Допинг. Запрещенные страницы

12.1 Визит экспертов ВАДА. — 67 проб на реанализ. — Ночная замена мочи

Событие, расколовшее нашу жизнь на „до“ и „после“, случилось тёмным утром 3 октября 2012 года, когда я, как обычно, в 7:30 утра въезжал в ворота на территорию ВНИИФК. Из-под дерева, из утреннего полумрака под фонарь вышла вадовская троица: доктор Оливье Рабин, научный директор ВАДА, Виктория Иванова, менеджер проектов, и Тьерри Богосян, ответственный за аккредитацию лабораторий! Так началась внезапная проверка Всемирного антидопингового агентства, ознаменовавшая собой начало 13-месячной осады, серии инспекций, проверок и невероятных событий, завершившихся слушаниями и разбирательством с дисциплинарным комитетом ВАДА под председательством Ричарда Паунда в Йоханнесбурге, во время Всемирного конгресса ВАДА в ЮАР в ноябре 2013 года.

Гости зашли на третий этаж в лабораторию, разделись; никого, кроме нас, пока не было. Пошли смотреть приборы и помещения, и надо же было такому случиться — экран компьютера, управлявшего хромато-масс-спектрометром, вдруг красочно загорелся и ожил, курсор забегал, стали открываться разные окна, перед глазами замелькали хроматограммы и спектры. Гости из ВАДА просто опешили: что здесь происходит, ведь в лаборатории никого, кроме нас, не было? Так засветился Тимофей Соболевский, который из дома через удалённый доступ вошёл в лабораторную сеть ЛИМС (LIMS — Laboratory Information and Management System), чтобы проверить, чем завершились ночные анализы и как отработали приборы. Доктор Рабин сказал, что это абсолютно недопустимо, никакого доступа в ЛИМС извне быть не должно. Это было первым серьёзным замечанием. Так начался двухдневный визит экспертов ВАДА, переменивший всю нашу жизнь.

Откуда-то Оливье Рабин узнал, что перед Играми в Лондоне я проверял спортивное питание, что было запрещено международным стандартом для лабораторий: за это могли отозвать аккредитацию месяца на три. Это было вторым и очень серьёзным замечанием. Я не стал отпираться и сказал, что это было необходимо, Олимпийские игры — это особый случай, но больше такие анализы мы проводить не будем. Далее доктор Рабин достал список из 67 проб российских легкоатлетов, отобранных летом по плану тестирования ВАДА, и повелел немедленно направить их в Лозанну курьерской службой DHL, с которой у ВАДА было соглашение, действующее по всему миру. Все 67 проб были спущены в АДАМС как отрицательные, что далеко не соответствовало действительности — 10 или 12 проб были положительными. Я был на Олимпийских играх в Лондоне, когда Натали Гренье, координатор ВАДА, строго написала мне, что эти пробы выбрасывать нельзя, и просила подтвердить, что я получил её письмо.

Курьер DHL обещал приехать завтра, а мы тем временем проверили пробы, все ли на месте. Всё было в порядке, только в 12 из 67 проб во флаконах А ничего не осталось — либо совсем сухо, либо один или два кубика мочи на донышке. Примечательно, что по документам объёмы полученных проб и отобранных аликвот для анализов сходились вплоть до миллилитра. Накануне Игр ВАДА просило дополнительно проверить некоторые пробы на эритропоэтин и изотопное соотношение, эти методики требовали больших объёмов для анализа, именно поэтому во флаконах А ничего не осталось. Но в остальных 55 пробах мочи было достаточное количество.

Вечером вадовские эксперты уехали, и мы сели разбираться, сколько проб были положительными и есть ли чистая моча на замену содержимого флакона А. Открыть флакон Б было невозможно, даже немыслимо. Чистая моча была, но не для всех. Обычно при залёте, то есть когда спортсмену пришлось сдать грязную мочу, буквально на следующий день Мельников привозил чистую на замену. У ходоков пять или шесть проб были с эритропоэтином, но с ходоками проблем не было, их чистая моча была проверена и оказалась действительно чистой, хранилась в холодильнике и ждала своего часа. Основная проблема возникла с Дарьей Пищальниковой, у неё несколько раз брали пробы перед Играми в Лондоне, и всё время она была с хвостами после схемы. Привезённая на замену моча, несколько пластиковых бутылок, содержала метаболиты оксандролона; только одна порция мочи вроде бы была чистой, но имела убитый стероидной профиль — нулевые концентрации стероидов, как у младенца. В другой бутылочке моча была почти чистой, но там оставались хвосты: это было опасно, их могли обнаружить в лаборатории Кёльна или Лозанны.

Нам предстояло заменить три пробы Пищальниковой!

Одну, самую грязную, мы полностью заменили на чистую, я её немного затемнил крупинками кофе „Нескафе“, чтобы цвет мочи во флаконах А и Б стал одинаковым. Вторая проба имела несовпадающий стероидный профиль, но делать было нечего, кое-как подобрали и намешали, чтобы по профилю проба не сильно отличалась от того, что было на распечатке. С третьей пробой было особенно сложно — чистой мочи почти не осталось, потом ту же самую мочу заливать второй раз опасно, это будет заметно при анализе! В итоге я не стал полностью заменять пробу во флаконе А, а разбавил её убитой мочой, то есть той, где не было стероидов, добавил водички — и посолил, чтобы вернуть исходное значение плотности. Так что концентрация оксандролона получилась минимальной и разбавление сделало пробу почти чистой. Но именно её лозаннская лаборатория через месяц объявит положительной из-за метаболитов оксандролона.

Так протекала одна из самых сложных ночей в моей жизни. С этими 67 пробами мы возились до трёх часов ночи, а потом ещё сидели в каком-то трансе, просто приходили в себя. Мы с Мариной Дикунец особенно намучились с заменой мочи одной из наших великих бегуний: чего только я не пробовал, чтобы внешний вид заменённой мочи во флаконе А совпадал с видом мочи, находившейся в запечатанном флаконе с пробой Б. С помощью крупинок растворимого кофе „Нескафе“, добавления воды и соли можно было подобрать удельную плотность и цвет мочи, чтобы пробы А и Б стали одинаковыми. Это необходимо, чтобы пройти входной контроль при регистрации пробы в другой лаборатории: при приёмке обязательно сравнивается внешний вид мочи в обоих флаконах А и Б. Но основная проблема заключалась в том, что во флаконе с пробой Б частички осадка не совпадали по своему виду с осадком во флаконе А. Мы залили туда чистую мочу, подобранную в пару к флакону Б, но частички осадка отличались, как отличаются снежинки, падающие в разные дни, и вдобавок они ещё по-разному кружились! Это было заметно: если взболтать мочу во флаконах А и Б и внимательно наблюдать, то становилось заметно, что осадок в них, беловатые хлопья, кружился по-разному и оседал с разной скоростью, что меня просто бесило! По счастью, эта бегунья насдавала много проб чистой мочи, и одна из них была с приличным жирным осадком, его слой на дне пластиковой бутылки был в два пальца толщиной, и если ещё взболтать, то там плавали такие конгломераты, просто как овсяные хлопья.

Это был последний шанс спастись.

Предстояло решить задачу для химической олимпиады в режиме блица, если бы такая существовала. Но в школе я был отличником и победителем всех районных олимпиад, поэтому решение нашёл быстро. Проба с жирным осадком была щелочной, это нормально. Бактерии резвятся, и свежая моча со временем становится щелочной: pH изменится от 4.2–5.0 (свежая моча) до 9, 10 или 11. Внешний вид мочи меняется: сначала появляется лёгкая муть, её становится больше, затем она собирается на дне в виде осадка; сама моча при этом темнеет. Если помутневшую и потемневшую мочу чуть-чуть подкислить раствором уксусной кислоты, то она вновь становится почти прозрачной и немного светлеет, осадок частично растворяется. Поэтому я аккуратно подкислил эту чистую мочу с могучим осадком, помешал, немного подождал. Ещё осторожно подкислил, пока не заметил, что осадка стало меньше. Всё, стоп — теперь прозрачную мочу, верхний слой, отбираем, остатки осадка выбрасываем. Запускаем обратный процесс: прозрачную мочу немного подщелачиваем — и вот появилась лёгкая муть, теперь осталось бросить крупинку кофе и ещё чуть-чуть покапать слабым щелочным раствором — и вот замелькали хлопья и снежинки, очень похожие на те, что были в запечатанной пробе Б; они потом ещё несколько дней кружились у меня перед глазами, стоило только их закрыть. Ура, у нас всё получилось!

В моей раскалывающейся голове вертелись слова Михайло — или Михайлы? — Ломоносова, поэта, химика и физика, чьим именем был назван Московской университет. Он тоже много химичил, его особенно интересовал „разложившийся подонок“, только не надо острить, что он гениально предвосхитил моё появление, нет, именно так он изволил именовать „растворившийся осадок“. В то время русский язык был очень беден, и для объяснения сложных процессов и явлений у Ломоносова не нашлось бы приличных слов, чтобы, например, поведать потомкам про допинговый контроль.

Сил моих больше ни на что не оставалось. Правда, ещё одну пробу надо было бы заменить, но я нигде не мог найти чистую мочу этой бегуньи, тоже чемпионки мира. В пробе А оставалось совсем на донышке; заливать чужую мочу — это смерть, образцы ДНК будут разные, Лозанна этого не пропустит. Пусть лучше останется как есть. А я поехал спать!

12.2 Визит к Нагорных. — Соотношение T/E. — Проблема фальсификации пробы Б

На следующий день с утра министр Виталий Мутко принимал Оливье Рабина и Викторию Иванову. Мы просидели у него почти полтора часа! Настроение у Виталия Леонтьевича было прекрасное, он шутил и замечательно тянул время, я же держался только на морально-волевых, невероятных усилиях, чтобы не заснуть, ночью мне удалось заехать домой всего на пару часов. Тем временем Тьерри Богосян, единственный эксперт ВАДА, имевший опыт работы в аккредитованной лаборатории, последовательно проверял все методики, приборы, настройки, калибровки и стандарты, документацию и распечатки, заглядывал в холодильник, читал наклейки на пробирках и склянках с реактивами. Днём мы с вадовцами ходили инспектировать новое здание Антидопингового центра; внутри начались отделочные работы, и надо было внимательно смотреть, чтобы не испачкаться, не оступиться и не задеть чего-нибудь головой.

Строительных касок для нежданных гостей не нашлось.

Приехала машина DHL. Доктор Рабин стоял как надсмотрщик и следил за упаковкой проб и оформлением документации. Он вроде бы остался доволен, но меня насторожило, что в его поведении было нечто такое, как будто он знал про наши проделки и надувательство в области допингового контроля. Перед отъездом он собрал весь коллектив, произнёс добрые и ободряющие слова; я после бессонной ночи практически ничего не соображал, поэтому переводила Виктория Иванова. Оливье меня похвалил, но повелел быть построже со своими сотрудниками и требовать, чтобы в девять утра все были на работе. Гости попрощались, но обещали приехать в январе будущего, 2013 года — на это время ВАДА запланировало первый инспекционный визит в олимпийскую лабораторию Сочи.

На следующий день с раннего утра я был уже в министерстве. Пока в приёмной не образовалась очередь, я проскользнул в кабинет к Нагорных и объяснил, что мы балансируем на краю попасти. Если опытным и тренированным глазом сравнить пробы А и Б, то можно заметить, что их содержимое не является идентичным. Если это случится, то разразится скандал и аккредитацию лаборатории отзовут на несколько месяцев. Это означает, что РУСАДА будет отправлять пробы за границу, в Кёльн или Лозанну, и если отправлять мочу легко- и тяжелоатлетов такой, какой она истекает из спортсменов, то есть без подмены, то через несколько месяцев эти виды спорта прекратят своё существование. Если нам удастся в этот раз проскочить, то это будет большим успехом, но не решением возникшей проблемы.

Другая проблема, даже угроза, заключалась в том, что если в лаборатории хранились грязные, то есть положительные пробы ведущих легкоатлетов, то в связи с приближающимся чемпионатом мира IAAF по лёгкой атлетике эти пробы могут затребовать на повторный анализ в западную лабораторию или оставить там на хранение на неопределённый срок. Положительные пробы, которые мы утаили и отрапортовали в АДАМС как отрицательные, превращались в бомбы, тикающие под моим директорским креслом. Перед отправкой за границу оставался некий шанс спастись, заменив содержимое пробы А на чистую мочу того же спортсмена, но шанс был иллюзорный — очень непросто подобрать такую же мочу по цвету, внешнему виду и частичкам осадка, не говоря уже о стероидном профиле, который может изменяться, особенно у тяжелоатлетов и женщин. Забегая вперёд, привожу таблицу с данными Дарьи Пищальниковой перед Играми в Лондоне. Из семи проб лишь две — номер 5 и 6 — были чистыми, я выделил их курсивом. Остальные пять проб были положительными, но результаты были даны как отрицательные. Она была неприкасаемой.

Первая проба (первая строка в таблице, выделена полужирным шрифтом) при повторном анализе оказалась положительной, в ней нашли оксандролон. Именно её мы разбавляли ночью перед отправкой в Лозанну.

Посмотрите на таблицу. Положим, для замены грязной пробы нам принесли чистую мочу Пищальниковой, тогда в ней будет её собственное природное отношение концентраций тестостерона к эпитестостерону (T/E) в районе 0.4–0.8 — это обычный диапазон для женщин. А теперь посмотрите на пять грязных проб из семи. Видно, что её чистая моча с таким отношением Т/Е не подходит для замены любой из пяти грязных проб! Там отношение Т/Е другое! Эта моча годится для замены лишь в двух случаях из семи, для тех же пятой и шестой строчек, но там и без того были чистые пробы — и не нуждались в замене.

Ещё раз: в пяти пробах, оказавшихся положительными, отношение Т/Е лежало в пределах от 1.6 до 3.2, то есть чистая моча с Т/Е 0.4–0.8 не годится для замены! Всё можно изменить и подработать — цвет, плотность, вид и форму осадка, даже концентрации стероидов — если разбавить мочу. Но отношения концентраций не изменятся, и Т/Е останется прежним! В случае с Пищальниковой и ей подобными мы оказываемся в абсурдной ситуации, когда чистая моча не подходит для замены в лаборатории. Чистая моча годится только для подмены на стадии отбора пробы! То есть до анализа в лаборатории.

В дальнейшем мы будем называть подменой процесс, проводимый при отборе пробы у спортсмена на стадионах, сборах или дома, то есть вне стен Антидопингового центра. Это практиковалось от века, мочу брали какую ни попадя, но теперь этому пришёл конец, для подмены берём только свою чистую — и желательно заранее проверенную — мочу. А замена — это когда чистая моча заливалась в самом Антидопинговом центре или в сочинской лаборатории. В англоязычной версии книги я тоже использовал разные термины: substitution (подмена) и swapping (замена), иначе можно запутаться, что где происходило.

Замена содержимого пробы А без замены содержимого пробы Б стала недопустимой и опасной, таким способом всю сборную не защитить и есть риск потерять аккредитацию. Для фальсификации пробы Б было два возможных решения. Первое — научиться делать запасную пластиковую защитную крышку — она ломается и трескается при вскрытии пробы, поэтому нужна такая же новая. На новой крышке должен быть такой же семизначный кодовый номер, но я не знал, как это сделать. Второе решение — научиться открывать флакон с пробой Б и потом его закрывать той же самой неповреждённой крышкой, не оставляя никаких следов. Тогда я тоже ещё не знал, возможно ли такое.

Заместитель министра Юрий Нагорных всё понял и пообещал, можно сказать, заверил, что проблемы будут обязательно решены, и попросил меня не волноваться. Попрощались, он сказал: отдохни, поезжай на конференцию USADA в США, отключись там от всего. Надо заметить, что Юрий Дмитриевич умел говорить слова поддержки, своим солидным видом и манерами государственного деятеля он действительно мог успокоить, развеять мой пессимизм и раздражение… Но как же я в самом деле устал; хоть в самолёте отосплюсь. Главное перед вылетом — стереть из телефона все сообщения SMS и звонки; мой маленький компьютер Sony всегда был чистым, там были только научные статьи и мои лекции.

12.3 Как защитить АДЦ от грязных проб? — Параллельный зачёт

Конференция проходила в Атланте и называлась Deterring Athletes from Using Performance-Enhancing Drugs. Далеко не всегда буквальный русский перевод бывает точным, и в названии конференции присутствовал неявный, зависающий вопрос: как удержать спортсменов от применения препаратов, улучшающих результат? Как должен быть организован допинговый контроль, чтобы он действительно стал сдерживающим фактором? И что тут можно ответить? Что вообще взять со спортсменов, почему все к ним привязались? Да они как малые дети — тащат в рот всё, что им дают, и подставляют любые части тела для инъекций. Если говорить по делу, то вопросы и ответы лежат совершенно в другой плоскости: как удержать министерство и федерации, менеджеров, врачей и тренеров от разработки и применения допинговых схем, купли-продажи допинговых препаратов, от сокрытия результатов анализов и имитации борьбы с допингом? Сейчас в России — никак не удержать, это их образ жизни и образ мысли, они по-другому не могут. Это поколение должно уйти, исчезнуть, не оставив своих продолжателей. Как это сделать? Не знаю, но именно про это хотелось бы послушать лекцию.

Изменилось ли что-нибудь после Олимпийских игр в Лондоне? Ничего не изменилось, легкоатлеты как сдавали грязные пробы, так и продолжали сдавать, для них место в сборной, медали, машины, квартиры и гранты на подготовку были важнее всего. Плевать им на наши страхи и проблемы. Хорошо, что уже осень, проб мало, олимпийский сезон завершён, однако надо строго указать РУСАДА, чтобы легкоатлетов пока не брали на контроль или давали возможность подменить грязную мочу при отборе, залить чистую и проверенную, из морозильника. Мы тем временем должны срочно решить, что можно сделать с пробой Б, как её открыть и закрыть, заменив содержимое. Именно от этого будет зависеть судьба российского спорта на ближайшие годы. Самым страшным будет отзыв или полная потеря аккредитации Антидопингового центра, её восстановить не удастся, моих специалистов пригласят на работу и разберут за пару месяцев. Они уедут в другие страны и лаборатории.

Надо обеспечить защиту Антидопингового центра от грязных проб. РУСАДА должно перестать отбирать пробы в „берегкиты“ для информационного контроля. В 2013 году пройдёт чемпионат мира по лёгкой атлетике, и сборники вот-вот начнут применять допинговые схемы. Мы будем их контролировать по-новому. Проведение информационного контроля (чтобы тренеры могли удостовериться, что спортсмены принимают только те препараты, которые были согласованы, а не остарин, гэвешки и посторонние анаболики) будет проводиться „под столом“, а мочу для анализа будут собирать в пластике — в пластиковых бутылках из-под колы или воды, минуя регистрацию. В стекле, то есть во флаконах „берегкит“, официально, с регистрацией и документацией, должна доставляться только чистая моча. Однако полностью перейти на „пластик“ было нельзя, у спортсменов должны быть якобы внезапные внесоревновательные контроли, поэтому после анализа мочи в „пластике“ принималось решение: если проба была грязная или шёл приём препаратов, то в стеклянные „берегкиты“ заливалась чистая моча из морозильника. Если проба из „пластика“ оказывалась чистой, то спортсмены, не теряя времени, сдавали свою мочу официально — с оформлением и во флаконы „берегкит“. В своей таблице выведения и контроля я называл эту систему „параллельным зачётом“; и потом ещё у чистого спортсмена пару дней собирали и морозили чистую мочу на будущее, такой момент следовало использовать по полной программе.

Евгений Блохин, наш куратор из ФСБ, взялся за работу и велел собирать железные зубчатые кольца и пружинящие прижимающие кольца, которые находятся внутри пластиковой крышки и не позволяют открыть запечатанную пробу. Эти кольца и пружинки оставались после вскрытия флаконов А, и мы за два дня набрали ему целую коробку. Никита Камаев из РУСАДА сказал мне, что Блохин побывал и у них и забрал новые флаконы „берегкит“ разных партий и номерных серий. Сравнения показали, что флаконы и крышки имеют особенности и вариации, так что для решения наших проблем нужно научиться открывать и снова закрывать флаконы „берегкит“, другого пути нет. Я искренне верил, что открыть их невозможно, в противном случае весь допинговый контроль становился illusory, иллюзорным, именно это чарующее слово в 2016 году произнесёт профессор Ричард Макларен на камеру Брайану Фогелю, создателю документального фильма Icarus, получившего премию Оскар в 2018 году.

Для обеспечения слаженной работы в условиях стресса основной помехой, просто тормозом, была Наталья Желанова. Из-за неё мы не могли принять решение в кратчайшие сроки, как требовал заместитель министра Юрий Нагорных. И только после того, как с ней разругались все, включая РУСАДА и Оргкомитет „Сочи 2014“, её убрали из цепочки исполнителей. Вместо Желановой был назначен Алексей Великодный, надёжный исполнитель, обеспечивший эффективное взаимодействие между министерством спорта, ФГУП „Антидопинговый центр“ и НП РУСАДА — некоммерческим партнёрством „Российское антидопинговое агентство“.

12.4 Госпрограмма применения допинга для сборной России. — Снова „коктейль Родченкова“

Постепенно мы поняли, что делать и как выстоять в изменившихся условиях. И даже победить, добиться успеха в Сочи, в чём Юрий Нагорных и Ирина Родионова были абсолютно уверены. Хорошо помню, что ещё осенью 2012 года они при мне уверенно насчитали 15 золотых медалей на Играх в Сочи! И это после трёх золотых медалей Ванкувера в 2010 году! Ирина Игоревна составила от руки красивую табличку, чуть ли не с цветочками по краям; отлично помню, что в табличке стояла золотая медаль в хоккее; я посоветовал её вычеркнуть, чтобы не отвлекаться в дальнейшем, шансов у наших хоккеистов нет. Но они вдруг хором на меня напали, мол, я не патриот, не знаю самого главного и ничего не понимаю в хоккее. Что там понимать — мне достаточно посмотреть на их лица; а вот чего такого главного я не знаю — мне стало интересно. Оказывается, Владислав Третьяк, наш основной хоккейный деятель, разузнал у псковского монаха, почему сборная России так обидно и ужасно проиграла канадцам на Играх в Ванкувере в 2010 году. Монах поведал, что в тот день календаря ничего хорошего в православной и российской истории не происходило и не произойдёт, только беды и провалы. Поэтому Третьяк составил календарь для сборной России таким образом, чтобы игры в Сочи не попадали на плохие дни. Он несколько раз ездил в монастырь в Псков к монаху на согласование и вообще провёл большую работу. Теперь все спокойны и уверены в успехе. Надо признать, что по сравнению с Ириной Родионовой и Юрием Нагорных я оказался плохим предсказателем, мне тогда казалось, что у России будет пять или шесть медалей, едва ли больше. Но они откуда так точно знали, сколько будет медалей, не от псковского же монаха? Забегая вперёд и в Сочи, в тот 2014 год, замечу, что могли быть все 16 золотых медалей, не попадись на ЭПО Ирина Старых, не промахнись Антон Шипулин и не замешкайся на повороте Никита Крюков!

В итоге сидений и обсуждений мы пришли к заключению, что в рамках государственной программы по применению допинговых средств членами сборных команд РФ и для обеспечения сокрытия и безопасности должно быть предпринято следующее:

1. Спортсмены, кандидаты на участие в зимних Играх, должны иметь возможность произвести подмену во время официального отбора проб, то есть сдать свою чистую мочу из морозильника, а свежую и грязную не сдавать. Чистая моча членов сборных команд должна пройти проверку и храниться в замороженном виде. Путём подмены пробы при отборе, во время проведения соревнований или при внесоревновательном контроле, именно РУСАДА берёт на себя первую и основную линию защиты российских сборников. Этим РУСАДА защищает ФГУП „Антидопинговый центр“ от поступления грязных проб, отобранных во флаконы „берегкит“.

2. ФГУП „Антидопинговый центр“ держит вторую линию обороны. По личному указанию Нагорных положительные, то есть попавшие в лабораторию грязные, пробы объявляются отрицательными, чистыми, затем проводится замена грязной мочи на чистую. Замена мочи должна проводиться полностью, включая содержимое контрольного флакона Б, как в московском Антидопинговом центре, так и в олимпийской лаборатории в Сочи.

3. Необходимы действенные меры на государственном уровне для защиты спортсменов от терминаторов, то есть от зарубежных авторизованных организаций, имеющих право на отбор мочи на территории России. Эти организации: Clearidium, PWC и IDTM — хорошо известны и работают по планам тестирования IAAF, МОК, ВАДА и международных федераций в зимних видах спорта. Требуется не допустить неожиданного вывоза за границу грязной мочи российских спортсменов, чтобы их пробы не попали в зарубежные лаборатории, особенно накануне зимних Олимпийских игр в Сочи.

4. Необходимо обеспечить эффективную фармакологическую поддержку сборных команд на заключительном этапе подготовки и в период проведения Олимпийских игр в Сочи. Это задача государственного масштаба и важности.

Последний, четвёртый пункт предопределил применение в Сочи моего стероидного коктейля. За тридцать лет, сколько я себя помню в спорте и в допинговом контроле, в области спортивной фармакологии так и не были решены три основные задачи, возникавшие в период проведения Олимпийских игр:

1. Достижение и сохранение пика формы и высокой работоспособности в течение двух-трёх недель, защита иммунной системы. Пик формы у спортсмена — крайне нестабильное состояние, когда липнут болезни, инфекции и обостряются старые травмы.

2. Полноценное восстановление в течение ночи, если старты проходят ежедневно. Ночью спортсмен лежит под капельницей, ему внутривенно прокапывают растворы аминокислот, заливают по полной программе, пока выдерживает мочевой пузырь. Бывало забавно, когда спортсмена ранним утром берут на контроль — и допинговый офицер не может понять, почему такая низкая плотность мочи, 1.003–1.005, просто вода.

3. Стимуляция и энергообеспечение перед главнейшим заездом, гонкой или финалом, „чудесная таблетка“, не являющаяся допингом, стимулирующая, но не нарушающая координацию и концентрацию.

Ничего из этого решено не было. В конце 2009 года министерство спорта было отстранено от решения этой триединой задачи и прочих медицинских проблем, все функции были переданы ФМБА — Федеральному медико-биологическому агентству Минздравсоцразвития России. Прошло три года, на дворе уже поздняя осень, и снова стало ясно, что эти извечные проблемы за оставшийся год не решить. Лишь мой коктейль может обеспечить некоторое восстановление, добавить ощущение полноты и заряженности, его действие чувствуется через несколько дней после начала приёма. И, главное, всё исчезает, ничего не определяется через те же несколько дней. Со дня открытия Олимпийской деревни до погашения олимпийского огня все пробы спортсменов тестируются только в олимпийской лаборатории. Это означает, что в феврале в Сочи все пробы будут наши, их никто никуда не увезёт до окончания Игр — таковы правила МОК. Олимпийские игры завершаются 23 февраля, и ещё пару дней спортсмен мог оставаться в деревне, так что с 30 января по 18 февраля можно смело применять коктейль. Завершив приём 18 февраля, необходимо находиться в Сочи все оставшиеся пять дней до полного выведения метаболитов и обретения чистоты. Всё просто и надёжно. Ирина Родионова и Алексей Киушкин, её помощник, научились делать коктейль из анаболиков на основе вермута Martini или виски Chivas. Сам я коктейль не делал, а только следил, чтобы они со своим энтузиазмом не превышали концентрации стероидов и чтобы там действительно были метенолон, тренболон и оксандролон, а не вдруг станозолол или Оралтуринабол.

12.5 Доставка и разгрузка оборудования для лаборатории в Сочи

Я полетел в Сочи 15 ноября, за три дня до начала запланированной доставки приборов, мебели, холодильников и всего остального, закупленного для создания олимпийской лаборатории — по упаковочным листам на сотни страниц, доставка ожидалась 18–19 ноября. Хорошо, что я приехал заранее — один грузовик, контейнеровоз, прибыл раньше, 16 ноября, и я прошёл с ним все круги ада по оформлению пропусков и документов через периметры охраны и службы безопасности. Мы заранее оформили и прислали все документы, как нам велели, передали номера машин, паспортные данные водителей и их телефоны, но куда всё это делось и где искать концы, никто не знал. Злило, что компьютеры на проходных виснут, пропуска оформляют медленно, у каждого окна толпится очередь из работяг, все потные и злые, курят какую-то дешёвую дрянь, под ногами в пыли валяются собаки.

Но краснодарские ребята из центра „Омега“ пришли на помощь, и первая машина прошла, буквально прорвалась в Имеретинку, на территорию Прибрежного кластера! Теперь, зная, что надо делать и в каком окне оформлять пропуска, мы обеспечили прохождение оставшихся грузовых фур и контейнеровозов в ночное время, когда не было очередей. Возвращаясь в свою гостиницу на берегу моря (жаль, что эти гостиницы перед Играми снесли), я просто падал в темноту, на кровать в своём номере! Всё было на ощупь, ищешь, подсвечивая экраном телефона, где лестница, где дверь, как попасть ключом в замочную скважину, — ночью не было ни света, ни воды, и главное — не потерять в темноте телефон, очки и ключи.

Утром всё выглядело по-другому.

Привозимое оборудование, огромные ящики и палеты с коробками, мы загружали в здание сочинской лаборатории через пролом в стене на втором этаже, где их принимал Юрий Чижов с подручными. Работали ночью, туда-сюда безостановочно ездил фронтальный погрузчик, забирая палеты и ящики из контейнеров; остальные фуры пыхтели поодаль, они могли подъехать задом к зданию лаборатории только метров за сто, дальше начиналась разбитая фронтовая дорога. Погрузчик забирал груз, ехал назад, поднимал его и аккуратно заводил наверх через пролом в стене, после чего в облаке пыли с рёвом разворачивался и уезжал за новой загрузкой. Из-за этих разворотов каждые три часа у здания лаборатории образовывалась яма — тогда привозили машину гравия и яму сразу засыпали. Приезжал какой-то бронетранспортёр, земледолбитель, он устраивал настоящее землетрясение, стуча по гравию и уплотняя площадку для работы в течение следующих нескольких часов.

Чудо безостановочной ночной разгрузки совершил водитель фронтального погрузчика производства французской фирмы Manitou. Его звали Андрей, он героически заложил основу сочинского успеха: за два дня и две ночи Андрей ни разу не зацепил ни фуру, ни стену здания, не опрокинул ни одну из палет, точно попадал в пролом на втором этаже с зазором всего несколько сантиметров. Вконец отупев от бессонницы, пыли и шума, кофе и сигарет, я так и не смог узнать, сколько я должен заплатить Андрею за его самоотверженную работу; как только разгрузили последнюю машину, все разом куда-то пропали, и вместе с ними исчез Андрей со своим погрузчиком… Получилось очень некрасиво, его армянскую фамилию никто не смог вспомнить; он так и остался в нашей памяти, как мы его звали между собой, — Андрюха Маниту.

Последняя фура уехала, и сразу наступила звенящая тишина; солнце давно село, и ночью сильно похолодало. Перемазанные в цементной пыли и грязи, мы сидели на досках в полной темноте, курили на холодном ветру, пили крепкий кофе из пластиковых стаканчиков и смотрели на лунный пейзаж вокруг. Как после атомной бомбардировки: ямы, куски бетона, грязь, строительный мусор. Наступило полное опустошение, какой-то провал, хотя вроде большое дело сделали! Южная ночь. Кажется, такой портвейн мы пили в школе, в моей далёкой юности, и тоже в темноте. Все жестоко простыли — в Сочи в ноябре на солнце жарко, но стоит ему скрыться — и сразу по потной спине побежал ледяной ветерок. Пора в гостиницу, завтра лететь в Москву, вернёшься на работу — как будто никуда не уезжал, ничего этого не было, всё приснилось. Я оглянулся напоследок — здание было практически готово, завершали крышу на четвёртом этаже. Ровно через два месяца, в январе 2013 года, сюда приедет инспекция ВАДА.

12.6 Скандал с пробой Дарьи Пищальниковой

Постепенно допинговая лаборатория в Лозанне вышла на первое место в моей жизни, оттеснив кёльнскую. Повторный анализ проб в Лозанне, отправленных туда доктором Рабином, принёс громкий скандал — в пробе серебряного призёра Дарьи Пищальниковой был обнаружен оксандролон. Поначалу проанализировали 55 проб из 67, то есть только те, где оставалось достаточное количество мочи во флаконах А, и нашли одну Пищальникову. Концентрация метаболита оксандролона была небольшой, в районе одного нанограмма на миллилитр (нг/мл); нас спасало то, что по требованиям ВАДА на 2012 год минимальный требуемый уровень определения оксандролона составлял 10 нг/мл, то есть можно было обоснованно утверждать, что мы его просто не обнаружили, не хватило чувствительности обычного квадрупольного анализатора масс. Однако мы всё прекрасно видели на тройном квадруполе, и тот же самый оксандролон на уровне 1 нг/мл постоянно и уверенно торчал в её так называемой „чистой“ моче, так что заменить грязные предолимпийские пробы было нечем, об этом я уже писал…

Дарья Пищальникова не смогла пережить такое и со своим адвокатом Александром Чеботарёвым полетела в Лозанну на повторный анализ. Анализ подтвердился, после чего Пищальникова отправила уникально корявое и неграмотное письмо в ВАДА и IAAF, написав, что Мельников заставлял её участвовать в допинговой программе, а Родченков обеспечивал защиту, то есть скрывал положительные результаты анализов и факты замены мочи. Она полагала, что со всеми расплатилась за такую крышу, и была уверена, что всё будет хорошо. Примечательно, что ВАДА переслало её письмо министру спорта Мутко, а IAAF возложила разбирательство на президента российской федерации Балахничёва. Обе международные организации не хотели никаких конфликтов ни с государством, ни с национальной федерацией и прикрывались тем, что у них нет ресурсов и специалистов для проведения таких расследований. Письмо Пищальниковой мне не показали, однако Мельников меня о нём предупредил.

Меня вызвал Мутко, он был зол и стал выяснять, что я себе такое позволяю, почему требую денег со спортсменки и угрожаю ей фальсификацией данных стероидного профиля — она, мол, в письме на меня жалуется. Я честно ответил, что с Пищальниковой не знаком, никогда не переписывался и не говорил с ней по телефону, стероидным профилем не угрожал. Я только предупредил Мельникова, что у неё всё плохо с отношением тестостерона и эпитестостерона (Т/Е), разброс такой, что становится очевидным применение тестостерона или прогормонов. И показал министру ту табличку, которую вы уже видели, с выделенной в первой строке пробой от 20 мая, якобы отобранной в Нальчике, хотя мочу она сдавала в Москве в офисе РУСАДА, — именно эта проба оказалась положительной в Лозанне.

Никита Камаев тоже разозлился из-за письма Пищальниковой. Это он рассказал, что на самом деле проба от 20 мая отбиралась в Москве, хотя в документах был указан её родной город Нальчик. Будучи на схемном приёме анаболиков и опасаясь попасться на внезапном зарубежном контроле, Пищальникова пряталась в Москве, а в форме местонахождения в системе АДАМС ставила „Нальчик, Кавказский регион“. Отбор её пробы в Москве под вывеской Нальчика был согласован.

Министр спорта Виталий Мутко принял соломоново решение: Пищальникова пишет опровержение в ВАДА и IAAF и объясняет, что она ничего не писала, что ей взломали почту и с её электронного адреса отправили письма, о которых ей было неизвестно. Пищальникова сделала, как было указано, за что ей и её матери, считавшейся тренером (чтобы деньги оставались в семье), сохранили все награды, полученные за выступление в Лондоне: квартиры, денежные вознаграждения и автомобили, „мерседесы“ и „ауди“, в Москве и в Саранске. Они получали зарплаты и бонусы и там и там, оба региона были охвачены.

12.7 Суд над моей сестрой. — Подлость ФСКН при определении „крупного размера“ анаболиков. — Приговор

Не знаю, существовала ли в новейшей истории России более подлая и бесчеловечная организация, чем ФСКН — Федеральная служба контроля за оборотом наркотиков. Дело моей сестры передали в Кунцевский суд, и 27 декабря 2012 года её осудили по статье 234, часть 3, дали 18 месяцев колонии общего режима. Дождались, пока её дочери Марии исполнится три года, вот теперь можно сажать. Как фальсифицируют доказательства для суда, мучают и сажают тысячи людей и почему никто этот вопрос не поднял — я до сих пор не понимаю, всё же просто и понятно. Тогда, в 2012 году, я хотел написать открытое письмо руководителю ФСКН Виктору Петровичу Иванову, но меня все в один голос попросили заткнуться, а то всем станет только хуже. Теперь, когда стало хуже некуда, можно написать правду.

Ещё раз: у ФСКН было всё просто — и подло. Чтобы посадить, надо подвести количество анаболических стероидов (их называют сильнодействующими веществами) под крупный размер, тогда это будет часть третья статьи 234-й Уголовного кодекса РФ. Крупный размер для оксандролона — это 2.5 грамма. У сестры нашли три баночки с таблетками оксандролона, по 60 таблеток в каждой, итого 180 таблеток. На баночке написано, что каждая таблетка содержит 10 мг оксандролона, получается 1800 мг, чуть меньше двух граммов оксандролона, до крупного размера не дотягивает. Отметим, что мы постоянно исследовали таблетки с анаболическими стероидами, применяемые в сборных командах России, и если было написано, что таблетка содержит 10 мг, то на самом деле там было 8–9 мг, могло быть даже 6 мг, но 10 мг в одной таблетке не было точно. Так что в этих 180 таблетках в пересчёте на чистое вещество могло содержаться 1500 мг — полтора грамма анаболического стероида, это на целый грамм меньше крупного размер в 2.5 грамма. Что же делает ФСКН? Они берут все 180 таблеток, одной кучкой взвешивают и получают 32.4 грамма, а затем объявляют, что это был чистый оксандролон! Это в 20 раз больше, чем было в этих таблетках! Наконец, чистый оксандролон — сыпучий порошок белого цвета, он не может выглядеть как твёрдая синенькая таблетка.

Основным документом для ФСКН было постановление правительства Российской Федерации от 29 декабря 2007 года № 964 „Об утверждении списков сильнодействующих и ядовитых веществ для целей статьи 234 и других статей Уголовного кодекса Российской Федерации, а также крупного размера сильнодействующих веществ для целей статьи 234 Уголовного кодекса Российской Федерации“. Поразительно, но в 2006 году окончательный список анаболических стероидов для этого постановления мы готовили вместе с известным экспертом в области судмедэкспертизы и анализа наркотиков Евгением Анатольевичем Симоновым, ныне покойным; он у меня работал во ФГУП „Антидопинговый центр“. Я проверял названия и формулы анаболических стероидов, а Женя Симонов занимался остальными соединениями. Список должен был быть готов ещё месяц назад, но Женя в срок ничего не успевал, он был человеком очень упорным и скрупулезным и поэтому медлительным. Растолкать его, ускорить темп работы было невозможно, при росте 185 см он весил 185 кг. Так что взялись за работу вместе, и „в две лопаты с двух сторон“ мы с ним перелопатили весь список, более того, добавили современные прогормоны, включая 1-тестостерон. Именно тогда мы с Женей решили, и нас поддержали, что для прогормонов, более мягких анаболиков, крупным размером будет не 2.5 грамма, а 10 граммов.

Исторически крупный размер в 2.5 грамма был установлен в 2002 году, когда российский Постоянный комитет по контролю наркотиков (ПККН) своим постановлением № 2/85-2002 от 28 октября 2002 года включил в список сильнодействующих веществ анаболические стероиды. Симонов мне рассказывал, что легендарный профессор Эдуард Бабаян, много лет возглавлявший ПККН, лично решил, что 500 таблеток метандростенолона будет достаточно для личного пользования в течение года. Это было пять упаковок по 100 таблеток популярного отечественного анаболического стероида, продававшегося в аптеке. В сумме 500 таблеток по 5 мг давали 2.5 грамма, и Бабаян постановил, что количество, превышающее 2.5 грамма, могло указывать на незаконное приобретение и хранение в целях сбыта, а сбыт, или оборот, — это противозаконное деяние. Отметим, что Бабаян считал количество сильнодействующего вещества в таблетках не по их суммарному общему весу, ему бы в голову такое не пришло, а по указанному производителем содержанию — 5 мг в одной таблетке. Далее, и в бабаяновском списке ПККН, и в новом, нашем с Симоновым, тестостерона не было! Однако мы добавили туда прогормоны, включая 1-тестостерон, и ряд новых „дизайнерских“ анаболиков, словом, умничали по полной программе.

ФСКН же нужны были посадки, и вскоре обычный тестостерона пропионат, продаваемый в аптеках в виде 5-процентного масляного раствора в ампулах объёмом 1 мл, стал рассматриваться как сильнодействующее вещество, без учёта того, что тестостерон издревле входил в Перечень жизненно необходимых и важнейших лекарственных средств, ежегодно утверждаемый распоряжениями правительства РФ. Но вот в 2009 году некий начальник департамента Минздравсоцразвития России, занимавшийся закупками оборудования и всего прочего, в ответ на письменный запрос ФСКН написал, что тестостерон можно рассматривать как изомер сильнодействующего вещества, а именно 1-тестостерона. Да, рассматривать можно, но при этом надо понимать, что изомерия в природе — это не изомерия в головах оперативных работников и следователей ФСКН. Ближайший изомер тестостерона — эпитестостерон — вообще не имеет анаболических и андрогенных свойств. Изомерия химических соединений была открыта в 1823 году Ю. Либихом, показавшим, что серебряная соль гремучей кислоты AgОN=C и изоцианат серебра AgN=C=O имеют один и тот же состав, но совершенно разные свойства — один взрывается, другой нет. Понимал ли тогда начальник департамента, отвечая на запрос ФСКН и согласившись с тем, что тестостерон является изомером 1-тестостерона, что своим письмом он отправил в колонию тысячи невинных людей и ещё тысячи обрёк на ужасные муки: даже если вас не посадили, то следствие, тянущееся годами, порой оказывается тяжелее, чем отсидка в колонии. Я не буду называть автора этого письма — по иронии судьбы он тоже оказался под следствием, и у нас с ним был один и тот же адвокат, мой спаситель — Анатолий Николаевич Миронов!

Однако как так получилось, что ФСКН стала определять количество сильнодействующего вещества по общему весу? Безо всякого согласования в конце нашего списка появилась приписка, о которой тогда никто не знал, и эта приписка вошла в постановление. Было добавлено, что „для лекарственной формы, смеси и раствора крупный размер определяется как крупный размер сильнодействующего вещества, содержащегося в лекарственной форме, смеси или растворе, для которого установлен наименьший крупный размер, исходя из общего количества без пересчёта на действующее вещество“. То есть, например, оперативники изъяли порошок, кокаин или героин, либо жидкость, хлорэтил или хлороформ, и следствию незачем точно определять аналитическую чистоту этого порошка или жидкости, 95 или 99.5 процента, просто взяли, взвесили и получили 100 граммов, так что будем считать, что это и есть общее количество сильнодействующего вещества. Но с лекарственными формами, таблетками или ампулами, на которых производитель указывает содержание сильнодействующего вещества, так поступать нельзя. Таблетка весит 150 мг, в ней, следуя этикетке, должно быть 5 или 10 мг анаболического стероида, но ФСКН записывает целиком все 150 мг, считая каждую таблетку наименьшим крупным размером „без пересчёта на действующее вещество“!

Это запредельный абсурд. Из этого следует, что в России любого мужчину, в организме которого ежедневно вырабатывается 5 мг тестостерона, можно по статье 234, часть 3, УК РФ на несколько лет посадить в тюрьму, если его задержать в поликлинике при сдаче мочи на анализ. В его баночке с мочой обязательно содержится тестостерон в виде эфиров с глюкуроновой кислотой, и при передаче баночки сотруднику поликлиники, что является сбытом, он совершает особо опасное преступление. Тогда, „исходя из общего количества без пересчёта на действующее вещество“, то есть исходя из веса мочи в баночке — 50 или 100 граммов, мы получим наименьший крупный размер сильнодействующего вещества, „содержащегося в лекарственной форме, смеси или растворе“! То есть проба мочи, или раствор конъюгатов тестостерона в моче, и будет тот „наименьший крупный размер, исходя из общего количества без пересчёта на действующее вещество“. В этом заключается весь беспредел. То есть вы передали (сбыли) в поликлинике 50 граммов мочи, нет, извините, по правилам ФСКН это будет раствор, 50 граммов тестостерона, что в пять раз превышает границу крупного размера для тестостерона, она составляет 10 граммов, — и теперь вы стали обвиняемым по статье 234, часть 3, УК РФ.

В деле моей сестры доказанным эпизодом был сбыт десяти ампул тестостерона, это одна упаковка, продающаяся в аптеке без рецепта, точнее, его обычно не просят. Количество тестостерона в одной ампуле в виде его эфира (пропионата) достоверно известно и составляет для 5-процентного раствора 50 мг. В пересчёте на чистое вещество, то есть на неэтерифицированный тестостерон, количество тестостерона составит 41.8 мг. Это точное и достоверное количество тестостерона, содержащееся в одном миллилитре масляного раствора, выпускаемого российским фармацевтическим предприятием в соответствии с фармакопейной статьей. Но ФСКН это совершенно не волнует, у них всё просто, и тестостерон у них не белый порошок, а любая маслянистая жидкость. Взвешивается содержимое ампулы, получается немногим более одного грамма, умножается на десять — и вот вам 10.5 грамма тестостерона, то есть больше 10 граммов — границы особо крупного размера, установленного Г. М. Родченковым и Е. А. Симоновым в 2006 году для 1-тестостерона. То есть 418 мг превращаются в 10 500 мг, то есть 10.5 грамма, происходит подлое 25-кратное завышение истинного количества тестостерона.

В Кунцевском суде меня не было. Во-первых, ожидали корреспондентов и, во-вторых, опасались, что я „поставлю под сомнение основы оперативно-следственной деятельности ФСКН и доказательную базу“, то есть подниму вопрос об определении правильного количества сильнодействующего вещества. Рассказывали, что судья никак не могла понять, что анаболики — это не наркотики, что они не выведены из оборота, что их можно иметь для собственного потребления дома, в машине или в сумочке и что в отношении моей сестры по статье 234-й необходимо было доказать незаконное приобретение в целях сбыта. „Доказанные“ количества — эти 32.4 грамма оксандролона и 10.5 грамма тестостерона (подлое двадцатикратное завышение в обоих случаях) судья себе представляла, наверное, как героин и кокаин, и пылала праведным гневом. Мою сестру Марину осудили на полтора года и взяли под стражу прямо в зале суда и увезли в тюрьму.

Мы к этому были совершенно не готовы! Она провела в заключении 81 день, но борьба за её освобождение не прекращалась ни на минуту, и 18 марта 2013 года её выпустили: Московский городской суд изменил приговор, вместо 18 месяцев колонии дали два года условного срока.

12.8 Инспекция из ВАДА. — Фокусники из ФСБ

Празднование Нового, 2013 года было испорчено, меня давила мысль, что моя сестра сидит в тюрьме — ужас, ей дали 18 месяцев — и что она выйдет только летом 2014 года, после Олимпийских игр в Сочи! В то далёкое послеолимпийское время я даже боялся заглядывать, Игры в Сочи стояли передо мной как сплошная стена, закрывавшая весь горизонт и перспективу. Только работа отвлекает от тяжёлых мыслей и лечит — во время новогодних каникул у нас был переезд, все приборы были перенесены в новое здание и запущены. Вместе со зданием мы получили несколько новых приборов, крайне необходимых для работы в Москве. Забавно, что больше десятка новейших приборов зимовали в ящиках в Сочи под охраной, трогать их было нельзя — это собственность олимпийской лаборатории. Но оказалось совсем не забавным, когда Минспорта России распорядилось с декабря 2012 года всё сочинское оборудование поставить на баланс нашего предприятия, и мы сразу получили 38 миллионов рублей убытков из-за амортизации и налога на имущество, хранившееся в ящиках в Сочи. Конечно, платить мы не собирались, но финансовые показатели деятельности предприятия на ближайшие годы обрушились.

Мы переехали и стали работать в новом четырёхэтажном здании. Я отрапортовал об этом в ВАДА, они поздравили и подтвердили приезд инспекции 20–23 января. Евгений Блохин тоже готовился к их приезду: ночами устанавливал подслушивающую аппаратуру в тех комнатах, где эксперты ВАДА будут сидеть, пить кофе, переговариваться между собой и расспрашивать моих сотрудников. Рано утром 20 января мы с Оливье Рабином и Викторией Ивановой полетели на один день в Сочи. Для меня это был первый и предпоследний раз, когда я летел в бизнес-классе за счёт государственного предприятия, директором которого проработал более десяти лет. Нас замечательно встречали, возили, кормили и поили, мы роскошно пообедали в ресторане „Ла Луна“. В здании лаборатории была чистота и зимняя сочинская прохлада. Приборы были распределены по комнатам и даже расставлены по столам, специально для этого мои сотрудники приехали за несколько дней до визита ВАДА. Это было невероятно, я смотрел на всё вокруг глазами вадовских экспертов и восхищался вместе с ними! Это будет лучшая лаборатория за всю историю Олимпийских игр. Александр Владимирович Мохна, заместитель директора ОАО „Центр „Омега“, проделал огромную работу перед приездом инспекции ВАДА, даже газон зелёный появился перед входом. Большое ему спасибо, здание сочинской лаборатории — это его творение. Довольные и усталые, мы с Оливье и Викторией в тот же день поздно ночью вернулись в Москву.

Эксперты ВАДА сидели у нас ещё два дня, особенно они упирали на совершенствование контроля качества нашей работы. Многие их замечания и указания совпадали с моими требованиями, но у меня не хватало настойчивости, административного напора и последовательности для их исполнения, я всё время жалел своих сотрудников, видя, с каким энтузиазмом и желанием они работают — и как они устают — и насколько я зависим от их работы и даже настроения. Иногда получалось, что доктор Оливье Рабин говорил буквально моими словами! Со стороны могло показаться, что это я его подучил, но это было не так. Основным недостатком моих сотрудников было то, что никто из них не работал в зарубежных лабораториях и не почувствовал там на своей шкуре, что такое система обеспечения контроля качества и почему благодаря ей порядок бьёт класс. Для создания и воплощения этой системы я пригласил на должность заместителя директора Елену Мочалову, она сразу усилила работу в этом направлении.

Так получилось, что Виктория и Тьерри ещё оставались работать в Москве, а доктор Рабин уезжал раньше, он летел не напрямую в Монреаль, а сначала в Париж. Мы повезли его в Шереметьево, Юрий Чижов рулил моей машиной, а я приготовился обсудить ряд вопросов, написанных на листочке, чтобы ничего не пропустить. В разговоре я обмолвился, что на следующей неделе приезжает доктор Марсель Сожи, директор лозаннской лаборатории, — по указанию IAAF он назначен наблюдателем на время московского чемпионата мира по лёгкой атлетике, в августе мы будем работать вместе. И зачем-то я раньше времени ляпнул, что Сожи, возможно, будет работать у меня в Сочи заместителем директора в период зимних Игр, всего там будет 50 моих сотрудников и 20 иностранных, так что мне понадобятся его опыт и совет. Возникла пауза, Оливье окаменел, затем размеренно и чётко отдал приказ: вторую порцию проб, которую он вчера повелел отправить в Лозанну, следует перенаправить в Кёльн. А сам он сейчас предупредит кёльнскую лабораторию. Вот это новость — как такое могло случиться, почему доктор Рабин так резко поменял своё решение; он что, перестал доверять Лозанне?

Наконец эксперты ВАДА уехали. Я вышел на свежий морозный воздух — как же я с ними измотался, всё, сейчас покурю и снова брошу. Когда я нервничаю, мне хочется курить, когда приезжает ВАДА, мы курим беспрестанно. Евгений Блохин не курил — он был доволен, что его аппаратура сработала как надо, разговоры иностранных визитёров записали. Я пытался разведать, что они там говорили, но Женя был закрыт на все пароли, лишь скромно улыбнулся и сказал, что ничего не знает, всё у руководства. На следующей неделе мы пошли обедать в азербайджанский ресторан „Восточная ночь“, в нашу основную точку на улице Радио, в пяти минутах ходьбы. Там поели вкусной баранины, выпили текилы, повторили, и тут вдруг Женя сообщил, что специалисты из ФСБ (позже Ирина Родионова назовет их фокусниками) научились открывать флаконы „берегкит“!

С меня мгновенно слетел хмель, я сказал, что у меня есть две нехорошие пробы, зарубежная миссия, поэтому выбросить их через три месяца я не могу, а тут на днях приезжает Габриель Долле со своими чертями из IAAF, им что угодно может взбрести в голову! Проверенная моча у нас имеется, и как хорошо было бы вскрыть пробы Б и заменить мочу из них на чистую. Блохин нахмурился, наверное, уже сам пожалел, что сказал мне об этом. Но я не отставал: прошу тебя, Женя, успокой мою душу, хочешь, говорю ему, я попрошу Нагорных, он тебе команду даст?

„Ладно, никого пока просить не надо, сами разберёмся; давай скорее, где твои флаконы, я их заберу“, — пробурчал Блохин, и мы вернулись за ними в лабораторию. И вот Женя с двумя флаконами в двойном полиэтиленовом пакете ушёл в наступающую темноту. Я полностью осознавал, что происходит историческое событие и что допинговый контроль на моих глазах погружается в темноту, становясь illusory, как грустно подытожит профессор Ричард Макларен в оскароносном документальном фильме Icarus через несколько лет.

12.9 Доктор Марсель Сожи. — Уничтоженные пробы Б

Приехала большая делегация IAAF, в том числе Марсель Сожи, и я немедленно рассказал ему, что доктор Рабин, узнав про наше сотрудничество, переадресовал пробы из Лозанны в Кёльн. Марсель в свою очередь предупредил меня, что Рабин велел ему проанализировать оставшиеся 12 проб, те самые, где ничего или почти ничего не оставалось во флаконах А. По новым правилам флаконы Б можно было вскрыть, отобрать аликвоты для анализа и тут же закрыть так называемой „зелёной крышкой“, снова получив запечатанную пробу, обозначаемую Б2. И из этих 12 проб две оказались положительными! В одной пробе нашли тренболон и метилтестостерон, в другой — целый коктейль: оксандролон, тренболон, болденон и их метаболиты, все стероиды в приличных концентрациях, пропустить такое было нельзя.

Стали разбираться, кто да что, оказалось, что обе пробы принадлежали нашим известным бегуньям, чемпионкам мира. Первая проба, где были тренболон и метаболит метилтестостерона, принадлежала Анастасии Капачинской, её пробу мы получили деградированной, там действительно было незначительное количество тренболона, однако метилтестостерона не было, это была ошибка лозаннской лаборатории. Если моча деградированная, то есть в ней развелись бактерии, то в неё нельзя перед анализом добавлять внутренний стандарт — метилтестостерон в концентрации 500 нг/мл, его следует добавлять после гидролиза, когда проба остынет до комнатной температуры. Во время гидролиза, а он длится целый час при температуре 50 градусов, деятельность бактерий, вырабатывающих энзимы, приводит к образованию метаболитов, как будто метилтестостерон прошёл через организм. Лозанна этого не учла и рапортовала 6.5 нг/мл метаболита метилтестостерона — якобы найденного в пробе спортсменки. Оставался ещё метаболит тренболона, но его концентрация была не более 2 нг/мл, что много ниже минимального требуемого уровня определения, установленного ВАДА в 2010 году и действовавшего в 2012-м, для тренболона он составлял 10 нг/мл. Так что „деградированная бегунья“, я называл её degraded girl, была вполне защищаемой: достаточно написать в ВАДА в ответ, что мы, мол, мелкий тренболон не увидели — и больше к нам не приставайте, без вас много работы.

Вторая проба, с коктейлем из анаболиков, мы так её и называли — cocktail girl, принадлежала Татьяне Томашовой, двукратной чемпионке мира в беге на 1500 метров. На Играх в Лондоне она была четвёртой, но после дисквалификации двух ураганных турчанок, прибежавших первыми, Татьяна стала серебряным призером. Случай был очень неприятный и труднообъяснимый. Единственное, что меня спасало, — это то, что в пробе А оставалось два или три миллилитра мочи, совсем на донышке, чайная ложечка, но она в точности соответствовала моче в пробе Б. Это предопределило стратегию моей защиты. Первое и самое очевидное: если бы я хотел фальсифицировать пробу, то я бы ополоснул флакон А и залил бы туда чистую мочу Томашовой, совсем немного, вроде как остаток, миллилитров десять, но этого хватило бы для прохождения первоначального тестирования и проба была бы отрицательной. Прямолинейная логика говорила: если рассматривать меня как потенциального обманщика и фальсификатора, то обманщик ни за что не оставил бы эти два-три кубика грязной мочи во флаконе А, а обязательно заменил бы её на чистую. В итоге я удачно обернул эту странную ситуацию себе на пользу: очевидно, что обман с нашей стороны требовал замены мочи в пробе А. Замены не было, а значит, мы не планировали обмана и причина ошибки в другом.

Мне оставалось только придумать эту причину…

Лаборатории Лозанны и Марсель Сожи спасли меня от самой страшной и невероятной беды, по сравнению с которой две эти пробы были сущей мелочью. Все те 55 проб из 67, где за вычетом пробы Пищальниковой анализ мочи из флаконов А дал 54 отрицательных результата, были уничтожены — через три месяца хранения, точнее, через три месяца от даты отправки результатов анализов в АДАМС, как того требует международный стандарт ВАДА для лабораторий. За это время доктор Сожи дважды писал в ВАДА с просьбой дать ответ: надо ли хранить отрицательные пробы или мы их выбрасываем, а если надо хранить, то оплатите счёт за хранение. Но ответа от ВАДА не было — и пробы выбросили.

Я не знаю, сколько положительных проб было бы найдено, если бы в Лозанне вскрыли и проанализировали 54 флакона Б с незаменённой мочой. В ту ужасную октябрьскую ночь в Москве мы успели поработать с флаконами А и заменить грязную мочу, но во флаконах Б всё осталось как было. Пять или шесть положительных проб обнаружили бы точно, а ещё могли быть положительные на эритропоэтин… хотя в ту ночь мы подержали ходоков, точнее, их флаконы Б в горячей воде и эритропоэтин должен был деградировать, но кто его знает, а вдруг он не разложился… Однако и это было мелочью по сравнению с самым тяжким преступлением: могли обнаружить, что пробы А не совпадают с пробами Б. Для российского спорта это был бы конец света, даже не стали бы разбираться, кто виноват в подмене или замене — РУСАДА или Антидопинговый центр, обе организации признали бы не соответствующими Кодексу ВАДА, и допинговый контроль в Сочи прошёл бы без нас.

Марсель Сожи тогда спас всех: Никиту, меня — и сочинскую Олимпиаду!

Так что время снова сработало на меня: через три месяца опасные пробы выбросили. Доктор Оливье Рабин, научный директор ВАДА, спохватился поздно, этих 54 проб уже не существовало. От них остались лишь стероидные профили в компьютерах Лозанны и Москвы, когда анализировали флаконы А, мы их между собой аккуратно сравнили, и всё вроде сошлось. Вторая порция проб ушла в Кёльн в январе, это была предолимпийская мелочь, всего 14 проб: бокс, гребля, современное пятиборье, плавание — опасности они не представляли. Именно эти пробы в самый последний момент, по дороге в аэропорт, доктор Рабин переадресовал из Лозанны в Кёльн. Он потребовал вскрыть флаконы Б, проанализировать и сравнить стероидные профили из парных флаконов А и Б, затем сличить с данными, полученными в Москве. Ребята из Кёльна даже пожаловались, что это такое странное с ним происходит, никогда такого не было. Но все усилия Рабина были напрасными, ловить там было нечего. Стероидные профили в Кёльне и Москве совпали; с этими пробами мы не манипулировали, от этих видов спорта я был далёк.

Ибо лёгкой и тяжёлой атлетики мне хватило на всю жизнь.

Второй удар доктор Рабин получил из IAAF. Долле отказался расследовать положительные результаты анализов проб Анастасии Капачинской и Татьяны Томашовой. По правилам 2012 года нельзя было вскрывать флаконы Б, не уведомив заранее международную федерацию и спортсмена. То есть проигрыш в CAS, Спортивном арбитражном суде, был обеспечен. На следующий год ВАДА, читай: доктор Рабин, изменило правила, сделав возможным по указанию ВАДА безо всяких уведомлений взять любую пробу из любой лаборатории и переслать в другую, там в присутствии независимого свидетеля вскрыть пробу Б, отобрать аликвоту для анализа и закрыть флакон Б новой зелёной крышками, превратив его в пробу Б2. Вот так незаметно произошло важнейшее событие: международные федерации утратили абсолютную власть над проведением анализов и полный контроль над пробами спортсменов.

12.10 Скандал с Валентином Кругляковым. — Чудо фокусников из ФСБ. — „Будущие операции“

В марте прошёл ежегодный кёльнский симпозиум. Он получился каким-то суетным, многие специалисты хотели поработать в Сочи в период проведения Игр. Я как мог от них отбивался и вежливо избегал обсуждения деталей и условий, поскольку денег на оплату билетов, проживания и бонусов за работу („трудодень“, он же daily basis) никто не предусмотрел, мне за них ещё предстояло побороться. В связи с подготовкой к Играм на нас сыпались бесконечные расходы, а отдача от затрат была нулевой. Конечно, в Сочи не будет 60 приглашённых экспертов, как в 2012 году в Лондоне, зачем они нужны. Мы решили пригласить 18 экспертов, наших проверенных друзей — половину из них будут составлять специалисты из Кёльна и Лозанны. И в счёт нашего дальнейшего сотрудничества мы договорились, что Кёльн и Лозанна примут на обучение моих молодых ребят. ВАДА настоятельно требовало усилить международное сотрудничество.

В том же марте проходил чемпионат России по лёгкой атлетике в закрытых помещениях, и снова проба Валентина Круглякова, чемпиона в беге на 400 метров, оказалась положительной, опять дростанолон, как перед Олимпийскими играми в Лондоне в прошлом году. Конечно, это был некачественный тестостерон, загрязнённый дростанолоном, но почему он продолжал его колоть? Год назад Круглякова не взяли в Лондон именно из-за дростанолона, его положительные результаты скрыли: он попался два или три раза! Потом у Круглякова возник конфликт с Валентином Маслаковым, главным тренером сборной, занимавшимся в основном спринтом и эстафетами. По версии Круглякова, Маслаков не взял его в эстафетную команду, так как в любимчиках у него ходили бегуны, тренировавшиеся у Зухры Верещагиной. Однако Маслаков мотивировал отказ его грязными пробами, хотя сам Кругляков считал себя чистым. Какая наглость — перед Лондоном он по уши был в дростанолоне.

Я пошёл к Нагорных выяснять, как можно было так рисковать и копить положительные пробы, спасая всех подряд: вы же видите, что они плевали на нашу защиту и заботу. Мы сто раз предупреждали, что тестостерон грязный, но они всё равно его кололи, и снова прощать дростанолон нельзя. Но Нагорных колебался — иногда что-то удерживало его от принятия решения и он „зависал“ на несколько дней; у меня же рычагов надавить на заместителя министра не было. Тем временем сборная России по лёгкой атлетике, в которую включили Круглякова, должна была вылетать в Швецию на зимний чемпионат Европы в Гётеборге. Они прошли обязательный предвыездной контроль — и снова у Круглякова проба оказалась положительной. Ясно, что в Швецию его пускать нельзя и что после скандала с Маслаковым договориться по-хорошему не удастся, — и Нагорных дал команду „Карантин“. Тут же обе положительные пробы полетели в АДАМС, спортсмена отстранили, билет в Гётеборг аннулировали. После этого Кругляков начал борьбу с „системой“, будучи сам продуктом этой системы, которая держала его на сборах, кормила и поила, одевала и обувала много лет. И скрывала его многолетнее применение допинга. Бомба взорвётся летом, накануне Универсиады в Казани, так что оставалось ещё несколько спокойных месяцев.

Но бывает в жизни чудо — и оно случилось неприметно: оглядываясь по сторонам и скромно улыбаясь, Женя Блохин принёс два моих флакона Б — крышки отдельно, флаконы отдельно! Они их вскрыли! В душе я отчаянно хотел верить, что этого не может быть, — но вот я держу в руках снятые крышки и пытаюсь разглядеть, нет ли трещин или царапин. Никаких следов! Женя пояснил, что царапины были заметны на прижимном зубчатом кольце, которое надо было поддёрнуть вверх и вывести из зацепления с зубцами флакона, чтобы провернуть крышку в обратную сторону и открыть пробу. Сделать это, не отставив царапин на металле, невозможно, поэтому всю внутреннюю металлическую оснастку заменили. Блохин попросил собирать зубчатые кольца и кольцевые пружины для „будущих операций“, у нас этого добра немало оставалось каждый день после вскрытия флаконов А.

„Будущие операции“! От одной мысли, что мы теперь можем вскрывать контрольные пробы Б, у меня закружилась голова. Мы залили чистую мочу во флаконы А и Б, запечатали, я всё тщательно проверил — идеально, течи нет и никаких следов не видно. Сразу доложил об этом Нагорных, он пришёл в экзальтацию и умиление — и побежал рапортовать Мутко. Позже, когда все немного успокоились, решили, что основные претенденты на медали чемпионата мира IAAF, который состоится в августе в Москве, должны заготовить чистую мочу, я должен буду её проверить. Моча будет храниться в ЦСП и у спортсменов, заготовить надо несколько порций. В Антидопинговом центре ничего хранить нельзя, ВАДА постоянно приезжает и суёт свой нос во все углы и холодильники, поэтому срочно закупаем морозильные камеры и ставим их в ЦСП. Там будет банк чистой мочи, Ирина Родионова берёт его под свой контроль. ЦСП — Центр спортивной подготовки сборных команд — находился в двухстах метрах от Антидопингового центра, три минуты ходьбы через старинный парк, как раз удобно будет туда-сюда носить пробы. Процедуры подмены и замены должны быть отработаны в этом году до совершенства. Всё должно происходить тихо и незаметно, вскрытие флаконов Б и замена мочи в Антидопинговом центре — это государственная тайна.

Наша цель — успех в Сочи.

Ирина Родионова взялась за дело с невероятной энергией. Однако спортсмены далеко не всегда находились в Москве, за ними приходилось ездить по разным городам и сборам. Мочу надо было сдавать под наблюдением, тут никаких подмен и уловок быть не должно. Не знаю, что говорили спортсменам при сдаче мочи, допускаю, что некоторым из них, небольшому проценту, могло быть и неизвестно, что это готовится резерв для дальнейших манипуляций. Работы оказалось много, потребовалось привлечение административного ресурса, оформление командировок, выделение финансирования — и Ирина Родионова была назначена заместителем директора Центра спортивной подготовки, где с 2009 года, после смерти Н. Н. Пархоменко, директором работал Александр Михайлович Кравцов.

12.11 Предложение „по Украине“. — Конференция ВАДА в Сиднее. — Стероидный профиль

Юрий Нагорных, заместитель министра спорта, был неудержим. Победа любой ценой, medals over moral. Я предчувствовал, что такой вопрос однажды возникнет, что очень скоро и случилось — это было в русле его идей. В центре Москвы 6 апреля 2013 года на искусственном снегу проходила широко разрекламированная „Гонка чемпионов“, приехали звезды, популярность биатлона была невероятной. И тут Нагорных спросил меня: можем ли мы пойти немного дальше — сделать чистую пробу грязной, заменить или загрязнить пробу одной украинской биатлонистки, что-то они не ко времени разбéгались. Их эстафетная команда накануне Сочи выглядела очень сильной, особенно выделялись двойняшки Валя и Вита Семеренко. „Хорошо было бы одну из них устранить, мы как раз в Москве возьмём пробу, — завершил свою мысль Нагорных. — Как ты думаешь, мы можем это сделать?“

Единственный раз в жизни я пожалел, что не записал наш разговор. За свою жизнь я сделал отрицательными сотни положительных проб, но ни разу не делал грязной чистую пробу. Да за такое меня просто убили бы — и правильно сделали бы. Поражённый таким предложением, я сидел молча, будто обдумывал свой ответ. Но что там думать, надо осторожно отговорить Нагорных от этого замысла! И я начал сеять в нём сомнения: во-первых, запрещённое вещество обязательно должно пройти через организм спортсменки, в её моче должны присутствовать метаболиты и конъюгаты. Во-вторых, имеется ещё одна опасность — внесоревновательный контроль: она биатлонистка из международного пула тестирования, и её в любой момент могут взять на внезапный внесоревновательный контроль. Положим, мы изловчились и что-то подмешали во флаконы А и Б, сделали пробу положительной. Но может так случиться, что буквально через день или два по неизвестному нам плану у неё отберут пробу, которая окажется отрицательной. Как тогда объяснить, что новый анализ не обнаружил ничего из того, что мы подмешали в её предыдущую пробу? Никаких следов! Это будет провал нашей операции, я не знаю, как из такой ситуации можно выкрутиться. Тут надо сто раз подумать, стоит ли так рисковать перед Олимпийскими играми в Сочи. Подготовка к Играм для нас сейчас главное, а не какие-то украинские биатлонистки. Хотя Нагорных как в воду глядел — в Сочи сборная Украины выиграла золото в женской биатлонной эстафете, оставив Россию на втором месте. И ещё вопрос, который остался без ответа: знал ли об этой идее и таком предложении министр Мутко?

Мне нужно было на свежий воздух! Моя астма просыпается в такие моменты, дыхание перехватывает, будто мне в лёгкие натолкали тряпок. Правильно говорил академик Александр Григорьевич Чучалин, что, пока я так нервничаю и сам себя завожу, никакого улучшения не будет. Астма — это когда твой организм борется с самим собой. Конечно, я знаю, как чистую пробу сделать грязной, хотя вариантов немного, но я никогда этого не делал, даже в голову такое не приходило. И вам покажется невероятным, но мне никто и никогда не предлагал сделать такое, даже не намекал! И я не мог себе представить, чтобы кто-нибудь из моих знакомых, не говоря уже о близких друзьях, обратился бы ко мне с такой просьбой. Пока я шёл обратно в Антидопинговый центр, внутри меня продолжался монолог, нёсся поток сознания, цепляясь то за одно, то за другое. Вернувшись, я сразу спросил у Тимофея Соболевского, как бы он поступил, чисто теоретически, если бы его попросили чистую пробу сделать грязной. Он неподдельно удивился, внимательно посмотрел на меня и спросил, кто мог поднять такой вопрос. „Угадай сам“, — ответил я ему. „Да Нагорных, кто же ещё“, — усмехнулся Тимофей.

Потом я встретился с Никитой Камаевым и сразу рассказал ему про предложение по Украине. Никита объявил, что это полная глупость и что проба Б всё равно останется чистой; наивный — он не знал, что мы научились открывать пробу Б. Потом он разошёлся и стал читать мне лекцию, что такие дела поставят под невероятный удар и РУСАДА, и Антидопинговый центр и что такие пакости полностью в духе Мутко и Нагорных, людей лживых и бессовестных, от них ничего хорошего в будущем ждать не приходится. Потом помолчал и спросил, знаю ли я, почему юного прыгуна в высоту Юру Нагорных выгнали из спортивного интерната? „Он своровал кроссовки у соседа по комнате. — Никита снова сделал паузу. — Мы расследование провели. Его выгнали, и дальше он пошёл по комсомольской линии. Стукач и подонок. Теперь ты понимаешь, с кем нам приходится работать?“

Снова приехала медицинская комиссия IAAF, они были поражены нашим Антидопинговым центром, новым зданием с подземной парковкой, высококлассным оборудованием и замечательным персоналом. Доктор Долле пообещал мне прислать в мае и июне 300 проб крови и 300 проб мочи по специальному плану тестирования российской сборной к чемпионату мира. Чем больше проб — тем лучше, но в итоге оказалось, что все планы тестирования были переданы РУСАДА, и никакой прибавки я не заметил. Но по намёкам я понял, что мне хотели сказать следующее: раз вы несёте большую нагрузку по подготовке к чемпионату, то IAAF в виде поощрения будет контролировать сборную страны-организатора вполглаза, без ловушек и азарта. Только не надо сильно наглеть.

Всемирное антидопинговое агентство собрало директоров лабораторий на ежегодное совещание, проходившее 21–22 марта в Австралии, в Сиднее. Президент ВАДА Джон Фейхи завершал свой срок и хотел попрощаться с нами на родной земле. Известно было, что в ноябре 2013 года на конгрессе ВАДА в Йоханнесбурге будет избран новый президент. Наконец мне удалось выспаться! Классный перелёт из Москвы — часов пять до Дубая, там пересадка, и ещё часов пятнадцать до Сиднея; в самолетах я спал как убитый. И в Сиднее заселился в гостиницу в полночь — как хорошо, я поспал ещё несколько часов.

Президент ВАДА Джон Фейхи, точнее, Фахи-и-и, с ударением и продолжительным выдохом на последнем слоге, выступил с речью, которая потрясла буквально всех. За пять лет своего президентства он нисколько не изменился внешне, остался таким же бойким дедушкой и душкой. И точно так же за эти пять лет ничего не понял в допинговом контроле и говорил такие вещи, будто прилетел с другой планеты. Я смотрел на моих друзей из ВАДА, на Тьерри Богосяна, Викторию Иванову и Оливье Рабина, мы действительно были друзьями и знали друг друга много лет. Мне кажется, им было неудобно и стыдно за своего президента и за своё агентство. Мы все ждали, потупив глаза, когда его болтовня закончится.

А я слушал и удивлялся. Как можно предлагать отменить пробу Б, кто в ВАДА мог придумать такой бред? Проба Б — единственная защита спортсмена, ведь сколько раз лаборатории ошибались и проба Б не подтверждала результат анализа пробы А! Именно проба Б спасала спортсмена от дисквалификации и позора. Второй флакон нужен ещё и потому, что мочи для анализов постоянно не хватало, а с учётом повторных анализов через много лет отменять пробу Б, терять бесценные 40–50 мл мочи — полный нонсенс. Думая о том, что мы научились вскрывать пробу Б, и глядя на присутствующих вокруг, я представил, что если бы они сейчас узнали, что такое возможно, то немедленно стали бы требовать отбор мочи в третий флакон, для пробы В, чтобы сразу увозить и прятать её в недоступном и неподлазном месте на тот случай, если возникнут подозрения, что в лаборатории могли заменить мочу во флаконах А и Б.

Совещание в Сиднее было посвящено важнейшему вопросу — введению с 1 января 2014 года второго модуля биологического паспорта спортсмена — стероидного профиля. Стероидный профиль — сильное оружие против анаболических стероидов, прогормонов и тестостерона, но им очень непросто пользоваться. Если результаты анализов крови на стандартном анализаторе Sysmex читают и понимают миллионы врачей по всему миру, то со стероидным профилем всё обстоит наоборот. Это четвёртая процедура по классификации Донике, очень специфический вид анализа стероидов, когда исследуется гидролизная фракция мочи после расщепления конъюгатов глюкуроновой кислоты, экстракции и дериватизации — то есть после получения триметилсилильных производных. Такие данные количественного анализа на хромато-масс-спектрометре не будут понятны врачам. Чтобы в них разобраться, надо знать калибровки и настройки прибора, масс-спектры, хроматограммы, интегрирование и обсчёт пиков. Врачам это явно не под силу. Получается, что третейских, то есть независимых экспертов, которые находились бы вне допингового контроля и конфликта интересов, просто не существует. Именно по этой причине прогресса в области стероидного профиля пока не видно.

Но мне тогда было не до прогресса — введение стероидного профиля невероятно усложняло замену мочи в лаборатории после проведения анализа. Раньше вместе с результатами анализа мы отправляли в АДАМС отношение Т/Е и плотность мочи. При замене пробы плотность несложно подработать туда-сюда с помощью дистиллированной воды и поваренной соли. Отношение Т/Е было проблемным, и при замене грязной мочи на чистую оно могло немного отличаться, но в целом оставалось терпимым. Однако теперь горизонт „будущих операций“ заволокли тучи. С 2014 года в АДАМС после анализа станет вноситься стероидный профиль, это индивидуальные концентрации и отношения трёх пар стероидов в моче спортсмена. Первая пара — это андростерон и этиохоланолон, A/Etio, важный маркер для определения дегидроэпиандростерона, затем тестостерон и эпитестостерон, их концентрации — и отношение T/E, старый, но чувствительный маркер применения тестостерона и прогормонов. Третья парочка — андростандиолы, 5α/5βа, они хорошо реагируют на трансдермальное применение тестостерона в виде гелей и лосьонов. И как тогда после анализа подобрать такую же мочу для замены, чтобы все показатели — концентрации и отношения — сходились? Пока не знаю. Но зато теперь я точно знаю, что в лаборатории в Сочи мочу надо будет заменять до анализа, чтобы не было проблем со стероидным профилем в базе данных АДАМС.

Антидопинговые лаборатории обязали до конца года загрузить в АДАМС стероидные профили всех проб мочи начиная с 2012 года; это были неофициальные данные, вроде наводки и подсказки, для выявления потенциальных читеров и для дальнейшей работы с ними. Точно так же использовались предварительные, полученные до 2010 года, гематологические данные, после чего IAAF удалось эффективно и не теряя времени довести до конца расследования в дистанционном беге и спортивной ходьбе. Кстати, эту базу, данные 5500 анализов, в 2015 году у IAAF украли, она потом хорошо вписалась в цепочку расследований, проведенных Хайо Зеппельтом и германским телевидением. Ранее такую же базу похитили у федерации лыжного спорта, там тоже были паника и тихий ужас, но шведское телевидение не рискнуло довести расследование до конца. Там такими же беспредельщиками, как наши ходоки, были итальянцы и норвежцы.

12.12 Третья инспекция ВАДА. — ЭПО у принцессы биатлона. — Никита Камаев

Не успел я распрощаться с экспертами ВАДА в Сиднее, как они снова, усиленной командой, прилетели в Москву на очередную инспекцию. Помимо Оливье, Тьерри и Виктории, к нам приехали профессор Джорди Сегура, директор лаборатории в Барселоне, и Джон Миллер, странный дедуля, много лет возглавлявший группу лабораторных экспертов ВАДА. Считая с октября прошлого года это был третий визит, и для меня он получился нервным и выматывающим. Снова сели проверять нашу документацию, по неделям и по страницам: как мы переехали в новое здание, как получили и ввели в эксплуатацию новые приборы, как это сказалось на аттестации методик и внесении их в область аккредитации в системе ИСО 17025 ГОСТ-Р. Примечательно, что ВАДА выдаёт свой сертификат об аккредитации только при наличии сертификата о соответствии положениям и требованиям ISO 17025 — базовому международному стандарту для испытательной лаборатории, которому мы должны соответствовать. Это как диплом о высшем образовании и справка о сдаче экзаменов кандидатского минимума, без которого вас не допустят к защите кандидатской диссертации. Точно так же, получив сертификат ИСО, можно проходить дальнейшие проверки, чтобы получить сертификат аккредитации ВАДА на право проведения анализов проб допингового контроля. Это будет уже следующая ступень — узкая специализация и отдельная тема работы, как тема диссертации и диплом кандидата наук.

Работы было очень много, в методиках и протоколах было описано каждое действие при каждой операции, например приготовление калибровочных стандартов и рабочих смесей — кто что делает и к чему имеет допуск, перечислены реактивы, стандарты и референсные материалы, когда получены и каков срок их хранения. Рабочей документацией (мы называли её СОПами) были заполнены три больших книжных шкафа. Так шла незаметная со стороны, но напряжённая работа по подготовке к Олимпийским играм — эти методики будут воспроизведены и применены в Сочи, с их помощью мы должны пройти все испытания и проверки — и получить вадовский сертификат об аккредитации для проведения анализов во время Олимпийских игр.

Эксперты ВАДА торопили нас и с озабоченным видом напоминали, что этим летом в России состоятся важнейшие международные старты летнего сезона: в июле — Всемирная универсиада в Казани, затем в августе — чемпионат мира IAAF в Москве. И в 2014 году — главный зимний старт, Игры в Сочи — тоже наши соревнования и мои анализы! Оказывается, некое „антидопинговое сообщество“ очень обеспокоено и чего-то там требует. Это мифическое сообщество, выразителем интересов и мнений которого считается ВАДА, встревожено из-за того, что у нас в Москве много нарушений. Почему-то западных визитёров нервировало, что все крупнейшие соревнования проходили на территории России и что два последних года мы занимали первое место в мире по количеству официально проведённых анализов, то есть в соответствии с планами, миссиями и протоколами все наши данные были отправлены в систему АДАМС. В прошлом, 2012 году, мы хорошо обставили лаборатории всего мира, загрузив результаты 17 175 анализов мочи. А по анализам крови у нас шла дружеская борьба с Лозанной — год мы были впереди, год они, а вместе мы делали почти столько же проб, сколько все остальные вадовские лаборатории вместе взятые.

Меня тревожило, что Тьерри Богосян ходил с загадочным видом и с бумажкой, на которой были записаны номера проб. Мы с Тимофеем нервничали по этому поводу, неизвестность угнетает больше, чем прямое противостояние. Все данные анализов по двум положительным пробам, которые у нас были даны как отрицательные, по двум российским бегуньям, одна degraded girl, другая cocktail girl, были вылизаны и выверены как надо. Проба „деградированной“ бегуньи была оставлена без правок, но вторая проба, в которой был приличный коктейль из анаболиков и их метаболитов, превратилась в чистую. Тьерри прошёл по всей цепочке и тщательно сверил время регистрации пробы и аликвотирования, продолжительность пробоподготовки и время, когда передали на анализ, проверил последовательность всех действий, калибровок и настроек, но придраться было не к чему. Всё было внесено в ЛИМС, в нашу лабораторную информационную систему, и временны́е отсечки на бумажных распечатках бились с компьютерными файлами и формами. С такими шулерами Тьерри ещё никогда не сталкивался, ведь на кону стояли наше спасение и наше будущее. Однако он сделал открытие: у нас не все пробы анализируются на тройных квадруполях! Это было терпимо в прошлом году, когда у нас был всего один прибор, но в 2013-м мы переехали в новое здание и дополнительно получили два новых прибора. И он потребовал, чтобы все наши пробы за этот год были проанализированы на тройных квадруполях! Получились антидопинговые исправительные работы, в итоге мы за свой счёт переделали 2959 проб, нашли более 20 положительных и закончили работу только в августе, как раз к началу чемпионата мира по лёгкой атлетике. Правда, Юрий Дмитриевич Нагорных разрешил рапортовать только шесть положительных — скандалов и новостей нам не надо.

День прошёл, настал другой, эксперты из ВАДА ходят по всем этажам туда-сюда, что-то записывают, мы курим золотистый Benson&Hedges, крепкий и душистый, и ждём конца дня. На душе тяжело, всё время ждёшь, что вот-вот должно что-то приключиться, при этом не знаешь, откуда прилетит новая проблема и что там ВАДА припасло напоследок? Тут нежданно-негаданно вылезает положительная проба в биатлоне, чёткий эритропоэтин, картинка как из учебника. Именно в этот день профессор Джорди Сегура изучал наши данные и методики по эритропоэтину, и я подумал, что нам специально могли подкинуть двойную слепую пробу, чтобы проверить работу лаборатории. Меня очень насторожила идеальная картина изоформ ЭПО, в реальной жизни такую красоту не увидишь, обычно попадались микродозы, мазня и неразбериха — всё, что называется inconclusive. Да и какой биатлон, весна на дворе, сезон завершён — кто и зачем станет колоть ЭПО? Но пробу подтвердили и направили результаты в Барселону Тони Паскуалю, эксперту ВАДА, на утверждение и замечания. Эритропоэтин сразу в АДАМС сбрасывать нельзя. Вроде всё, пора им уезжать, поговорили напоследок, тепло и радостно распрощались, и они уехали.

Усталый, но счастливый, что наша нервотрёпка закончилась, я поехал домой. Неожиданно позвонил Нагорных и попросил срочно вернуться — нас вызывает Мутко! Приехал назад. Нагорных не было; я подождал в приёмной, подремал. Юрий Дмитриевич был у министра, вернулся от Мутко с каменным лицом и сообщил: эту положительную пробу номер 2784536, эритропоэтин, давать ни в коем случае нельзя. Проба принадлежит нашей красавице-биатлонистке, олимпийской чемпионке Светлане Слепцовой, за неё болеют миллионы телезрителей вплоть до олигарха Прохорова. Обсуждению не подлежит, министр в курсе, ситуация сложная, но никаких скандалов в зимних видах спорта перед Играми в Сочи быть не должно.

Я немного поскулил: если она такая звезда, то зачем РУСАДА брало у неё грязную мочу и заказывало анализ на ЭПО? Инспекторы из ВАДА видели, что проба положительная, они знают, что после получения подтверждения от второго эксперта из лаборатории Барселоны я должен буду сбросить результат в АДАМС. Надеяться на то, что ВАДА забудет про эту пробу, не приходится, у нас не каждый год бывали положительные пробы на эритропоэтин, если, конечно, не считать десяток-другой положительных, полученных в ходе нашего неофициального „информационного контроля“ сборных команд.

Я не мог понять, зачем надо было колоть эритропоэтин 29 марта на Кубке России, это же последний старт сезона! Но Никита Камаев мне объяснил, что нужно было немного освежить эритроциты крови перед тем, как слить пару пакетов, заморозить свою кровь на следующий олимпийский сезон. Но что мне теперь с этой Слепцовой делать? Я рассказал Камаеву про новую проблему и попросил его подменить транспортный протокол и форму допингового контроля, нарисовать вместо биатлонной принцессы никому не нужную тётку из какого-нибудь неолимпийского и незимнего вида спорта, пусть будет скалолазание или ориентирование, внесоревновательная проба.

Но Никита злобно огрызнулся: „Гриня, дружище мой и коллега, послушай меня и пойми, что у нас вся головная боль и геморрой происходят из-за тебя и твоих друзей, Нагорных и Мутко, я вообще не представляю, как ты можешь работать с этими подонками, — издалека начал Никита. — У нас сплошные проблемы, мы прижаты к стенке; ВАДА строго следит, чтобы все протоколы и формы были загружены в АДАМС незамедлительно. Это раньше можно было что-то там подправить или переписать задним числом, но теперь все имена и кодовые номера проб мы направляем в АДАМС заранее, до получения результатов твоих анализов, так что поезд ушёл. Мы в курсе твоих проблем, но эта принцесса входит в состав пакета из десяти соревновательных проб, этот пакет — сплошная неразрывная нумерация, он целиком выложен в АДАМС. И теперь всё, пакет закрыт, биатлонная миссия на десять проб нами выполнена. И вопрос к тебе, давай уже очнись и успокойся — уехала твоя ВАДА. — Никита оглянулся. — Подумай сам, откуда в конце марта — везде лёд, грязь и слякоть — возьмётся ориентирование или скалолазание, ведь в биатлоне был соревновательный контроль!“

Никита разозлился и долго ещё костерил министерство спорта, Желанову, Кравцова, Родионову, Мельникова за то, что они коррумпируют и развращают его допинговых офицеров, принуждая их заниматься подменой проб во время внесоревновательного контроля, заливая во флаконы А и Б размороженную мочу из холодильника.

„А ты, дорогой коллега, их поддерживаешь и консультируешь, мочу для подмены проверяешь, умница, продолжай в том же духе, — саркастически закончил свой монолог Никита. — Но меня в этих делах нет. Так что извини, Гриня, сам теперь с ними разбирайся. Мне своих проблем хватает“.

12.13 Универсиада в Казани. — Статья в Mail on Sunday. — Дисквалификация Лады Черновой

Никогда не знаешь, что случится в следующий раз, однако постоянно что-то случается. Как и в прошлом году перед Играми в Лондоне, наша сборная накануне чемпионата мира IAAF в Москве снова оказалась грязной! И снова счастливый случай помог вовремя предотвратить очередной коллапс! В июне мы решили просмотреть ряд ведущих спортсменов, провести „информационный контроль“. Как раз некоторым легкоатлетам пришла пора сдавать „внезапный“ внесоревновательный контроль, пробы отбирало РУСАДА по программе тестирования IAAF. Надо было понять, кто может сдавать официально, в „берегкиты“, а кому нельзя, тогда надо будет сдать либо замороженную мочу, либо подождать, пока выйдут все хвосты. Если кто-то оказывался чистым, то, помимо официального отбора, он или она сдавали несколько порций чистой мочи для заморозки — перед тем, как начать заключительную схему приёма препаратов, нацеленную на успех на чемпионате мира IAAF. Универсиада в Казани, за месяц до чемпионата, расценивалась как наш внутренний старт, где можно будет подменить пробы при отборе или заменить позже — в зависимости от обстоятельств.

Ожидали, что схемы и хвосты должны были быть, как мы планировали: коктейль, пептиды и прогормоны. Я был против прогормонов, их время прошло, с ними мы намучались, однако приходилось терпеть, что некоторые легкоатлеты применяли Decavol, SUS 500 и Trenadrol. В них содержался дегидроэпиандростерон и новомодный 4.9-эстрадиендион — считалось, что он превращается в тренболон, но это было рекламным надувательством. Повторюсь, что схемы были рассчитаны на то, что все принимаемые препараты выводятся за неделю или чуть больше. И вдруг мы видим в пробах ведущих спортсменов метастерон и его долгоживущий метаболит, тот же самый, что и у оксиметолона, и точно так же сидящий месяцами! Боже мой, откуда он мог взяться? И как хорошо, что мы его исследовали в прошлом году и опубликовали статью! Но плохо, что все лаборатории ВАДА эту статью прочитали и могли поставить в свои программы ионы на новые метаболиты. Если ещё не поставили, то поставят потом, через много лет нас ждёт реанализ.

До чемпионата мира IAAF оставалось более двух месяцев, однако у некоторых сборников концентрации метастерона были запредельными. И как оценить сроки выведения? Опыта и знаний, как в случае с Оралтуринаболом, у нас не было. Оралтуринабол принимали в таблетках по 5 или 10 мг, метастерон выпускался в крупных капсулах — 25 мг или больше. Сколько времени он может держаться в организме? За месяц-полтора наступали последние сроки сдачи проб внесоревновательного контроля по программе IAAF. Если спортсмен принимал мой коктейль, пусть даже на фоне тестостерона или дегидроэпиандростерона, то можно было схему прекратить, неделю повременить, затем у нас в лаборатории провериться, убедиться, что всё вышло, — и официально сдать чистую пробу. Если вышло не всё и с выведением были проблемы, тогда надо было проситься на сдачу к коррумпированному офицеру и заливать мочу из морозильника. А потом готовить замену пробы в лаборатории после окончания чемпионата мира IAAF, перед отправкой в Лозанну.

Изредка к нам на анализ в „берегкитах“ попадали грязные пробы, там были метастерон, дростанолон, дезоксиметилтестостерон, даже метандростенолон. Это были неприкасаемые атлеты, и мы заранее знали кодовые номера их проб. Такие пробы проходили первоначальное тестирование и рапортовались в АДАМС как отрицательные. Было важно, чтобы при этом не запрашивали новые аликвоты для подтверждающего анализа, так как такие запросы можно было отследить по лабораторным записям. У опытного специалиста сразу возник бы вопрос, почему так получилось, что на подтверждение пошли пять проб, но ни одна не подтвердилась, ведь по международному стандарту для лабораторий каждый такой случай должен расследоваться. В любой момент эксперты ВАДА могли до этого додуматься, но они так и не догадались. Через три года профессор Ричард Макларен назвал наш подход „методологией исчезновения положительных результатов“ — Disappearing Positive Methodology.

Жизнь стала спокойнее. Для меня было невероятным облегчением, что флакон с пробой Б мог быть вскрыт для замены мочи. Наши фокусники из ФСБ приезжали раз в месяц или чаще, как только накапливалось пять, шесть или семь положительных проб в проблемных видах спорта, прежде всего в лёгкой атлетике. Я буквально физически ощущал их как „тикающую бомбу“ под своим креслом, и по мере накопления проб беспокойство моё только нарастало. Флаконы иногда вскрывали подолгу, с некоторыми приходилось возиться по часу; помню, что два или три флакона были закрыты особенно неудачно — то есть неудачно для тех, кому пришлось их открывать. Как раз с точки зрения правил закрыты они были идеально — железные зубцы сверху вошли и совпали с нижними стеклянными зазубринами на флаконе так плотно, что не было люфта, чтобы завести под кольцо гибкий металлический стержень, сдвинуть зубцы и отжать вверх прижимную кольцевую пружину. Случались неудачи, когда при вскрытии пластиковая крышка пробы Б трескалась, но наблюдался постоянный прогресс, и к лету партия из пяти или шести проб уверенно вскрывалась за два часа. Фокусники сдавали работу, я придирчиво осматривал крышки и края стеклянных флаконов, и, как верно отмечал Макларен в своём докладе, нетренированный взгляд ничего не мог заметить. Лично я царапин не видел, подтверждаю. Мы заливали чистую мочу, и я с удовольствием слушал, как в моих руках с металлическим скрежетом закрывается проба Б, это было для меня самой лучшей и успокаивающей музыкой. Потом я переворачивал флакон Б вверх дном и смотрел, нет ли течи, — всё отлично, уносим на хранение.

Первым в истории спорта крупным международным соревнованием, на котором была осуществлена замена мочи во флаконах А и Б, стала 27-я Всемирная летняя универсиада, проходившая в Казани с 7 по 16 июля 2013 года. Российская сборная завоевала совершенно неприличное количество золотых медалей — 156, сборная Китая была второй с 26 золотыми медалями, что в шесть раз меньше, чем у нас, а бедные американские студенты получили 11 золотых медалей — и совсем отстали. Мне было неприятно на это смотреть, так быть не должно, это была жадность дикаря, особенно на фоне того, что страна-организатор добавляла в программу несколько видов спорта на своё усмотрение и в свою пользу. На мою беду, добавили тяжёлую атлетику, подтянули российскую сборную анабольщиков — можно подумать, что они действительно учились в вузах. Естественно, из-за какой-то там Универсиады бросать приём анаболиков они не планировали — что ещё за дела, ведь соревнования проходят в России, отбор проб наш, лаборатория наша, никаких проблем быть не должно. Их грязные пробы после соревнований заменили, а потом уничтожили. Июль у нас получился рекордным — мы проанализировали 2659 проб, из них 970 казанских. С новыми приборами наша пропускная способность вышла на уровень 3500 проб в месяц — только где взять столько проб?

Евгений Блохин провел в Казани месяц, изучал обстановку и атмосферу, приглядывался, принюхивался, размышлял. Во время Универсиады сотрудники ФСБ под видом волонтёров проходили обучение, присутствуя на станциях допингового контроля, как ВАДА называет место отбора проб у спортсменов. Это было необходимо для внедрения обученных агентов ФСБ на каждую станцию допингового контроля в Сочи, таких станций там было запланировано шестнадцать или семнадцать, работа должна была идти в две смены. Стало ясно, что подмена мочи в присутствии зарубежных экспертов и наблюдателей на станциях допингового контроля практически нереализуема и очень опасна, в неё должно быть вовлечено слишком много людей, много непредсказуемых факторов и ситуаций. Так что на крупных соревнованиях замена проб должна проводиться в самой лаборатории, желательно по ночам, когда никого из зарубежных экспертов и наблюдателей рядом не останется.

В начале июля, за несколько дней до начала Универсиады в Казани, в прессе разразился небывалый сандал. В английской газете Mail on Sunday вышло расследование о систематических нарушениях антидопинговых правил в российской лёгкой атлетике. Основные отрицательные персонажи: Мельников, Маслаков, моя сестра и я; на весь газетный лист — шокирующие рассказы о повсеместном применении допинга; ссылались на Олега Попова, тренера Лады Черновой, метательницы копья и флакона Б, затем на Валентина Круглякова и неназванных информаторов. Виталий Мутко тогда поднял голос в мою защиту, сказав, что министерство спорта не интересуется моей личной жизнью, а всё остальное контролирует ВАДА. Я ответил корреспондентам, что все спортсмены, давшие информацию для расследования, имели положительные результаты анализов своих проб, за что были дисквалифицированы. Ни с кем из них лично я не был знаком, и кто с них требовал 50 тысяч рублей, чтобы анализ был отрицательным, я не знаю. Примечательно, что публикация заканчивалась пророческим предсказанием, что на Играх в Сочи российские спортсмены завоюют множество золотых медалей и у них не будет ни одной положительной пробы.

Так оно и получилось.

Сразу замечу — прошу не путать Ладу Чернову, копьеметательницу из Самары, с Татьяной Черновой, семиборкой из Краснодара. Копьеметательница Лада Чернова, бросавшая в 2008 году свою пробу об пол, вышла из дисквалификации и выступила на зимнем первенстве России. И снова попалась, на сей раз на бромантане! Это произошло в марте 2012 года, когда мы проходили плановую двухмесячную повторную аккредитацию на соответствие международному стандарту ISO 17025. Временного прекращения или отзыва аккредитации ВАДА не было, но Александр Чеботарёв, её адвокат, сослался на то, что действие нашего сертификата ИСО 17025 ГОСТ-Р закончилось в январе. Раз нового сертификата не было, считал он, то мы не имели права анализировать пробу Черновой. Российский арбитражный суд при Торгово-промышленной палате этот аргумент принял и отменил пожизненную дисквалификацию Черновой. Когда в мае 2012 года мы получили новый сертификат, я предложил Никите Камаеву уведомить Чернову и адвоката — и при них вскрыть пробу Б, то есть разлить её по новым правилам на две порции, Б1 и Б2, и заново провести анализ и подтвердить бромантан. РУСАДА было собственником пробы, без их разрешения я не мог анализировать пробу Б, но РУСАДА объявило, что дисквалификация Черновой отменена и вопрос закрыт. Тогда я написал в IAAF и ВАДА, пожаловался, что РУСАДА должно было поддержать меня, а не спортсменку и что на решение российского арбитража надо подавать апелляцию в международный Спортивный арбитражный суд (CAS) в Лозанну, ни в коем случае нельзя создавать прецедент. ВАДА на словах соглашалось, но весь 2013 год ничего не делало, и только в январе 2014 года в Сочи, в баре гостиницы „Радиссон“, я решительно напомнил об этом Оливье Рабину, после чего ВАДА подало в CAS апелляцию на РУСАДА, Чернову и решение российского суда — и внесло 15 тысяч евро. РУСАДА со своей стороны внесло столько же. В итоге CAS поддержал ВАДА и вернул пожизненную дисквалификацию Лады Черновой. Проиграв, РУСАДА оплатило все судебные издержки — 30 тысяч евро. Никита просил адвоката Чеботарёва поучаствовать в расплате, но безуспешно.

12.14 Чемпионат мира по лёгкой атлетике в Москве. — Хиатус доктора Рабина

Шли последние внесоревновательные анализы перед долгожданным XIV чемпионатом мира IAAF по лёгкой атлетике. Оказалось, что у некоторых сборников не было запасено чистой мочи и вдобавок наблюдались приличные хвосты Оралтуринабола. Как они вообще собирались выступать? Тут надо отдать должное Нагорных — он рассердился и приговорил к „карантину“ несколько известных спортсменов, уже получивших экипировку для участия в чемпионате мира; они были дисквалифицированы. И было очень подозрительно, что ряд ведущих ходоков, и с ними Татьяна Чернова, Юрий Борзаковский и Юлия Зарипова, уклонились от участия в чемпионате мира в Москве. По официальной версии, все они были травмированы или не готовы, по неофициальной — IAAF потребовала не допускать спортсменов с проблемными биологическими паспортами. Я пытался выяснить подробности у Нагорных и Мельникова, но они отмахивались и говорили, что сами ничего не знают.

Москва, сырой и тёплый август. Перед открытием чемпионата министр Мутко принимал сэра Крейга Риди, показывая всем, что в ноябре в Йоханнесбурге на выборах нового президента ВАДА Россия будет поддерживать сэра Риди, а не доктора Патрика Шамаша. Они церемониально посетили новое здание Антидопингового центра, я всё показал-рассказал и понял, что Крейг Риди в лабораториях не бывал, приборов не видел и не знает, как и для чего они используются. Полный ноль, очередной свадебный генерал — и позор ВАДА. После приёма Риди министерство спорта устроило информационный праздник вокруг нового здания. Приехал вице-премьер Дмитрий Козак, вместе с Мутко выступил перед телекамерами, но они повернули всё так, будто в России до сего дня совсем не было лаборатории! И вдруг, как с неба упал, появился аккредитованный Антидопинговый центр, суперсовременный и новый, и Дмитрий Козак торжественно его открыл.

Виталий Мутко, стоя перед камерами рядом с Козаком и со мной, незаметно кривился по этому поводу: Козака он не любил, но уважал. Козак в спортивные вопросы не лез и спорт не комментировал, он руководил строительством олимпийских объектов, гонял нерадивых и отстающих. А вот Александра Жукова, члена МОК, Мутко не любил и не уважал и особенно злился, когда тот опять Ему что-то нашептал, то есть когда Жуков рассказывал Путину про положение дел в спорте. Мутко понимал, что исчезни вдруг Козак — возникнут проблемы, замены ему сразу не найти, но если исчезнет Жуков, то никто этого не заметит. Особенно досаждало Мутко, что Жуков стал членом МОК по чисто формальной причине — как президент Олимпийского комитета России.

Во время чемпионата мира стояла тихая московская августовская погода, дождик собирался и пролился, когда Усейн Болт выиграл финал в беге на 100 метров. У нас работали Марсель Сожи и Нил Робинсон из Лозанны, и были две молодые сотрудницы из Пекинской лаборатории, они обучались по плану подготовки к следующему чемпионату мира, который должен был пройти в Пекине в 2015 году. Мы с Марселем смотрели финалы в Лужниках на VIP-трибунах, и доктор Долле потихоньку на меня ворчал, почему, мол, я каждый вечер сижу на стадионе, а не торчу в лаборатории. Обычно во время чемпионатов мира директора не вылезают из своих лабораторий, рассказывал мне Габриель, даже ночуют там, бедные, столько у них работы. Я ему объяснил, что таких директоров надо гнать без разговоров, раз они не могут организовать работу лаборатории. У меня всё заранее продумано и предусмотрено, даже во вторую смену никому не надо выходить. Единственное — в отделе приёмки проб приходится ждать допоздна, пока привезут пробы после завершения вечерней программы, их надо проверить и зарегистрировать, чтобы с утра отдать в работу.

Зато сам Долле хорошо у меня поработал, я отгрузил ему в АДАМС 14 положительных результатов! Мы рапортовали тестостерон, эритропоэтин, дростанолон и оралтуринабол, так что получился репрезентативный срез, отражавший происходящее, если на него не закрывать глаза. Это был абсолютный рекорд за всю историю чемпионатов мира IAAF, прежний рекорд принадлежал монреальской лаборатории, где в 2001 году на чемпионате мира IAAF в Канаде, в Эдмонтоне, профессор Кристиан Айотт набила 10 или 11 положительных результатов. И ещё я напомнил Габриелю, что весной он обещал мне 600 проб — и где они? Доктор Долле, надо отдать ему должное, пошёл навстречу и заказал дополнительный масс-спектральный анализ на изотопное соотношение, мы сделали 164 пробы, это был большой объём работы, поскольку анализ дорогой и сложный; этим он полностью компенсировал недополученные нами 600 проб.

Российская сборная добилась невиданного успеха, победив в медальном зачёте сборную США, семь золотых медалей против шести. Ямайка тоже завоевала шесть золотых медалей, выиграв весь мужской и женский спринт, исключая бег на 400 метров. Повторный анализ проб и данные о сокрытии положительных результатов у российских легкоатлетов отбросили сборную России далеко назад, на седьмое место — из 17 медалей остались лишь семь, и всего две золотые, у Александра Менькова в прыжках в длину и у Елены Исинбаевой в прыжках с шестом. Самые болезненные потери — золотые медали Татьяны Лысенко в метании молота, Елены Лашмановой в ходьбе на 20 км и участниц женской триумфальной эстафеты 4×400 метров, причём попалась героиня чемпионата — Антонина Кривошапка, отбившаяся от американской бегуньи на последней прямой.

Чемпионат мира завершился, все разъехались, и мы спокойно заменили несколько проб проблемных российских легкоатлетов, пять, шесть, максимум семь, точно уже не помню. Оставалось отправить все пробы мочи и крови в лозаннскую лабораторию при температуре минус 20 градусов по Цельсию. Благодаря помощи и энтузиазму сотрудников курьерской компании TNT, мы всё упаковали, оформили и загрузили 65 приличных ящиков с пробами: 1919 проб крови, 670 соревновательных проб мочи и ещё 151 проба мочи целевого тестирования. Рефрижераторная машина, тронувшись в понедельник утром, доставила пробы в лабораторию Лозанны в пятницу. В Лозанне обрадовались, у них всё просто: чем больше проб на хранении — тем больше денег.

Итак, решено: мы с Марселем Сожи договорились о совместной работе в период проведения Олимпийских игр, он станет моим заместителем, надо будет выбить для него хорошую денежку, чтобы не ленился, а то на него порой находит. В начале сентября мы съездили в Сочи, но нам не повезло с погодой: мы угодили в такой ливень, что вечером еле смогли добраться из Имеретинки, из лаборатории, в свою гостиницу, в Адлер. Новые дороги превратились в бурлящие реки, говорили, что ливневые сливы не работают. На следующий день мы решили не рисковать и приятно провели рабочий день в баре напротив гостиницы „Адельфия“, перепробовав имевшиеся там краснодарские вина, в итоге сильно проголодались — и вечером поели и запили все проблемы бочковым пивом в немецком ресторане „Марта“, в хорошем местечке на любимой набережной неподалёку. Довольный, доктор Сожи уехал — на следующей неделе в университете Лозанны он должен был стать профессором, торжественная и давно ожидаемая процедура. Он даже хотел немного расслабиться, но я от него не отстал, пока Марсель не написал восторженный отзыв об Антидопинговом центре и о нашей успешной совместной работе во время чемпионата мира, мы сразу выложили его текст на сайте IAAF.

Закончив с летними соревнованиями и отправив пробы в Лозанну, я радостно отрапортовался в ВАДА. Однако в ответ получил официальное и даже суровое письмо от доктора Рабина. Ссылаясь на мнение лабораторного совета ВАДА, он писал, что совершенствование работы нашей лаборатории проходит медленно, до Олимпийских игр в Сочи осталось мало времени, поэтому нам настоятельно рекомендуется взять месячный перерыв в практической работе, чтобы полностью сконцентрироваться на решении имеющихся проблем и устранении недочетов, указанных экспертами ВАДА по итогам визитов. То есть в сентябре у нас должен быть академический отпуск, Рабин назвал его hiatus, во время которого РУСАДА будет направлять пробы российских спортсменов для проведения анализов в Лозанну! Ну вот ещё, размечтались, так прямо РУСАДА взяло и повезло российские пробы в Лозанну, да ещё накануне Олимпийских игр! Чего только не взбредёт им в голову в этом Монреале…

Однако прямо отказать доктору Рабину в этом хиатусе было не комильфотно, так что я пустился в письменные объяснения и жалобы на жизнь, изложил наши финансовые проблемы и невосполнимые затраты на подготовку к Сочи, которым не видно конца. Строго говоря, когда я подписывал такие расходы и оплату командировок, то меня можно было обвинить в злонамеренном приближении банкротства государственного предприятия. Далее, писал я Оливье, зарплата персонала зависит от количества проб, и если проб не будет целый месяц, то половину сотрудников я должен отправить в неоплачиваемый отпуск. Однако по трудовому законодательству я должен был заранее, за три месяца, оповестить их об этом в письменной форме, иначе они могут подать на меня в суд. Суд без вопросов примет их сторону, и я буду вынужден оплатить им месячный простой, будто они действительно работали. В итоге мы сошлись на анализе 500 проб в сентябре, то есть РУСАДА привезёт нам половину от запланированного количества проб. ВАДА на этом успокоилось, а мы получили за сентябрь 670 проб, не считая пары сотен наших проб в пластиковой таре для анализа „под столом“.

12.15 Четвёртая инспекция ВАДА. — Положительная проба Светланы Слепцовой. — CAR#19

Во время четвёртого инспекционного визита ВАДА, длившегося с 9 по 11 сентября, нам важно было показать, что мы следуем указаниям ВАДА и что пробы нам не привозят. Никита Камаев сдержал обещание, РУСАДА пробы не привозило, и казалось, будто мы, по предписанию ВАДА, полностью сосредоточены на подготовке к Играм в Сочи. Доктор Рабин не приехал, были Тьерри Богосян, старый хитрый Джон Миллер, возглавлявший группу лабораторных экспертов ВАДА, и профессор Джорди Сегура, директор лаборатории в Барселоне. Профессор Сегура также возглавлял WAADS (World Association of Anti-Doping Scientists) — Всемирную ассоциацию антидопинговых специалистов, нечто вроде нашего лабораторного профсоюза, слегка противостоящего ВАДА и отстаивавшего наши интересы. Но ВАДА делало вид, что WAADS не существует, и если Дэвид Хоман, генеральный директор ВАДА, раз в год отвечал на наши письма, выбирая какое-нибудь одно письмо из целой стопки, то это считалось успехом: нас заметили, о нас помнят!

Вадовцы стали подводить итоги. Собрали в одну кучу все недочёты и замечания, начиная с прошлого октября, и стали разбираться, что выполнено, а что нет или осталось выполненным не до конца. Всего получилось 56 проблемных пунктов, они назывались „несоответствиями или отклонениями“ от международного стандарта для лабораторий. По каждому пункту мы должны были отчитаться по установленной форме — представить отчёт о корректирующих действиях, ВАДА называло их КАРы, от аббревиатуры CAR — Correction Action Report. Отчёт должен содержать анализ причин несоответствия или ошибки, кто и почему был виноват или недоглядел, затем — какие были внесены исправления и поправки в техническую и рабочую документацию и что ещё предстоит сделать, чтобы такого больше не повторилось. Тридцать три наших отчёта из 56 заявленных были приняты, по восьми были сделаны терпимые замечания, но пятнадцать были отклонены или вызывали разногласия.

Вадовские эксперты дополнительно навешали нам „настоятельные рекомендации“ — довольно разумные предложения с учётом того, что мы готовились к Олимпийским играм в Сочи, однако проблема заключалась в том, что выполнение некоторых из них стоило больших денег. Например, мы должны были купить специальную защитную и контролирующую программу Testo SmartView и установить датчики на все холодильники в Москве и Сочи, в общей сложности штук сто. Датчики регистрировали открывание и закрывание дверей, изменение температуры или параметров работы, и если что-то шло не так — программа отправляла текстовое сообщение на телефон. Исполнение только этой рекомендации стоило свыше трёх миллионов рублей, по тогдашнему курсу 100 тысяч долларов США. Однако ВАДА относилось к нашим финансовым проблемам как к несущественным или не существующим! Казалось, они считали, будто я миллионер, а ФГУП „Антидопинговый центр“ — моя собственная лаборатория и если надо, то я сразу достану из кармана нужную сумму, чтобы оплатить очередные расходы. Конечно, я без устали боролся за каждый миллион рублей для лаборатории, но даже если с боем добывал деньги, то всё равно не мог набрать телефонный номер поставщика, чтобы договориться о срочной закупке и сделать предоплату — это расценивалось бы как коррупционный сговор! Как директор государственного предприятия, я должен был объявить открытый конкурс, дождаться заявок и подведения итогов электронных торгов, что на месяц и более задерживало выполнение рекомендаций.

Но самой страшной проблемой во время четвёртой инспекции ВАДА стала положительная проба на эритропоэтин у Светланы Слепцовой — в апреле мы закрыли её пробу как отрицательную, а РУСАДА удалило в программе АДАМС пометку о том, что проводился дополнительный анализ на эритропоэтин. К определению эритропоэтина у вадовских экспертов было повышенное внимание, как раз вводились новые требования к проведению анализа, и тот факт, что положительная проба исчезла буквально на глазах, повергла всех в шок. Мы оказались на грани отзыва аккредитации за несколько месяцев до начала Олимпийских игр. Это был ужас, будущее померкло, и я как заведённый твердил блоковские строки: „Опять над полем Куликовым взошла и расточилась мгла — и, словно облаком суровым, грядущий день заволокла“. Почему опять и с таким постоянством всё расточается и сыпется на меня — и когда это закончится? Лондонская лаборатория в ходе подготовки к Играм была неприкасаемой, чудила как хотела, никто её не тревожил и не проверял, зато теперь вадовцы с утроенной энергией взялись за нас и отыгрываются по полной программе.

Но я тогда не знал, что наша битва ещё и не начиналась!

Я позвонил Никите Камаеву и в нехороших образных выражениях объяснил, что теперь мне плевать на биатлонную принцессу, её принцев, болельщиков и олигархов и завтра же положительный результат анализа на эритропоэтин будет сброшен в АДАМС. Юрий Нагорных тоже проникся, почуял беду и надавил со своей стороны на РУСАДА, так что наутро биатлонная принцесса превратилась в 35-летнюю самбистку, которая попалась на эритропоэтине при внесоревновательном контроле, причём номер пробы остался прежний — 2784536. Сбросить результат в АДАМС было делом минуты, однако ВАДА потребовало представить отчёт о корректирующих действиях, вскрыть причины случившегося, постараться связно и логично объяснить, почему так произошло, почему пропала положительная проба! И предложить меры по устранению таковых причин на будущее, внедрить необходимые корректировки. Как я могу устранить причины, если мною командуют как хотят — у них Слепцова принцесса, Борчин и Чёгин герои, а я прислуга. И не мне устранять причины, скорее они меня устранят.

Этот исторический отчёт вошёл в нашу историю под номером 19: CAR#19, самый сложный из десятков, составленных нами и подписанных мною. Он был именно составлен, а не написан, написать такое невозможно, и тут нам очень помогла лаборатория Лозанны с их европейским опытом логической и юридической интерпретации реальности — они показали, как мы можем извернуться и рассовать по разным углам улики и причины подтасовки результата. В итоге у нас получилась хитрая манипуляция фактами и событиями, когда, как гениально предвидел Джордж Оруэлл в романе „1984“, надо было „знать и не знать одновременно, осознавать истинность того, что ты говоришь, произнося тщательно сконструированную ложь, использовать логику против логики“ и при этом „верить в свою правдивость, излагая обдуманную ложь; придерживаться одновременно двух противоположных мнений, понимая, что одно исключает другое, и быть убеждённым в обоих“. Получилось замечательно, и ВАДА вынуждено было принять наш отчёт с неудовольствием и сомнениями, но сомнения — в пользу обвиняемых.

12.16 Деньги на подготовку к Играм в Сочи. — Предупреждение Джорди Сегуры

Это были проблемы в Москве, а из сочинских проблем всё ещё оставалась нерешённой задача с приглашением 18 специалистов из иностранных лабораторий, надо было срочно найти финансирование! Мы с юристами проработали форму контракта и легальные обоснования для оплаты расходов — перелёт, питание, проживание и трудодни из расчёта 200 евро в день. Всего для моих иностранцев нужно было найти 300 тысяч евро. Разозлившись, что вместо планомерной подготовки к Сочи я держу круговую оборону в Москве и страдаю из-за вадовских проверок, я открытым текстом объяснил ситуацию заместителю министра Юрию Нагорных. Вот смотрите: мы костьми ляжем и отстоим московский Антидопинговый центр, но 21–23 октября у нас в Сочи сложная и многоплановая проверка на соответствие международному стандарту ISO 17025, мы обязательно должны получить сертификат соответствия, без него нас не допустят к прохождению аккредитации ВАДА для выполнения анализов в период проведения Игр. В октябре эксперт из ВАДА Тьерри Богосян приедет в Сочи, откроет утверждённый план подготовки и попросит показать подписанные контракты с 18 зарубежными экспертами, они должны быть готовы. И увидит, что нет ни контрактов, ни денег! Тогда ВАДА напишет мне письмо, что получение аккредитации олимпийской лаборатории Сочи находится под угрозой срыва, и даст две недели на решение проблемы. Параллельно ВАДА уведомит МОК, МОК немедленно сообщит в Оргкомитет „Сочи 2014“, затем начнётся грандиозный скандал.

Нагорных всё понял, и деньги нашлись.

Как-то раз мы сидели у Нагорных, и снова разговор пошёл о деньгах. Ирина Родионова стала жаловаться, что совсем замоталась, что больше нет ни сил, ни средств продолжать подготовку сборных к Играм в Сочи. Нужны живые деньги для оплаты работы людей, вовлечённых в поездки и отбор чистой мочи, затем надо срочно закупать спортивное питание, гормон роста и эритропоэтин. Как минимум надо три миллиона рублей. Нагорных набрал номер приёмной Мутко — и мы пошли к министру. Мутко не стал вникать в детали и позвонил Александру Кравцову: „Слушай, тут к тебе сейчас от меня придёт Родионова и скажет, что нужно сделать. Ты там у себя поищи и выдай ей всё, что надо“, — и повесил трубку.

Директор ЦСП Кравцов был назначен Chef de Mission российской сборной на Олимпийских играх в Сочи и после Игр хотел стать президентом СБР — Союза биатлонистов России. Но Мутко колебался и пока не давал своего согласия, отношения с Кравцовым у него были неровные и порой напряжённые. Кравцов не боялся высказывать что думает; Мутко это раздражало, но сделать он ничего не мог. Кравцов пользовался сильной поддержкой в федерациях и Олимпийском комитете, он был влиятельным, опытным и состоятельным человеком — и отставки не боялся.

Почти каждую неделю я куда-то летал, и моя сумка на колёсиках всегда стояла наготове. Снова Сочи, нашу лабораторию хотят посмотреть члены координационной комиссии МОК в ходе её последнего, десятого заседания. Мой доклад и здание лаборатории им очень понравились — и сразу после осмотра мы с Алексеем Петровичем Плесковым, директором по медицинскому обслуживанию и допинговому контролю Оргкомитета „Сочи 2014“, полетели в Цюрих на заседание медицинской комиссии международной федерации лыжного спорта. Оттуда обратно в Москву, день на работе — и перелёт в США на ежегодную конференцию ЮСАДА в Индианаполисе. Тема была интересной: „Спортсмен изнутри: оптимальная оценка вариативности его биологических показателей“. Я любил атмосферу юсадовских конференций: лекции, обсуждение научных вопросов, академическое благодушие и даже интеллектуальное блаженство. Но в этот раз меня быстро вернули к жестокой действительности — профессор Джорди Сегура, директор лаборатории в Барселоне, предупредил меня, что ВАДА готовит против московского Антидопингового центра серьёзную атаку. Основная битва намечена на середину ноября в Южной Африке, в Йоханнесбурге. Спасибо большое, Джорди, ты мне всегда помогал, мы знали друг друга более двадцати лет, ещё с 1991 года, когда мы оба на глазах у профессора Манфреда Донике литрами пили воду, запивая таблетки эфедрина.

Однако времени остается всего месяц, а я ничего не знаю, никаких подробностей Сегура мне не сообщил! В Йоханнесбурге состоится 4-я Всемирная конференция ВАДА по допинговому контролю в спорте, крупнейшее событие в этой области со времен предыдущей конференции 2007 года, проходившей в Мадриде. Мадрид я помню хорошо, точнее, вспоминать-то как раз совершенно нечего, три дня стояла невероятная скука, и даже херес на гибком прутике не спасал — его из огромной бочки по немыслимой траектории наливали бесплатно в холле гостиницы всем аккредитованным участникам.

Снова Москва, снова несколько дней на работе. Анастасия Лось без устали звонила во все страны и на все континенты, переписывалась и в итоге подготовила контракты с иностранными специалистами, только успевай подписывать разные варианты и ставить печати. Снова надо лететь в Сочи: мы тщательно готовились к аттестационной проверке на соответствие требованиям международного стандарта ISO 17025, для нас это был важный промежуточный финиш. Но на меня угнетающе действовала неизвестность, из головы не выходила вадовская атака, о которой предупредил Сегура. На душе было тягостно и тревожно; каждый раз, открывая электронную почту, я напрягался, ожидая какого-то ужасного письма и пытаясь угадать, что они там затеяли. Но пока тишина, и я полетел в Сочи.

12.17 ВАДА объявляет нам войну. — „Сумма против ВАДА“. — Адвокат Клод Рамони

И вот из Москвы позвонил Тимофей Соболевский — из Монреаля, из ВАДА, пришёл пакет документов на моё имя. Я попросил скорее открыть и посмотреть, что там внутри. Оказалось, что это объявление войны! Все наши московские проблемы собрали в одну кучу угрожающего размера, и она, по мнению ВАДА, тянула на шестимесячный отзыв аккредитации. Велено было официально уведомить о получении пакета и дать ответ по всем пунктам обвинения в течение пяти дней. Но это уже слишком, им придется подождать: я пока в Сочи, у меня плановая командировка, на работе буду 16 октября. Пусть пакет пару дней поваляется у меня на столе, будто Тимофей его не открывал и никто ничего не знал.

Удивительно, но на душе у меня сразу полегчало. Главное, что пока ничего не надо сообщать Нагорных и остальным: они не знают, что делать, но демонстративно начнут метаться и требовать, чтобы я немедленно всё бросил и вернулся в Москву. Счёт пошёл на дни, и вот наступило 16 октября 2013 года. Я вернулся в Москву, приехал на работу, сел в своё директорское кресло и прочитал документацию из ВАДА. Потом спокойно написал письмо, что вам привет из Москвы, я только что прилетел из Сочи, посчитал пять дней, данные мне на ответ, и уведомляю, что вечером 20 октября отправлю мои возражения по всем обвинениям.

ВАДА сообщало, что для разбирательства нашего дела создан особый дисциплинарный комитет, впервые в истории спорта! Комитет должен рассмотреть и оценить наши нарушения международного стандарта для лабораторий (МСЛ). Назначили председателя комитета, старого Ричарда Паунда из Канады, бывшего президента ВАДА, и двух его членов: американца доктора Ларри Бауэрса, научного директора ЮСАДА, и британца Джонатана Тейлора, спортивного юриста, работающего с IAAF и теннисными федерациями. Дисциплинарные слушания состоятся в Йоханнесбурге 13 ноября 2013 года во время Всемирной конференции, будут заслушаны аргументы и доводы обеих сторон — наши, Антидопингового центра, и группы лабораторных экспертов ВАДА, именно она заварила всю кашу. По итогам слушаний дисциплинарный комитет должен будет вынести решение о несоответствии Антидопингового центра требованиям МСЛ и приостановлении (suspension) или даже отзыве (revocation) аккредитации ВАДА. Такие жестокие формулировки заранее были предложены группой лабораторных экспертов ВАДА. Главой этой группы был Джон Миллер, но он делал то, что ему приказывал доктор Оливье Рабин. Какой беспредел — возомнили себя борцами с допингом, а мне готовят Басманный суд с заранее подготовленным решением.

Успокоившись, я ещё раз внимательно прочитал присланную мне документацию от начала до конца, снова разозлился — и сразу моя голова заработала с невиданной силой, по нарастающей! Мысли и фразы понеслись и посыпались из меня помимо моей воли, будто я подключился к какому-то заоблачному сайту, где всё имелось заранее, как заготовки или черновики, и я просто скачал эти неведомые файлы. Я сел за компьютер и застучал по клавиатуре: фразы, формулировки, выводы, потом правки, теперь выпить кофе, снова правки, новые идеи и аргументы, новый параграф. Теперь пауза, кофе и покурить, сразу почистить зубы, немного поболтать и погасить эмоции, затем перечитать и усилить акценты в важных местах.

Рабочим названием файла с опровержением вадовских нападок я выбрал Summa Contra WADA — так средневековые богословы и философы озаглавливали свои труды, направленные против разных лженаук и ересей. Тимофей Соболевский, большой учёный, и Анастасия Лось, мой ценный помощник, каждый день сидели со мной до десяти вечера, вычитывали ошибки и вносили правки. Постоянно на связи и в тонусе была наша западная профессура — Кристиан Айотт в Монреале, Джорди Сегура в Барселоне и Марсель Сожи в Лозанне. Вадовскую атаку на меня они восприняли как полное пренебрежение правами и свободой лаборатории допингового контроля — и чуть ли не как личное оскорбление. Каждую новую версию „Суммы против ВАДА“ я отправлял им на проверку и для замечаний; они оказали неоценимую помощь и поддержку, волновались и болели за меня. Интеллектуально мы далеко превосходили вадовских оппонентов, на нашей стороне был перевес в научных знаниях и опыте, мы были настроены на борьбу, но административный ресурс был на стороне ВАДА: мы играли по их правилам и на их поле, к тому же по ходу игры они могли как хотели менять правила. Однако будущего никто не знает — и 20 октября в 10 часов вечера я отправил курьером в Монреаль наш ответ, отповедь на 28 страницах.

И рано утром улетел в Сочи.

Как только я сел в самолёт, сразу заснул и очнулся, когда пошли на посадку. Полтора часа блаженного сна — и снова Адлер, гостиница „Адельфия“, конец бархатного сезона, солнце в дымке, шум моря за окном и волнующие запахи южного города. И сразу же рассеялась как дым вчерашняя нервотрепка с отправкой ответа в Монреаль, будто всё это мне приснилось. Сейчас надо полностью сконцентрироваться на данном этапе, 21–23 октября мы проходим в Сочи аттестацию на соответствие международному стандарту ISO 17025. Надо честно признать, что за этот год вадовские эксперты прилично нас выдрессировали и натаскали, мы всё усвоили и внедрили в Сочи, так что олимпийскую лабораторию признали соответствующей международному стандарту. Ничего плохого или серьёзного нам не вменили, однако сертификата пока не дали — сперва нам предстояло полностью устранить найденные несоответствия и замечания. Это обычная практика, такие инспекции без замечаний и указаний не обходятся: вот вам ещё домашнее задание, как выполните, так приносите на проверку.

Вроде большое дело сделали и можно отдохнуть, ведь завтра у меня день рождения, мне исполняется 55 лет! Мы будем праздновать в ресторане „Ла Луна“ — у самого моря, в трёх километрах от лаборатории. Вероника, моя супруга, специально прилетела, надо следить за всеми нами, чтобы не напились в дым. Но я не собирался напиваться: на следующий день у меня был запланирован осмотр корпусов гостиничного комплекса „Азимут“, где будут жить мои сотрудники и иностранцы, я хочу лично осмотреть и проверить номера, за которые мы должны платить такие деньги.

Ответ из ВАДА пришёл 30 октября. Сообщили, что 4 ноября ВАДА предоставит свои замечания на мои возражения и 8 ноября я должен буду дать на них окончательный ответ. Слушания пройдут в Йоханнесбурге в среду 13 ноября, начало в 13 часов. Одно хорошо: больше нельзя было подбрасывать новые темы и вопросы для дебатов и споров, был окончательно очерчен круг из трёх вопросов. Во-первых, шесть ложноотрицательных проб, ставших положительными после повторного анализа огромной партии в 2959 проб у нас в Москве; во-вторых, две положительные пробы легкоатлеток, найденные при повторном анализе в Лозанне; и третий, последний вопрос — невероятным образом потерянная положительная проба с эритропоэтином. Светлана Слепцова и наш, московско-лозаннский оправдательный оруэлловский отчёт CAR#19, представленный 19 сентября 2013 года.

Мне казалось, что по всем вопросам у нас была сильная позиция для защиты, но я понимал, что моя аргументация базируется на аналитической терминологии, она проистекает из опыта работы в лаборатории. От неё за версту крепко несло запахами мочи и эфира, она была рассчитана на химиков, и в ней мог разобраться только Ларри Бауэрс. Я полагал, что он будет на моей стороне как единственный химик в дисциплинарном комитете. Но там ещё заседали два юриста, Дик Паунд и Джонатан Тейлор, они могли не воспринять наши доказательства, и, чтобы их убедить, все факты и аргументация должны быть изложены понятным образом и языком. Наконец, я должен быть готов к неудачному исходу, если комитет решит приостановить или отозвать нашу аккредитацию. В этом случае лаборатория имеет двадцать дней для подачи апелляции в Спортивный арбитражный суд (CAS) в Лозанне, но без опытного адвоката подать апелляцию мы не сможем.

Выбора нет, мне срочно нужен сильный западный адвокат! И вот один прекрасный человек, не могу назвать его имени, рекомендовал молодого и амбициозного Клода Рамони из женевской адвокатской конторы Libra Law. Времени оставалось две недели, надо было срочно готовить документы для письменного представления, Written Submission, чтобы 8 ноября отправить окончательную версию. И сразу, 10 ноября, лететь в Африку, в Йоханнесбург. То, что Клод Рамони взялся за эту работу и мы подписали контракт, обрадовало меня и укрепило мой оптимизм. Но у Клода был трезвый расчёт, и он объяснил, что надо быть готовыми ко всему. Вполне возможно, что после Йоханнесбурга нам сразу придется идти в спортивный арбитражный суд, поэтому наша позиция должна быть изложена так, будто мы заранее знаем, что нам предстоит разбирательство в CAS в Лозанне. Поэтому наше письменное представление в дисциплинарный комитет по форме и содержанию будет являться готовой апелляцией для подачи в арбитражный спортивный суд, чтобы они поняли, с кем имеют дело и что будет дальше. Это должно было подействовать на ВАДА и на дисциплинарный комитет.

Клод Рамони заработал с невероятной энергией и энтузиазмом, он совершенно по-новому выстроил аргументацию, консультировался и по-французски переписывался с Кристиан Айотт и Марселем Сожи — они обладали солидным опытом выступлений и обсуждений лабораторных данных в арбитражном суде. Амбициозного Клода воодушевлял тот факт, что впервые в истории спорта готовилась схватка между ВАДА и лабораторией, аккредитованной ВАДА и занимающей первое место в мире по количеству анализов. Но мне не давала покоя мысль, что отзыв аккредитации приведёт к запрету на проведение допингового контроля на Олимпийских играх в Сочи и это станет концом моей карьеры и, возможно, концом для всего Антидопингового центра.

12.18 Битва в Йоханнесбурге

Мы с Клодом прилетели в Йоханнесбург заранее, детально обсудили последовательность наших действий, сверили позиции и представления. Слушания начались в среду 13 ноября в 13:30 и закончились в шестом часу. Дисциплинарный комитет действительно старался объективно разобраться в наших разногласиях и оценить, насколько серьёзны претензии со стороны ВАДА к московскому Антидопинговому центру. ВАДА представляли доктор Оливье Рабин и Джон Миллер; мы с Клодом Рамони сидели напротив них, а в конце стола, напротив Паунда, но уже на расстоянии от нас, сидела профессор Кристиан Айотт, эксперт с моей стороны. По каждому из трёх ключевых вопросов — шесть ложноотрицательных проб в Москве, две бегуньи с положительными пробами в Лозанне и потерянная проба с эритропоэтином — обе стороны получили по пять минут на изложение своей позиции, затем шли прения.

Атмосфера постепенно накалялась, и Ричард Паунд, председатель комитета, сидел с угрюмым видом, происходящее ему явно не нравилось. Доктор Ларри Бауэрс, сидевший слева и ближе всех ко мне, иногда кивал и соглашался с моими доводами — наверное, ему одному была интересна моя аргументация. Джонатан Тейлор, юрист, известный в теннисных кругах, взял на себя роль рефери: следил за порядком и продолжительностью выступлений сторон в ходе дискуссии, иногда гасил эмоции — когда доктор Рабин и профессор Айотт начинали спорить на повышенных тонах. Было заметно, что Оливье нервничал, Кристиан это видела и поэтому била в больные места, полностью его нейтрализуя. Мы с Клодом оппонировали Джону Миллеру, он неожиданно оказался подготовленным и опасным противником.

По первому вопросу, по поводу повторного анализа 2959 проб с использованием новых приборов и обнаруженных шести положительных проб (на самом деле их было двадцать), я представил таблицу, из которой было видно, что речь идёт о долгоживущих метаболитах с низкой концентрацией, ниже границы, установленной международным стандартом ВАДА для лабораторий (МСЛ). Неохотно и со скрипом господа юристы признали, что такие пробы не могут считаться ложноотрицательными. Но я пошёл дальше и поставил вопрос ребром: что такое отрицательная проба? Ведь в МСЛ её определения не дано. Как можно утверждать или доказывать, что проба действительно отрицательная, если мы не знаем множества долгоживущих метаболитов, не имеем стандартов и даже информации о новых препаратах, применяемых в спорте? И в довершение я предъявил комитету данные проведённого мною опроса 33 вадовских лабораторий.

Готовясь к слушаниям, я заранее разослал вопросы всем 33 лабораториям, аккредитованным ВАДА, и спросил, кто из них определяет долгоживущие метаболиты анаболических стероидов, открытые за последние три года. Оказалось, что их смотрят только семь лабораторий, а остальные двадцать шесть их не видят и никак не определяют! Это означало, что если шесть наших „ложноотрицательных проб“ отправить в эти 26 лабораторий, то в АДАМС поступят 156 ложноотрицательных результатов, то есть наши пробы будут названы чистыми. Понимает ли комитет, что это лишь одиночный пример и что ВАДА годами получало и получает тысячи ложноотрицательных проб? На приличном уровне работают всего несколько лабораторий, их можно пересчитать по пальцам одной руки. Вторая проблема ВАДА — слабость и низкий уровень тестирующих организаций: отбор проб проводят не там, где надо, и не у тех, у кого надо, налицо неприкрытый саботаж и нежелание начинать битву с допингом.

Первый раунд мы выиграли.

Второй раунд, по поводу двух положительных спортсменок, одной деградированной и другой с коктейлем, вышел ничейным. В деградированной пробе концентрация тренболона была низкой, и претензии к нам сняли. Но по пробе со стероидным коктейлем не было объяснения и понимания — видимо, в лаборатории произошла ошибка. Ошибки бывают у всех, и если мы в прошлом, 2012 году провели анализ 17 147 проб мочи и 3286 проб крови, то неужели нельзя было сделать одну ошибку? Самая страшная ошибка — дать ложноположительную пробу, обвинить невинного спортсмена. А пропустить положительную пробу — с кем не бывает, это можно долго обсуждать, однако с чем сравнивать и на что ссылаться, ведь у ВАДА нет никакой статистики, нет даже единичных данных по лабораториям. Раунд получился ничейный.

Третий раунд, положительная проба на эритропоэтин, прошёл в вязкой и упорной борьбе. Наш оруэлловский отчёт о причинах, задержавших на пять месяцев рапорт о положительной пробе, с неохотой был принят. Но неожиданно доктор Рабин начал говорить о том, что, по данным информаторов ВАДА, в Москве систематически скрывались положительные пробы! Но тут выступил Ричард Паунд и сказал, что этот вопрос не был заявлен в программе дисциплинарных слушаний. Все устали, но перешли в овертайм. Доктор Рабин был окончательно сломлен аргументацией Кристиан Айотт, говорившей с невероятным азартом и даже ненавистью — видимо, у них там в Монреале давно копилось что-то такое, свои счёты и обиды, и вот теперь они нашли случай сцепиться, как лев и тигрица. Джон Миллер выдвигал и неприятным образом тасовал различные аргументы, точно направленные в уязвимые места нашей позиции, однако его атаки отражал Клод Рамони, мой доблестный адвокат, он прекрасно подготовился и держал удар. Но пора было заканчивать, стороны должны были выступить с заключительным словом.

Я сказал, что мы собрались здесь на виду у всего мира — вы посмотрите, сколько корреспондентов за дверью ожидают нашего выхода, — по одной простой причине: ВАДА неоправданно переоценило роль своих лабораторий в борьбе с допингом. Аккредитованная лаборатория не борется с допингом, она только анализирует пробы, которые ей привозят. И нет ничего страшного, если крупнейшая лаборатория в мире пропустила десять положительных проб за год, в то время как тысячи спортсменов не охвачены допинговым контролем вообще, а те, кто охвачены, прекрасно знают, как не попадаться тестирующим организациям. В итоге тестирующие организации привозят в лаборатории тысячи проб, в которых положительных меньше процента, в основном попадаются спортсмены низкого уровня. Если знать спорт изнутри, то можно привезти такие сто проб, что положительными будет половина из них, только тогда некоторые страны или виды спорта окажутся на краю пропасти. Далее, что такое отрицательная проба, которой так гордятся некоторые „чистые атлеты“? Сегодня мы не знаем этого, как, например, не знали вчера, что такое долгоживущие метаболиты и как следует определять пептиды, остарин и GW 1516. ВАДА старается не замечать результаты анонимных опросов, а в них 30–40 процентов спортсменов признаются, что принимают допинг! И сколько ещё боятся в этом признаться? Однако у нас в Москве и в остальном мире всего один процент положительных проб! Вот почему ВАДА не решается дать определение отрицательной пробы в международном стандарте для лабораторий. Заметим, что я говорил это в 2013 году, задолго до повторного анализа проб, показавшего, что многие олимпийские лаборатории не умели определять допинговые соединения. Но я был уверен, что рано или поздно низкий уровень работы лондонской лаборатории в 2012 году станет известным.

Ричард Паунд, председатель, устало мне махнул, и я сразу замолчал. Начал говорить Джон Миллер, вот ведь великий боец оказался, с виду не скажешь, благообразный такой дедушка. Но в моей голове продолжали клубиться мысли и фразы, я думал, что написать для Андрея Митькова, корреспондента из агентства „Весь спорт“, если московский Антидопинговый центр потеряет аккредитацию. Вот, например, установлен мировой рекорд (именно в этом месте остановил меня Паунд, но у меня в голове выступление продолжалось, хотя мне его и не дали закончить) — и у спортсмена взяли пробу на допинговый контроль, направили её в лабораторию. Анализ ничего не показал, всё чисто. Однако никто не знает, была ли это действительно отрицательная проба, или в лаборатории не смогли определить target analyte, целевое допинговое соединение, которое присутствовало в пробе. Тому есть множество причин: научная — мы не знаем этого соединения или не до конца исследовали метаболизм, техническая — его концентрация была очень низкой. Тогда возникает вопрос к тестирующим организациям, прежде всего к федерациям и национальным антидопинговым агентствам: почему внесоревновательная проба не была отобрана неделю или месяц назад, когда концентрация была достаточно высокой? И аналитическая причина — соединение известно, но его определение сложно или стóит очень дорого, оно не вписывается в первоначальные процедуры тестирования, а требует новейшего оборудования, сложной пробоподготовки и отдельной линии анализа — как, например, длинноцепочечные пептиды или кобальт. Мы помним, что в 1980-е годы мезокарб (Сиднокарб) не вписывался в пять основных процедур, разработанных профессором Манфредом Донике, поэтому его никто не определял. Теперь вопрос: способно ли Всемирное антидопинговое агентство понять и разобраться с этими взаимосвязанными и никак не решаемыми проблемами? Очевидно, что нет, у ВАДА отсутствует мозговой центр, нет квалифицированных экспертов, способных сесть перед специалистами и ответить на неприятные вопросы. Если взять повыше, то такие вещи бессмысленно объяснять Джону Фейхи-Фахи или сэру Крейгу Риди, а для Оливье Рабина это станет концом его десятилетней карьеры. Где ещё он сможет получать такую зарплату и не платить налоги как гражданин Франции, работающий в Канаде. Как хорошо, что Ричард Паунд меня вовремя тормознул, а то я бы наговорил много лишнего и неприятного.

Всё, расходимся! За дверью долгие часы нас ожидали Марсель Сожи и Джорди Сегура, они сразу стали расспрашивать, кто что говорил и чем всё закончилось, но моя голова ещё не остыла, я вспоминал слушания и сожалел, что тогда-то не вставил одну фразу, а в другом месте не привёл важный аргумент. Но ведь ВАДА должно понимать, что нельзя так атаковать и долбить на глазах у всего мира крупнейшую лабораторию мира за три месяца до открытия Олимпийских игр у неё в стране. Однако я устал как собака, к тому же сегодня вечером торжественный обед с невероятной программой, южноафриканские танцы и чудесные вина, и хватит сотый раз обсуждать одно и то же и трепать себе нервы, завтра всё узнаем.

Дисциплинарный комитет обязан объявить решение в течение 24 часов.

12.19 Решение дисциплинарного комитета ВАДА. — Первая аккредитационная проверка олимпийской лаборатории в Сочи

Вообще, 4-я Всемирная конференция ВАДА была невероятно скучной, откуда-то понаехало 1500 участников, все сидели по большим залам и отдельным сессиям и что-то там решали и обсуждали. Бедная пресса оставалась без работы и без новостей, Хайо Зеппельт ходил как деревенский тракторист — в застиранной футболке и весь растрёпанный, чесал голову и думал, что бы ему написать. Короче, тоска беспросветная, никаких хедлайнеров не намечалось. Одно хорошо — что вопрос об отмене пробы Б не поднимался, а то был бы позор на весь мир. Единственной новостью стало ожидаемое избрание сэра Крейга Риди на должность президента, глупость полная, один старый околоспортивный политикан сменил другого старого неспортивного политикана, Джона Фейхи, или Фахи-и-и, как его нараспев прославляли австралийские аборигены.

Весь следующий день оба заместителя министра, Юрий Нагорных и Павел Колобков, жадно ловили кулуарные новости и пытались угадать, какое будет принято решение. При них постоянно вертелась Наталья Желанова. Как хорошо, что мы, директора вадовских лабораторий, жили отдельно, и я в своём роскошном отеле Da Vinci мирно загорал у бассейна, перемежая шампанское с пивом, и приятно потел на жарком африканском солнце — кайф, как в сауне. Из меня постепенно истекали вчерашние красные вина, это шли божественные процессы грешного метаболизма. Как там было у древних философов — всё течёт, и всё из меня? Сколько же я вчера выпил?

Нагорных иногда звонил мне и пытался втянуть в обсуждение возможных вариантов, видимо, очень хотел, чтобы я снова стал нервничать, но для этого у него под рукой есть Наташа Желанова, он мог часами с ней обсуждать что угодно и трепать себе нервы. Я вчера сделал всё, что мог, и теперь хоть головой бейся об стенку бассейна, ничего не изменится. Так что я пью и загораю, просто отдыхаю, а то скоро в Сочи лететь, там дождь и ураганный ветер, пальмы в горшках летают вместе с туалетами, сам видел из окна лаборатории. На следующей неделе Тьерри Богосян проводит первое вадовское тестирование олимпийской лаборатории, репетицию будущей аккредитации.

Но в четверг ничего не объявили! Вечером мы собрались в баре, сидели, пили, обсуждали варианты, но что там обсуждать — или мы сохраняем аккредитацию, или нет, тогда идём в арбитражный спортивный суд, там бодаемся с ВАДА и возвращаем аккредитацию назад. Павел Колобков пытался умничать — его ввели в ExCo, Executive Committee, исполнительный комитет ВАДА, но не за заслуги, а по формальным причинам, то есть за деньги. Россия платила в ВАДА приличные взносы, около миллиона долларов в год, но в исполкоме от России никого не было, это непорядок, давайте введём Колобкова. Колобков был чемпион-фехтовальщик, выступавший за границей, но с английским языком у него были проблемы. Он объяснялся на ресторанно-гостиничном уровне, но там, где нужно быстро соображать, вести дискуссии, внимательно слушать и понимать оппонентов — и при этом формулировать свой ответ, он очевидно пробуксовывал и не тянул. Более того, чем важнее была тема или сложнее фраза, тем сильнее он начинал заикаться. Как многие блондины, в публичных местах он пил белое вино, так как от каберне или мерло у него неприлично краснело лицо. Виталий Мутко не любил Колобкова и после Игр в Лондоне хотел от него избавиться, но кто-то на уровне Медведева ему объяснил, что не вы назначили, не вам и снимать. Раздосадованный Мутко отобрал у Колобкова и передал Юрию Нагорных подготовку к Играм в Рио-де-Жанейро. Однако Павлу Колобкову на это было наплевать, он ничего дурного в голову не брал и прекрасно знал, кто такой Мутко на самом деле.

Наступила пятница, вечером у нас обратный рейс в Москву, но по-прежнему ничего не известно. Однако внезапно поднялся шум, он нарастал: якобы Дэвид Хоман, генеральный директор ВАДА, стоя с бокалом вина, невзначай сказал, что мы тут, мол, решили отозвать аккредитацию у московской лаборатории. Что тут началось, какой поднялся шум! Клод Рамони возмутился и потребовал у ВАДА официальных объяснений, почему вчера не было принято решение, 24 часа давно истекли, однако сегодня на публике было озвучено некое решение, которого у нас, как у стороны процесса, пока что нет. Мой телефон стал накаляться от звонков из Москвы, все хотели новостей и комментариев. Shit storm, по-другому не скажешь. Обе мои Насти, Дьяченко и Лось, сидевшие в Москве в лаборатории, тоже запаниковали, все телефоны там звонили без перерыва, и вот уже телевидение собралось приехать и провести съёмку. Тогда я велел закрыть двери в Антидопинговом центре, на телефонные звонки не отвечать и идти домой, сегодня пятница. И отключил свой телефон. Никита Камаев тоже ничего не знал, и мы с ним и Анной Анцелиович поехали в аэропорт. Прощай, Йоханнесбург родной, город нашей славы боевой, — в голове у меня рифмовалась какая-то старая песня, однако Никите эти слова не понравились. Во время пересадки в Дубае мы договорились телефоны не включать, и я снова спокойно заснул в самолёте. Я выжил в тот год потому, что мог спать в любое время и в любых условиях, особенно хорошо мне спалось в самолёте.

Приземлились в Домодедово — какая мрачная осенняя картина и холодная сопливая погода! Замерев от ожидания и страха, я включил телефон и сразу прочитал сообщение от Клода Рамони: наше временное отстранение, suspended suspension, отложено на время, на шесть месяцев. Мы победили, поздравляю! Я пока не понял, как это мы победили, но сразу ощутил огромное облегчение, даже астма отступила, — и я вздохнул вдруг полной грудью! Уже сев в машину, я открыл файл с решением дисциплинарного комитета и перечитал его три раза, пока до меня дошёл смысл этого хитросплетённого юридического сочинения. Свершилось чудо! Я открыл окно: надо подышать холодным воздухом и остудить голову.

Начало звучало зловеще:

Это прекрасно, это просто чудо! Они разжали челюсти и позволили мне продолжить работу в течение шести месяцев — за это время пройдут Олимпийские и Паралимпийские игры! Но расслабляться нельзя, коварная группа лабораторных экспертов ВАДА, эта пыльная вывеска, за которой скрывается доктор Оливье Рабин, может вмешаться когда угодно и куда угодно — и даже изменить правила игры. Но на всех нас: на ВАДА, МОК и на обе мои лаборатории — тёмной тучей надвигались Игры в Сочи! И снова время работало на меня: с каждым днём у ВАДА оставалось всё меньше простора для манёвра и атаки. На ближайшие шесть месяцев инициатива переходит в мои руки, я играю белыми фигурами!

И я сразу начал обзванивать экспертов и обсуждать с ВАДА группу из четырёх человек, которую необходимо согласовать до 1 декабря. Без возражений были утверждены две мои кандидатуры: профессор Питер ван Ино из Гента и Елена Курилова из Москвы, а ВАДА со своей стороны пригласило доктора Гюнтера Гмайнера, моего давнего друга, и назначило председателем группы экспертов профессора Бруно Бизека из Нанта — для детального обсуждения Оливье Рабину нужен был эксперт, говоривший по-французски. Отлично, вот уж кого я не ожидал увидеть в этой группе, ведь я знал Бруно ещё с 1990-х годов, когда он исследовал анаболики в моче у лошадей и приезжал к нам в Кёльн делать доклад перед защитой диссертации. Список независимых экспертов по системе мониторинга контроля качества с ВАДА согласовали, и Анастасия Лось, мой помощник, приступила к составлению личных контрактов, оформлению виз и согласованию сроков приезда. И снова нам приходится за всё платить. Вот этот список:

1. Профессор Бруно Ле Бизек, директор аналитической лаборатории, специалист по определению остаточных загрязнений в пищевых продуктах, Нант, Франция, — председатель группы экспертов.

2. Доктор Гюнтер Гмайнер, директор лаборатории, аккредитованной ВАДА, Зейберсдорф, Австрия.

3. Профессор Питер ван Ино, директор лаборатории, аккредитованной ВАДА, Гент, Бельгия.

4. Елена Курилова, старший специалист по контролю качества, Johnson & Johnson, Москва, Россия.

В Сочи прибыли десять проб из Барселоны — ВАДА проводило первую аккредитационную проверку готовности лаборатории к Играм. За уровень работы нашей лаборатории я был спокоен, я больше всего волновался, чтобы баночки с мочой нигде не задержали и физически пропустили курьера с пробами мочи на охраняемую территорию олимпийских объектов, в так называемый Прибрежный кластер. Мы с Тьерри Богосяном прилетели в Сочи 21 ноября, сотрудники приехали заранее и были готовы, так что за два дня все анализы были сделаны практически без замечаний. Богосян поздравил нас и объявил, что будет присутствовать в сочинской лаборатории в период проведения Олимпийских игр в качестве независимого наблюдателя от ВАДА.

Улетая в Монреаль, Тьерри рекомендовал провести ночной стресс-тест — полностью воспроизвести обстановку и условия работы во время Игр. Пробы крови и мочи будут привозить ночью, в полночь или чуть позже, и надо будет принять не менее ста проб, чтобы проверить согласованность работы отдела приёмки, регистрации и хранения проб, заранее выявить возможные проблемы и узкие места. Основная цель проверки — показать, что к семи утра, когда на работу выйдет первая смена, все ночные пробы будут приняты, зарегистрированы, аликвотированы и готовы к анализу по всем линиям. Я согласился, это действительно надо сделать и убедиться, что не будет задержек или несогласованности в ночной работе.

12.20 Разговор с Дэвидом Хоманом. — Дыра в стене олимпийской лаборатории

Снова Москва, два напряжённых дня в лаборатории, но теперь вроде всё в порядке и под контролем. И снова Цюрих, в этот раз ФИФА, там доктор Юрий Дворак организовал нечто своеобразное — FIFA Medical and scientific multidisciplinary consensus meeting, Медицинскую и научную многоотраслевую согласительную встречу ФИФА; давно надоевшие слова „допинг“ и „борьба“ Дворак не любил — и заодно терпеть не мог ВАДА. Мы провели два дня, 29 и 30 ноября, в огромном зале для заседаний ФИФА; собрался очень приличный состав участников. Я встретил доктора Ричарда Баджетта, медицинского директора МОК — он слышал про невероятную битву в Йоханнесбурге и очень за нас переживал; я ему сказал, что остался последний шаг — получить аккредитацию олимпийской лаборатории в Сочи, в начале января ВАДА снова пришлёт к нам наблюдателей.

Оказалось, что в Цюрих приехал сам Дэвид Хоман, генеральный директор ВАДА, большой босс! Он не сидел с нами в зале; как всегда, у него была важная политическая повестка и отдельная комната для переговоров. Во время чайно-кофейного перерыва Ричард Баджетт сказал, что Хоман приглашает меня поговорить. Дэвид, юрист из Новой Зеландии, всегда ходивший в тёмном костюме в тонкую белую полоску, часто с бокалом красного вина и немного растрёпанный, был очень хороший дядька, прямой и порою резкий; но со мной он всегда был приветлив, и я знал, что в любой момент могу обратиться к нему за помощью. И, главное, он был непосредственным начальником Оливье Рабина и держал его на коротком поводке. Поэтому я радостно направился к Дэвиду Хоману в комнату, где он скучал за чашечкой кофе.

— Послушай меня, — начал Дэвид таким тоном, будто мы с ним давно беседуем и я только что на минутку выскочил в туалет, — я получил отчёт о предварительном тестировании в Сочи на прошлой неделе и рад за вас, что всё прошло на высоком уровне.

Он помолчал и пристально посмотрел на меня. Я стоял и не дышал.

— Так вот, вашу аккредитацию будет проводить доктор Оливье Рабин, это важное дело мы поручили ему. — Дэвид вздохнул. — Он приедет в Сочи в начале января, лишних вопросов поднимать не надо. — И Дэвид снова посмотрел на меня. — За этот год мы проделали очень большую работу, так что всё должно быть хорошо. Ты понимаешь, о чём я говорю. Так что лучше сходите пообедать, посидеть, немного выпить и поговорить.

— Хороший обед я обещаю, и в лучшем баре пару бокалов вина на ночь тоже, — ответил я.

Дэвид одобрительно кивнул и снова обрёл скучающий вид. Я попрощался, выскочил наружу и сказал огромное спасибо Ричарду Баджетту за эту встречу в Цюрихе. Какой же Ричард молодец! Олимпийский чемпион Лос-Анджелеса в четвёрке с вёслами!

Я вдруг почувствовал невероятный прилив сил и уверенность, что виден конец нашим мытарствам, что всё в моих руках и больше не должно остаться подводных мин и камней. Но мне пора на поезд в Лозанну, там 3–4 декабря ВАДА собирало директоров лабораторий для окончательного разъяснения требований стероидного профиля, второго модуля биологического паспорта спортсмена, вводимого с нового года. И снова, уже не знаю в который раз за этот год, я встретил Тьерри Богосяна и Викторию Иванову! Они стали меня расспрашивать, что это я такой радостный приехал? Но я сделал круглые глаза — а что, разве у нас есть какие-то проблемы или причины, из-за которых я должен ходить грустным? Всё идёт по плану, готовимся к Играм, вы видите, что я очень стараюсь и строго следую указаниям ВАДА.

Но второй раз я сделал круглые глаза уже искренне, когда узнал, что биологический паспорт и всю программу мониторинга стероидных данных отдали доктору Марку Вернеку, медицинскому директору ВАДА, хотя все были уверены, что этот участок работы останется у Оливье Рабина, научного директора ВАДА. Но Рабину так и надо, а то возомнил себя вершителем судеб и вздумал конфликтовать с моим Антидопинговым центром. Стоит только проиграть в одном месте — сразу проиграешь в другом. Позиции доктора Рабина сильно пошатнулись, приближался ужасный проигрыш в арбитражном суде — эстонский лыжник Веерпалу, олимпийский чемпион, грозился опровергнуть вадовскую методику определения гормона роста! Он на ней попался во внесоревновательный период.

Вернулся в Москву, поведал о новостях и разговорах Юрию Дмитриевичу Нагорных. Он выглядел очень озабоченным, главным образом из-за того, что Наталья Желанова держала его в постоянном напряжении, заглядывая к нему в кабинет по пять раз в день. Она умело и планомерно накручивала его по всему списку вопросов и проблем, в решении которых якобы принимала участие. Позднее в такую же ловушку угодил Виталий Мутко, и тогда Нагорных признал, что я был прав: толку от неё никакого, одна головная боль, пустая болтовня и потеря времени.

Мне кажется, в каждом министерстве есть своя Наталья Желанова.

И снова Сочи, точнее, мой любимый Адлер, это на юг от аэропорта, и снова родная набережная и гостиница „Адельфия“, ставшая вторым домом, где мне всегда хорошо спалось под шум набегающих волн. Завершается подготовка к прохождению аккредитации и заодно подготовка к замене проб. Юрий Чижов просверлил дырку между комнатой номер 125 для аликвотирования и комнатой для хранения вёдер, упаковки и хозяйственного хлама, номер 124. Для этого Чижов и Блохин тайно летали в Сочи на выходные дни 25–26 мая — и про это никто не знал, командировки не оформлялись. Дырка закрывалась круглой пластиковой крышкой, будто там собирались поставить розетку, но пока не поставили и задвинули тумбочкой. Именно Чижов придумал этот простой и надёжный путь, позволявший миновать камеры наблюдения, для передачи проб из внутреннего охраняемого периметра отдела регистрации и хранения проб — наружу, чтобы Евгений Блохин мог унести флаконы с пробами Б из лаборатории в здание командного центра ФСБ через пожарный выход и задние ворота для вывоза мусора. Там их вскроют фокусники, и Женя принесёт флаконы обратно, уже открытые и готовые для замены мочи. Фокусники будут работать в командном центре по ночам, там же будет храниться чистая моча наших олимпийцев, мы заранее проверили сотни проб! Вроде всё готово, Родионова закупила четыре морозильные камеры, главное, чтобы во время Игр никакой ночной активности не было заметно, лишь водопроводчик Женя Блохин будет ходить туда-сюда с чемоданчиком. Все будут думать, что у него там инструменты, однако там будет чистая моча в пластиковых бутылках и флаконы „берегкит“ с синей маркировкой — пробы Б. Фантастика!

Но я не дырку в стене приехал проверять, 9 или 10 декабря мне надо было обязательно увидеться с Питером ван де Флитом, медицинским и научным директором Международного паралимпийского комитета (МПК), мы вместе с ним работали в 2008 году в Пекине. Питера я любил за то, что он всегда был в хорошем настроении, и мы с ним быстро решили два важных вопроса. Впервые в своей истории МПК решил, что после Паралимпийских игр в Сочи пробы будут отправлены в Лозанну на длительное хранение. Я прямо сказал, что за упаковку, оформление документов и отправку я выставлю приличный счёт, сам пока не знаю какой, но стоимость всех позиций и услуг будет приведена, включая нашу 15-процентную прибыль, плюс сверху 18 процентов налога на все дела, происходящие на территории России, — НДС, налог на добавленную стоимость.

Вторым вопросом было согласование работы сочинской лаборатории по анализу проб российских спортсменов в марте, в плане РУСАДА стояли летние виды спорта, отправлять их за рубеж нам не хотелось. На март 2014 года у Питера было запланировано 600 проб с Паралимпийских игр в Сочи, для нас это разорительно мало, поэтому я был бы просто счастлив, если бы можно было дополнительно сделать 1000 проб российских спортсменов. Подготовка к Играм в Сочи обошлась нам очень дорого, многие расходы не были учтены заранее, и теперь я должен считать каждый рубль и цент. Питер согласился.

12.21 Ночной стресс-тест в Сочи. — Музыка Олимпийских игр

Стояла зима, приближался Новый, 2014 год. Одним из последних требований ВАДА было проведение ночного стресс-теста по приёмке, регистрации и аликвотированию проб. Во время Игр пробы будут собираться в течение дня в головной станции допингового контроля в поликлинике в Олимпийской деревне. По планам, туда с утра поступают предсоревновательные пробы, а вечером — соревновательные, затем весь дневной урожай, catch of a day, будет доставлен в лабораторию после полуночи. Мы провели стресс-тест 24 декабря, проверили в работе дополнительный персонал, аспирантов Краснодарского университета, прошедших подготовку заранее. Мы привезли из Москвы 44 пробы крови и 96 проб мочи, флаконы А и Б, их надо было принять, проверить, зарегистрировать, перекодировать, измерить объём, вскрыть, измерить плотность, провести аликвотирование, то есть разлить по пробиркам для анализов, и распечатать сопровождающую документацию. После чего убрать пробы в холодильники для хранения, отдельно флаконы А и флаконы Б.

Начали в полночь. Я смотрел на ребят и девчат, просто ещё детей, на их веселые лица и горящие глаза, на рабочую суету, шум, смех и шутки и тут внезапно ощутил дыхание и даже какую-то музыку приближающихся Олимпийских игр. Но была и другая причина для моего волнения. Моя голова работала в биполярном режиме, я думал о двух параллельных действах, неслиянных и нераздельных именно в этой комнате, где я стоял и наблюдал. О сохранности проб — и об их передаче и замене. Я стоял в комнате № 125, где проводилось аликвотирование. Там между двух вытяжных шкафов была проделана дырка в стене для передачи проб в комнату № 124, эта комната была вне контролируемого и охраняемого периметра отдела приёма, регистрации и хранения проб. Флаконы, пробы А и Б, надо будет передать через дырку, затем унести пробы Б на вскрытие в соседнее здание, поскорее принести обратно открытыми, ополоснуть, залить чистую мочу в оба флакона, всё проверить, закрыть — и незаметно вернуть обратно в холодильник. Всё должно пройти до начала процедуры аликвотирования. По моим часам и представлениям вся замена должна быть сделана за два часа. Или за два с половиной. За это время можно заменить 8 или 10 проб, 12 — это максимум, что можно успеть.

Но откуда мне знать, сколько проб предстоит заменить за одну ночь! Надо срочно предупредить Нагорных, чтобы количество олимпийцев, сидящих на коктейле, было ограничено, и вообще я должен знать, сколько всего спортсменов Родионова втянула в подготовку и кто в какой день выступает, чтобы не получилось, что в один день вдруг окажется 20 проб на замену. Весь год я не вылезал из обеих лабораторий и почти утратил связь с тем, что творилось снаружи. Зимние виды спорта для меня были вещью в себе, я знал только, что в Сочи мы должны создать все условия для победы ветеранов — Зубкова, Зайцевой, Легкова, Третьякова и Демченко. При удачном раскладе они могли завоевать пять или шесть золотых медалей — и заложить основу для медальной победы России на зимних Играх.

Завтра наступает новый, олимпийский 2014 год! Заместитель министра Ю. Д. Нагорных собрал старший персонал Антидопингового центра в своем кабинете, чтобы благословить на прохождение аккредитации в Сочи, которая должна состояться через две недели. Я заставил Чижова надеть костюм и галстук — Нагорных хотел лично поблагодарить его за просверленную дырку, за удачное решение по перемещению проб для замены мочи! По итогам года мы снова лучшие в мире: за 2013 год мы официально проанализировали 18 610 проб мочи и 4881 пробу крови! Официально — это значит, что результаты анализа каждой пробы были отправлены в АДАМС.

Это был мировой рекорд для лабораторий ВАДА.

Нагорных поблагодарил нас за работу и пожелал успехов в прохождении вадовской аккредитации. А потом в стиле Дэвида Хомана приказал мне не вступать в дискуссии с доктором Оливье Рабином, когда тот прилетит в Сочи, и просил забыть про битву в Йоханнесбурге, вести себя приветливо и улыбаться. Да я и не собирался ничего с ним обсуждать, всё это давно в прошлом!

Я вообще не люблю оглядываться назад.