и спорта», приказ Федерального агентства по физической культуре и спорту № 40 ПЗ от 15 мая 2008 года, удостоверение № 8571.

9.5 Конгресс Международной федерации штанги в Мадриде. — Смерть Николая Пархоменко

Тем временем Николай Николаевич Пархоменко, директор нашего ЦСП, Центра спортивной подготовки сборных команд России, угасал буквально на глазах. У него был рак, метастазы в лёгких и позвоночнике. На работе он практически не появлялся, все дела вёл его заместитель Александр Михайлович Кравцов. В ноябре в Мадриде состоялся Конгресс Международной федерации штанги (IWF), должны были пройти выборы президента и вице-президентов, руководителей и членов разных комиссий. Пархоменко, вице-президент IWF, решил лично поехать на конгресс и попросил меня сопровождать его, сказал, что будет рекомендовать меня в медицинскую комиссию. Ситуация на конгрессе IWF была безрадостной; Пархоменко горевал и расстраивался, наблюдая всё возрастающее влияние китайцев на президента федерации Тамаша Аяна, члена МОК и, само собой, невероятного пройдохи и махинатора. Аян, якобы наш друг, вроде бы с нами соглашался, ласково смотрел своими огромными глазами, говорил по-русски «да, так… да, так» — но всё делал по-своему и без оглядки, по крайней мере на нас.

Мы приехали в Мадрид впятером: Пархоменко, Юрий Сандалов, Стелла Житарева и мы с Вероникой — и поселились в гостинице Melia Castilla, в той же самой, где год назад состоялся вадовский конгресс. Стелла была ценной помощницей Пархоменко и Сандалова, она переводила самые секретные переговоры и вела переписку с Аяном; в ЦСП её кабинет был на первом этаже, Пархоменко сидел на втором, Сандалов — на третьем. Уже в первый день у Николая Николаевича состоялись переговоры с Аяном, и, видимо, безрезультатные, потому что оставшиеся дни Пархоменко сидел у себя в номере, непрерывно курил и не выходил даже на завтрак. Стелла приносила ему в номер еду, но он выпивал только кофе и почти ничего не ел. Выйдя от него, Стелла плакала, Вероника пыталась её успокоить, а мы с Сандаловым молча пили виски Red Label… Не из экономии, а просто потому, что этот сорт любил Пархоменко. А мы все любили Пархоменко.

Великий был человек! Он — и ещё Валентин Сыч.

Радости в Мадриде было мало: Аян дал понять, что Пархоменко останется вице-президентом, однако дни его были сочтены, и после его смерти Россия потеряет место вице-президента IWF. Более того, наши заявки на места в комиссиях не проходили, подручные Аяна заранее раздали всем бумажки, за кого следует голосовать. Меня в списке не было, и я набрал лишь восемь голосов; мы потом прослезились — это были голоса бывших республик СССР, наших друзей, оставшихся с советских времён… Вот и всё. Это была последняя поездка Николая Николаевича Пархоменко. Его похоронили летом 2009 года. Атлетически сложенный борец, красавец по народным меркам, в гробу он был неузнаваем: скелет, обтянутый кожей. Все органы были поражены болезнью, но его сердце продолжало биться очень долго. Он был детдомовец, фэзэушник, потом борец, опытный тренер и умелый руководитель. Он обладал каким-то тонким и глубинным, артезианским чувством юмора.

Удивительно, но второй раз в течение года приключился невероятный анализ пробы Б, однако на сей раз всё произошло неожиданно. В декабре мы проводили контрольный анализ пробы Б, метенолон, причём пики были приличные, даже исходный препарат был хорошо виден, классическая картина — и не было понятно, в чём смысл повторного анализа. Пришла спортсменка, чемпионка России 2006 и 2007 годов в метании копья Лада Чернова, сидела молча, насупленная и угрюмая. Принесли её пробу, поставили в тёплую воду размораживаться, заполнили протокол вскрытия, я объяснил процедуру и попросил над столом осмотреть свою пробу. Она взяла «берегкит» в руки, осмотрела, заявила, что это не её проба, — и со всей силы грохнула флакон об пол! Потом взяла его снова, вышла в коридор и ещё раз ударила об пол.

Проба не разбилась, и я осторожно выглянул в коридор; не приведи Бог получить от копьеметательницы флаконом в лоб, это было бы смерти подобно. Пустой флакон с крышкой весит 195 граммов, плюс в нём мочи кубиков 50, — и в сумме получается увесистый и угловатый булыжник. Поэтому я вежливо попросил Ладу успокоиться, забрать свой «берегкит» и выйти на улицу. Она вышла и прямо под нашими окнами продолжила бросать стеклянный флакон об асфальт. Я так и не понял, разбила она «берегкит» или нет, осколков не было точно, а трещин с третьего этажа не видно. Всё, контрольный анализ отменён, я составил протокол о прекращении анализа ввиду агрессивного поведения спортсменки и отправил факсы в IAAF и ВАДА, в Монте-Карло и Монреаль соответственно.

Пусть думают.

9.6 Модифицированный эритропоэтин. — Допинговая русская рулетка. — Станислав Дмитриев

Для ФГУП «Антидопинговый центр» 2009 год в целом получился довольно спокойным, но скандалы разразились в зимних видах спорта. Якобы не определяющийся и чудодейственный Кардиопротектор, подпольный модифицированный эритропоэтин, внезапно проредил российских биатлонистов и лыжников. Для них всё это оказалось неожиданным, но только не для меня — я знал, что скандал был вопросом времени: ну сколько можно было безнаказанно дурачить мировой и российский спорт модифицированным эритропоэтином? Тем временем мы собрали приличную коллекцию всяких виалок с пометками «Вода I», «Вода II» — Кардиопротектор и Ретикулопоэтин. Это был стабильный бизнес Стасика, Станислава Леонидовича Дмитриева, врача и допингового советчика ведущих лыжников и биатлонистов. И вот случилось то, что давно назревало: возрастающий спрос на его фармакологию и отсутствие контроля привели к ожидаемому скандалу. Причём нам удалось спасти лыжников, когда у них полезли вверх гемоглобин и ретикулоциты — результат инъекций модифицированного ЭПО, хотя Стасик снова всех уверял, что он эритропоэтин не применял. Однако проверка «под столом» образцов из нашей коллекции показала, что в них был именно эритропоэтин. Увы, оставались те, кто мне не верил, как Алексей Мельников со своими ходоками; вот и лыжники поехали выступать на Кубок мира в Канаду — и там монреальская лаборатория определила у Натальи Матвеевой эритропоэтин. Как и ходоки, она была уверена, что ЭПО не применяла.

У Стасика был выход на таинственную лабораторию, где в свободное от основной работы время успешно модифицировали молекулу эритропоэтина таким образом, чтобы её электрофореграмма — картинка с распределением изоформ — отличалась от стандартного распределения изоформ рекомбинантного ЭПО, называемого Эпоэтин-альфа и Эпоэтин-бета. Специалисты из многих лабораторий допингового контроля видели, что картинка нечеловеческая, что там есть какой-то эритропоэтин, но он отличался от того канонизированного эритропоэтина, который они должны были определять в соответствии с Техническим документом ВАДА, включавшим строгие критерии для идентификации. Молекула эритропоэтина большая и сложная, её молекулярный вес составляет 35 тысяч а. е. м. (атомных единиц массы) — для сравнения у метандростенолона, хотя название тоже длинное, молекулярная масса всего 300 а. е. м., это в сто с лишним раз меньше. К полипептидной молекуле ЭПО в разных местах присоединены молекулы гликозидов (сахаров) и сиаловых кислот; они висят в разных местах, как игрушки на новогодней ёлке; такие комбинации молекул называются изоформами, которые можно разделить в геле при электрофорезе.

Подпольные специалисты научились проводить «реакцию десиалирования», в результате чего модифицированная молекула ЭПО теряла сиаловые кислоты и становилась неузнаваемой. Сейчас невозможно сказать, сколько ложноотрицательных результатов было ошибочно выдано из-за того, что жёсткие критерии идентификации позволяли определять только высококачественный эритропоэтин, да и то инъекция должна была быть сделана буквально накануне. Именно в этом исторические причины провала борьбы с допингом — лаборатории постоянно дают ложноотрицательные результаты, и самый главный вопрос, который все боятся произнести вслух: что означает отрицательный результат анализа? И почему он отрицательный? Спортсмен действительно ничего запрещённого не принимал или результат оказался отрицательным, потому что все следы и хвосты вывелись и обман остался нераскрытым? Или результат должен был быть положительным, но мы не знаем, какое соединение или какой метаболит надо было определять, или не хватило чувствительности оборудования для обнаружения, или наша методика в ту сторону совсем не смотрела? На эти вопросы без ответов из года в год накладывались саботаж международных федераций и тупость национальных антидопинговых агентств. Пробы отбирали как попало, совершенно не там, где и когда надо, и часто не у тех, у кого следовало брать. И явно или неявно, но всегда присутствовал глубокий и болезненный конфликт интересов: зачем нам губить свои виды спорта и своих национальных героев, кому от этого станет лучше? Горе тем, кто свяжется с допинговым контролем, и как было бы хорошо, если бы его не было совсем.

Вообще, методика определения эритропоэтина была очень сложной и крайне слабой, существовали вполне обоснованные опасения, что можно ошибочно дать положительный результат невиновному спортсмену из-за того, что пробу брали сразу после тренировки или соревнования. Напряженная тренировка вызывала драматические изменения в картине распределения изоформ вследствие протеинурии и образования щелочных изоформ, похожих на рекомбинантный ЭПО. Когда это было установлено, то ввели термин effort urine, моча после физического напряжения или усилия. Другие проблемы возникали из-за бактериологического обсеменения пробы, для которого ввели термин active urine, активная моча. Бактерии понемногу «откусывали» от молекулы эритропоэтина гликозиды и сиаловые кислоты, и при подтверждении, то есть при повторном анализе пробы А через несколько дней, картинка с распределением изоформ оказывалась иной, не такой, какой была после первого анализа. Таков был общий фон, когда Стасик развернул свои программы с применением модифицированного эритропоэтина; при этом он клялся и божился, что это не ЭПО. Но почему тогда растут гемоглобин и гематокрит — и скачут вверх ретикулоциты? В начале года мы купили анализатор крови Sysmex, и все проделки Стасика стали видны как на ладони. Однако мы ничего не могли с этим поделать.

До поры до времени всё было хорошо: пока спрос не превышал возможности подпольной лаборатории, ампулы с модифицированным ЭПО были хорошего качества. Бизнес рос как на дрожжах, доходы Дмитриева и его специалистов тоже росли. Но в таинственной лаборатории было всего два биохимика, то ли Кошечкин с Петуховым, то ли Котов с Курочкиным. Работы становилось всё больше, и свободного времени, когда можно было спокойно, как раньше, посидеть, развести и выпить лабораторный спирт, уже не оставалось, поэтому им всё чаще приходилось пить и работать одновременно. Всё как у Гоголя в «Портрете»: его герой пробирался по рынку всё дальше и дальше, сначала ему попадаются старухи, которые всё время молятся, потом пошли старухи, которые постоянно пьянствуют, и вот он добирается до старух, которые молятся и пьянствуют одновременно. Именно на этой последней стадии в Стасиковой лаборатории что-то пошло наперекосяк и отлаженная процедура «десиалирования» начала давать сбой: вместо целевого продукта, Кардиопротектора, стали получаться пустышки или оказывалось, что реакция не прошла, то есть исходный эритропоэтин остался неизменным, что было много хуже и опаснее.

Поясню ещё раз на простом примере: обычно вечером в духовке вы готовили курицу, иногда две курицы, всё получалось вкусно, гости были довольны, говорили спасибо, обязательно придём снова. Но вот гости зачастили, спиртное приносят и денежку подбрасывают, торопят, просят поскорее и побольше. Тогда вы начинаете запихивать в небольшую духовку кур одну за другой, поднимать жарочную температуру, а вокруг все торопят: ну сколько можно возиться, мы выпили и ждём, наверно уже готово, горячее сырым не бывает, давай скорее доставай. Что мы имеем в итоге? Часть кур сгорели (пустышки), часть приготовились как надо (Кардиопротектор), но часть кур остались сырыми (исходный эритропоэтин). Про контроль качества никто не думал, и всё, что получалось, разливали в одинаковые виалки, запечатывали и продавали спортсменам.

Получалась русская рулетка, где два исхода из трех — Кардиопротектор и пустышка — оставляли спортсменов живыми, то есть позволяли проходить допинговый контроль, но одна из трёх виалок оказывалась с эритропоэтином — пулей, которая валила наповал. Так и случилось с российскими биатлонистами, 11 или 12 рулеточниками, когда в декабре 2008 года они сидели в Швеции, в Эстерсунде, где у них взяли пробы. Совершенно ожидаемо трое из них попались на стандартном эритропоэтине, в терминах вышеприведённого примера с духовкой — съели сырую курицу. В лаборатории Лозанны положительные пробы нашли у олимпийской чемпионки Альбины Ахатовой, чемпионки мира Екатерины Юрьевой и Дмитрия Ярошенко. Остальные тогда спаслись, включая злополучную принцессу биатлона Светлану Слепцову, из-за которой в 2013 году ФГУП «Антидопинговый центр» чуть не лишился аккредитации.

Биатлонисты запросили пакеты лабораторной документации. Олигарх и политик Михаил Прохоров, в то время президент Союза биатлонистов России, обещал результаты анализов опровергнуть — и даже подал апелляцию в арбитражный суд, в CAS. Однако вдогонку к анализу мочи пришли показатели анализа крови нашей биатлонной сборной, а там ретикулоциты были такими высокими, что даже Прохоров понял, что ему лучше сидеть тихо, это не баскетбол и не Куршевель. Более того, он за свой счёт возместил IBU — Международному союзу биатлонистов — призовые суммы, полученные российскими биатлонистами в ходе соревновательного сезона, когда они продолжали выступать и выигрывать эстафеты, ещё не зная, что результаты их анализов окажутся положительными. В сборной эритропоэтин кололи практически не стесняясь: у Юрьевой ретикулоциты оказались выше четырех процентов, у других превосходили три процента, так что в арбитражном суде Дурманов и прохоровские эксперты проиграли и биатлонисты получили по два года дисквалификации.

Остальные чудом спаслись.

Министр Виталий Мутко очень разозлился на Стасика Дмитриева, но Станислав Леонидович тактично послал его подальше, указав, что лично он подготовил 18 олимпийских чемпионов в зимних видах спорта, за что вы и ваши предшественники вешали себе ордена и выписывали премии. Отметим, что «18 чемпионов» не означало, что благодаря Стасику сборная России выиграла 18 золотых медалей. Победа в эстафете — это одна золотая медаль, но олимпийскими чемпионками становятся сразу четыре участницы.

Оба — Станислав Дмитриев в зимних видах спорта и Сергей Португалов в летних — были фигурами невероятного масштаба и отваги. Хотя непонятно, как тут сравнивать, многое навсегда останется неизвестным, но мне кажется, что уровень и опыт у них были повыше, чем у Микеле Феррари и Эуфеманио Фуентеса, известных европейских допинговых светил и советчиков. Я знал и Дмитриева, и Португалова, они друг друга не любили, но их объединяла смелость и даже какая-то бесшабашность, отсутствие страха и готовность идти на риск. Работая с выдающимися спортсменами, неся ответственность за их успех, карьеру и даже судьбу, они не боялись подойти очень близко к краю бездны, иногда переступить черту, откуда обратно можно уже и не вернуться — если проба окажется положительной, то это всё: ужас и беда, скандал и дисквал. Я так не могу, если бы я оказался на месте одного из них, то потерял бы покой и сон, постоянно бы нервничал и изводил себя.

Стасика Дмитриева на время отогнали от биатлона, но как без него обойтись! Без его фармакологии лыжи в горку не скользят и винтовка в руках дрожит, колотится сердце и пот разъедает глаза. Параллельно Стасик продолжал работать с лыжниками, и вот летом, в августе, было объявлено, что звёзды российского спорта, олимпийские чемпионы Евгений Дементьев и Юлия Чепалова, попались на эритропоэтине. Отец Чепаловой, он же тренер и фармаколог, попробовал возмутиться, но ему припомнили, как в его группе в 2007 году на чемпионате мира в Японии кололи эритропоэтин, да-да, прямо шприцем и в самой Японии! И как он перед всеми нами врал и изворачивался на комиссии в Лужниках. Тогда попался его клиент Сергей Ширяев, а остальных едва успели спрятать или разогнать! История была очень мутная и мрачная, однако Федерация лыжных гонок России решилась на расследование. Оказалось, что за неделю до чемпионата мира Ширяев был чистым, в Корее на этапе Кубка мира у него брали и проверяли пробу. Из Кореи Ширяев прилетел в Японию, в расположение российской сборной, прямо в руки к своему тренеру Чепалову, — и немедленно по прибытии получил свежую инъекцию эритропоэтина. У него взяли пробу, проба положительная. Мне показывали распечатку — классическая электрофореграмма изоформ ЭПО, то есть свежая инъекция, сутки ещё не прошли, всё чётко и убедительно. После такого вывода продолжать расследование не стали, да и так было ясно, что все допинговые проблемы сидят внутри сборных команд, а не прилетают откуда-то извне.

9.7 Строительство новых лабораторных зданий в Москве и Сочи

Доктор Патрик Шамаш, медицинский и научный директор МОК, начал серьёзную работу по подготовке к Олимпийским играм в Сочи, вникал во все дела и разделял наши проблемы. Я встретил его 28 января 2009 года, привёз в гостиницу, мы обсудили планы на завтра — и 29 января нас принял Виталий Леонтьевич Мутко в своем кабинете в Российском футбольном союзе на Таганке. Патрик Шамаш распушил и продул усы, затем замечательно изложил основные задачи и направления работы, особенно строительство новых зданий для лабораторий допингового контроля в Москве и Сочи.

Никто не возражал. А я записывал.

На следующий день было совещание в Минспорттуризме. Его вёл заместитель министра Геннадий Петрович Алёшин, отвечавший за подготовку к Ванкуверу и Сочи. Для закрепления материала мы с Патриком повторили главное, что было вчера решено у Мутко: надо строить два лабораторных здания! А я записывал и записывал, чтобы составить протокол: заслушали, выступили, обсудили — и постановили, а внизу подписи участников. Протокол готов! А в верхнем углу будет стоять большими буквами: «УТВЕРЖДАЮ» — и подпись министра и печать.

В итоге, дополнительно заручившись поддержкой доктора Оливье Рабина и Дэвида Хомана из ВАДА, мы с Патриком сумели доказать необходимость срочного строительства в Москве нового здания для ФГУП «Антидопинговый центр», дальше оставаться в старом здании ВНИИФК было невозможно. И само собой, будем строить здание лаборатории в Сочи, работа над проектом была в разгаре.

Вдруг буквально через месяц мне позвонил Юрий Викторович Мелешков, советник министра:

— Михалыч, ты там это, бросай всё и срочно давай неси мне проект здания Антидопингового центра в Москве, сегодня до конца дня мы должны представить техническое задание и приблизительную стоимость проекта.

— А где мне это всё взять?! — я подпрыгнул до потолка!

— Давай, давай, не тяни, а то будет поздно, — пробурчал Мелешков и повесил трубку.

В голове моей завертелись разные встречи, разговоры, совещания — и я вспомнил подходящий проект строительства и оснащения отдельно стоящего здания химической лаборатории по программе конверсии! Была такая американо-российская программа по уничтожению химического оружия лет пятнадцать назад. Лабораторное здание было построено в Саратовской области. Я обзвонил друзей и получил таблицы, расчёт стоимости и затрат и даже поэтажные схемы. Немного подработал ручкой, расходы и затраты увеличил в два раза — и отправил Мелешкову! Успели!

Это был большой успех, и 27 июля 2009 года вышло постановление правительства Российской Федерации № 613. Там в 174-м пункте Минспорттуризм России был назначен ответственным исполнителем за мероприятие «Имущественный комплекс федерального государственного унитарного предприятия „Антидопинговый центр“ (на базе федерального государственного учреждения „Всероссийский научно-исследовательский институт физической культуры и спорта“, г. Москва) (проектные и изыскательские работы, реконструкция, оснащение)». Поясню живым языком: здание ВНИИФК находится в исторической парковой зоне Москвы, где новое строительство запрещено, возможна только реконструкция имеющегося здания. Поэтому стоящий рядом сарай был объявлен пристройкой и немедленно снесён, а на его месте быстро вырыли приличный котлован под строительство нового здания. По завершении строительства новое здание было элегантно соединено со старым зданием ВНИИФК висячим коридором на уровне четвёртого этажа, что формально сохраняло его статус пристройки, претерпевшей «реконструкцию», указанную в 613-м постановлении правительства РФ.

Примечательно, что новое здание Антидопингового центра в Москве оказалось единственным олимпийским объектом, находившимся вне Краснодарского края и включённым в «Программу строительства олимпийских объектов и развития города Сочи как горноклиматического курорта», утверждённую постановлением правительства Российской Федерации от 29 декабря 2007 года № 991. Министр Виталий Мутко был недоволен «реконструкцией» и некоторое время ворчал, что «мы с ней ещё намучаемся». Ответственность за строительство была возложена на Минспорттуризма России, поскольку госкорпорация «Олимпстрой» увернулась от московского проекта, сославшись на то, что все ресурсы брошены на бесчисленные объекты в Краснодарском крае. Вообще, строители — хитрый народ; тогда я ещё не знал, сколько мне с ними придется работать, причём на постоянной основе и буквально на разрыв: здание Антидопингового центра в Москве должно было быть введено в эксплуатацию к концу 2012 года, здание олимпийской лаборатории в Сочи должно быть введено в начале 2013 года. Оба здания были похожи, четыре этажа, площадь помещений 5000 квадратных метров, из расчёта по 60–70 сотрудников и там и там.

9.8 Снова Чёгин. — Чемпионат мира по лёгкой атлетике в Берлине

А лето было в разгаре, проходили соревнования, ощущалась какая-то свежесть, как всегда бывало в послеолимпийский год. Количество анализируемых проб росло, лёгкая атлетика была в центре внимания, близился чемпионат мира IAAF в Берлине. Кёльнская лаборатория к нему готовилась. После прошлогодних скандалов с дисквалификацией пяти ходоков, пяти бегуний и двух метательниц, сборники стали осторожнее и дисциплинированнее. Один только Чёгин был неисправим, хотя его беспредел тоже не исключал дисциплины: все пробы ходоков были деградированными, в солнечной Мордовии это сделать несложно — достаточно просто поставить пробы на подоконник на солнцепёк на пару часов. Очнувшись после Пекина, доктор Габриель Долле озаботился отсутствием у нас положительных проб на эритропоэтин и запросил у меня список проб, отобранных у ходоков, затем узнал имена спортсменов у РУСАДА и IDTM. Чистота саранских проб и отсутствие положительных результатов всегда подозрительны, и Долле написал мне в письме, чтобы я сохранил, а лучше немедленно переслал в Лозанну пробы Валерия Борчина. И попросил прислать распечатки анализов проб Борчина, показать исходную картинку с распределением изоформ эритропоэтина. Но что я мог ему показать — пробы Борчина были деградированы, то есть просто убиты, две из трёх были разложившиеся и пустые, и только третья проба, её номер я буду помнить всю жизнь — 2424427 — сохраняла слабенькие изоформы, это были малоразличимые мазки, или чёрточки, на грязном фоне продуктов биодеградации.

Чёгинский беспредел меня основательно достал, и я доложил о моих проблемах министру Мутко; он рассердился и призвал меня и Балахничёва. Собрались. Валентин Васильевич Балахничёв сидел с важным видом, он заметно забронзовел, особенно после того, как в апреле в связи с 60-летием его лично поздравил президент России — правда, тогда это был Медведев. Балахничёва раздражала тема нашего разговора, и он стал мне строго выговаривать, как учитель двоечнику, что Валерий Борчин — это гордость нашей лёгкой атлетики, чемпион Олимпийских игр, мы все должны им восхищаться, беречь его и уважать, он ученик Виктора Чёгина, знаменитого на весь мир тренера и новатора. Чёгин создал в Саранске суперсовременный центр, разработал уникальную методику подготовки, был признан лучшим тренером страны — и лично «с Путиным стоит на фотографиях, под знаменем и гимном нашей страны». Я возразил и пояснил, что любимый вами всеми Чёгин — это самый что ни на есть проходимец (однокоренное слово с его ходьбой) и что из-за чёгинских фокусов с пробами ходоков, убитыми на солнцепёке, у нас не получается анализ на эритропоэтин, сплошная деградация и грязь. А сейчас, накануне чемпионата мира в Берлине, доктор Долле прислал мне запрос, требует показать распечатки, какие были изоформы у вашего любимого Борчина. А как я могу такое показать, там всё разложилось и ничего не видно? Что мне отвечать, как с ним себя вести, ведь Долле ещё не до конца перебесился после моего героического уничтожения прошлогодних проб российской сборной с чемпионата России в Казани. Если бы казанские пробы попали в лапы Долле, как он требовал, то ваша лёгкая атлетика прекратила бы своё существования в России.

И моя допинговая лаборатория тоже.

Министр Мутко сидел хмурый, молча переводил глаза то на Балаха, то на меня. Видно было, что ему это не понравилось, он злился и не знал, что решить. Я сказал, что картинку я пошлю такую, какая есть, я не могу рисковать аккредитацией Антидопингового центра и грубо врать, и без того мои отношения с IAAF напряжены до предела. Если Долле хочет получить пробу с мочой для повторного анализа, то пусть сам её забирает и везёт в Лозанну. Я не в состоянии отправлять пробы мочи за границу, российское законодательство очень жёсткое, причём ВАДА давно требует его изменить, сделать границу прозрачной для перемещения проб допингового контроля. Но это не моя вина! Тогда мы ничего не решили, но мне дали понять, что Борчин намного ценнее всего Антидопингового центра и что Чёгина трогать нельзя, это живая легенда российской лёгкой атлетики.

Чемпионат мира IAAF в Берлине оказался самым позорным в истории российской лёгкой атлетики. Из четырёх завоёванных золотых медалей три были ворованные, чёгинские, его ходоки выиграли все дистанции — но спустя годы все победы были аннулированы из-за непрекращающихся нарушений в биологическом паспорте. «Уникальный» Виктор Чёгин что хотел, то и творил: у Валерия Борчина индекс стимуляции был 137, ретикулоциты провалились до 0.16 процента при гемоглобине 160 г/л и гематокрите 50 процентов; у Ольги Каниськиной индекс стимуляции и показатели крови были соответственно 127, 0.15, 150 и 47. И ещё Чёгин поставил рекорд берлинского чемпионата мира — у его ЭПО-марафонца Михаила Лемаева индекс стимуляции был 151.5, гемоглобин 174, гематокрит 55, ретикулоциты 0.14 процента.

Это беспредел в квадрате.

Единственная золотая медаль осталась у Ярослава Рыбакова, он выиграл прыжки в высоту. На моей памяти это единственный легкоатлет, которого нельзя было обвинить в допинге, и если честно, то его золотая медаль — единственная чистая за всю историю российской лёгкой атлетики. Правда, через несколько лет у России появилась вторая золотая медаль, с грязнотцой. После дисквалификации Марты Домингес, испанской бегуньи, победившей в Берлине, её золотая медаль в стипльчезе была передана Юлии Зариповой. Так что официально у России остались две золотые медали берлинского чемпионата и десятое место в итоговом национальном зачёте. Зарипова в свой черёд была дисквалифицирована и лишена золота Олимпийских игр в Лондоне 2012 года и чемпионата мира IAAF в Дэгу в 2011 году. Однако нарушения в её биологическом паспорте не захватили 2009 год, и берлинскую золотую медаль она получила взамен двух потерянных. IAAF, конечно, сделала ошибку, передав медаль Зариповой, в графе для имени чемпиона мира 2009 года в стипльчезе должен стоять прочерк.

После берлинского чемпионата мира доктор Долле настроился на новый виток борьбы с допингом и повелел мне не выбрасывать пробы ведущих российских легкоатлетов, включая пробу Борчина, кодовый номер 2424427. Пробы отбирались IAAF по отдельной программе, отбор проб проводило не РУСАДА, а шведская фирма IDTM. Именно они являлись собственниками проб, а не лаборатория, где пробы хранились замороженными.

Время от времени я рапортовал Долле, сколько у нас накопилось и хранится проб; мы дошли до 57 проб к февралю 2010 года. Тем временем доктор Долле постоянно искал пути для легальной и документированной отправки проб в Лозанну на повторный анализ — я давно и наотрез отказался это делать, не надо ко мне с этим приставать, хватит того, что я ваши пробы храню за бесплатно, так что сами оформляйте документы и увозите куда хотите. Вдруг в феврале 2010 года доктор Долле написал мне, что, мол, большое спасибо, эти 57 проб плюс пробу Борчина можно уничтожить.

С чего бы это? Я тогда не знал, что заработала коррупционная программа, охватившая некоторых сотрудников IAAF, включая доктора Габриеля Долле. Мне давно было ясно, что международные федерации нельзя близко подпускать к допинговому контролю, там царят коррупция и конфликт интересов. МОК и ВАДА говорливы, но слабы и осторожны, не знают, что делать, боятся расследований и не имеют опыта; национальные антидопинговые агентства либо коррумпированы на патриотических и национальных основах, либо работают механически и неэффективно. Так что мы имеем то, что имеем, имитацию борьбы с допингом и саботаж, тут нет ничего удивительного, если наблюдать за положением дел изнутри.

9.9 Загрязнения и подделки на рынке анаболиков. — Положительные пробы на ЭПО

Главнейшим, без преувеличения историческим событием в 2009 году стало изменение рынка анаболических стероидов. Фармацевтические предприятия Китая выпускали тонны высококачественных анаболических стероидов, пока не вмешался Международный олимпийский комитет. В 2008 году, накануне Олимпийских игр в Пекине, президент МОК Жак Рогге призвал правительство и Олимпийский комитет Китая изменить ситуацию, прекратить бесконтрольное производство, экспорт и распространение анаболиков по всему миру. Это была прямая угроза и призыв к безотлагательному исполнению, иначе весь Китай мог быть признан не соответствующим Кодексу ВАДА и идеалам МОК — и лишиться права проводить Олимпийские игры. Производство анаболических стероидов ушло в тень и в подполье, некоторое время по инерции поставлялись качественные анаболики, однако ситуация стала меняться, точнее, ухудшаться. Начались странности, причем такие, на которых могли подорваться многие страны и виды спорта.

Не сосчитать, сколько раз мы проверяли и перепроверяли белые пакетики, в каждом из которых было по 100 таблеток, а в каждой таблетке — 10 мг оксандролона. И хотя на самом деле там было не больше 8–8.5 мг, но главное, что тот оксандролон был чистым, без примесей. И вот те же самые пакетики, та же блестящая эмблема, китайский дракончик, та же надпись заглавными буквами «OXANDROLONE» на оранжевом фоне, но в таблетках — смесь оксандролона и станозолола! Оралтуринабол из пакетиков тоже оказался загрязнённым метандростенолоном, примеси были на уровне 1–2 процентов. Уверенность в качестве анаболических стероидов исчезла навсегда, и с той поры встали в полный рост две неизбывные проблемы: несоответствие содержимого надписи на этикетке и наличие примесей, причём непредсказуемых и бессистемных. Доходило до смешного — по Москве ходили баночки с надписью на этикетке «Оксандролон», однако там был Оралтуринабол — и наоборот. Говорили, что перепутали этикетки после фасовки таблеток. Забавно, что Сергей Португалов сперва мне не верил и удивлялся, а потом не знал, что с этими баночками делать, он ими затарился на целый год вперёд.

Однако я всех оповестил, что с новыми поступлениями работать опасно, лучше их даже в руки не брать, так что в цене оказались анаболики, выпущенные в 2003–2007 годах, они стали пользоваться повышенным спросом, хотя срок их хранения давно истёк. Но срок хранения особого значения не имеет, синтетические анаболики, в отличие от природного и капризного тестостерона, — невероятно стойкие соединения, с ними ничего не происходит десять или даже двадцать лет при хранении в сухом прохладном месте, в темноте. Однажды, очень давно, в начале 1990-х, Виталий Семёнов копался в своих холодильниках — он вечно что-то прятал в разных местах, забывал, в каких, находил, перепрятывал, потом снова забывал. И вот как-то раз он отыскал старые банки с мочой, оставшиеся со времен Олимпийских игр в Москве, то есть прошло уже больше десяти лет. Крышки давно заржавели, моча стала тёмно-коричневая, как морилка для дуба, и сверху плавал кружок сероватой плесени. Обычный вид очень старой мочи.

Держа банку двумя пальцами сверху, Виталий осторожно повертел её перед глазами и сказал, что это моча олимпийского чемпиона 1980 года, с армянской фамилией, их тогда было столько, что всех и не упомнишь, — и попросил меня посмотреть, был ли у него станозолол. В то далёкое время станозолол не определялся — и армянам верили на слово. Эксперименты я люблю, пробу сразу проанализировал — все метаболиты станозолола и метандростенолона были на месте, торчали чётко и прекрасно, ничего за десять лет с ними не сделалось.

Ещё в марте мы впервые официально дали положительные пробы на эритропоэтин, сначала в лёгкой атлетике, затем в триатлоне, нельзя же полтора года официально делать пробы на ЭПО и ничего не находить. На самом деле положительные пробы на ЭПО у нас были, но так получалось, что одних трогать нельзя, другие идут на экспериментальной программе, а остальные чьи-то хорошие друзья или родственники. Бог с ними со всеми, пусть живут, главное, что у нас был замечательный прогресс в определении новых видов ЭПО, мы собрали и проанализировали штук двадцать разных препаратов, включая поддельные и модифицированные.

Картина в зимних видах спорта прояснилась.

По сей день я не знаю, кто разработал реакции модифицирования эритропоэтина, например десиалирование, позволявшие получать Кардиопротектор и особенно Ретикулопоэтин, не определявшиеся по вадовской методике. Ведь для того, чтобы подобрать условия проведения реакции, необходимо было контролировать распределение изоформ в конечном продукте с применением методики, имевшейся только в лабораториях допингового контроля. Французский метод определения изоформ ЭПО с применением гель-электрофореза с двойной фокусировкой и двойным блоттингом был невероятно сложный. С большим трудом этим методом овладели лишь несколько лабораторий, но одна из них — с очевидной целью научиться обходить новую методику и защитить своих спортсменов — стала заниматься такими «исследованиями». И я догадываюсь, какая именно. И сразу второй вопрос: кто передал российским химикам, группе Петушкова или Кошечкина, сведения об условиях проведения реакции? И в обмен на что? Как они договорились? Там не было денежных расчётов, это примитив, там была общность чьих-то интересов…

9.10 Новые методики и совместные исследования с Кёльном

В 2009 году ЮСАДА проводила ежегодный симпозиум в Ванкувере, в Канаде; тема презентаций и обсуждений была очень интересной: «Определение искусственного увеличения переноса кислорода». Я доложил наши результаты по исследованию образцов эритропоэтина, имевших хождение на территории России, это была важная информация накануне зимних Игр в Ванкувере. В мае 2010 года были изменены критерии идентификации ЭПО, в силу вступил новый Технический документ ВАДА, и утомивший всех Кардиопротектор перестал быть неопределяемым, однако Ретикулопоэтин оставался неуловимым до 2014 года. Результаты наших исследований так и не были опубликованы, я не решился на это: все обсуждаемые проблемы и материалы исследования имели российское происхождение.

На симпозиуме в Ванкувере обсудили окончательную версию Технического документа по сбору и анализу крови по программе «Биологический паспорт спортсмена». Девять лабораторий, из которых только шесть были вадовскими, с будущего года получили право проводить анализы крови. Нас в списке не было, да и быть не могло — мы даже прибора своего не имели! Терпеть не могу отставания, поэтому, вернувшись в Москву, срочно согласовал в министерстве покупку анализатора крови Sysmex XT-2000i за счёт ФГУП «Антидопинговый центр», то есть за наши кровные лабораторные деньги. Но с будущего года пойдут серийные анализы крови, за них нам будут платить, и покупка Sysmex постепенно окупится. Оставалась проблема со стандартами крови для калибровки анализатора, их рассылку строго контролировало ВАДА, и в списке получателей нас не было. Но большое спасибо лозаннской лаборатории — они с нами делились калибровочными образцами. Правда, мне приходилось специально летать за ними в Швейцарию и привозить буквально в кармане. Переслать образцы крови через российскую границу, то есть получить разрешение на ввоз и успеть растаможить, пока кровь окончательно не испортилась, — это было из области фантастики, проще и дешевле было самому слетать в Лозанну.

Сюрпризом года стало получение гранта ВАДА — нам выдали 200 тысяч долларов на двухлетнее исследование допинговых соединений с применением орбитальной масс-спектрометрии. Результаты наших пилотных разработок мы опубликовали в журнале масс-спектрометрии, и сразу все лаборатории стали мечтать об орбитальной ионной ловушке. Наши разработки стали основой для новых методик, внедрённых в 2012 году в олимпийской лаборатории. Там стояли орбитальные ловушки новой серии Exactive, компактные и настольные.

Тем временем мы совместно с Кёльном исследовали новые препараты, изучали метаболизм САРМов — селективных модуляторов андрогенных рецепторов, два из них — андарин и остарин — уже были на подходе. Ещё появились совершенно новые соединения, например GW 1516, мы его называли гэвешкой, — дельта-агонист пролиферации пероксисом (читать лекцию про эти агонисты здесь не к месту). Кёльнские коллеги обладали большим опытом и потенциалом для встречного синтеза новых метаболитов, имели доступ к новым приборам — многие фирмы, производители оборудования, считали за честь поставить свои приборы на апробацию в Кёльн.

Самостоятельно и тайком от всех мы начали последовательно искать долгоживущие метаболиты анаболических стероидов, прежде всего Оралтуринабола и оксандролона. Для этого у нас в избытке была моча спортсменов, длительное время сидевших на турике и оксане, однако для чистоты эксперимента мы сами на себе провели продолжительные курсы приёма анаболиков. Если долгоживущие метаболиты есть у метандростенолона, то они обязательно должны быть у других анаболических стероидов! Тимофей Соболевский, великий специалист в допинговом контроле, поначалу не разделял моего энтузиазма и напора, ему не хотелось возиться со старыми анаболиками. Его больше интересовали новые «спайсы», синтетические аналоги марихуаны, называющиеся каннабимиметики, однако постепенно он втянулся в анаболические исследования — и процесс пошёл. Я тогда уже прекрасно понимал, но ни с кем, кроме Тимофея, это не обсуждал, что мы начали рыть могилу для наших олимпийцев, участников Олимпийских игр в Пекине в 2008 году. Если в то время элитные стероиды, прежде всего турик и оксана, определялись в течение максимум 10 дней после приема, то долгоживущий метаболит со сроком выведения 50 дней мог проредить российские сборные по тяжёлой и лёгкой атлетике самым жестоким образом.

Откровенно говоря, мне было их немного жалко, по отдельности они были просто замечательными людьми, даже моими друзьями, но ужасная атмосфера сборных команд и маниакальная зацикленность на анаболических стероидах были невыносимы. Они готовы были сидеть на таблетках и тестостероне до самого последнего дня — в полной уверенности, что их защитят, прикроют и спасут. Для меня это было бесконечной нервотрёпкой, я знал, что рано или поздно обязательно случится катастрофа. Я читал лекции, в меру сил пытался объяснить народу ситуацию, но это было непросто — ведь не буду же я с трибуны прямым текстом вещать, что давно пора прекратить неконтролируемый приём анаболиков. Меня слушали с понимающей ухмылкой, кивали головами, как будто даже соглашались, но перестраиваться или вносить даже малейшие изменения в сложившуюся практику никто не собирался, все были уверены, что так будет продолжаться чуть ли не вечно и на их век вполне хватит.

9.11 Казань, Осака, Мюнхен. — Зимние Олимпийские игры 2010 года в Ванкувере

Казань оформилась как вторая спортивная столица России! Москва, конечно, была первой, а Сочи оставались ещё только в проекте. Осенью 2009 года, 22–25 октября, в Казани проводили международный форум «Россия — спортивная держава». Заранее, ещё в Москве, я встретил доктора Патрика Шамаша, и мы с ним полетели в Казань. Организация форума была замечательной, приехало невероятное количество спортивных деятелей из-за рубежа, круглые столы и совещания шли бесконечной чередой. Усатого и лохматого Патрика все узнавали и сразу к нему приставали, подарили свитер хоккейной команды «Ак Барс» и клюшку. Оказывается, доктор Шамаш в детстве играл в хоккей и стоял на воротах, как Владислав Третьяк. К Третьяку его я подвёл, они поговорили. Потом Патрик весь день таскался со свитером в сумке, но от клюшки как-то избавился, неловко ходить в костюме с галстуком — и с клюшкой в руке. Я постоянно был при нём, иногда переводил, особенно если встревали корреспонденты; тут надо было безжалостно следить, чтобы каждая произнесённая Патриком фраза переводилась без домыслов и искажений, чтобы каждое слово было на своём месте; я требовал ничего не менять и не выдумывать.

Наконец доктор Шамаш провёл личную встречу с президентом Дмитрием Медведевым. Перед этой встречей мне пришлось подготовить кому-то наверх справку «для информации»: какие вопросы Патрик может затронуть во время встречи и что на них следовало бы ответить. После разговора с Медведевым доктор Шамаш сбросил напряжение, забил на все мероприятия — и нас двоих повезли в очень красивый загородный монастырь на экскурсию. Какая осень, какие краски! Патрик прямо проникся…

И тут же наступил мой день рождения, 24 октября! Мы сидели в баре и пили одну бутылку виски Chivas за другой; люди приходили, напивались и уходили. В четвёртом часу утра мы тоже стали расходиться. Оказалось, что за нас кто-то расплатился, кто — не знаю! Это точно был не я, мне не давали платить, помнили после всего выпитого, что в Казани я гость и именинник.

В конце года у меня было два необязательных, но забавных путешествия. В ноябре с Алексеем Мельниковым и Сергеем Португаловым мы летали в Японию, в Осаку, где проводилась марафонская эстафета экиден. Популярность экиденов в Японии была невероятная, приезжали сборные разных стран. Мы, российская делегация, привезли две команды, мужскую и женскую. Осень в Японии тоже очень красивая, кормили нас вкусно, баня и сауна — круглосуточно. И мы пили и ели всё подряд, ночами обсуждали проблемы качества анаболических стероидов и грядущие угрозы из-за введения биологического паспорта спортсмена. Кто бы тогда мог подумать, что через пять лет мы станем героями документального фильма Хайо Зеппельта о поголовном применении допинга в России, о вымогательстве денег у спортсменов и манипулировании результатами анализов. Кстати, героиня того фильма Лилия Шобухова тоже была с нами в Японии. Потом уже, через годы, через расстояния, меня спрашивали про неё на допросах в США: где, когда и сколько денег я от неё получил? Но я отвечал, что пару раз поздоровался с ней в Японии — и всё.

Другая поездка была в Мюнхен, на небольшой семинар по проблемам допингового контроля, организованный PWC GmbH — авторизованной немецкой фирмой по сбору проб, она как раз находилась в Мюнхене. Если шведская фирма IDTM специализировалась на летних видах спорта, то PWC — на зимних, особенно любила лыжный спорт. Основатель PWC доктор Хельмут Пабст пригласил меня как члена медицинской комиссии Международной федерации лыжного спорта (FIS) и радостно встретил в аэропорту; я тоже люблю встречать друзей и отвозить их в гостиницу. Семинар проходил целый день, я прочитал ванкуверскую лекцию по определению различных модификаций и подделок эритропоэтина, потом мы бродили ночью по расцвеченному морозному Мюнхену, пили тёплое вино и болтали. С нами был доктор Майкл Ашенден, австралийский специалист по анализу крови и один из разработчиков биологического паспорта, уникальный эксперт, который буквально на кончике пера рассчитал все допинговые орбиты и отклонения Ланса Армстронга — и подвёл базу под его обвинение. Для него это было делом всей жизни, и он его довёл до конца! Мы шли вместе и болтали, Майкл был в одном куцем пиджачке и шарфике; как он мог переносить такой мороз и даже не обращать на него внимания — осталось для меня загадкой. Вроде бы ничего особенного — всего пять градусов мороза, но минус пять в Вене или Мюнхене переносятся тяжелее, чем минус пятнадцать в Москве, а в Братске температура минус тридцать казалась мне жарой.

Перед Новым годом мы многократно всех оповестили, что с будущего года метилгексанамин (MHA), он же диметиламиламин (DMAA), он же «гераниевое масло» или просто герань, будет включён в Список запрещённых препаратов ВАДА на 2010 год. Это соединение синтезировали в 1947 году, и к герани оно не имело никакого отношения; просто в одной статье прошлого века на хроматограмме экстракта герани один пик ошибочно идентифицировали как метилгексанамин. Умеренный, но эффективный стимулятор, метилгексанамин получил широкое распространение и входил в состав различных смесей, рекомендованных для употребления перед тренировкой. Типичным примером был Jack3d производства USP Labs, небольшая белая банка с этикетками разного цвета в зависимости от дозировки метилгексанамина. Так что весь следующий год мы мучились, скрывая многочисленные положительные пробы на метилгексанамин в хоккее, лёгкой и тяжёлой атлетике; часто попадались молодые и перспективные спортсмены в других видах спорта — просто по незнанию, что спортивное питание содержит соединение, которое попало в список ВАДА. Если бы мы официально объявляли все положительные пробы на метилгексанамин, то был бы скандал такого же размаха и силы, какой случился с мельдонием в начале 2016 года.

Зимние Олимпийские игры 2010 года состоялись в Ванкувере. Как быстро летит время, уже в 2014 году следующие зимние Игры в Сочи будут моими. И как же я был тогда наивен, совершенно не представлял себе, сколько бед и несчастий ожидало меня впереди. С 2010 года ВАДА обязало все лаборатории рапортовать положительные и атипические результаты в Монреаль, в программу АДАМС. Всё, мы больше не будем отправлять результаты на конфиденциальные факсы в ВАДА, РУСАДА и международные федерации.

Отбор на Игры лыжники проводили накануне Нового года во время традиционных соревнований «Красногорская лыжня». Отобрали много проб, но лишь одна их них оказалась чётко положительной, подтвердился свежий эритропоэтин, а ещё больше десяти были до обидного пограничными: если бы у этих лыжников пробы отобрали на пару дней раньше, как только они приехали на соревнования, то результаты были бы положительными. Но РУСАДА ленилось отбирать пробы по приезде на соревнования, это непростая охота — искать и ловить лыжников по разным гостиницам, так что пробы отбирали только после старта. И лыжники, и РУСАДА меня так разозлили, что я рапортовал положительную пробу в АДАМС. Попалась Алёна Сидько, положительной была её первая проба, а вторая, отобранная на следующий день, когда она бежала другую дистанцию, была как раз пограничной, из того десятка с лишним проб, где эритропоэтин был хорошо виден, но по критериям идентификации уже не проходил на положительный результат. Во время контрольного анализа я всё показал Алёне и объяснил, она заплакала и ушла. Просто невозможно представить, сколько сотен очевидно положительных проб были отрапортованы как отрицательные за те десять с лишним лет, пока методику не довели до ума в конце 2013 года.

Сборная России выступила в Ванкувере плохо, всего три золотые медали, по одной в лыжах, биатлоне и фигурном катании, — и ужасное одиннадцатое место в командном зачёте. Однако меня больше всего беспокоило, чтобы никто из российских спортсменов не попался на допинговом контроле, и когда всё завершилось без проблем, можно было выдохнуть — моя работа была выполнена на отлично. Примечательно, что профессор Кристиан Айотт в своей подвальной олимпийской лаборатории под конькобежной ареной вообще не нашла ни одной положительной пробы! Зная её нацеленность на результат, эмоциональность и мнительность, я живо представлял себе, как она металась и переживала — и как доктор Патрик Шамаш занудствовал, постоянно ожидая положительную пробу. Но не было ни одной, не считая проб двойного слепого контроля, все они были обнаружены, то есть было показано, что лаборатория работала нормально. Правда, после Игр одну подозрительную пробу раскрутили по новым критериям идентификации — и подтвердили эритропоэтин у польской лыжницы.

Неудача сборной в Ванкувере вызвала в России бурю негодования и возмущения, особенно когда бюджетные затраты на российский спорт разделили на три — по количеству завоёванных золотых медалей. Полученная цифра всех взбесила, и на все учреждения и предприятия, подведомственные Минспорттуризма, спустили Счётную палату; у меня она сидела три месяца, затем её сменил Росфинмониторинг, у них была своя проверка, и последней зашла красноярская прокуратура, она проверяла всех и вся, включая Счётную палату и Росфинмониторинг. Леонид Тягачёв, хитрый царедворец и горнолыжнопроходимец, сообразил уйти в отставку с поста президента Олимпийского комитета России, ему на смену пришёл Александр Жуков, тоже царедворец, но рангом повыше; всю работу за Жукова выполняли Игорь Казиков, Николай Толстых, Марат Бариев и Владимир Сенглеев.

Виталий Мутко, министр и мой начальник, ни в какую отставку не собирался; мне понравилось, что он с усмешкой проигнорировал заполошных депутатов Государственной думы, требовавших перед ними отчитаться, видно было, что он ни во что их не ставит, даже презирает. Но общественность бурлила и вопила. Когда у входа в министерство со стороны улицы Казакова образовался пикет с требованием отставки министра, Мутко спокойно всех предупредил, что в здание лучше заходить с другого входа, со стороны Елизаветинского переулка. И в темпе провёл расширенное заседание коллеги министерства по подготовке к Олимпийским играм 2012 года в Лондоне, улыбнувшись и объявив: «Начинаем с центра поля!» Только вперёд, тут я согласен. И мне увеличили финансирование, закупили новые приборы и утвердили сотрудничество с кёльнской лабораторией.

Однако без номенклатурных жертв обойтись было нельзя, в Минспорттуризма России кого-то надо было обязательно пустить под нож — и Геннадий Петрович Алёшин, заместитель министра, был отправлен в отставку. Сам Мутко отбился, сказав, что за полтора года, пока он работал министром, ничего изменить было нельзя, однако к Играм в Сочи мы будем готовиться по-другому. На место Алёшина пришёл Юрий Дмитриевич Нагорных, перспективный руководитель с большим опытом работы в московском спорте. На него возложили ответственность за зимние виды спорта, за ту самую подготовку сборных команд «по-другому»; она принесла огромный успех на зимних Олимпийских играх 2014 года в Сочи и завершилась невероятным скандалом. Подготовка «по-другому» обернулась применением гормона роста, ЭПО, стероидов — и подменой проб во время Олимпийских игр в Сочи.

Удивляться тут нечему, работать иначе никто не умел.

9.12 «План Козака». — Тройной квадруполь

Первого апреля 2010 года мы получили давно ожидаемое поручение правительства Российской Федерации № ДК-П12-1996 — «План мероприятий по антидопинговому обеспечению в период подготовки и проведения XXII Олимпийских зимних игр и XI Паралимпийских зимних игр 2014 года в г. Сочи». Мы его называли «План Козака», под ним действительно стояла подпись вице-премьера Д. Н. Козака. В плане мероприятий были сформулированы цели и задачи, изложены по пунктам и распланированы по срокам на четыре последующих года; всех нас обязали представлять ежеквартальный отчёт о том, что сделано в срок или каковы причины отставания. Наконец стало возможным работать по плану и ссылаться на правительственный документ в случае возникновения проблем или просто непонимания. А то мне всё время казалось, будто я иду один по снежной целине, без лыжни и фонарей; ни спросить, ни посоветоваться — опыта подготовки к зимним Играм ни у кого не было, всё надо было обдумывать и решать самому. Мне очень помогал Юрий Викторович Мелешков, советник министра, он терпел моё занудство и переспрашивания, помогал и учил. Мелешков осуществлял постоянное взаимодействие и координацию работы нашего министерства с оргкомитетом «Сочи 2014», Минрегионом, госкорпорацией «Олимпстрой» и с деятелями из числа кКК — «королей Краснодарского края», местных боссов, чьи номера на привилегированных машинах имели буквы «к… КК» 23-го региона. Однако мы с Мелешковым и Александром Михайловичем Кравцовым, директором Центра спортивной подготовки, сделали одну серьёзную ошибку на совещании у министра Мутко — рекомендовали назначить Наталью Желанову начальником отдела антидопингового обеспечения Минспорттуризма России. Сколько проблем она нам принесла! А ведь многие предупреждали, что мы с ней намучаемся, и оказались правы, как в воду глядели.

В апреле в Минске проводился чемпионат Европы по тяжёлой атлетике; нам привезли 62 пробы на анализ. Так решила Европейская федерация (EWF) в феврале на заседании в Вероне, в Италии. Меня они туда пригласили прочитать лекцию, и мы подписали контракт на проведение анализов. Однако Международная федерация (IWF) и её президент Тамаш Аян были категорически против, они требовали отправить все пробы в Кёльн. Но по контракту пробы из Минска привезли нам, мы провели все анализы — и нашли всего один тестостерон, явно маловато. Но Тамаш Аян не мог угомониться и прислал своих невероятных красавиц, секретарей из Будапешта, за пробами — они их забрали и увезли в Кёльн.

Кёльнская лаборатория нас просто порвала — повторно проанализировав все пробы из Минска, она нашла восемь положительных проб, семь были с метандростенолоном, и один «спайс», каннабимиметик. Какой ужас, это же надо было так опозориться! Доктор Оливье Рабин был в шоке, Международная федерация тяжёлой атлетики тоже. Однако этому имелось законное объяснение, так что у меня был достаточный ресурс для защиты. И нас поддержала кёльнская лаборатория, тут отдельное спасибо доктору Хансу Гайеру. В соответствии с Техническим документом ВАДА о минимальном требуемом уровне определения, лаборатория допингового контроля должна определять метаболиты метандростенолона на уровне 2 (двух) нг/мл. Однако кёльнская лаборатория проводила анализ на тройных квадруполях, и во всех семи пробах был найден новый метаболит, «ночной сторож», в концентрациях 0.5 до 1.5 нг/мл, то есть ниже двух. И точно так же и остальные лаборатории, аккредитованные ВАДА, благополучно бы пропустили такие пробы, отрапортовав их как чистые, потому что Кёльн был далеко впереди остальных. В сотый раз стало понятно, что и мы, и остальные тридцать с лишним вадовских лабораторий с утра до ночи давали ложноотрицательные результаты, а спортсмены били себя в грудь и клялись, что они чисты.

Конечно, если бы мы делали пробы на тройном квадруполе, то несколько положительных проб нашли бы точно, пусть не все восемь, но штук пять наверняка. Но такой прибор у нас был всего один, причём совсем новый, мы его только что получили и установили. Тимофей Соболевский берёг его для научных исследований, поэтому серийные анализы продолжали делать на старых одинарных квадруполях, их у нас было четыре или пять, и чувствительность там была несравненно ниже, мы это знали. Однако дальше так работать нельзя, пробы лёгкой и тяжёлой атлетики, где применение стероидов является обычным делом, должны анализироваться на тройном квадруполе. И надо сказать большое спасибо минскому разгрому — с тех пор неуклонное сокращение отставания от кёльнской лаборатории стало для нас приоритетной задачей.

9.13 Переливание крови, кленбутерол и Контадор

В конце лета кёльнская лаборатория нанесла удар по велоспорту, попала точно в десятку! В пробе победителя супервелогонки «Тур де Франс» Альберто Контадора, великого испанского велогонщика, был обнаружен кленбутерол в очень маленькой концентрации — всего 50 пг/мл, в 40 раз меньше минимального требуемого уровня определения — 2 нг/мл, а 2 нанограмма — это 2000 пикограммов. Контрольное вскрытие пробы Б и анализ полностью подтвердили наличие кленбутерола, и этот факт никогда не оспаривался. Контадор утверждал, что кленбутерол попал к нему в организм из-за того, что мясо, говяжья вырезка, которую он ел два дня подряд, могла содержать кленбутерол. Действительно, в Мексике и Китае кленбутерол используется для выращивания скота на мясо, и далее этот факт не отрицался. Тут ничего особенно нового не было: спортсмены, побывавшие в Китае, имели в моче следовые концентрации кленбутерола, у латиноамериканских футболистов тоже находили кленбутерол, чуть ли не у всей команды, такие случаи не считали нарушением антидопинговых правил и никого не дисквалифицировали.

Но на территории Европы такого не было!

Королевская испанская федерация велоспорта приняла оправдания Контадора и разрешила ему продолжать тренировки и участвовать в соревнованиях. Действительно, Кодекс ВАДА разъясняет, что для дисквалификации надо доказать непростительную халатность спортсмена, из-за которой запрещённый препарат попал в его организм и был обнаружен при анализе. Решили, что никакого нарушения Контадор не совершил, поедание мяса никак не подпадает под определение «халатность» или «непредусмотрительность». Просто члены команды, чтобы подкормить измученного Контадора, купили у одного испанского мясника три килограмма вырезки по 32 евро за килограмм и привезли во Францию. Гонщик ел это мясо два дня, и у него дважды брали пробы мочи для допингового контроля: 20 июля после 16-го этапа, но уже вечером, и в день отдыха 21 июля. В первой пробе были фталаты, но не было кленбутерола, хотя он уже съел мясо, во второй пробе фталаты исчезли, но появился кленбутерол.

Тут что-то было не так и явно не сходилось.

Королевская федерация рассматривала только вероятность попадания кленбутерола при поедании мяса. Расследование показало, что брат испанского мясника, который продал мясо, тоже был мясник, и именно он был в центре скандала с кленбутеролом в мясе в 1996 году! Потом в Европейском союзе ввели уголовное наказание за такие проделки, и этого брата иногда проверяли, то есть не его, а его говядину, и в 2000 году он умер. В Испании анализ на кленбутерол проходила лишь одна туша из пяти тысяч, это 0.02 процента, поэтому можно считать, что анализа практически не было и надёжные данные по кленбутеролу отсутствуют. Но если один раз такой случай был, то он мог повториться. И Альберто Контадора оправдали. Однако ВАДА не согласилось с мясным происхождением кленбутерола — и подало апелляцию в арбитражный суд. Разбирательство тянулось полтора года, при этом Контадор весь 2011 год продолжал соревноваться! А когда в 2012 году Контадор всё же был дисквалифицирован, то его результаты за 2011 год задним числом были аннулированы.

Разберём историю по порядку. Кёльнская лаборатория получила грант ВАДА на создание методики определения метаболитов фталатов. Фталаты, являющиеся пластификаторами, присутствуют в полимерных трубках и плёнках, из которых сделаны системы для хранения и переливания крови, и оттуда фталаты попадают (экстрагируются) в кровь при её хранении. При подготовке к многодневной велогонке, задолго до старта, гонщик несколько раз тайно сливает свою кровь, она центрифугируется, полученная эритроцитарная масса, красные кровяные тельца, отделяется от плазмы, промывается и хранится в специальной полимерной упаковке — именно она и является источником фталатов. С плазмой крови таких церемоний нет, её можно хранить в стеклянных ёмкостях. Переливание крови спортсменам запрещено, однако прямыми методами анализа определить переливание своей, заранее заготовленной крови или плазмы, пока не удаётся. Фталаты являются маркерами, то есть косвенными указателями на переливание крови. Когда плазму или цельную кровь, нахватавшуюся фталатов, вливают обратно в вену, в организме человека образуются метаболиты фталатов, их можно определить в моче.

Пробы Контадора казались очень подозрительными, поскольку у него в начале гонки не было ни фталатов, ни кленбутерола. Они появились в середине «Тур де Франс», после дня отдыха, и это наводило на мысль, что накануне вечером и затем в день отдыха Контадору в два приёма перелили его кровь, отобранную в то время, когда в ней оставались следы кленбутерола. Вечером ему ввели эритроцитарную массу, разведенную физиологическим раствором или чем-то подобным, в результате чего в моче появились фталаты. А на следующий день, чтобы разбавить кровь и подкорректировать возросшие гемоглобин и гематокрит, ему ввели плазму, загрязнённую кленбутеролом. Тогда всё сходится!

Получалось двойное нарушение антидопинговых правил, бросавшее тень не только на победителя «Тур де Франс», но и на велоспорт в целом. Всё должен был решить CAS — арбитражный суд, но оказалось, что вынести обоснованное решение он не в состоянии, хотя доказательства складывались в стройную картину: гонка близится к концу, накапливается усталость, даже истощение, снижается гемоглобин. Как раз в день отдыха можно пропасть с радаров и, разведя свою заготовленную эритроцитарную массу, залить её обратно, при этом фталаты попадают в кровоток. Однако возрастание гематокрита может указывать на манипуляцию с кровью, потому надо подкорректировать гематологические параметры, разбавить кровь. Определив, сколько надо прокапать, заготовленную плазму вводят внутривенно. Известно, что внутривенное вливание 500 мл снижает гематокрит на 2 или 3 единицы.

Однако сторона защиты утверждала, что Контадор всё время был на глазах и что о таких ужасных вещах, как переливание крови, они не знают. Провести две внутривенные процедуры и при этом контролировать гематологические параметры за такое короткое время — практически невозможно, для этого у вас должна быть клиника на колёсах. Поэтому кленбутерол появился вследствие поедания мяса, иного объяснения нет! И меня поразило, что ВАДА приняло аргументацию защиты и отказалось от версии с переливанием крови!

ВАДА прямолинейно взялось за опровержение версии «кленбутерол в мясе» другим путём. Выяснили, что за весь 2008 год в Евросоюзе было проанализировано 300 тысяч проб мяса, из них на кленбутерол проверили 23 996 проб. Лишь одна (!) проба мяса — из Италии — оказалась положительной на кленбутерол. Но её нельзя считать статистической, это было целевое тестирование: в Италии следили за подозрительными скотоводами, и было заранее известно, что они могли применять кленбутерол. Поэтому в целом можно считать, что в Европе кленбутерол для выращивания скота не применяется. Более того, если взять концентрацию кленбутерола в пробе мочи Контадора и пересчитать на концентрацию кленбутерола в куске съеденного мяса, то получается один микрограмм на килограмм мяса, это очень большая доза, и всё выглядит совсем глупо. Во-первых, никто не будет забивать мясной скот в то время, когда идёт приём кленбутерола и набор мясной массы. А во-вторых, никто не будет так рисковать, поставляя на рынок мясо, в котором могут найти кленбутерол.

И мясную версию отвергли тоже.

Отказавшись от обеих версий: от переливания крови и от кленбутерола в мясе — ВАДА взялось за спортивное питание! Да-да, оно могло содержать кленбутерол! С 2008 по 2010 год в велоспорте было 18 положительных проб на кленбутерол, но никто из попавшихся гонцов не утверждал, что причиной его появления в моче было съеденное мясо. Далее, все знают, что кленбутерол в таблетках применять опасно, можно попасться на допинговом контроле. Остаётся только одно — загрязнённое питание. И других версий быть не может. Защитники Контадора утверждали, что все девять гонщиков из казахстанской «Астаны» (именно за эту команду выступал Контадор) применяли одно и то же проверенное спортивное питание и ни у кого не было проблем с кленбутеролом и допинговым контролем. Но ВАДА огрызнулось, отметив, что за последнее время 12 гонщиков из близкого окружения Контадора были дисквалифицированы за применение допинга. Стало понятно, что пришёл черёд Контадора — и ему дали двухлетнюю дисквалификацию.

Такого цирка в истории велоспорта ещё не было! Они потом сами так его и назвали — CIRC, Cycling Independent Reform Commission. Сюжетная линия при разбирательстве дела Контадора была выстроена с упором на то, чтобы показать: на «Тур де Франс» нет практики переливания крови в выходной день и велоспорт полностью находится под строгим допинговым контролем. Однако велоспорт погряз в допинге, это было показано в отчёте Независимой комиссии по реформам в велоспорте, её в 2013 году создал Брайан Куксон, когда стал новым президентом UCI — Международного союза велосипедистов. Куксон знал правду о допинге и о том, какое наследство он получает от предыдущего президента. И он отважился направить лучик света во тьму, чтобы и другие узнали правду, но только не от него, а от Независимой комиссии. Она деловито описала всю бестолковщину, околонаучное шарлатанство и откровенный саботаж — то, чем занимаются международные федерации под вывеской борьбы с допингом.

9.14 Международная спортивная конференция в Москве

Летом 2010 года, в разгар рекордной жары, когда дневная температура в Москве поднималась до 36–38 градусов, в Лужниках проходила международная спортивная конференция, посвященная 30-летию Олимпийских игр в Москве 1980 года. Проходила с размахом, с толпами участников, обедами и концертами под открытым небом. Ещё весной меня попросили дать свои предложения и пожелания по программе этого мероприятия; я спросил про ограничения по бюджету и по количеству участников, но мне ответили: сами пока не знаем, как всё будет проходить, так что пишите, что хотите. Я написал двухдневную программу конференции под громким названием «Защитить чистых спортсменов», к ней — преамбулу об актуальности и большом значении борьбы с допингом и приложил приличный список участников, моих старых друзей, а по совместительству директоров вадовских лабораторий. С них я срочно запросил названия докладов — дал по 20 минут каждому, 15 минут на выступление и ещё 5 минут на вопросы и ответы — и направил вдогонку к своей программе. Никогда не знаешь, что может случиться, но программа конференции была утверждена, всех директоров пригласили и всё им оплатили! Только перелёт был за свой счёт.

Роскошь мероприятия была невероятной, всех заселили в помпезный Radisson Royal Hotel, так стала называться бывшая гостиница «Украина», номер стоил 475 евро в сутки. Мои директора лабораторий в массе своей были ребята простые, да ещё лето в разгаре — и они приехали в футболках и джинсах, с одной сумочкой и пиджачком в чехольчике, чтобы надеть во время выступления на верхнюю половину тела, и буквально падали в обморок от роскоши гостиницы, номеров и завтраков. В аэропорту Шереметьево я встречал Тревиса Тайгерта, директора ЮСАДА, отвозил его в гостиницу — так он по сей день вспоминает ту поездку и особенно 50-метровый бассейн в фитнес-центре. Это в США пятизвездочные отели обходятся 50-футовыми бассейнами, этими смешными 15 метрами, три взмаха баттерфляем — и лбом в стенку.

Когда являешься организатором симпозиума или конференции, то всё, что докладывается и обсуждается, вся содержательная сторона, проходит мимо тебя. Ты же ищешь, где стоит автобус, на котором твои гости должны вернуться в гостиницу, за какими столами их будут кормить, а ещё вдруг кто-то пропал, встретил друга или решил осмотреть Троице-Сергиеву лавру. Из важных событий отмечу, что генеральным директором РУСАДА назначили профессора Рамила Усмановича Хабриева, сменившего Вячеслава Геннадиевича Синева. Через год Хабриев поймёт, что невозможно совмещать работу в РУСАДА с другими должностями и обязанностями, и назначит Никиту Камаева исполнительным директором агентства.

Именно в те жаркие дни мы с Марселем Сожи, директором лозаннской лаборатории, решили, что будем сотрудничать с прицелом на Олимпийские игры в Сочи в 2014 году. Вообще, Марсель стал мне как брат родной, помогал всегда и во всём. Для меня главным в нашей дружбе и сотрудничестве было уяснение своего положения и оценка постоянно меняющейся ситуации, не знаю, как по-другому объяснить, но именно благодаря ему я понимал своё положение и значимость в многомерном мире спорта, науки и борьбы с допингом. Он для меня был как бы внутренним стандартом, свидетельствующим о том, что я всё сделал правильно, а если что-то пошло не так, то не по моей вине. Мы оба любили Шарля Бодлера и красное вино, наши сыновья родились в 1984 году, и роман Джорджа Оруэлла «1984» был для нас книгой на всю жизнь.

Доктор Нил Робинсон, отвечавший в лозаннской лаборатории за анализ крови по программе биологического паспорта спортсмена, приехал в Москву позже, и с этого началось сотрудничество. Он проверил наши возможности и готовность к началу серьёзной работы и доложил в IAAF, что мы можем работать. Габриель Долле был этому рад и сразу стал тестировать кровь российских ходоков и бегуний, начиная с 800 метров. И я понял, что вот так незаметно начался обратный отсчёт времени, приближающий крах российской лёгкой атлетики.

9.15 Анализ крови. — Долгоживущие метаболиты анаболических стероидов

Доктор Оливье Рабин, научный директор ВАДА, был поначалу недоволен, что мы за его спиной договорились с Лозанной и IAAF о работе по программе биологического паспорта, хотя было очевидно, что ресурсов для проведения анализа крови на территории России нет, а вывоз крови связан с большими проблемами. Из девяти лабораторий, назначенных ВАДА в прошлом году, три были коммерческие, не имевшие отношения к допинговому контролю; все они оказались неуправляемые и неконтролируемые, и от их услуг отказались. Так что наш московский анализатор крови Sysmex XT-2000i как раз пригодился. А ещё на вадовцев успокаивающим образом подействовало «открытие российских границ» для вывоза проб допингового контроля, хотя на самом деле границу издевательски приоткрыли совсем чуть-чуть.

Было принято постановление правительства № 884 от 11 ноября 2010 года, регламентирующее порядок ввоза, вывоза и перевозки по территории Российской Федерации проб и оборудования в рамках проведения допингового контроля, подписанное В. В. Путиным, в то время возглавлявшим правительство Российской Федерации. Обвести вокруг пальца иностранные и международные организации всегда считалось в России особым шиком, поэтому по-прежнему никто не мог тайно проникнуть из-за рубежа и произвести внезапный внесоревновательный контроль. Внезапность — основа эффективности такого контроля, именно она была сознательно и полностью исключена. В постановлении было прописано, что если иностранный офицер допингового контроля собирается приехать в Россию и взять пробы, то он должен представить в РУСАДА все свои данные и планы работы, куда едет и кого собрался тестировать. По истечении некоторого времени, ему должны были выдать, цитирую по постановлению, «документ общероссийской антидопинговой организации, подтверждающий полномочия уполномоченного лица на взятие проб из организма спортсмена… Подтверждающий полномочия документ оформляется на бланке общероссийской антидопинговой организации». Без этого документа на бланке РУСАДА он не пересечёт границу со своими «берегкитами» и денситометрами, всё отберут на таможне.

Однако защита российских спортсменов от набегов иностранных сборщиков мочи дала страшную брешь изнутри, сначала одну, потом другую. Первую брешь пробил наш Sysmex, анализатор крови, стоявший в Антидопинговом центре. Доктор Габриель Долле знал, где и когда надо брать пробы, и никакого разрешения или согласования ему не требовалось. Кровь собирали по всей России по программе IAAF и привозили к нам, мы выдавали результаты и выставляли счёт за анализы. Беспредел, выявленный нами в 2007–2008 годах, когда Вячеслав Фетисов утвердил и финансировал наши пилотные исследования по программе биологического паспорта спортсмена, продолжался. Видя кошмарные показатели крови у наших легкоатлетов, эту непуганую поляну спортивных звёзд и героев, время которых было сочтено, я не мог не рассказать об этом Алексею Мельникову, он всё-таки был мне другом. Понятно, что Мельников расскажет об этом Чёгину, Португалову и Балахничёву и что они воспримут это как очередные Гришкины страшилки, но моё дело предупредить, а дальше думайте сами. Мне уныло сообщили, что решено отказаться от больших доз ЭПО, перейти на малые дозы. Но это были лишь слова, на местах как кололи по полной программе, так и продолжали, процесс зашёл так далеко, что микродозы стали неэффективны — как если бы вы годами пили водку стаканами, а теперь одна рюмочка в обед и всё. Это же тоска зелёная.

Отмечу и даже подчеркну, что я никогда не манипулировал с результатами анализов крови и все данные, выдаваемые анализатором Sysmex, шли в АДАМС и далее перетекали в биологический паспорт спортсмена полностью и без изъятий, как было на самом деле. Когда «врачи и специалисты» проснулись и осознали, под какой страшный каток они попали с биологическим паспортом, было поздно. Меня просили подправить запредельные показатели гематокрита, гемоглобина и ретикулоцитов, особенно когда отборщики крови налетали на наших эпошников в Адлере или Кисловодске в самый неподходящий момент. Я говорил «да-да, конечно», но ничего не менял. И с какой радости я буду фальсифицировать результаты и рисковать судьбой моей лаборатории из-за ваших балбесов? Если вы меня не слушаете и не хотите ничего изменить в своей армейско-ментовской допинговой программе подготовки, то я ваши группировки прикрывать не буду, это путь в никуда и огромный риск для ФГУП «Антидопинговый центр». У меня пятьдесят человек сотрудников, у всех дети, кредиты, ипотеки — потеря аккредитации станет для нас настоящей катастрофой, это запрет на проведение анализов. Не будет проб — не будет зарплаты и лучшие сотрудники уедут работать в другие лаборатории, их за границей давно ждут.

Второй удар нанесли мы сами, это был неожиданный — но отложенный на годы — страшный удар в спину всем анабольщикам прошлого и будущего. Ударом стало открытие долгоживущих метаболитов анаболических стероидов. Результаты исследований по долгоживущим метаболитам Оралтуринабола и оксандролона мы доложили в Кёльне в феврале 2011 года, тезисы были опубликованы сразу, а важнейшая статья вышла в начале 2012 года в «Журнале стероидной биохимии». И ещё оказалось, что остарин и гэвешка (GW 1516) также определяются в течение трёх месяцев и более. Использование тройных квадруполей и фокусировка на долгоживущие метаболиты окончательно изменили ситуацию. Незаметно наступила новая эра в допинговом контроле.

Но это поняли не сразу.

9.16 Реанализ проб в 2016–2018 годах

Реанализ 2016–2018 годов оказался невероятной бомбой, которую никто, кроме нас с Тимофеем, не ожидал. Появление новых приборов и научный прогресс, прежде всего в исследовании метаболизма анаболических стероидов, привели к сенсационным итогам повторного анализа проб, отобранных на Олимпийских играх и чемпионатах мира, десятки чемпионов и медалистов были вычеркнуты. Обилие положительных результатов в обеих атлетиках позволило обосновать два важных, но пока не озвученных вывода, лежащих на поверхности. Первый вывод: наличие долгоживущих метаболитов у российских спортсменов и спортсменов из ряда стран бывшего СССР показало, что все они сидели на государственной многомесячной программе подготовки и были надёжно защищены от реального, некоррумпированного, внесоревновательного и соревновательного допингового контроля. Реанализ позволил обнаружить 137 положительных проб, взятых в период проведения Олимпийских игр 2008 и 2012 годов. И ещё примерно 80–100 положительных проб лозаннская лаборатория не стала объявлять положительными! И хотя на опытный взгляд аналитика было очевидно, что проба положительная, что видны характерные пики метаболитов, но по жёстким критериям идентификации проба не могла быть объявлена положительной, эти хвосты — так мы называли такие пробы ещё с советских времён — могли обернуться проблемой при контрольном анализе пробы Б.

С такими пробами лаборатории не любят связываться.

Однако остаётся главный вопрос: как объяснить, что спортсмены сдавали пробы за два или три месяца до главного старта — и пробы оказывались чистыми? Они же принимали анаболические стероиды, именно их метаболиты были найдены при реанализе проб, взятых во время главного старта. Ответ может быть только один: очевидно, что пробы подменялись во время отбора, это была первая и основная линия защиты членов сборных команд. Вторая линия защиты — это утаивание положительных результатов анализа проб в лаборатории: положительные пробы официально объявлялись отрицательными. В 2016 году профессор Макларен назовёт это методом исчезновения положительных результатов. Лаборатория держала вторую и последнюю линию обороны. Обычно применяли оба подхода, и явными бенецифиарами манипуляций были легко- и тяжелоатлеты.

Ещё раз объясню для тех, кто пытается оспорить важнейший вывод о системном и продолжительном применении анаболических стероидов при подготовке спортсменов, чётким доказательством которого являются именно долгоживущие метаболиты. Напомню, что моя специальность — химическая кинетика и катализ, именно так дословно написано в дипломе об окончании химического факультета МГУ и присвоении мне квалификации химик. Химическая кинетика изучает скорость протекания химических реакций; эта скорость определяется двумя взаимосвязанными факторами — кинетическими и термодинамическими. Долгоживущие метаболиты не появятся при применении микродоз анаболических стероидов, на чём основано относительно безопасное их применение, например полоскание рта моими коктейлями со стероидами. В этом случае кинетика преобладает над термодинамикой. По этой же причине они не возникнут вследствие случайного употребления какой-то одной таблетки, к чему часто сводятся глупые отговорки типа «именно в тот раз они могли мне подсыпать или подмешать, я не виновата». Долгоживущие метаболиты проявляются после применения «допинговых программ», то есть при продолжительном, «схемном», приёме анаболических стероидов, когда кинетика перестаёт преобладать над термодинамикой. Но на этом остановимся, далее ни слова про энтропию, энтальпию и химический потенциал конкурирующих реакций, цепных или разветвлённых.

Лучше я всё это поясню простым образом, в виде неевангельской притчи. За столом собрались гости, едят и пьют, кто виски Chivas, кто вермут Martini. Постепенно начинают проявляться признаки опьянения — они бывают разные, однако кинетика их такова, что они проявляются первыми, у одних одни признаки, у других другие; действие небольших доз алкоголя индивидуально. Вот покраснело лицо, стало жарко, заблестели глаза, появился аппетит, кто-то стал громко смеяться, язык слегка заплетается, курят прямо за столом, чаще стали ходить в туалет, немного шатаясь. Если прекратить пить, то эти симптомы пройдут.

Но если гости продолжают пить, то возникают необратимые явления другого порядка — так проявляется термодинамика, и чем дальше, тем неотвратимее и необратимее: на платье проливается вино, разбили тарелку или вазу с цветами, кто-то падает лицом в салат или получает синяк под глазом. Вот и вся аналогия с долгоживущими метаболитами. Извиняюсь за занудство: кинетически выгодно выпить, посмеяться, побольше поесть, выпить минералки, сходить в туалет и протрезветь. Термодинамика претендует на необратимость, долгоживущие метаболиты сидят месяцами, их концентрация в моче не меняется: в итоге все валяются пьяными, столы опрокинуты, вино пролито, посуда разбита и синяк под глазом. И потом долго болит голова и противно на душе.

Второй вывод по итогам повторного анализа проб, особенно с учётом множества обнаруженных положительных проб с летних Игр 2012 года, — лондонская лаборатория была совершенно не готова к Олимпийским играм, просто «мышей не ловила». Олимпийские лаборатории всегда оптимистически переоценивались, а сами ВАДА и МОК, контролируя подготовку лаборатории извне, были не в состоянии проверить и определить их истинную готовность. Или неготовность. Когда 65 положительных проб находят через восемь лет, как в случае Пекина, то это понятно и объяснимо: в 2008 году про новые метаболиты никто не знал. Но когда через четыре года при перепроверке лондонских проб находят 72 положительные пробы, то это позор. За полтора года до Игр, в феврале 2011 года, уже всё было известно о долгоживущих метаболитах! Сейчас я с нетерпением жду результатов перепроверки проб с Олимпийских игр в Рио-де-Жанейро.

9.17 Появление ФСКН в моей жизни

Ко мне всё ближе подбирались оперативники ФСКН, из Федеральной службы по контролю за оборотом наркотиков, их интересовало буквально всё. Сначала они попросили дать имена спортсменов, попавшихся на наркотиках и анаболических стероидах за последний год, но я вежливо возразил, что результаты анализов направляются исключительно в РУСАДА, у меня есть только кодовые номера, без имен и фамилий спортсменов. Затем ФСКН озаботилась спортивным питанием — мы его постоянно анализировали, чтобы спортсмены не страдали от подделок и возможных примесей; за 2005–2010 годы были сделаны сотни исследований. Оперативники ФСКН попросили предоставить нашу базу данных по всем анализам и особо интересовались, в каких образцах спортивного питания были найдены сибутрамин, эфедрин и анаболические стероиды. Я снова объяснил, что все исследования проводятся на договорной основе, и в каждом договоре имеется пункт о неразглашении результатов исследований. И поймите главное: ФГУП «Антидопинговый центр» не является моей личной лабораторией, поэтому без прямого указания министра Мутко, моего руководителя, я не могу предоставить такую информацию. Все требования и запросы ФСКН я изложил в докладной на имя министра, Мутко прочитал и велел ничего не давать. Ходили слухи, что ФСКН хочет подмять под себя допинговый контроль в спорте. Меня предупредили, что мои телефоны прослушиваются, против меня ведётся работа, перед Играми в Сочи планируют назначить нового директора.

Моя сестра Марина также находилась в оперативной разработке. Работая тренером по лёгкой атлетике, она был связана с оборотом анаболических стероидов, потому что не было таких тренеров, кто бы в этом не участвовал, они не знали и не представляли, как можно готовиться без анаболиков и эритропоэтина. ФСКН была подлой организацией, она контролировала и крышевала продажи наркотиков и сильнодействующих средств, к которым относились анаболические стероиды, провоцировала людей на покупки или продажи, пользуясь их незнанием или наивностью. Мои предупреждения о том, что все молдавские стероиды и прочие новинки нельзя брать в руки, что либо это подделки, либо там содержатся опасные примеси Оралтуринабола или метандростенолона, ударили по бизнесу, подконтрольному оперативникам. Элитные спортсмены, которых сразу предупредили об ухудшении качества анаболических стероидов, не составляют большой доли в продажах, однако они формируют спрос и рынок — что можно покупать и применять, а что опасно и не рекомендуется.

Началось строительство нового здания Антидопингового центра в Москве, котлован вырыли прямо за зданием ВНИИФК. Сочинское строительство пока не начиналось, но наметился прогресс, было определено местоположение лаборатории — на Имеретинской низменности, в так называемом Прибрежном кластере олимпийских объектов. И снова ФСКН стала у меня выяснять: сколько человек будут работать в Сочи, какие приборы планируется закупить и кому они достанутся после Игр. Я отвечал, что не знаю, решения будут принимать МОК, ВАДА и организационный комитет «Сочи 2014», а работать на приборах будут иностранцы. Приборный парк пока не определён, более того, за полтора года до начала летних Игр 2012 года мне неизвестно, какие приборы будут закуплены для лондонской лаборатории.

А про лабораторию в Сочи и 2014 год пока что и говорить нечего.