Допинг. Запрещенные страницы

14.1 Стероидный профиль мочи тяжелоатлетов

Обожаю май в Москве! Яркое солнце и пронзительная зелень; все праздники мы ходили по велокольцу и Крылатским холмам с Вероникой и Врангелем, я загорал и пробовал побегать, но лишний вес и астма держали меня как в тисках. Но впереди лето! Сочинские события померкли и даже забылись, будто всё это приснилось. Проблемы назревали в тяжёлой атлетике, штангисты оставались неуправляемыми и невменяемыми. Как в своё время меня не слушали легкоатлеты, игнорировали показатели крови и не верили в эффективность и опасность биологического паспорта спортсмена, точно так же теперь тяжелоатлеты не хотели осознавать грядущие проблемы с долгоживущими метаболитами и со стероидным профилем мочи — новым модулем биологического паспорта спортсмена, введённым с января 2014 года. Накануне битвы в Йоханнесбурге я упросил Юрия Нагорных избавить меня от проб тяжелоатлетов, и он полгода держал своё слово, пока мы не завершили сочинскую эпопею. И тут штангистов будто прорвало. Великодный приволок ящики с мочой в пластиковой таре; нам нужно было создать запас чистой, то есть проверенной мочи, однако она на 90 процентов оказалась грязной и непригодной для подмены при сдаче пробы на сборах или соревнованиях, не говоря уже о замене в лабораторных условиях.

Я пытался предупредить о грядущей опасности, но ни Ирина Родионова, ни Юрий Нагорных, ни Женя Блохин не хотели усложнять себе жизнь и разбираться со штангистами. Через два года Игры в Рио — и нам снова нужны медали. Нагорных назначили ответственным за подготовку к летним Играм 2016 года вместо Павла Колобкова — никакого проку от этого сонного фехтовальщика не было и не будет, Мутко это понял перед Играми в Лондоне. Тяжелоатлеты в очередной раз наобещали несколько золотых медалей на предстоящих Играх, получили от Мутко разрешение „готовиться“ — и стали неуязвимы для нашего прямого анализа, трогать их было нельзя. Но возник косвенный метод контроля — стероидный профиль, и он невероятно усложнил замену мочи. Раньше было просто: вылили грязную мочу спортсмена, взяли чистую, где отношение Т/Е, тестостерона к эпитестостерону, было похожим, например 2, и подогнали плотность солью или водичкой. Но теперь мы должны вводить в АДАМС три отношения и шесть концентраций стероидов!

Пусть в грязной моче отношение Т/Е равнялось двум, и в АДАМС были внесены концентрации, положим, Т = 20 нг/мл и Е = 10 нг/мл. На замену у нас есть чистая моча с той же плотностью и тем же отношением, но с концентрациями 40 и 20 нг/мл соответственно, то есть в два раза выше. До 2013 года она подходила идеально, но теперь не подходит, не те концентрации! Значит, её надо разбавить в два раза и подсыпать соли, чтобы повысить плотность после разбавления! Но это только одно отношение и две концентрации, а в стероидном профиле три отношения и шесть концентраций! Вот и крутись как хочешь, подбирай варианты.

Объясню почти на пальцах: пусть в овощной корзинке картофелин в два раза больше, чем луковиц, следовательно, их отношение равно двум — раньше внимание обращали только на это. Теперь же надо следить ещё и за количеством отдельно картофелин и отдельно луковиц — и чтобы оно тоже давало отношение, равное двум. А ещё в корзинке вперемешку лежат огурцы и помидоры, морковка и свёкла, их отношения и количества тоже заранее посчитаны — и опись прибита гвоздём на стенку, то есть данные внесены в АДАМС. Вот и попробуйте теперь отыскать вторую такую же корзинку на замену.

В случае со штангистами невозможно подобрать соревновательную мочу, даже имея коллекцию чистых проб от конкретного спортсмена. Основная особенность соревновательной мочи у штангистов — наличие низких концентраций природных стероидов из-за применения анаболиков, то есть синтетических стероидов, и высокая плотность из-за сгонки веса. Подобрать такой моче замену среди проанализированных чистых проб в лабораторном хранилище очень сложно, поэтому я пытался убедить руководство, что мочу необходимо подменять заранее, при отборе проб во время соревнований. Тогда в АДАМС сразу попадает стероидный профиль и плотность чистой мочи и не будет нужды в замене, не будет мучений с подбором концентраций, как если бы сначала мы проанализировали незаменённую, грязную мочу и отправили в АДАМС нечеловеческие цифры концентраций и отношений. Но нечеловеческие значения мы не вносили, а брали средние значения мужской популяции.

При работе с тяжелоатлетами встала и ещё одна нерешаемая проблема: какой стероидный профиль считать своим, природным, и кто его видел: они либо сидят на анаболиках и тестостероне, либо проводят post-cycle therapy (PCT) — восстановительную терапию после цикла приёма, и в обоих случаях концентрации и отношения будут искажены. В редких случаях проба штангиста будет выглядеть как вроде бы чистая — но её стероидный профиль не будет репрезентативен, поскольку выработка своих стероидов у такого спортсмена почти нулевая, и без оглядки полагаться на такой профиль нельзя. И куда ни кинь — всюду клин.

Никто, кроме Никиты Камаева, меня не слушал. Тогда мы решили составить таблицу по тяжелоатлетам, членам сборной команды, начиная с 2012 года. Картина получилась страшная: пробы одного штангиста и данные его стероидного профиля в АДАМС выглядели так, будто принадлежали разным, случайным людям, разброс был невероятным. В отличие от лёгкой атлетики с её налаженными анализами крови, тяжёлую атлетику спасало отсутствие экспертов, разбирающихся в стероидном профиле мочи. Стероиды, глюкуронидную фракцию мочи, определяли в виде триметилсилильных производных на одинарных или тройных квадрупольных хромассах, и результаты были и остаются малопонятными для врачей и сторонних специалистов. Только сотрудники антидопинговых лабораторий могли разобраться с концентрациями и отношениями стероидов в том крайне специфическом представлении, которое отправлялось в АДАМС! Поэтому сформировать независимую панель внешних экспертов было невозможно.

Моча и кровь отличаются как небо и земля. В лёгкой атлетике и велосипедном спорте анализировали кровь, используя известные приборы Sysmex японского производства. Результаты анализов крови читались, был наработан большой опыт в интерпретации гематологических данных, поэтому нетрудно было сделать обоснованный вывод о нарушении антидопинговых правил. В тяжёлой атлетике никто не пробовал разобраться со стероидным профилем мочи, не было ни прогресса, ни желания что-нибудь делать, но если бы оно возникло, то тогда бы тяжёлая атлетика прекратила своё существование как олимпийский вид спорта. Повторный прямой — то есть без данных биологического паспорта — анализ проб мочи штангистов с Олимпийских игр 2008 и 2012 годов принёс 62 положительных результата, было отобрано 30 медалей — у 11 женщин и 5 мужчин в Пекине и у 10 женщин и 4 мужчин в Лондоне. Ещё раз стало очевидно, что лондонская лаборатория не была готова к проведению анализов во время Игр.

14.2 Положительная проба боксёра Александра Поветкина. — Появление Хайо Зеппельта

В начале июня 2014 года в Барселоне состоялась конференция Международной федерации лыжных видов спорта, я входил в состав медицинской комиссии и сделал доклад по нашей работе в Сочи. Однако мне важно было встретиться с Алексом Кирбихлером из мюнхенской компании PWC, специализировавшейся на отборе проб в зимних видах спорта и имевшей офицеров допингового контроля на территории России. Алекс начал борьбу за большой проект — первые Европейские летние игры в Баку в июне 2015 года, и в следующем году эти игры рассматривались в числе главных стартов летнего сезона — наряду с чемпионатом мира по водным видам спорта в Казани. Казань была нашей, но за пробы из Баку предстояло побороться. Мы договорились выступить единым фронтом — Алекс от имени PWC предложит бакинскому оргкомитету полный пакет услуг: отбор проб, транспортировку в Москву и анализ в течение 24 часов, а я пообещал, что от меня он получит самую выгодную стоимость анализов; никому другому таких условий я не дам.

Перед командировкой в Барселону мы получили пробы из профессионального бокса, их отбирала РУСАДА по контракту с одной из профессиональных боксёрских федераций или ассоциаций — их развелось столько, что не перечислить. Так как никаких указаний или предупреждений я ни от кого не получал, а министерство спорта в этом не участвовало, то одну положительную пробу, остарин, я автоматом отправил в АДАМС. И надо такому случиться, что это была проба Александра Поветкина, олимпийского чемпиона и знаменитого профессионального боксёра. Когда Нагорных и Мутко об этом узнали, то началась истерика: как такое могло случиться, почему не прикрыли нашу национальную гордость? Как же хорошо, что всю неделю я был в Барселоне.

Виталий Мутко вызвал генерального директора РУСАДА, профессора Рамила Усмановича Хабриева, и простыми непечатными словами разъяснил ему политическую составляющую его безответственной борьбы с допингом, после чего у Хабриева щёки стали свекольного цвета — и подскочило давление. Никита Камаев получил команду убрать положительный результат анализа из программы АДАМС. Он позвонил в Барселону и попросил меня отозвать наш рапорт о положительном результате на остарин, но я сказал, что ничего менять не буду — после этого ВАДА набросится на меня с новой силой и с новыми проверками. Никита вздохнул и поведал, что скандал невероятный и что дошло до Путина. Эту подольскую группировку боксёров курирует Игорь Сечин, директор „Роснефти“. Сечин лично звонил Мутко и повелел немедленно решить вопрос, затем нагоняй от Мутко получил Хабриев — и вот репрессии докатились до Никиты. Я возразил, что это не мои проблемы и что Путин или Сечин для меня никто, мой непосредственный начальник — Нагорных, и ты сам знаешь: сильнее кошки зверя нет. Вертикаль власти со времён Средневековья гласит, что вассал моего вассала — не мой вассал; первые люди страны могут сколь угодно мутузить Мутко, но до нас они не доберутся; да и кто мы такие для них — просто пешки, чего с нами связываться.

Никита выкрутился самым простым способом: он обезличил пробу Александра Поветкина. Она превратилась в контрольную пробу (double blind) для тестирования лаборатории, то есть имя спортсмена было стёрто, будто бы его и не было. Если бы кто-нибудь решил слегка копнуть, то сразу увидел бы нестыковку — Поветкина брали на допинг, но проба в лабораторию не поступила. Как такая манипуляция осталась незамеченной, я не знаю.

Тем временем в Москве меня поджидал Хайо Зеппельт, корреспондент германского телевидения. Он попросил пустить его в Антидопинговый центр отснять приборы, персонал и лабораторную обстановку; объяснил мне, что эти материалы нужны ему для завершения документального фильма про Олимпийские игры в Сочи. МОК разрешил Хайо снимать нашу лабораторию в Сочи, я напомнил об этом Нагорных, и съёмка состоялась. Закончив с приборами и помещениями, Хайо попросил меня сесть на подготовленное место, направил на меня свет своих ламп и стал задавать простые вопросы, что да как было в Сочи. И внезапно спросил, брал ли я деньги со спортсменов за сокрытие положительных результатов анализов! Я оказался совершенно не готов к такому вопросу, даже подумал, уж не заснул ли я, иначе как можно было пропустить момент, когда мы так резко сменили тему. Хитрый Хайо всё это документально записал на камеры: хорошо видно, что я минуту-другую пытался сориентироваться и прийти в себя и только потом пустился в объяснения. Объяснения были простыми: стоит только раз взять деньги со спортсмена за сокрытие положительной пробы, как на следующий день под моим окном будет стоять очередь — все будут готовы заранее оплатить свои положительные пробы, чтобы застраховаться на будущее.

Хайо Зеппельт был доволен отснятым материалом и сказал, что фильм выйдет в декабре 2014 года. Оказалось, что Хайо снимал фильм не про Сочи, он работал над документальным фильмом о применении допинга и сокрытии результатов анализа в российской лёгкой атлетике, основанным на интервью и скрытых съемках Юлии и Виталия Степановых. Посмотрите обязательно этот фильм, он многое изменил в лёгкой атлетике, а заодно и в моей жизни.

14.3 Проблемы тяжелоатлетов. — Олимпийский день в Лозанне

Пообедали с Никитой, он продолжал злиться после нагоняя от Юрия Нагорных, заместителя министра; сам министр за пробу Поветкина задал трёпку профессору Хабриеву. Мне тоже немного досталось: пришлось пообещать, что я буду сообщать результаты анализов всех проб, а не только тех, что были отобраны РУСАДА в рамках государственного контракта с министерством спорта. Никите я объяснил, что теперь контроль за положительными результатами стал тотальным, и без „карантинной“ отмашки Нагорных ни одна положительная проба в АДАМС не упадёт. Второй такой прокол с Поветкиным нам не простят. Никита был удручён, но мне было всё равно, бокс меня не волновал.

Никита Камаев рассказал про новые проблемы с тяжелоатлетами. Международная федерация (IWF) проводила чемпионаты мира в ноябре, поэтому летние пробы с тренировочных сборов и чемпионата России в Грозном РУСАДА направит нам, в Антидопинговый центр в Москве. Но осенью, когда объявят состав сборной на чемпионат мира, РУСАДА проведёт внесоревновательный контроль и отправит пробы российских сборников в Кёльн! Это было коварным и сильным ходом со стороны Тамаша Аяна, президента IWF. Что он задумал, было не ясно, но у него не сложились отношения с Сергеем Сырцовым, президентом ФТАР. Летом мы сами разберёмся и подменим пробы при отборе, в Грозном всё будет чисто, но где взять чистую мочу для отправки в Кёльн? Все штангисты давно сидят на приёме анаболиков, их чистая моча оказалась не такой чистой, как мы ожидали, и в Кёльне непременно постараются чего-нибудь обнаружить, кёльнские проверки постоянно оборачивались скандалами и штрафами.

Меня это так сильно насторожило, что я даже потерял аппетит. Обычно мы с Никитой обсуждали подобные вопросы вне стен лаборатории, где Блохин повсюду навтыкал свои прослушки, — выезжали поболтать и пообедать в „Темпл Бар“ на Ладожской улице, рядом с метро „Бауманская“. Тяжёлая атлетика — это тикающая бомба под всеми нами; одно хорошо — что они перестали обсуждать открытым текстом на всяких форумах свои проблемы и способы их решения за свой и за наш счёт. Но цивилизованного решения я не видел: с одной стороны — где взять чистую мочу, если они годами сидели на стероидах; а с другой — какой стероидный профиль канонизировать, считать исходным, природным для каждого из них, если свою эндокринную систему они давно погубили? Привозят якобы чистую мочу в пластике, а там повсюду хвосты анаболических стероидов, а ещё остарин и кломифен — и кто только в сборной кормит ребят этой дрянью, могли бы хоть посоветоваться. Беспредел, просто обнаглели. Никита тоже жаловался — его новых офицеров допингового контроля заставляют при отборе проб подменять мочу, хороших ребят пытаются коррумпировать и портить. А старая гвардия, готовая на всё, с начала лета ушла в продолжительные отпуска: за работу в Сочи и переработки они набрали много отгулов.

Я сказал Никите, что не знаю, что делать и как нам бороться, всё идёт от Мутко и Нагорных, штангисты каждый раз убеждают их, что без этого они не могут. Пока Виталий Мутко был министром спорта, тяжелоатлеты не выиграли ни одной золотой медали, но перед Олимпийскими играми в Пекине и Лондоне всякий раз обещали завоевать три или четыре золотых медали. Министр Мутко при всей своей административной проницательности и при всём своем опыте работы с людьми наивно верил вранью и обещаниям спортсменов и тренеров, искренне им сочувствовал и умилялся до слёз, слушая их рассказы. Он был очень уязвим с этой стороны: вот они снова зашли к нему, напели про свою тяжёлую жизнь, нажаловались на зверства допингового контроля и отсутствие поддержки и помощи, и снова Виталий Леонтьевич поддался на уговоры и повелел Нагорных разобраться, как помочь бедным тяжелоатлетам. Никита Камаев сказал, что запретил в отсутствие самого штангиста разливать из пластиковых бутылок и запечатывать в „берегкиты“ его проверенную мочу — именно так будет проходить кёльнский внесоревновательный контроль, — и просил меня поддержать его борьбу. Конечно, я пообещал, и даже искренне, но было очевидно, что позиции у нас плохие.

Напряжение нарастало, и на 11 июня Нагорных назначил совещание, пора было обсудить, что нам делать с этой штангой. Я настаивал, что РУСАДА должно обеспечить полную замену проб мочи во время летнего чемпионата в Грозном. Грязные пробы тяжелоатлетов не должны поступать в лабораторию, у нас нет чистой мочи на замену соревновательных проб. Никита был наотрез против сплошной подмены проб при отборе, разозлился — и на совещание не пришёл. А в августе послал в Грозный крепких ребят, которые не поддались на уговоры и посулы — и собрали такую мочу, какая текла ровно в те дни. Именно из-за этих злополучных грозненских проб я вынужден был в декабре уничтожить вообще все 1417 августовских проб, за что Дик Паунд и Крейг Риди потребовали выгнать меня с должности директора Антидопингового центра.

Оставалась ещё одна нерешаемая задача: где осенью взять чистую мочу для отправки в Кёльн накануне ноябрьского чемпионата мира в Алматы? Зная, что придут пробы российских тяжелоатлетов, кёльнская лаборатория постарается продемонстрировать все свои возможности и достижения. Нужна очень чистая моча тяжелоатлетов, как бы смешно это ни звучало. Пробы штангистов шли потоком, мы выбирали чистые образцы и контролировали стероидные профили, чтобы не было расхождений. Некоторые отклонения удавалось сгладить, смешав две чистые пробы одного и того же спортсмена. Алексей Великодный вёл учёт и контроль, мы передали ему данные по стероидным профилям за последние три года. Никита окончательно перешёл в оппозицию, называл Мутко и Нагорных подонками, ругался с Натальей Желановой — она постоянно совала нос в дела РУСАДА и создала там сеть своих информаторов. При этом она умело манипулировала слухами, догадками и всякими „мнениями“, ссылалась на ежедневные эсэмэски из ВАДА, от сэра Крейга Риди и Оливье Ниггли, дезинформируя и планомерно заплетая мозги Нагорных и Мутко. Поразительно, но в течение двух лет Риди и Ниггли состояли чуть ли не в ежесуточной, а иногда и в ежечасной телефонной текстовой переписке с Желановой! Что они могли от неё узнать, что их вообще могло связывать? Она же сама ничего толком не знала и писала с кучей ошибок как по-русски, так и по-английски! Ответ простой: они тоже ничего не знали и не понимали, в допинговом контроле они были случайными людьми.

Летом в Бразилии прошёл Кубок мира ФИФА по футболу; лаборатория в Бразилии потеряла аккредитацию, пробы доставляли в Лозанну. Мы договорились с Марселем Сожи, что и дальше будем работать вместе, особенно с прицелом на следующий Кубок мира ФИФА 2018 года, местом его проведения выбрали Россию. Для создания прецедента мы изобразили совместную работу, и я приехал в Лозанну на несколько дней. В это время МОК проводил Олимпийский день и устроил кулуарный праздник, посвящённый 100-летию олимпийской клятвы. Мы с Вероникой и Марселем тоже пришли поесть и выпить хорошего вина, там были Ричард Баджетт, Крейг Риди — и даже Патрик Шамаш вдруг откуда-то взялся, необычайно помятый и растрёпанный, и сказал мне, что вот только что прилетел из Казани (интересно, что он там делал?). Меня представили Томасу Баху, новому президенту МОК; он пожал мне руку и поблагодарил за Сочи.

Томас Бах был маленького роста, он раскраснелся от вина, и его глазки блестели.

На заднем дворике, на зелёной лужайке, стоял небольшой памятник барону Пьеру де Кубертену, мы с Марселем фотографировались рядом с ним. А поодаль, подобно второму памятнику, одиноко стоял Александр Жуков с застывшей ухмылкой на немного перекошенном лице, будто он собирался незаметно сплюнуть в сторону или выпустить дым сигареты. Никто к нему не подходил; изредка подбегала Елена Аникина, директор международного отдела Олимпийского комитета России, — и снова убегала, работу работала. Стать членом МОК мечтали и Фетисов, и Тягачёв, и Мутко, но это место досталось Жукову. Однако в мире спорта Жуков был инородным телом, и ему оставалось только стоять столбиком на заднем дворе МОК, теребя в кармане пачку сигарет.

14.4 В отпуске. — Мемориал памяти Пре. — Малазийский „боинг“. — Брайан Фогель и Icarus

Я очень хочу в отпуск! Я забыл, когда последний раз отдыхал, если не считать серийные помещения в психиатрические клиники в 2011 году. Мы с Вероникой купили билеты в Сеул и заказали гостиницу в Корее, там в самом дальнем углу, за Пхёнчханом и Канныном, есть забавный отель в виде океанского лайнера. Но за день до отпуска, в субботу, нам всем поголовно велели быть на работе, причём в белых халатах — и чтобы нигде ни бумажки, ни окурка. Ожидали приезда Аркадия Дворковича, вице-премьера, нового куратора министерства спорта; наш бывший босс, вице-премьер Дмитрий Козак, закончив сочинскую эпопею, возвращает Крым в родную гавань.

Я приехал пораньше, обошёл здание Антидопингового центра и проверил, всё ли в чистоте и порядке. Серенький грустный денёк, с утра противный дождик, в конце июня в Москве так похолодало, будто наступила осень. Даже наши лохматые уличные собаки свернулись калачиком и спрятали носы; но, увидев мою машину, сразу прибежали, радостно махая хвостами, потягиваясь и протяжно зевая. Но мне было не до них, я позвал охранника прогнать их, чтобы выйти из машины, — иначе они обтёрли бы свои мокрые и грязные бока о мои чистые брюки. До последней минуты не было известно, приедет Дворкович или нет. Но он приехал, ходил вместе с Мутко, внимательно слушал меня, провёл в лаборатории больше часа, осмотрел наши новые приборы, привезённые из Сочи, — и вроде остался доволен. Всё, надо скорее уехать в отпуск, пока что-нибудь не придумали ещё.

В какой же далёкий уголок Кореи мы с Вероникой забрались, где нет ни одного европейца — а также и ни хлеба, ни мяса. Только рис и зелень, что выросла здесь и сейчас, и утренний улов разных рыб и ракушек из Тихого океана! Они живые и бодрые: океан рядом, и прямо из него свежая океанская вода постоянным потоком льётся в аквариумы, где эта живность ожидает, когда мы её съедим! На обратном пути мы заехали в Сеул. Доктор Осам Кван, директор сеульской лаборатории и мой друг, попросил меня прочитать несколько лекций про подготовку и организацию работы лаборатории во время Олимпийских игр в Сочи — ведь следующие зимние Игры в 2018 году будут у него! Узнав про нашу океанскую диету, он замечательно накормил нас в самом лучшем мясном ресторане Сеула, мясо там было невероятно вкусное — и незабываемое, сортов десять, не меньше!

Снова Москва, несколько дней на работе — и я полетел на научный симпозиум в США, в Юджин, тот мистический город, где в 1970-е годы Стив Префонтейн жил в вагончике, бегал со своей овчаркой и ставил рекорды на местном стадионе Hayward Field. Пре, как его сокращенно называли, был великим бегуном, кумиром моих юношеских лет; но вот ужас, в мае 1975 года он разбился на машине, точнее, был раздавлен своим открытым автомобилем, когда тот перевернулся. Вспоминая школьные годы, я не могу сказать, что у меня была мечта непременно где-то побывать или что-то увидеть своими глазами, да и страна тогда была невыездной; мои родители ни разу не были за границей. Но с 1975 года я очень хотел побывать у той скалы на повороте, в которую врезался и где погиб Префонтейн, это святое место для бегунов всего мира. Там, у этого большого камня, все приезжающие оставляют записки, кроссовки Nike и разноцветную спортивную экипировку — издалека это выглядело такой разноцветной кучей, что казалось, будто возложили венки. Стив Префонтейн был звездой лёгкой атлетики, именно он вывел Nike на мировую арену, и в США после его трагической гибели начался беговой бум. По американским меркам его можно сравнить только с Ольгой Корбут или Анной Курниковой — они тоже вывели гимнастику и теннис на небывалый уровень интереса и привлекательности.

Я летел в Юджин с двумя пересадками, сначала в Амстердаме — на рейс в Портленд, столицу штата Орегон, и там ещё раз — на местные авиалинии до Юджина. И так случилось, что в тот же день, 17 июля, через час после меня и в другую сторону, в Куала-Лумпур, из Амстердама вылетел рейс MH17, тот самый несчастный малазийский „боинг“, сбитый российскими террористами, тайно воевавшими на территории Украины. Погибли 298 человек — Боже мой, какой ужас, ведь я же ещё сегодня ходил с ними бок о бок по магазинчикам и кафешкам в амстердамском аэропорту Схипхол, я даже помню некоторые лица! В США эта страшная новость не сходила с экрана телевизора всю ночь, постоянно транслировали переговоры террористов, в эфире стоял хриплый мат: какие отвратительные голоса, пропитые и прокуренные. Сволочи! В десять утра выступил президент Барак Обама — он вышел из Белого дома на лужайку к корреспондентам и назвал уничтожение гражданского самолёта outrage of unspeakable proportions, злодеянием неслыханных масштабов. До этого вообще не было слов для описания этого ужаса.

Теперь слова появились, по-английски.

В Юджин меня пригласили на спортивный научный симпозиум — Sport Scientific Symposium, организованный местным университетом и посвящённый совершенствованию тренировочного процесса в циклических видах — в беге, плавании и велоспорте. Было очень интересно, три дня пролетели незаметно. Из России никого, кроме меня, не было — это поразительно, но характерно: у нас очень мало тренеров, говорящих по-английски, к тому же зачем им забивать голову наукой, если есть программа приёма фармакологии и надёжная защита от допингового контроля? На торжественном обеде выступил Альберто Салазар, он давно работал в Юджине и отвечал за многолетний проект подготовки бегунов, финансируемый фирмой Nike, — знаменитый NOP, Nike Oregon Project. ЮСАДА не любило ни Салазара, ни сам проект и подозревало его группу в допинговых уловках, однако так и не смогло поймать его бегунов при лабораторном анализе. Все пробы постоянно оказывались чистыми — такими же чистыми, как и у Мэрион Джонс и Ланса Армстронга, Легкова и Зубкова, Зайцевой и Слепцовой, Ухова и Антюх.

Брайан Фогель специально прилетел из Лос-Анджелеса для съёмки интервью со мной. Я не люблю давать интервью, мы с интервьюером говорим на разных языках. Но Дон Кетлин попросил меня помочь Брайану. Брайана раньше я не знал и не видел, и по голосу, когда мы говорили с ним по телефону, представлял себе солидного деятеля весом за сто килограммов. Но оказалось, что это невысокий велогонщик, продолжавший фанатично тренироваться в свои 42 года. Он готовился к недельной любительской гонке в Альпах и снимал фильм про свои тренировки. Но это было вступлением, основное действие фильма должно было развернуться в будущем году, когда подготовка к той же гонке пройдёт с применением запрещённых допинговых препаратов. Брайан хотел документально показать, что допинговые препараты реально помогают в подготовке и — самое главное — не определяются при допинговом контроле. Идея его документального фильма возникла в ходе расследования допинговых нарушений величайшего гонщика Ланса Армстронга. Тот признался в многолетнем использовании запрещённых препаратов, хотя за всю карьеру ни одна из сотен его проб не была признана положительной.

Каким будет документальный фильм, никто не знал, проект был в самом начале, он назывался Icarus — не марка венгерского автобуса, а Икар, рвущийся к солнцу. Для эффективного и обоснованного применения допинга, то есть для составления программы приёма препаратов Брайану нужен был свой доктор Феррари или Португалов, и я, подумав, сказал, что попробовать можно, однако полностью полагаться на меня нельзя, впереди целый год, кто знает, что может случиться. Но мне стало интересно, наше интервью получилось нестандартным, даже увлекательным, Брайан к нему тщательно подготовился и набросал вопросы на трёх страницах; после двухчасовой беседы мы хорошо выпили текилы и местного пива.

Потом меня спрашивали, почему я сразу согласился работать с Брайаном, но ответ был простой: со скуки. После напряжённой борьбы с ФСКН, ВАДА, круглосуточной подготовки и работы на Олимпийских играх в Сочи, я стал томиться однообразным продолжением жизни. Мне всё надоело, а впереди была одна и та же нервотрёпка под видом борьбы с допингом. А тут вдруг новые люди и новая затея, глаза у Брайана горели, он очень обрадовался нашему сотрудничеству. Честно сказать, меня потянуло на новую авантюру, поскольку без привычного адреналина в крови и боевого задора я почувствовал себя на обочине жизни.

14.5 Саботаж ВФЛА в попытке замять дело чёгинских ходоков

Скандал с ходоками и дисквалификацией целой группы саранских звёзд приближался как торнадо или shit storm. Список был самый представительный: Валерий Борчин, Ольга Каниськина, Сергей Кирдяпкин, Сергей Бакулев, Владимир Канайкин. И ещё Юлия Зарипова, олимпийская чемпионка Лондона в стипль-чезе, и Татьяна Чернова, сильнейшая российская семиборка. Грозила потеря большого количества золотых медалей и переписывание только что вышедшей двухтомной Энциклопедии российской лёгкой атлетики. Данные биологических паспортов и сопроводительные документы из IAAF два года провалялись во Всероссийской федерации лёгкой атлетики. В итоге всё растащили.

Балахничёв и Мельников старательно тянули время, чтобы защитить Виктора Чёгина и приглушить скандал. IAAF очень долго терпела и ждала — с осени 2012 года! Поначалу федерация принимала отговорки: давайте спокойно проведём чемпионат мира IAAF в Москве, потом: не надо нагнетать допинговые страсти накануне Олимпийских игр в Сочи, это будет расценено как вмешательство политики в спорт. Но дальше тянуть время стало невозможно. Что-то там в IAAF не сработало, несмотря на заносы денег для защиты звёзд из коррумпированных стран. Слухи про это ходили давно, но детали и факты были неизвестны до выхода документального фильма Хайо Зеппельта и расследований Дика Паунда.

Российская спортивная политика всегда была прямолинейной и туповатой, однако она работала. В случае возникновения проблем с допинговым контролем считалось, что главное — максимально затянуть и запутать расследование, переиначить ситуацию и усложнить принятие решения. Одновременно запускали антидопинговую риторику и вслед за ней шумовое крещендо, которое наивно или вынужденно подхватывали некоторые деятели и члены международных федераций.

Мутко, сделав круглые глаза и каменное лицо (чтобы не рассмеяться) вещал: „Допинг — да это же не нами придумано, он с Запада к нам пришёл, это проблема мирового спорта, мы тоже с ним боремся, и положительные пробы случаются в любой стране. Не стоит обвинять и преследовать российских спортсменов, давайте будем вместе бороться с допингом!“

Простодушная зарубежная публика, принимавшая российский словесный мусор за чистую монету, и представить не могла, что можно так непринуждённо врать. Время всегда работало в пользу обманщиков, острота вопроса пропадала, потом вдруг случалось что-нибудь отвлекающее — и напряжённость возникала в другом месте. Самое главное — ни в коем случае нельзя допустить квалифицированного расследования, обсуждения и раскрытия специфических и существенных деталей; наоборот, старались скользить по поверхности и беспорядочно мелькать в бессвязных эпизодах. Это имело успех: ВАДА и бестолковые борцы с допингом постоянно проигрывали. За двадцать лет они так и не смогли выдвинуть ни одного специалиста, понимающего в борьбе с допингом и не боящегося сказать правду.

Последним таким экспертом был профессор Манфред Донике (1934–1995) из Кёльна.

Всероссийская федерация лёгкой атлетики (ВФЛА) и её бессменный, с 1993 года, президент Валентин Васильевич Балахничёв строго следовали этой тактике и стратегии. Странно, но в течение многих лет IAAF рассматривала ВФЛА как тестирующую организацию (RMA — Result Management Authority), имеющую право расследовать допинговые нарушения и выносить по ним решения, то есть дисквалифицировать российских легкоатлетов. Налицо нарушение Кодекса ВАДА, национальная федерация никакой RMA быть не могла, это исключительная прерогатива российского антидопингового агентства, то есть РУСАДА. И когда IAAF выдвинула ВФЛА ультиматум: сколько можно тянуть время, два года прошло, а вы всё не можете принять решение по нарушителям, — то хитрый Балахничев вспомнил, что ВФЛА не является RMA, то есть организацией, имеющей право проводить расследование, и пояснил, что у него нет специалистов по биологическому паспорту. Будто он этого не знал два года назад. В итоге для проведения расследования IAAF попросила ВФЛА передать данные биологических паспортов в РУСАДА.

Никита Камаев, исполнительный директор РУСАДА, был против передачи расследования и злился, но делать было нечего. Он понимал, в какую авантюру его втягивают казначей IAAF Валентин Балахничёв, вездесущая Наталья Желанова и Юрий Нагорных. Естественно, документы в РУСАДА не передали, затягивание расследования продолжалось. Когда РУСАДА официально запросило у ВФЛА всю документацию, то оказалось, что найти и собрать её невозможно, всё растащили и все об этом знали. Тогда РУСАДА попросило IAAF снова предоставить документацию, поскольку Балахничёв и ВФЛА её утратили. IAAF этот саботаж поразил, объём запрашиваемой документации был огромный: каждый биологический паспорт — это свыше сотни страниц, а тут дела на десяток спортсменов, кто этим будет заниматься, тем более что сейчас лето и сотрудников не хватает, они либо на соревнованиях, либо в отпусках.

Затягивание разбирательства было инициировано Натальей Желановой. Она считала, что надо тянуть время до 2015 года, когда в силу вступит новая, уже третья версия Кодекса ВАДА. Хотя по новой версии срок дисквалификации увеличивался с двух до четырёх лет, однако при этом тестирующие организации получили право снижать этот срок, если спортсмен сотрудничал при расследовании или указал на распространителей допинга и прочих виновных лиц. Непонятно, каким образом — или между строк — Желанова вычитала, что дисквалификация может идти полосами, то есть чередоваться: то она есть, то её нет, якобы в некий промежуток времени она могла быть временно снята — и спортсмен мог участвовать в соревнованиях.

Вздор полный, но Желанова смогла убедить многих трезвых людей. Как всегда, меня не слушали, хотя я годами твердил, что однажды с помощью биологического паспорта будет доказано, что российские спортсмены систематически и целенаправленно нарушали антидопинговые правила при подготовке к главным стартам.

„Полосатую“ дисквалификацию, эту невероятную и глупую затею, поддержали Мутко и Нагорных. Решили так: если показатели крови ненормальные, скачут туда-сюда, — значит, на это время должна распространяться дисквалификация, но вот посмотрите: они выровнялись — значит, спортсмен чистый, и дисквалификация снимается. Идея заключалась в том, чтобы „чистые окна“ выпадали на время главных стартов — Олимпийских игр и чемпионатов мира. И тогда, утверждала Желанова, можно будет сохранить золотые медали российских спортсменов. Но быть чистыми на Играх и чемпионатах как раз и было основной целью всех, кто принимает допинг и хочет обмануть допинговый контроль!

Мы с Никитой Камаевым были против такого развития событий, но ничего не могли сделать, процесс зашёл далеко. Уже без нас рассчитали, как можно спасти золотые медали, обрадовались и доложили министру. Помимо Никиты в РУСАДА на руководящих должностях работали Анна Анцелиович и Александр Деревоедов, и, когда Мутко дал команду профессору Р. У. Хабриеву, генеральному директору, тот спустил её вниз — и процесс пошёл без Никиты. Я предупредил Камаева, что в его положении лучше стукнуть куда надо — написать конфиденциальную служебную записку на имя министра, копию Блохину и ещё одну себе оставить. Пора прямо предупредить Мутко, что если РУСАДА под напором Желановой примет такое решение, то IAAF подаст на РУСАДА в Спортивный арбитражный суд. Если этого не сделает IAAF, тогда в суд подаст ВАДА.

14.6 Интриги в Минспорте. — Орден Дружбы. — Новый Технический документ ВАДА

Валентина Балахничёва и Наталью Желанову бесили мои данные анализов проб крови, полученные в Антидопинговом центре в Москве. Они знали, сколько убийственных точек, трагически ломавших графики биологического паспорта у ходоков, попадали в АДАМС с нашего анализатора Sysmex. Делались попытки опровергнуть наши данные и исключить нежелательные точки, то есть сгладить ломаную кривую, свидетельствовавшую о нарушениях антидопинговых правил. Однако бороться с нашими данными они не могли, всё мигом улетало в АДАМС, тут я стоял стеной. Желанова продолжала убеждать Мутко и Нагорных в своей правоте, обещая, что в 2015 году проблема ходоков будет спущена на тормозах, что ей удастся договориться и избежать крупного скандала. И они верили!

Я несколько раз предупреждал Нагорных, что из-за ходоков, из-за вашей защиты саранской группировки Виктора Чёгина, мы можем навлечь большие проблемы в будущем. Уверен, что он докладывал мою точку зрения Мутко. Но Желанова всё чаще и чаще стала засиживаться у Мутко и промывать ему мозги, как раньше проделывала это с Нагорных. О том, что дальше будет только хуже, что она через вас, Юрий Дмитриевич, перешагнёт и не оглянется, — об этом я его тоже предупреждал. Желанова не докладывала Нагорных о своих посиделках у Мутко, но в Минспорта на уровне секретарей и помощников работала безупречная система наблюдения и оповещения — кто к кому из руководства заходил, сколько времени просидел и куда потом пошёл. Никита Камаев занял радикальную позицию и крыл минспортовскую троицу — Мутко, Нагорных и Желанову — самыми неприличными словами.

Министр Виталий Мутко уходил в отпуск, 5 сентября был последний день его работы. Наталья Желанова и Виктор Чёгин прорвались к нему на приём. Юрий Нагорных узнал об этом чуть ли не последним и очень разозлился, что такие важные встречи и совещания планируют и проводят без его участия. Когда Чёгин и Желанова пришли доложить ему об итогах встречи с министром, то он их не принял и оставил дожидаться в приёмной, а сам позвонил мне, чтобы я поскорее пришёл.

От здания Антидопингового центра до министерства метров пятьсот, и я быстро прошёл через парк. Совещание началось. Нагорных сидел мрачный, но Желанова и Чёгин просто светились и всем своим видом показывали, что министр их поддержал и обещал, что ходоков в обиду не дадут и примут правильное решение. Виктор Чёгин в очередной раз выразил несогласие с вадовской концепцией биологического паспорта спортсмена, более того, он был абсолютно уверен и убеждён, что ВАДА и IAAF неверно интерпретируют показатели крови. Если вы слышите от российского функционера или политика, что он абсолютно уверен и убеждён, то это означает, что он врёт и не краснеет. Я сидел молча — опровергать чёгинскую чушь, вступать в дискуссию и что-то там ему объяснять, давать ценную информацию я не собирался. Совещание закончилось ничем.

На следующий день мне опять позвонил Юрий Нагорных и попросил зайти, и я снова понёсся по той же дороге. Оказалось, он позвал меня, чтобы поздравить с орденом Дружбы — президент Путин подписал указ о награждении большой группы тренеров и специалистов, внёсших вклад в успех Олимпийских игр в Сочи. Мой первый орден. Если бы не уголовное дело, то первый орден я получил бы после Олимпийских игр в Лондоне. А так награда нашла героя только после Игр в Сочи.

Никита Камаев, надо отдать ему должное, продолжал отбирать кровь и тестировать ходоков и виды беговой выносливости. Это вызывало панику: иногда ему удавалось выловить очень плохие пробы, свидетельствовавшие о манипуляциях с кровью или использовании ЭПО. Биологический паспорт — мощное оружие, такая тикающая бомба с нарастающей мощностью взрыва. Особенно нервничала Ирина Родионова — она пыталась повлиять на меня и просила поменять плохие цифры на хорошие, но я говорил, что анализ крови проводится очень быстро и данные сразу попадают в программу АДАМС, так что я ничего изменить не могу.

Никита до конца мне не верил, иногда смотрел на меня как на предателя и подозревал, что время от времени я уступаю просьбам Ирины Игоревны. Это правильно: недоверие — очень важное чувство, особенно в допинговом контроле, второе после страха. Честно скажу, я никогда не манипулировал результатами анализа крови, но несколько раз, чтобы успокоить Ирину Родионову, просто врал ей, что в АДАМС ушли изменённые, то есть хорошие данные. Так как никаких записей на бумаге мы не оставляли, а Ирина многие вещи забывала, то поймать меня на вранье было невозможно.

Тем временем ВАДА нашло решение, каким образом заставить тестирующие организации, то есть национальные антидопинговые агентства и международные федерации, проводить анализы на новые допинговые соединения, прежде всего на коротко- и длинноцепочечные пептиды и ряд эритропоэзстимулирующих агентов (ESA). У нас всё это давно было внедрено, вот только спрос на такие анализы был невелик. Новый Технический документ назывался сложно: Technical Document on Sport specific analysis (TDSSA2015). С 2015 года вводился обязательный процент дополнительных сложных анализов от общего количества проб, отобранных в каждом виде спорта. Новый спортспецифический процент разбил большие виды спорта на дисциплины, так что в Техническом документе имелась объемная таблица с указаниями, в какой дисциплине какой процент проб необходимо отвести на сложные и дополнительные анализы. Я перевёл этот долгожданный документ, выложенный на сайте ВАДА, на русский язык — и направил Юрию Нагорных вместе с сопроводительным письмом. В письме я привёл расчёты, показывавшие, сколько дополнительных анализов потребуется в 2015 году — и на сколько миллионов рублей должна будет увеличиться сумма государственного контракта на следующий год.

Нагорных очень разозлился и сказал, что денег в стране нет и не будет, экономика в провале, после захвата Крыма и начала войны в Украине против России введены санкции, так что курс рубля к доллару обвалился и новые проекты финансироваться не будут. Учтиво, даже с огорчённым видом, я пересидел этот эмоциональный взрыв и подождал, пока Нагорных успокоится. Он помолчал, поджал губы и покачал головой, посмотрел в окно, повертел глазами, постучал по столу ручкой, вздохнул и пообещал, что мы решим этот вопрос в течение года, обязательно что-нибудь откроется или подвернётся, и мы доберём необходимую сумму. Затем Нагорных дал добро на объявление двух положительных проб: мы обнаружили пептиды в бобслее (GHRP-6 с двумя характерными метаболитами с COOH и NH2 группами на концах) и Гексарелин в пауэрлифтинге. Это очень вовремя и к месту оттеняло необходимость и срочность введения новых видов анализа. Мы ожидали запроса на контрольный анализ проб Б, но спортсмены признали свою дисквалификацию.

14.7 Подготовка проб тяжелоатлетов. — Смерть отца. — Симпозиум в Аризоне. — „Метаболит Шейко“

Приближалось 10 октября — дата отправки проб тяжелоатлетов в кёльнскую лабораторию. РУСАДА должно было отправить 43 пробы мочи, мужчин и женщин, попавших в сборную России для участия в ноябрьском чемпионате мира в Алматы. Около десятка спортсменов продолжали „висеть“, подобрать их чистую мочу никак не удавалось. Тяжёлый случай. Какой всё-таки поразительный русский язык — вот есть лёгкая и тяжёлая атлетика. Проблем с лёгкой атлетикой очень много, но те же самые проблемы в тяжёлой атлетике становятся поистине тяжёлыми, неподъёмными и нерешаемыми. В конце августа состоялся чемпионат России по тяжёлой атлетике в Грозном, куда Никита своим жёстким решением отправил честных и правильных отборщиков. Никакой подмены не было, и в итоге нам доставили множество положительных проб, в которых стероидные профили были либо убитые, либо ненормальные, перегруженные из-за инъекций тестостерона. Мы злились и гадали, какие концентрации стероидов сбрасывать в АДАМС, цифры приходилось брать с потолка, точнее, вводить среднестатистические значения.

Продолжалась бестолковая работа по анализу мочи из якобы „чистых запасов“, стоявших в холодильниках у тяжелоатлетов. Нам было необходимо как можно скорее отправить в Кёльн чистые образцы членов сборной России. Первая проблема — истинно чистых проб не существовало. Если мы ничего не обнаруживали, это свидетельствовало лишь о том, что концентрация метаболитов была меньше нижнего предела обнаружения, или мы не знали тех метаболитов, которые долго сидят, то есть не туда глядели. Второе — это разболтанный стероидный профиль: чистая проба показывала концентрации и их отношения, которые не бились с предыдущими стероидными данными этого же спортсмена из АДАМС, как будто мы действительно брали цифры с потолка. Словом, получались двусторонние грабли: с какой стороны ни подойди, всё равно получишь в лоб другим концом.

Октябрь, темнота и тоска, прошла последняя проверка проб штангистов перед отправкой: если моча из пластиковой тары окажется чистой, то РУСАДА разольёт пробы по флаконам „берегкит“ и отправит в Кёльн. И в сотый раз я говорю, что ничего не гарантирую, чистых штангистов не бывает. Одного штангиста, который просто пропитался стероидами, оставили дома — чтобы не думали, что мы не определяем хвосты. Определяем! Я вообще не понимаю, почему ВАДА столько лет терпит тяжёлую атлетику в олимпийской программе.

Тем временем моему отцу становилось всё хуже, и врачи сказали, что жить ему осталось две недели. Мы с сестрой забрали его из больницы, решили, что лучше он последние дни проведёт дома, с кошечкой и коньячком… Хороших новостей не было давно, но тут Алекс Кирбихлер сообщил, что мы выиграли тендер в Баку и пробы с Европейских летних игр будут наши! Это главное спортивное событие будущего года, и я сразу побежал похвастаться Нагорных. В ответ Нагорных сказал, что в начале октября в Кремле президент Путин будет награждать сочинских героев и я тоже в списке. Но я ответил, что в октябре мне обязательно надо быть на ежегодном юсадовском симпозиуме в США, и Нагорных согласился. Работа — это для нас главное.

Может быть, Евгений Блохин откуда-то узнал, что я еду в США, или я сам ему проболтался, но однажды во время обеда он спросил, все ли сочинские данные стёрты с моего телефона и телефонов моих сотрудников. Я сказал, что всё давно стёрто и что через несколько дней я лечу в США на юсадовский симпозиум и не попадаю в Кремль на вручение орденов. Внезапно накануне отъезда в США мой сочинский Samsung S4 неожиданно прекратил работу, будто впал в искусственную кому! Именно на него во время Олимпийских игр в Сочи я получал имена, номера проб и сканы форм допингового контроля. Это совпадение или у меня паранойя?

Осень в моём любимом Крылатском, с утра серенький дождик и опавшие яркие листья, мокрые и скользкие, и я целый час гулял с собакой на велокольце. Мой рекорд олимпийской трассы не побит до сих пор, в 1984 году я пробежал велокольцо за 42:20, это в темпе 3:07 на километр… Быстро съездил в „Ашан“ на Рублёвку, купил новый Samsung S5 и лекарства для отца. Неожиданно выглянуло яркое солнце. Но мне было грустно, мой отец умирал, и счёт пошёл на дни. Михаил Иванович был в твёрдом уме и ясной памяти — и строго наказал мне ехать в США на симпозиум: научные конференции пропускать нельзя, именно тебе нельзя пропускать! И обещал, что не умрёт, что обязательно меня дождётся.

Но умер, не дождался всего одного дня.

Симпозиум проходил в Аризоне, в городе Темпе. Стояла прекрасная жара, было хорошо за тридцать по Цельсию, или за девяносто по Фаренгейту. А в Москве холод и дождь. Тема симпозиума была связана со стимулированием выработки красных кровяных телец и усилением переноса кислорода, или по-английски: Stimulation of Erythropoiesis and O2 Utilization. Снова прекрасный отель с бассейном, красное вино и встречи с друзьями. Марсель Сожи рассказал, что доктор Габриель Долле уволился из IAAF, вместо него теперь Томас Капдевиль. Доктор Ларри Бауэрс (в Йоханнесбурге он был на моей стороне) расспрашивал меня про Милдронат — с будущего года этот препарат ставится на мониторинг, и вообще ВАДА решительно настроено включить его в Список запрещённых препаратов. Это допинг или нет? Я честно сказал Ларри, что не знаю и на себе не пробовал, но этот препарат широко применяется, причём очень давно, со времён СССР; в любом случае уколы в ягодицы создают ощущение, будто тебя слегка пришпорили. Позвонила сестра Марина. Михаил Иванович, наш отец и дедушка наших детей, ночью скончался, он сидел с кошечкой в кресле и смотрел телевизор, а рядом стояла рюмочка коньяка. И как будто задремал.

Тем временем в Кёльне обнаружили кломифен в пробе Максима Шейко, хотя мы тщательно проверили каждую пробу перед отправкой. Все подняли крик, но я был спокоен, помня мудрые слова доктора Патрика Шамаша: they need something to eat — не может такого быть, чтобы в Кёльне просто щёлкнули зубами и в 43 пробах наших штангистов ничего не нашли. Было бы очень подозрительно, если бы все пробы оказались чистыми. С кломифеном беспредельничал Александр Петров, фармаколог-самоучка, но с апломбом, как у академика. Нам казалось, да и в научной литературе об этом писали, что кломифен следует определять по его метаболиту, что исходное соединение должно исчезнуть раньше. Но оказалось, что никому нельзя верить и что при продолжительном приёме картина меняется — сам кломифен сидит дольше, чем его метаболит! Кёльнские ребята это знали, но молчали, и вот мы получили урок. Тимофей Соболевский, как всегда, расстроился, в отличие от меня он такие случаи принимал близко к сердцу и переживал. Забавно, но после этого случая мы стали называть исходный кломифен метаболит Шейко. Всё это я объяснил рассерженному Юрию Нагорных, он отвечал за медальный успех и подготовку к Олимпийским играм в Рио-де-Жанейро. Штангисты снова его накачали против нас, но мы с Ириной Родионовой встали стеной и объяснили Нагорных, что так им всем и надо, вы сначала разберитесь, кто им разрешил и согласовал приём кломифена, ведь сто раз предупреждали: хватит химичить тайком. Хорошо, что залетел один Шейко, — могли потерять вообще половину команды.

14.8 Спорт и политика. — Бомба от Хайо Зеппельта

Утром 13 октября я пришёл в министерство спорта к половине восьмого утра поздравить Юрия Дмитриевича Нагорных с днём рождения, подарил ему эксклюзивную китайскую водку, купленную в прошлом году в Пекине. Он потихоньку сказал мне, что предстоят бои профессиональных боксёров из подольской группировки Андрея Рябинского, и попросил быть там повнимательнее, то есть не трогать их, прежде всего Дениса Лебедева и Григория Дрозда. Что ж, ладно. 17 октября мне позвонили из наградного отдела Минспорта и велели прийти на награждение в Музей спорта. Хорошо, что в тот день я был в костюме. Я думал, что коль скоро я не был в Кремле, когда давали ордена Родионовой и Кравцову, то мне его вручит министр Мутко в семейной обстановке. Но совершенно неожиданно я получил подписанную Путиным Почетную грамоту президента Российской Федерации за вклад в успешное выступление сборных команд России на Олимпийских играх в Лондоне в 2012 году. И выпускные данные: Москва, Кремль, 15 апреля 2013 г. № 152-рп. Откуда она взялась и где провалялась столько времени, целых полтора года?

И где мой орден Дружбы?

Спорт и политика — какое дурацкое словосочетание, оно всегда всплывает, когда не хочется раскрывать причины того, почему снова всё пошло не так. Захват Крыма, война в Украине, уничтожение малазийского „боинга“, гражданского самолёта с 298 пассажирами на борту, — привели к международным санкциям и обвалу рубля. Кроме эфира в бутылках и гелия в баллонах, все комплектующие и расходуемые материалы, растворители и реактивы у нас были импортные, поэтому их стоимость возросла в два раза. Анализы проб допингового контроля стали убыточными. Но это ещё не всё — из-за секвестирования бюджета нам урезали государственный контракт на 2015 год на 10 процентов — со 110 до 98 миллионов рублей. Как директор государственного предприятия я был обязан реагировать на ухудшение финансового климата, так что пришлось закрыть лабораторию конного допинга и уволить сотрудников. Она всегда была убыточной — проб мало, по 200 или 300 в год, полгода пробы вообще не поступают, зимой сплошной убыток, но приборы работали и сотрудники получали зарплату. Больше этого не будет, мы вошли в зону кризиса. И скоро снова придёт Счётная палата и засядет у нас на месяц в отдельной комнате.

Внезапно к нам пришёл Юрий Нагорных, но не через дверь, а через проход на четвёртом этаже, соединяющий здание ВНИИФК с Антидопинговым центром. Этим путём можно попасть в Антидопинговый центр, не засветившись на камерах наблюдения при входе в здание. С ним был Георгий Беджамов, президент Федерации бобслея России, можно сказать, герой Олимпийских игр. Но каков проходимец, пришёл на всё готовенькое — и отчитался тремя золотыми и одной бронзовой медалью, мы пахали, и был награждён орденом Почёта! Они прошлись по этажам, посмотрели приборы, поблагодарили меня за работу в Сочи и ушли. Самое невероятное случилось через год — Георгий Беджамов исчез, скрылся за границей вместе с деньгами Олимпийского комитета России и ряда национальных федераций. Деньги хранились в мафиозном Внешпромбанке, он там долго хозяйничал, пока не опустошил банк, приобретая яхты и зарубежную недвижимость. В 2016 году вместо него место президента федерации бобслея займёт другой проходимец, Александр Зубков, допинговый знаменосец российской сборной в Сочи в 2014 году. Международная федерация бобслея и скелетона не смогла перенести такого развития событий и отозвала чемпионат мира, планировавшийся в Сочи в феврале 2017 года. МОК, а затем CAS лишили Зубкова и Воеводу двух золотых сочинских медалей, но Третьякова германские адвокаты, по сути сообщники обманщиков и преступников, кое-как отбили.

Мне позвонил Хайо Зеппельт и сказал, что германское телевидение ARD пришлёт мне лист с вопросами, на которые я должен ответить. Просил не пугаться. Предупредил, что скоро выйдет фильм-разоблачение про допинговые нарушения в России и я там буду одним из героев. Действительно, 22 ноября я получил вопросы, вертевшиеся вокруг одной темы — беру ли я деньги со спортсменов за сокрытие положительных проб? Вопросы были следующие:

В своём ответе я проставил нет-нет-нет по всем пунктам. Похожее письмо получил Никита Камаев и тоже ответил нет на все вопросы. Отрицание и враньё — вот две главные вещи для нашего выживания на административном уровне. На уровне повыше, там, где были Мутко и Нагорных, было больше простора, там можно было выдвигать встречные версии, упражняться в риторике, делать уверенный и бодрый вид и нести откровенную чушь. Или просто молчать и игнорировать любые вопросы. На самом верху постоянно стояла дымовая завеса оптимизма, театр абсурда и теней, поток бредовых фраз и объяснений.

Отправив ответ 27 ноября, как просило германское телевидение, я позвонил Нагорных и сказал, что погода портится. Это были наши условные слова, означавшие, что необходимо срочно встретиться по проблеме допингового контроля. Поговорили. Мне показалось, что про этот фильм и его содержание он знал, но молчал — так всегда поступали с секретной информацией, получаемой по каналам ФСБ. Поэтому он мне ничего не сказал, хотя, быть может, и не было у него никакой информации по линии ФСБ, а он просто так сидел и изображал передо мной осведомлённого государственного деятеля. Поздно вечером 1 декабря мне позвонил Хайо Зеппельт и сказал, что фильм выйдет 3 декабря, это будет настоящая бомба. Я тут же позвонил Нагорных, он напрягся и велел мне быть у него рано утром.

Началась суета — где смотреть германское телевидение и как переводить с немецкого языка. Но все вопросы решил Василий Кикнадзе, известный спортивный комментатор. Он настроил канал для просмотра у себя в офисе и нашёл замечательного синхронного переводчика, затем угостил нас чудесным французским коньяком из своего буфетика. Затаив дыхание, мы — Юрий Нагорных, Александр Кравцов, Наталья Желанова, Андрей Митьков и я — смотрели фильм, потом ещё сидели, приходили в себя и не знали, как приступить к обсуждению. Но время было уже за полночь, и мы решили тихо разойтись.

На следующий день в половине шестого вечера мы собрались у Мутко и просмотрели фильм снова. Добавились профессор Хабриев и Никита Камаев, избавились от Митькова. Фильм смотрели молча, все ждали, что скажет Мутко. Виталий Леонтьевич посидел в задумчивости, потом вздохнул и сказал, что это проблемы и проделки Балахничёва. Затем вскинул свой взор на меня и сказал: „А ты тоже хорош! Тебя Зеппельт прямо спрашивает, берёшь ли ты деньги у спортсменов, чтобы скрыть положительные пробы, а ты сидишь и молчишь, паузу чеховскую держишь. Сразу должен был в лоб ему сказать, что нет!“ Все заулыбались, немного пообсуждали фильм и даже посмеялись. Но уверенной оборонительной позиции ни у кого не было, так что договорились не давать интервью и комментарии, пусть лучше первым выступит Балахничёв. А там скоро Рождество и Новый год, и постепенно всё само собой рассосётся.

Через несколько дней германское телевидение выпустило новую серию, и мы снова собрались у Кикнадзе, но ничего существенно нового не увидели. Хайо Зеппельт доставал меня по мобильному телефону, но я не отвечал, зная, что мои разговоры записываются. Однако пару раз я звонил ему по обычному телефону, по проводам. После этого ко мне прибежал Евгений Блохин и предупредил, что кто-то в лаборатории выходит на связь с Хайо Зеппельтом по городскому телефону, однако записать не получилось, с обычным телефоном сложнее, чем с мобильной связью. Я успокоил Блохина, объяснив, что Зеппельт много раз был у нас в Москве и Сочи, знает персонал, но никто ничего плохого ему не скажет, в своих ребятах я уверен.

14.9 Банк чистой мочи. — Независимая комиссия Ричарда Паунда. — 1417 августовских проб

Доктор Оливье Рабин прислал мне странное письмо, датированное 10 декабря, с требованием сохранить все пробы мочи, имеющиеся в лаборатории. Следующее предложение то ли подчёркивало, то ли развивало эту мысль, поясняя, что все пробы должны храниться в течение трёх месяцев, как того требует МСЛ — Международный стандарт ВАДА для лабораторий, то есть с 10 сентября, если отступить на три месяца назад от даты получения письма. Хотя, строго говоря, МСЛ требует хранить пробы три месяца не с даты доставки в лабораторию, а с даты отправки результата анализов в АДАМС, на деле это добавляет ещё 7–10 дней. Очевидно, что секретарь Рабина, набиравшая письмо для меня, взяла какое-то предыдущее письмо со ссылкой на МСЛ — и оставила эту ссылку, в то время как по смыслу всё было как раз наоборот, Рабин просил сохранить все имеющиеся пробы. Но она эту ссылку вставила или не стёрла, а Рабин, возможно, целиком письмо не прочитал и подписал не глядя. Дату получения 10 декабря я письменно подтвердил.

На самом деле на момент получения письма у нас хранилось около 13 тысяч проб — вернувшись из Сочи в конце марта, мы возобновили анализы и пробы ни разу не выбрасывали. Это был наш бесценный банк проверенной и чистой мочи, замороженное разнообразие стероидных профилей для замены положительных проб проблемных спортсменов, не имевших своей чистой мочи, которых, однако, Нагорных велел сохранить. Обычно это были молодые перспективные спортсмены — их без согласования начинали пичкать анаболиками или спортивным питанием, содержащим стимуляторы или остарин. Так как проверенных запасов своей чистой мочи у них не было, мы создали специальную программу, которая быстро находила пробы мочи с похожим стероидным профилем, подходящим для замены. Именно для этого мы хранили тысячи проверенных проб с известными стероидными профилями. Сравнивать их ДНК при всём желании было не с чем, эти молодые спортсмены тренировались и соревновались в России и не участвовали в Олимпийских играх и чемпионатах мира; их пробы не хранились ни в Лозанне, ни в Кёльне, ни в Барселоне. Время от времени в лабораторию попадали положительные пробы из борьбы или профессионального бокса, этих полукриминальных видов спорта, а также пробы из хоккея и футбола — эти виды спорта оставались неприкасаемыми ещё с советских времён. Им тоже подбирали мочу на замену, но заменяли крайне редко, обычно дожидались окончания трёхмесячного срока хранения, чтобы считать эти пробы уничтоженными.

Ещё раз повторю, что введение стероидного профиля в 2014 году полностью изменило подход к замене мочи в лаборатории по сравнению с 2013 годом, когда упор делался на использование своей мочи. Теперь главным критерием стало совпадение концентраций трёх пар стероидов, занесённых в АДАМС после анализа грязной пробы. Заготовленная чистая моча подходила редко, и приходилось выбирать пробы с подходящими концентрациями природных стероидов из лабораторного хранилища. Для защиты ведущих спортсменов предпочтительным вариантом была подмена мочи до анализа, во время сдачи пробы. Если это не удавалось, то для великих спортсменов имелся банк их чистой мочи, а значит, можно было подобрать концентрации, выбирая или смешивая пробы, принадлежащие именно этому спортсмену. Так что наша работа в Сочи по замене проб мочи была уникальной возможностью, когда пробы заменяли до анализа, но не во время отбора на станции допингового контроля, а в самой лаборатории сразу после входного контроля, регистрации и перекодирования и непосредственно перед аликвотированием и анализом.

В четверг 11 декабря в министерстве спорта озаботились и занервничали — ВАДА известило письмом о создании независимой комиссию по расследованию данных, приведённых в документальном фильме Хайо Зеппельта. Комиссию возглавил Ричард Паунд, бывший президент ВАДА. Дэвид Хоман, генеральный директор ВАДА, тоже прислал письмо с предложением немедленно выдать въездную визу доктору Оливье Рабину и его экспертам: они проведут инспекцию в Антидопинговом центре, билеты забронированы, самолёт прилетает в понедельник 15 декабря! Министерству спорта кое-как удалось отбиться и перенести визит на два дня, на среду: ссылаясь на министерство иностранных дел, пообещали, что виза точно будет готова во вторник, в этот день им разрешат въезд в Россию, а визу поставят в среду в аэропорту по прилёте.

Но мне было не до этого; я отключил телефон и сел разбираться с пробами. Надо было понять, сколько положительных проб было заменено или оставлено нетронутыми в надежде, что через три месяца их можно будет считать уничтоженными. Допустим, мы выбрасываем пробы 10-го числа каждого месяца (хотя мы ничего не выбрасывали) и я, выполняя указание Рабина, не выбросил пробы за август. Но август оказался невероятно грязным месяцем из-за того, что в конце месяца РУСАДА привезло множество проб с чемпионата России по тяжёлой атлетике в Грозном, почти половина из них были положительными, с ужасными стероидными профилями, и качественно заменить такие сложные пробы было невозможно. Понятно, что если ВАДА что-то подозревает, то первым делом займётся пробами тяжёлой атлетики.

Выбора нет: август выбрасываем вплоть до 10 сентября, оставляем пробы только за последние три месяца, а Рабину я скажу, что именно так понял его письмо. Проклятая штанга, все наши беды из-за неё — им загорелось в начале сентября, вслед за чемпионатом в Грозном, прислать вдогонку ещё около десяти проб внесоревновательного контроля; пробы оказались грязные, мы с ними долго возились и дали ответ уже после 10 сентября. Замены им подобрать невозможно, и хотя мне очень хотелось оставить пробы, привезённые с 1 по 10 сентября, но даже этого сделать нельзя! Все пробы с 10 августа по 10 сентября придётся уничтожить. За это время было получено около 1500 проб, часть из них мы должны были хранить по причине официального положительного результата или атипических отклонений, но 1417 проб подлежали уничтожению. Через год именно эти августовские 1417 проб Ричард Паунд вменит мне в качестве основного нарушения, затем сэр Крейг Риди приостановит работу лаборатории и потребует моей отставки.

14.10 Уничтожение и замена проб перед инспекцией ВАДА. — Инспекция и арест всех проб за последние три месяца

Подвёл итоги: с 10 сентября до середины декабря мы получили почти 4000 проб, из которых 37 оказались грязными, но в АДАМС их отрапортовали как чистые. В 2016 году такие пробы, ставшие отрицательными, профессор Ричард Макларен назовёт „исчезнувшими положительными“. С ними предстояло повозиться, надо было заменить мочу на любую чистую, выбросить эти пробы я не мог. Остальные пробы подлежали срочному уничтожению — всего 8200 проб, включая 1417 августовских, итого 16 400 флаконов, две с половиной тонны стекла с мочой. Меня ужасно разозлили семь положительных проб подольских боксёров, любимчиков Юрия Нагорных, пусть их РУСАДА заберёт куда подальше. И надо срочно вызывать фокусников, они должны быстро и уверенно, без трещин и следов, вскрыть оставшиеся 30 флаконов Б. Хорошо, что получилось не очень много, осенние месяцы — это межсезонье: случись такое летом, проблемных проб было бы под сотню. Так что проврёмся и прорвёмся — и тёмным вечером я забежал к Нагорных, чтобы доложить ситуацию лично; общение по телефону недопустимо. Он обещал прислать бригаду фокусников завтра, в пятницу.

На следующий день с самого утра я пришёл к Нагорных с окончательным списком проб, подлежащих замене, и сразу указал на семь проб подольских боксёров, от которых надо срочно избавляться. Нагорных разрешил позвонить Никите Камаеву и, сославшись на его поручение, сказать, что боксёров надо спасать — пусть пишет письмо на моё имя и забирает пробы. В своём офисе в Антидопинговом центре я с радостью обнаружил бригаду фокусников, пивших чай и кофе. Работа предстояла большая, и Анастасия, мой секретарь, приняла у них заказ на доставку горячей еды из ресторана „Корчма“ к двум часам дня. Все 30 флаконов были открыты в течение пяти часов без видимых повреждений, трещин или царапин. Фантастика, золотые руки у ребят, никогда не перестану удивляться этому чуду. Привезли еду: борщ, голубцы, пельмени с мясом, вареники с вишней — и я выставил бутылку хорошего коньяка.

Параллельно с процедурой открывания мы провели компьютерный прогон по всем пробам для отбора подходящих образцов для замены. Некоторые пробы оказались проблемными, простой замены для них не находилось, то есть предстояло смешивать две или три разные пробы, что очень плохо, потому что будут присутствовать разные ДНК, но выбора не было. Мы срочно заказали два больших мусорных контейнера для отправки 16 400 флаконов на мусорный полигон, за тридцать километров от Москвы. Тару обещали доставить завтра и — заранее! — привезти справку, что контейнеры с мусором вывезли 13 декабря, в субботу. Каждый день как бездна, не знаешь, что может случиться вечером, а вчерашние события кажутся происходившими в прошлом году. К вечеру подвезли два здоровых ржавых контейнера для вывоза проб на свалку, мне они в темноте показались огромными. На счету был каждый час. Завтра суббота, и я точно знаю, что надо делать.

В субботу я поспал подольше, до восьми, — и быстро добрался до работы по сонной и пустой Москве. Мы с энтузиазмом взялись за дело. Сначала я залил и запечатал те пробы Б, для которых была найдена практически такая же моча, надо было лишь немного подогнать плотность водой или солью. С улицы доносился бодрый грохот, это в металлические контейнеры бросали стеклянные флаконы с мочой. Пришли Ирина Родионова и Юрий Нагорных, они волновались и хотели увидеть своими глазами, что у нас творится и какое у ребят настроение. Наверное, доложили об этом Мутко — вечером он мне позвонил и спросил, как дела и всё ли в порядке. Мы работали как заводные до 11 часов вечера.

В воскресенье 14 декабря всё было намного сложнее: с каждой пробой приходилось возиться по часу, рассчитывая и подбирая стероидный профиль из двух или трёх проб с учётом исходных концентраций и плотности; весь день мне казалось, что я решаю задачки по химии. Две-три пробы оказались какие-то нечеловеческие, ничего не удавалось подобрать — и мы просто залили чистую мочу. Чувствовалась усталость и снижение внимания, у меня началась паранойя, неотвязно казалось, что я ошибочно закрываю флакон другой крышкой, с другим номером! Вот это была бы настоящая катастрофа! Тогда и для второго флакона осталась бы чужая крышка от первого флакона. Перерывы становились всё дольше.

Снова пришёл Нагорных, наверное, чтобы проверить, не напились ли мы вчера под вечер. Он тоже выглядел усталым и озабоченным. Но это меня порадовало и оживило — есть у меня такая не очень хорошая черта: если кто-то нервничает и тревожится по той же самой причине, что и я, то на меня находит беззаботность. Зачем я буду трепать себе нервы, если кто-то это делает за меня? Но выпить действительно хотелось, и мы с Юрием Дмитриевичем немного причастились, выпили виски — кажется, это был Balvenie, но точно не Chivas. Запили крепким кофе, спасибо Насте Дьяченко; вышли на свежий воздух и осмотрели мусорные контейнеры, доверху заполненные „берегкитами“.

Воскресный вечер, но ещё оставались сложные и проблемные пробы с пикограммовыми концентрациями остарина, GW 1516 и долгоживущих метаболитов стероидов. Но ни сил, ни подходящей мочи на замену не было. Даже если эту пикограммовую мелочь обнаружат при повторном анализе, то я спокойно объясню, что такие концентрации значительно ниже нашего предела обнаружения, и никто меня не опровергнет. Вообще, вероятность обнаружения таких концентраций очень мала, если только Оливье Рабин специально не натравит на нас кёльнскую лабораторию. Мы все так устали, что, посовещавшись, решили не трогать эти пробы, оставить всё как было — и просто запечатать снова. Всего таких проб было девять.

Нам их открыли — мы их закрыли. А царапины остались.

Приезжал Никита Камаев, привёз письмо об изъятии семи проб боксёров — и забрал их. Но меня тревожила ещё одна проблема, которая не была решена заранее: наша документация хранила сотни письменных запросов на подтверждающий анализ тех проб, которые были положительными, но стали отрицательными по указанию Нагорных. Любой понимающий специалист сразу мог спросить: почему у вас столько проб пошло на повторный анализ, но ничего не подтвердилось? На самом деле они прекрасно подтвердились, но стали отрицательными после указаний Нагорных. Этот вопрос бил наповал, именно так у нас исчезали положительные пробы. Скрининг (ВАДА называет его первоначальными процедурами тестирования) должен отсекать все чистые пробы от дальнейших анализов и исследований. Если проба не прошла скрининг, а пошла на подтверждение, значит, там что-то обнаружили, но почему тогда ничего не подтвердилось? Каждый такой случай подлежит расследованию, необходимо письменное заключение — каковы причины ошибки и что было сделано, чтобы такое больше не повторилось. Так что Жене Кудрявцеву пришлось переписывать документацию, везде заново ставить подписи сотрудников разными ручками и руками.

Во вторник почти всё было подделано и подчищено; я чувствовал себя опустошённым и весь день ничем не занимался. Для меня это характерно — накануне важных соревнований я всегда чувствовал себя в каком-то разобранном состоянии и даже в тоске, но именно так мой организм концентрировал энергию перед стартом. Если за день до старта энергия бьёт через край и бежится легко, то завтра хорошо пробежать не получится. Как раз завтра начнётся битва; знать бы, что подготовил Рабин, какой у него дебют — и какую защиту мне играть. Оливье позвонил из Монреаля — они втроём заходят в самолёт и завтра в восемь утра будут у нас. Голос вроде нормальный.

Действительно, утром 17 декабря 2014 года Оливье Рабин, его заместитель Осквель Барросо и непременная и незаменимая Виктория Иванова уже были у нас. Следом приехала машина с огромным количеством пластиковых ящиков для упаковывания проб мочи, привезли специальный клей и ленту для опечатывания. Вадовцы объявили, что все пробы на территории Антидопингового центра считаются арестованными, выбрасывать ничего нельзя. Оливье затребовал документацию о хранении и уничтожении проб за текущий год и пришёл просто в ярость, когда узнал, что в субботу 1417 проб были уничтожены! Но я показал ему его же письмо, где было сказано, что пробы должны храниться с 10 сентября, вот они у нас и хранятся за последние три месяца, почти четыре тысячи. Глядя мне в глаза, точнее, в мой один-единственный глаз, Оливье Рабин спросил, неужели я не понимаю, что письмо подразумевало хранение всех проб, и я ответил, что да, прекрасно понимаю. Но у меня не было выбора, и я поступил так, как считал нужным. Потом он спросил про семь проб профессиональных боксёров, но эти пробы забрало РУСАДА, вот письмо и акт о передаче.

На следующий день с утра мы с Оливье перечитали его замысловатое письмо от 10 декабря, действительно содержавшее взаимоисключающие требования. Рабин заахал и запричитал, ну почему я уничтожил пробы в субботу, ведь я же знал, что приезжают эксперты из ВАДА. Я прямо ответил Рабину, что за последние три года невероятно устал от приездов вадовских деятелей — ничего, кроме нервотрёпки, ваши приезды не приносили, поэтому я заранее сузил вам ареал охоты, чтобы обезопаситься от всего, в чём вы меня заподозрили и чего я пока не знаю. Это мой инстинктивный способ защиты, иногда он может превалировать. Далее, Антидопинговый центр расположен в Центральном административном округе, въезд мусорных грузовиков в рабочие дни здесь ограничен, поэтому машина была заранее заказана на субботу, задолго до вашего письма. Дальше наступают праздники, у нас празднуют оба Рождества и оба Новых года, каникулы без конца, так что откладывать на месяц вывоз проб на свалку я не мог.

Однако Оливье никак не мог смириться с уничтожением 1417 проб и был готов на любом транспорте и за любые деньги ехать на мусорный полигон и лично искать там эти пробы. Я объяснил ему, что это опасное для жизни место, туда никого не пускают и что эти пробы давно погребены под тоннами другого мусора и несколько раз утрамбованы бульдозером. Оливье мрачно записывал наши разговоры, он вёл хронологию происходящего.

Тем временем Осквель, Виктория и мои сотрудники безостановочно упаковывали пробы — и все перемазались в клее. Составили опись, в итоге за два дня уложили 26 тяжёлых ящиков, каждый ящик вмещал 224 флакона, то есть 112 проб, итого было упаковано 2912 проб, парные флаконы А и Б. Продолжая подозревать лозаннскую лабораторию в сговоре со мной, Оливье Рабин договорился об отправке проб в Кёльн, но когда в Кёльне узнали, сколько прибудет проб, то отказались, у них нет места хранить столько ящиков. Пришлось снова направить пробы в Лозанну. И ещё семь запечатанных ящиков с арестованными пробами остались в Москве, пока полежат у нас. Вроде всё, закончили… Редкий случай, когда я с нетерпением ждал Наталью Желанову — она забрала доктора Рабина на ужин с Юрием Нагорных. Но Осквель и Виктория работали допоздна.

После отъезда экспертов ВАДА мы всю неделю занимались оформлением документов для отправки груза. В Москве у TNT не было свободной рефрижераторной машины для погрузки всех ящиков, и только 26 декабря прибыла литовская машина с белорусским шофёром, мы погрузили всю мочу, опечатали, я сделал фотографии и отправил их Оливье Рабину и Марселю Сожи.

С Новым годом, друзья мои!