Допинг. Запрещенные страницы

2.1 Учёба на Химическом факультете. — Прогресс в результатах

Я мечтал поступить в МГУ имени М. В. Ломоносова. Конкурс на химическом факультете был пять человек на место, но я получил пять баллов по письменной математике, четвёрку за сочинение и две пятёрки на устных экзаменах — по химии и физике. На первом курсе я стал отличником, а в манеже Института физкультуры выиграл первенство Москвы среди вузов с личными рекордами: 1500 метров пробежал за 3:53.8, а на следующий день — 5000 метров (25 кругов!) за 14:32.0. Летом на Дне бегуна в Подольске я установил рекорд МГУ в беге на 3000 метров — 8:11.7, став кандидатом в мастера спорта.

Однако химический факультет МГУ никакой поблажки за спортивные успехи не давал, и не дай Бог было сказать преподавателю, что ты пропустил занятия из-за участия в соревнованиях, — станет только хуже. Лабораторный практикум был как марафон: весь день на ногах, потом ещё целый час моешь лабораторную посуду, убираешься под тягой — и только потом тренировка. Я приходил домой усталый, полчаса гулял с собакой и падал как убитый — спать! Утром снова бег: восемь километров, опять с собакой; мой Аякс был довольно большим и лохматым псом, так что сначала я мыл в ванной его и только потом мылся сам — и скорее обратно в университет.

Я мечтал поехать весной на тренировочные сборы — но на химическом факультете МГУ на это смотрели неодобрительно и прямо советовали перевестись на журналистику или экономический факультет — вот там, мол, и бегайте. Так что в марте и апреле, когда все, вплоть до второразрядников, уезжали на сборы «на юга», в тепло и на солнышко, я бегал в Москве, месил снег, грязь и воду в лесу в Раздорах и Ромашкове, и только двухкилометровый участок олимпийского велокольца в Крылатском, у церкви, был моим спасением. С учетом двухразовых тренировок в день мой месячный объём бега превышал 600 километров. Правда, на химфаке за беготню меня освобождали от трёхнедельных осенних выездов всего курса на уборку картошки в Подмосковье. Как раз осенью проводились эстафеты и комсомольско-профсоюзные кроссы, так что это считалось достаточным основанием для освобождения от «картошки».

Летом сборная МГУ выезжала на сборы в Эстонию, мы неделю жили в Тарту, затем две недели — на спортивной базе в Кярику, это десять километров от Отепя, центра лыжного спорта. Какое же это было райское место! Какая вкусная еда: селёдка в сметане и картошка с укропом, творожный пирог и торт с ревенём, лимонад «Келуке», оказавшийся потом «Спрайтом». И рай для бегунов: песчаные дорожки в лесу, стадион и сауна на берегу озера, а ещё комары, малина и черника. После второго курса, летом 1979 года, когда мне было двадцать лет, я пробежал 5000 метров сначала за 14:03.4, затем, на Дне бегуна в Подольске по тартановой дорожке, за 14:02.0. Я очень хотел выполнить норматив мастера спорта СССР, это 13:55.0, но не получилось. В самом конце сезона в Москве на стадионе «Спартак» я по щелястой резиновой плитке выдал 3:48.5 в беге на 1500 метров. В том забеге на первом километре мы ужасно толкались, промежуточное время было 2:35, но, когда я вылез из этой мясорубки, меня просто понесло вперёд в какой-то злобной эйфории. На финише мои ноги были в крови, обе голени расцарапаны острыми шиповками соперников, зато я был счастлив, улучшив личный рекорд на две секунды. Моя сестра Марина в возрасте 18 лет стала пятой на юниорском чемпионате Европы в Польше: она пробежала 1500 метров за невероятные 4:15.6. Талант.

2.2 Как в мою жизнь вошли анаболические стероиды

Анаболические стероиды неожиданным образом вошли в мою жизнь осенью 1978 года. В конце сентября к нам на традиционную матчевую встречу приехали студенты Берлинского и Братиславского университетов. Соревнования проводили на стадионе МГУ рядом с Главным зданием, было очень холодно и ветрено, и бег на 1500 метров я выиграл уже в полной темноте. Невзначай я заметил, что у иностранцев очень красивая и развитая мускулатура, под тонкой кожей на ногах видна каждая мышца, особенно у девушек. После награждения мы пошли в общежитие, где разместили наших гостей. Это было совершенно неформальное общение с иностранцами, редкий случай в советские времена, но Московский университет всегда имел дополнительную степень свободы. Ветераны, старшие студенты и аспиранты, в тёмном углу пили вермут и «Бехеровку», но я в те годы совсем не пил, поскольку тогда в стране — кроме водки и портвейна — пить было нечего. Постепенно наша компания разогрелась, начались какие-то обмены и соглашения, затем стали перетряхивать сумки гостей.

И вдруг я увидел шиповки «Адидас» последней модели, мой размер! Я загорелся, шиповки — просто мечта. И цена была хорошей, всего 50 рублей, такие шиповки стоили 70–80 рублей. Моя стипендия в МГУ была 40 рублей, а когда пару раз мне удавалось сдавать сессию на отлично, то стипендия становилась повышенной, как раз 50 рублей. Однако оказалось, что наши «деревянные» рубли им не нужны, на эту сумму они хотели купить в аптеке тестостерона пропионат, в ампулах по 50 мг, и метандростенолон, в таблетках по 5 мг. Эта была советская фармакология, анаболические стероиды хорошего качества и по низкой цене, но я тогда ничего про это не знал. Они посмеялись над моей наивностью и невинностью и по-простому объяснили, что без анаболиков в лёгкой атлетике не обойтись, если ты планируешь заниматься спортом профессионально. Дальше мне растолковали, мешая русские и английские слова, что тестостерон и метандростенолон они берут в Москве на продажу своим друзьям, а на вырученные деньги покупают для собственного пользования таблетки Оралтуринабола (ГДР) и Винстрола (ФРГ). Станозолол был уникальным препаратом, в то время в цене были таблетки под названием Винстрол, по 5 мг, и супермодные эмульсионные инъекции Стромбаджет, по 50 мг, их называли «молочко». Если чего-либо из элитной фармакологии не было, то под рукой всегда был Ретаболил, нандролона деканоат в ампулах по 50 мг, венгерский аналог знаменитой «деки» — американского «Дураболина».

Ретаболил применяли задолго до стартов, с ноября по январь, чтобы основательно «забетонировать дно», то есть заложить базу перед соревновательным сезоном. После инъекций Ретаболила руки и ноги становились тяжёлыми, мышцы — вязкими, координация немного нарушалась. Такое состояние называлось «крепатура», так что когда начинались тренировки на скорость и технику, то лучше было перейти на таблетки — их проще дозировать в зависимости от состояния, чтобы мышцы вновь «не повязало и не закрепило». Мы разговаривали часа два. Короче, сказали мне, давай 50 рублей и забирай свои шиповки, но будь готов помочь нам, когда приедем в будущем году. В ответ я подарил им какую-то матрёшку или Петрушку, мой приз за первое место в беге; видимо, полагали, что этот приз должен был выиграть кто-то из иностранных гостей. В итоге им он и достался.

На следующий день, придавленный такой информацией, я пошёл в мою любимую библиотеку химического факультета на пятом этаже — и заказал литературу по анаболическим стероидам. Оказалось, что за синтез тестостерона Леопольд Ружичка, выдающийся химик-органик, работавший в Цюрихе, получил Нобелевскую премию в 1939 году. С тех пор было синтезировано свыше ста соединений, и фармацевтические фирмы продолжали свои исследования. Я стал следить за научной литературой, новостями и слухами, собирая любую информацию об анаболических стероидах.

2.3 Первый допинговый скандал международного значения

Той же осенью 1978 года я случайно узнал про допинговый скандал, разразившийся после чемпионата Европы по лёгкой атлетике в Праге. Тогда ещё никаких чемпионатов мира не было, самый первый состоится в Хельсинки только в 1983 году. Чемпионаты Европы проходили раз в четыре года, и ожидания были невыносимо долгими. Поскольку Прага была столицей Чехословакии, братской социалистической страны, то телевизионные трансляции соревнований были просто сказочными, по полтора часа в день. Через некоторое время оказалось, что пятеро советских и болгарских легкоатлетов не прошли допинговый контроль. Естественно, советские телевидение и газеты про это не упоминали, но я случайно узнал об этом из газеты Morning Star, органа Коммунистической партии Великобритании, её можно было купить в Москве. В университете я учился в специализированной группе по английскому языку, и наша преподавательница покупала нам газету для практических занятий, там был живой, современный английский язык. На последней странице печатались спортивные новости, где я с удивлением прочитал про допинговые проблемы у наших и болгарских легкоатлетов после пражского чемпионата Европы. И всё, опять надолго установилась тишина. Только через много лет, работая в лаборатории допингового контроля, я узнал от Григория Петровича Воробьёва, как такое произошло.

Воробьёв тридцать лет проработал врачом сборной команды СССР по лёгкой атлетике и был, образно выражаясь, допинговым первопроходцем, внедрившим системное применение анаболических стероидов. Именно он после Олимпийских игр в Мехико в 1968 году своей рукой раздавал членам сборной команды СССР таблетки венгерского Неробола, отсыпая их из больших банок емкостью по 500 таблеток. Неробол был торговым названием метандростенолона, про него я когда-то давно написал статью, приведу её начало:

Метандростенолон (метандиенон) — весьма старый, однако и по сей день один из самых употребляемых анаболических стероидов. Он был разработан в середине пятидесятых годов в США доктором Джоном Циглером и с 1958 года производился в виде 5-миллиграммовых таблеток под торговой маркой Дианабол. Хотя производство «родного» Дианабола было прекращено в 1972 году, в Америке это название помнят по сей день, поскольку слово «метандростенолон» неудобопроизносимо, а мексиканские подпольные производители анаболических стероидов продолжают синтез и продажу этого препарата под тем же самым полюбившимся названием. В этом названии было использовано греческое слово «анаболе», означающее «подъем», от которого потом образовались термины «анаболические стероиды» и «анаболики», применяемые сегодня в качестве группового названия для синтетических стероидных препаратов.

В 1978 году, во время пражского чемпионата Европы, Григорий Петрович Воробьёв был членом медицинской комиссии Международной ассоциации любительской лёгкой атлетики, как тогда называлась IAAF. Члены медицинской комиссии по очереди дежурили в лаборатории допингового контроля. Её директором был очень сильный специалист доктор Бернджих Хундела, замечательно подготовивший свою лабораторию к важным соревнованиям: селективность и чувствительность его методик опережала время. К месту отметим, что именно доктор Хундела в 1985 году разработал методику определения станозолола и поделился опытом с нашей лабораторией, после чего внезапно умер.

До 1987 года западные лаборатории такой методики не имели.

Гриша Воробьёв поведал невероятные вещи. Положительных проб в Праге было много, но все анализы находились под надлежащим контролем соответствующих служб, и никому о результатах не докладывали. Наверное, соцстраны из восточного блока тогда попались основательно, может быть, и западные тоже; спортсмены и тренеры не могли представить, что новая методика бьёт так далеко и что со старыми сроками выведения проскочить не удастся. Но всё бы закончилось тихо, если бы в один прекрасный день на дежурство в пражскую лабораторию не заступил директор кёльнской лаборатории профессор Манфред Донике, тоже член медицинской комиссии IAAF. Он был единственный, кто знал методики и приборы, так что он принялся добросовестно смотреть распечатки результатов анализов. И нашёл пять положительных проб — какая неожиданность. Это были метаболиты нандролона, то есть Ретаболила. Скрыть результаты не удалось, делу был дан ход, и пятерых спортсменов, четырёх советских плюс болгарскую толкательницу ядра, дисквалифицировали.

Была длительная тяжба, советская сторона утверждала, что флаконы с мочой были недостаточно защищены от вскрытия и неизвестно, как они хранились, но это не помогло, всем пятерым дали по 18 месяцев дисквалификации. Срок был согласован таким удачным образом, чтобы пражская пятёрка смогла выступить на Олимпийских играх в Москве летом 1980 года. Надежда Ткаченко, лишённая пражской золотой медали, спокойно отсидела всё время дисквалификации на сборах на «спецподготовке», как в советское время называли продуманный и продолжительный приём допинговых препаратов, и стала олимпийской чемпионкой в пятиборье, установив феноменальный мировой рекорд на все времена, поскольку в следующем году пятиборье у женщин заменили на семиборье. В Москве в свои 32 года Ткаченко поразила всех: за один день во всех пяти видах многоборья на глазах у всего мира она установила пять личных рекордов. Меня поражают два её результата: толкание ядра на 16 метров 84 см утром и — пятым видом, уже вечером — бег на 800 метров за 2:05.2.

2.4 Олимпийские игры 1980 года в Москве

Вот мы и подобрались к XXII Олимпийским играм 1980 года в Москве. Советская сборная выиграла 80 золотых медалей, а всего — 195! Западные страны и США бойкотировали Игры из-за ввода советских войск в Афганистан и нарушений прав человека в СССР. В то лето всех, кого только можно, выпроводили из Москвы. Улицы были пусты, и в магазинах можно было купить что-нибудь вкусненькое: завезли соки в пакетиках, колбаску-нарезку в вакуумной упаковке, сигареты Marlboro и Salem, клюквенные и брусничные ликёры из Финляндии — и ещё кипрский портвейн! Соревнований было мало, в Харькове на первенстве СССР среди вузов я пробежал по невероятной жаре 1500 метров за 3:47.2 и был пятым, а в Москве на стадионе «Фили» по чёрным резиновым плиткам хорошо пробежал 3000 метров — 8:06.2.

Сборную СССР к Олимпийским играм в Москве готовили основательно. Моя мама, зная про мой пока ещё академический интерес к анаболическим стероидам, сообщила, что 4-м Главным управлением Минздрава СССР, обслуживавшим правительственную и партийную номенклатуру, или, как тогда их всех называли, контингент, был закуплен станозолол, вроде как для наших спортсменов. Это был Винстрол производства западногерманского отделения фирмы Winthrop, незабываемая маленькая баночка из тёмного стекла, тридцать беленьких таблеток по 5 мг, самый желанный и дефицитный анаболик в Советском Союзе. В Москве достать его было невозможно, цена за эту баночку доходила до 50 рублей! Центральная клиническая больница, или «Кремлёвка», где работала мама, являлась головной больницей 4-го Главного управления Минздрава СССР, и она как заслуженный врач могла пару раз в год выписать себе для поправки здоровья дефицитное западное лекарство, не продававшееся в обычных аптеках. Она выписала и получила Винстрол, я эту баночку в руках подержал, но потом моя сестра её куда-то утащила.

Станозолол был необходим нашей сборной, чтобы противостоять сборной ГДР, этому анабольному монстру, выращенному на Оралтуринаболе. Считалось, что западники, США и Европа, сидели на станозололе, и коль скоро они бойкотировали наши Олимпийские игры, то кто-то принял мудрое и правильное решение готовить на станозололе нашу сборную. В 1980 году ни одна из лабораторий допингового контроля не определяла эти два анаболика. Лаборатории можно было пересчитать по пальцам: Гент, Кёльн, Крайша, Лондон, Мадрид, Монреаль, Москва, Париж, Прага, Рим и, кажется, Индианаполис.

«Большая Красная Машина», как западная пресса называла сборные команды Советского Союза, начиная с хоккея и далее по списку, противостояла сборным США и ГДР. По телевизору показывали ежегодные, очень интересные, матчи СССР — США и СССР — ГДР по лёгкой атлетике, а спортсмены за победу над «синими майками» получали премии. Сборные ГДР и США называли «синими майками» за форму одинаковой расцветки — синий верх и белый низ. Отсутствие сборной США на Олимпийских играх в Москве давало преимущество сборной ГДР, которой могли достаться дополнительные медали в плавании и лёгкой атлетике. За эти медали могли побороться и советские спортсмены, но для этого надо было найти что-нибудь эффективное в дополнение к станозололу и базовой схеме, замешанной на метандростенолоне и Ретаболиле.

Этим дополнением оказался западногерманский, как и станозолол, препарат Цитомак — внутривенные инъекции, предназначавшиеся для борьбы с интоксикациями, например при отравлении угарным газом. Цитомак прекрасно работал на дистанциях от 400 до 1500 метров, однако на длинных дистанциях переливание крови было предпочтительней. Двадцать миллилитров Цитомака вводились внутривенно большим шприцем за 15–20 минут до старта. Для этих целей на спортивных аренах были оборудованы специальные комнаты. Сейчас трудно сказать, кто до всего этого додумался и провёл эксперименты или как про это разузнали. Помимо номинального врача Григория Воробьёва, на деле давно уже ставшего снабженцем фармакологией и администратором, в сборной тогда работал действительно сильный врач Лев Борисович Коробочкин. Про него в интернете всё давно потёрто. Я знаю, что для предстартовой стимуляции он практиковал небольшие дозы стрихнина, 1–2 мг, в таблетках или фасовках кубинского производства. Доктор Коробочкин слишком много знал про всех и вся, поэтому вполне ожидаемо «неожиданно» скончался на сборах в Адлере через два месяца после окончания Олимпийских игр; ему не было ещё и 50 лет. И вскоре после этого исчез огромный медицинский архив, где хранились данные многолетних наблюдений и исследований по применению запрещённых допинговых препаратов и схемам приёма — как они влияли на состояние и форму ведущих советских спортсменов. Я пытался узнать, что произошло с этим архивом, на что получил сухой ответ: «Архив не сохранился».

Михаил Линге, мой немного странный товарищ по юношеской и юниорской сборной Москвы, наше «чудо в перьях», как мы его звали, со всколоченными волосами, вытаращенными глазами и даже зубами, готовясь к Олимпийским играм, пробежал зимой в манеже Института физкультуры 400 метров за 45.9 — это был мировой рекорд в закрытых помещениях. Цитомак ему пошёл, как тогда говорили, в жилу, то есть помог улучшить результат. Летом Михаил стал Олимпийским чемпионом в эстафете 4×400, когда Виктор Маркин на последнем этапе отстоял победу в борьбе со сборной ГДР. А до этого Маркин феноменально и очень красиво выиграл бег на 400 метров, в финале улучшив личный рекорд на полсекунды, причём эту дистанцию он бежал четвёртый раз: после забега, четверть- и полуфинала! И в финале установил вечный рекорд СССР и России — 44.60. Надежда Олизаренко победила в финале бега на 800 метров и установила мировой рекорд — 1:53.43, это был её третий старт после полуфинала и забега! Но это было ещё не всё, после этого она ещё дважды пробежала 1500 метров быстрее четырёх минут — в забеге и в финале, где стала третьей. Это просто невероятно! Бег на 1500 метров выиграла Татьяна Казанкина с результатом 3:56.6, пробежав последний круг за 56 секунд с копейками. Если бы в то время были шиповки с карбоновой вставкой, то Олизаренко и Казанкина могли бы пробежать 1500 метров за 3:47 или 3:48.

Юрий Думчев, мой друг со школьных лет, был пятым в метании диска — 65.58 метра. Сидя на стадионе, я очень за него болел. Тем временем на глазах у всего мира засудили Луиса Делиса из Кубы, метнувшего диск на 68 метров. Ему намерили 66.32 метра, и он остался на отведённом ему третьем месте. Золотая медаль досталась советскому дискоболу и анаболу — такова была иерархия социалистических стран. Но именно западногерманская фармакология помогла сборной России одолеть сборную Восточной Германии — ГДР. При этом анализы показали, что никакого допинга обнаружено не было: про это буднично написала газета «Правда», выходившая десятимиллионным тиражом.

2.5 Перетренировка. — Инъекции стероидов. — Соревнования в Чехословакии. — Чемпионат СССР в Москве в сентябре 1981 года

Летом 1981 года я перетренировался. После тяжёлой работы на отрезках, в жару на стадионе, у меня в моче появилась кровь. Причём при ходьбе или просто сидя дома я вообще ничего не чувствовал, но стоило только начать бег, как через десять минут появлялась такая нестерпимая резь, что невозможно было терпеть даже минимальный объём мочи, будто внутри меня был кипяток. За часовую тренировку в лесу я останавливался пять раз и сливался каким-то свекольным соком, это был ужас, я никогда не забуду яркий солнечный свет и рубиновый блеск этих капель на зелёной траве! Я сбросил нагрузку, и через неделю всё вроде бы прошло. Однако мне посоветовали закончить сезон и отдохнуть, и я сразу согласился, будучи озадачен и напуган происходящим.

Конечно, причина была не в жаре во время той тяжёлой тренировки, но это стало последней каплей. Такой срыв был связан с моим похуданием: при росте 175 см я хорошо бежал с весом 67–68 кг, но все в один голос говорили, что я должен весить 62–63 кг и мне надо меньше есть. Я увеличил объём бега, стал меньше есть и пить — и снизил вес до 63 кг. Но после 12 километров темпового бега у меня потемнело в глазах, когда я мылся в душе, и я упал, просто рухнул в какой-то обморок. И вот через неделю после этого, когда по жаре на стадионе я сделал три раза по 2000 метров за 5:39, 5:41 и 5:36, в моче появилась кровь. Стало ясно, что всё это было неправильно, что я заехал куда-то не туда, и, как говорили в советское время, — глуши мотор и сливай воду.

Настала середина лета, начались студенческие каникулы, и я для удовольствия каждый день бегал в лесу по 12–15 километров с Аяксом, моей лохматой и весёлой собакой, мы даже на время, то есть на скорость бега, не смотрели и пульс не измеряли. На обратном пути мы забегали искупаться на Байкал — так называлась большая и длинная запруда в Ромашкове, раньше на её месте располагалось стрельбище. Это был редкий месяц, когда у меня и Аякса (он был красивой помесью лайки и эрдельтерьера) получился одинаковый объём беговой нагрузки. Но вдруг в один прекрасный день мне позвонили из спортивного клуба МГУ и сообщили, что мы должны ехать в Чехословакию на международные соревнования, получено приглашение из Братиславского университета! Я включён в команду и в начале сентября должен бежать на двух международных соревнованиях: 5000 метров в Братиславе, затем 1500 метров в Нитре.

В советские времена выезд за границу был событием, строкой в биографии. Уже на первом курсе меня взяли на университетские соревнования в ГДР, в Берлин, и я тогда оправдал доверие, выиграв в «Динамо-Шпортхалле» бег на 3000 метров по деревянной 133-метровой дорожке; я пробежал за 8:33.5, и мне всё время казалось, что я бегу по бесконечному грохочущему повороту. В 1979 году мы снова ездили в Берлин на соревнования по приглашению Гумбольтовского университета, но это оказалось в последний раз, так как сборная команда этого университета осталась в Западной Германии, не вернувшись после соревнований назад, в социалистический лагерь. С того времени наша дружба переключилась на Братиславский университет.

Но что мне делать, я в полнейшем разборе, а через месяц должен хорошо и быстро пробежать за границей 5000 метров — за честь родного университета! За лето я превратился в любителя бега с собачкой, однако, как шутили в советское время, на соревнования за границу едет не тот, кто хорошо готов, а тот, кто был оформлен. И мой загранпаспорт автоматически пошёл на оформление. Так как это был мой третий выезд в социалистическую страну, то на собеседование в комитет комсомола и в студенческий совет МГУ меня не пригласили: обычно новичков там мучили вопросами из области политической подготовки и знания международного положения. Порою собеседование могло показаться суровым испытанием, но я не помню случая, чтобы после него кого-нибудь из наших легкоатлетов «отцепили от поездки».

Надо готовиться, надо снова бегать по стадиону отрезки в шиповках в соревновательном темпе. Я проделал мою любимую втягивающую работу: 10 раз по 500 метров через 300 метров трусцой; вся тренировка укладывалась в 28 минут. Однако состояние было ужасным, мой организм протестовал, во рту ощущался привкус крови, будто я только что побил свой личный рекорд. Всего три недели до выезда — что же мне делать? В голове крутились советы друзей: чего ты мудришь, кому и что ты хочешь доказать? Оглянись вокруг: как быстро все бегут и не думают, хорошо это или плохо — принимать анаболические стероиды. Плохо, если их не принимать. Посмотри на себя и подумай — ты ничего никому не докажешь, сам видишь, как глупо бегать чистым «на своих дровах»: грохнулся в обморок, кровь в моче и депрессия на всё лето. И пора бы тебе уже понять, что организм не дойная корова, его надо беречь, поддерживать и укреплять всеми возможными способами.

К тому времени теоретических знаний у меня было достаточно, и самым надёжным способом при отсутствии допингового контроля были инъекции Ретаболила. Как раз для начинающих оптимальным вариантом были три инъекции с интервалом 7 дней: получается две недели, и остаётся неделя до соревнований, чтобы разбегаться и «провернуть фарму́», то есть усвоить фармакологию. Потом, должен же я когда-нибудь попробовать анаболические стероиды, ведь апостол Павел прямо писал коринфянам (1 Кор 6:12): «всё мне позволительно, но ничто не должно обладать мною».

Моя мама сделала мне первую инъекцию. Ампула плавала несколько минут в чайной чашке в горячей воде, пока масляный раствор не стал текучим, менее вязким. Затем мама быстро ввела содержимое ампулы через довольно толстую иглу, пока раствор не загустел. Укол болезненный, но я всегда любил болезненные инъекции витаминов группы В, которые нам делали на сборах, после них бежишь будто пришпоренный. Ретаболил понемногу стал чувствоваться, и я перешёл на две тренировки в день. После третьей инъекции ноги потяжелели, но в целом бежалось всё лучше и лучше, восстановление было замечательное, к тому же я набрал килограмма два мышечной массы и почувствовал, что джинсы стали тесноваты.

Когда до отъезда в Братиславу оставалось два дня, я пробежал большой круг в лесу, 21 километр, за 1 час 17 минут. Был серенький скучный денёк, с утра тоскливо накрапывал дождик, вода в лужах по-осеннему потемнела и казалось глубокой. С неохотою, зеванием и вздохами — мы с Аяксом выбежали только под вечер. По скользким и грязным тропинкам я бежал автоматически, просто переставляя ноги, но в подъём бежалось легко, и я поддавал, как на мопеде. Это был ответ моего организма на допинговую поддержку. В конце мы побежали довольно быстро; грязь и лужи, в лесу уже стремительно темнело, но с каждым километром становилось всё легче и казалось, что нет предела: моё тело и даже руки наливались неведомой силой. Бежалось замечательно, более того, я прибежал настолько свежим, что мог бы пробежать этот круг снова. Аякс, мой бедный пёс, с языком до земли добежал и рухнул как подстреленный, растянулся и затих в мокрой траве; не ожидал он под вечер нарваться на такой длительный и напряжённый бег. И весь следующий день валялся дома, «ловил отходняк». Вот так-то бегать чистым…

Ну что за слово такое, все тупо повторяют — допинг. Обыкновенные люди думают, что это отрава, такое зелье, принятое в последний момент, как перед штурмом Зимнего дворца, чтобы ничего уже не чувствовать, орать и нестись неведомо куда. И что это вредно и в итоге непременно скажется на здоровье самым отрицательным образом. Только оказалось, что отрицательным образом сказываются напряжённые тренировки, и когда встаёт вопрос: или кровь в моче и обморок, или препараты, улучшающие самочувствие и результат, — то выбор очевиден. Тут речь не о морали, тут срабатывает инстинкт самосохранения.

Мы ехали поездом до Братиславы две ночи и день, и ногам моим не было покоя, чувствовалась крепатура, хотелось побегать или просто подвигаться. Как только приехали, я вместо обычной лёгкой разминки за день до старта отбегал больше часа, будто с поводка сорвался. Соревнования назывались «Истраполитана митинг» и проходили на футбольном стадионе «Интер». Я сразу от всех убежал и с большим отрывом выиграл бег на 5000 метров за 14:13.99. Легко, будто на велосипеде.

Через пару дней нас повезли в Нитру, небольшой городок, где проводили ежегодные соревнования для метателей, так что из беговой программы была только полторашка. Но полной неожиданностью оказалась гаревая дорожка, в СССР таких дорожек почти не осталось. Для бега по ней нужны были длинные, сантиметра три или четыре, шипы, которых у меня не было. Но организаторы, надо отдать им должное, дали мне длинные шипы и ключ, чтобы я мог вывинтить короткие пирамидальные шипы для бега по синтетическому покрытию и заменить их на эти гвозди; с такими гвоздями братья Знаменские бегали в довоенные годы.

В Нитре я выиграл бег на 1500 метров с результатом 3:53.2. Первый километр мы топтались и толкались, начали медленно, пробежали первую тысячу за 2:42, и тут все сразу понеслись сломя голову, я с ними тоже разогнался, на повороте немного продышался и очухался, вдруг обрёл уверенность — и на последних двухстах метрах держался с лидерами, всё контролировал, пока не оторвался от них на финише. Если было бы надо, я бы мог прибавить ещё, скорости у меня переключались, как на мотоцикле. Победа! Я вывинтил шипы, отдал эти страшные гвозди организаторам и поблагодарил, потом немного побегал, замялся и переоделся. И меня наградили красивой хрустальной вазой, самой большой и тяжёлой за всю мою карьеру, — и в газете «Московский университет» напечатали фотографию: мне вручают эту вазу из зелёного хрусталя. Фотография, правда, была чёрно-белой.

Вот и лето прошло! Вернулись в Москву, и сразу навалились учёба, дожди, холод, темнота. Оказалось, что меня заявили на чемпионат СССР по лёгкой атлетике. Конечно, в сильнейший забег меня не поставили. Бежали 19 сентября в Лужниках, на Большой спортивной арене, где всегда по кругу дует ветер. После тёплой Братиславы холод был невыносимый, четыре градуса жары, как мы шутили. Я разминался в двух костюмах, затем мне безжалостно намазали и растерли спину, руки и ноги западногерманским Финалгоном, была такая разогревающая мазь, от неё кожа просто горела. Дали команду «снять костюмы»; меня сразу объял дикий холод, будто вошёл в ледяную воду! Нас построили в два ряда, выстрел — побежали, и все мысли сразу вылетели из моей головы. Без особых усилий, на автопилоте, я начал бег в толпе со всеми; на отметке 3000 метров у нас было 8:28, вроде ничего такого особенного, бегу и бегу, переставляю ноги и смотрю, чтобы никого не зацепить и чтобы меня не задели. И кто бы мог подумать, что я выбегу из 14 минут, пробегу 5000 метров за 13:58.91! Я столько об этом мечтал, а получилось так буднично и неожиданно, по холодку, без хрипов и мучений, и мне совсем немного не хватило до выполнения норматива мастера спорта СССР — 13:55.0.

Зато основные мучения начались в метро: спина и ноги горели невыносимо! В вагонном тепле я согрелся и вспотел, и Финалгон стал жечь с утроенной силой. Так, наверное, грешники будут гореть в спортивном допинговом аду, если таковой существует. Это была настоящая пытка, я считал каждую минуту, каждую остановку, пока не выскочил на конечной станции метро «Молодёжная» на ночной ветер и холод, сразу меня ожививший.

2.6 Окончание университета. — Военные сборы

Пошёл последний, пятый курс обучения в университете. Свою дипломную работу я выполнял на кафедре химической кинетики; на этой небольшой кафедре, где всего работало человек тридцать, было два великих академика, учёных с мировым именем, — Н. Н. Семёнов и Н. М. Эмануэль. Николай Николаевич Семёнов был нобелевским лауреатом по химии, и его классическую монографию «Цепные реакции», написанную в 1931 году, я читал как детектив, на одном дыхании. Академик Семёнов создал на кафедре межфакультетскую лазерную группу, объединившую аспирантов и научных сотрудников химического и физического факультетов МГУ. И когда я возился со своей дипломной работой, к нам с физфака поступила в аспирантуру моя будущая супруга Вероника Владимировна Горюнова. Мы занимались лазерами на основе органических красителей с перестраиваемой длиной волны излучения, измеряли квантовый выход флуоресценции и время жизни в возбуждённом состоянии, изучали образование водородной связи и перенос протона, рассчитывали константы равновесия. Полный кайф, только научный.

В середине июня 1982 года, после защиты дипломных работ, наш пятый курс забрали на трёхмесячные военные сборы: забрали полностью, от сборов не отбился никто. На военной кафедре полковник Бойко строго объявил: «Вот защитили вы диплом — и сразу встали в строй, все до одного: хромые, слепые, больные, — никто без прохождения военных сборов диплома не получит». Был разгар холодной войны и другой, горячей, афганской. Сборы проходили в Вязниках, это триста километров на восток от Москвы, там стоял отдельный батальон химической защиты, где нас тренировали в полевых условиях, обучали по специальности «командир взвода противохимической и радиационной защиты», военно-учётная специальность (ВУС) 0601.

Гоняли нас основательно, приговаривая, что в условиях современной войны кадровый состав вооруженных сил будет полностью выведен из строя в первые три месяца и воевать до победного конца предстоит нам, офицерам запаса. Так что сборы прошли по полной программе: три месяца в сапогах и в казарме, присяга, автомат Калашникова за спиной (я чистил его чуть ли не каждый день, не то пойдёшь в наряд вне очереди!), противогаз и ОЗК (общевойсковой защитный костюм). Подлые комары ночью, мошкá и слепни днём; туалет на улице и баня раз в неделю. Еда — взять завтрак для примера: треть батона белого хлеба, сначала разрезанного вдоль, затем на три части поперёк, с засунутым внутрь кусочком масла, чай, сахар и каша с жирами непонятного происхождения; зато по выходным дням на завтрак давали отварное яйцо и разрешали час поспать после обеда. Все растолстели, но всё равно нам постоянно хотелось есть. В офицерском буфете, куда студентов пускали, а рядовых солдат нет, мы дополнительно покупали пряники и печенье, а ещё сливовый джем в стеклянных банках, по виду неотличимый от солидола. Наевшись, мы сидели и мечтали, кто что, как только вернётся домой, сразу съест. Не знаю почему, но мне очень хотелось яичницу с колбасой и помидорами.

А ещё мне запомнилось вот что. Будучи полуслепым на правый глаз и стреляя с левого плеча, — а это ужас, когда прямо перед носом вылетают гильзы и сыпятся на твоих товарищей, лежащих и стреляющих рядом, — я умудрился отстрелять лучше всех на 100 и 150 метров! Вот запись в моём дневнике от 23 июня 1982 года, в среду:

На стрельбище комаров тучи. Зачитал капитан т/б, репетировали выход на линию огня. Первое упражнение (N1, по грудной мишени) я выполнил лучше всех во взводе, на отл. — 26 очков. Яникеев снимал меня как героя дня. След. упр.: 3 очереди по 2 патрона по стоячей мишени — я тоже выполнил безупречно. Звенит в ушах, жарко, но я радостно и тщательно прочистил дуло моего ПВ 7525. Объявили благодарность и вручили пробку от фляжки (их ни у кого нет).

Но это ещё не всё. Вернувшись в казарму, мы сдали оружие, противогазы и вещмешки в свои шкафы — а на следующий день моя фляжка снова оказалась без крышки. Её спёрли друзья.

В середине сентября мы вернулись в Москву, получили стипендию за три военных месяца и дипломы об окончании МГУ — специальность «химия», квалификация «химик» — и официальный месячный отпуск. Ни одной тройки у меня не было, но до красного диплома я не дотянул. После окончания университета распределение на работу по специальности было обязательным, и меня оставили, то есть распределили, на кафедру химический кинетики. Работая инженером, я продолжал исследования органических красителей и их комплексов с водородной связью в неводных растворах. В этих комплексах мы изучали перенос протона в основном и возбуждённом состоянии. Красители применялись в лазерных средах, они давали флуоресценцию — светили — с переменной длиной волны испускания, тогда это был передний край науки. Было интересно и даже увлекательно; новые красители постоянно синтезировались и изучались, как и анаболические стероиды.

2.7 Работа инженером на кафедре. — Продолжение тренировок в ШВСМ

В ноябре 1982 года умер Леонид Ильич Брежнев, генеральный секретарь ЦК КПСС, ему на смену пришёл Юрий Владимирович Андропов, выходец из КГБ, этого страшного и невиданного монстра, вскормлённого кровью миллионов невинных людей. По всей стране начались проверки и шуршание: кто когда пришёл на работу или почему так рано ушёл и почему в Москве в рабочее время очереди в магазинах и полные залы в кинотеатрах. На нашей кафедре эти новости обсуждались во время чаепитий, мы шутили и гадали, что будет дальше. Спорт тоже подзатянули — отныне соревнования стали проводиться только во внерабочее время или в выходные дни. Химический факультет МГУ продолжал работать, как работал раньше, однако велено было завести журналы учёта рабочего времени, чтобы каждый сотрудник ежедневно отмечался, когда пришёл и во сколько ушёл; на журналы всем было наплевать, но нас вежливо просили не забывать заполнять их в конце недели. И без журнала на кафедре всем всё было известно про каждого, как он относится к работе и чего на деле стóит; научная работа, по сути, круглосуточная, и если ему действительно интересно, то голова у него всё равно продолжает работать в выходные и праздничные дни.

Я снова разбе́гался и сбросил жир, набранный на военных сборах. В феврале 1983 года я был четвёртым на чемпионате Москвы, пробежал в манеже 3000 метров за 8:13.8; меня пригласили в Школу высшего спортивного мастерства (ШВСМ) и отправили на два тренировочных сбора в Кисловодск. Однако, чтобы закрепиться в ШВСМ, надо было обязательно выполнить норматив мастера спорта СССР. Как раз в 1983 году его немного ослабили, и в беге на 5000 метров он стал 14 минут ровно. И хотя в 1981 году я пробежал быстрее, это не считалось. В ШВСМ мне прямо сказали, что бегать без фармакологии — это пустая трата времени и вред для здоровья. Поэтому первое, что надо сделать, — сдать деньги на анаболические стероиды в таблетках по 5 мг — это были западногерманский станозолол (Винстрол или Стромба) и восточногерманский Оралтуринабол, или турик. Цены «для своих» были ниже рыночных: 30 рублей за баночку Винстрола емкостью 30 таблеток и 10 рублей за упаковку турика с двумя блистерами по 10 таблеток. Итого на подготовку к летнему сезону мне насчитали 110 рублей за две баночки Винстрола и пять упаковок турика, получилось 60 + 100 = 160 таблеток. Это почти равнялось моей месячной зарплате инженера: формально она составляла 140 рублей, но за вычетом двух налогов — 13 процентов подоходного и 6 процентов за бездетность — мне на руки выдавали 113 рублей 40 копеек. И ещё на кафедре мы раз в неделю сдавали по рублю на чай-кофе и торты на дни рождения.

Дополнительно я получал талоны на питание в Московском городском совете ДСО «Буревестник», в целом неплохо — по 3 рубля 50 копеек в день, однако талоны выдавали не круглогодично, а для подготовки к определённым соревнованиям. Оформлялось это как сборы в Битце или на водном стадионе, но ездить туда через всю Москву обедать или ужинать было невозможно, поэтому талоны обычно либо «отоваривались», то есть ими можно было расплатиться за продукты питания, но с ресторанной наценкой, либо менялись на рубли с существенной потерей. Три «простыни», как назывались листы с неразрезанными талонами, по тридцать талонов на каждом — два листа завтраков и ужинов по рублю, плюс лист обедов по полтора рубля, итого 105 рублей за месяц, — обменивались на 75–80 рублей. Это были мои карманные деньги. Свою зарплату я отдавал маме, она меня кормила и поила, обувала-одевала и ещё возилась с моей собакой, когда я уезжал на соревнования или сборы.

Так что 110 рублей за анаболики были чувствительным ударом по моему бюджету, и я решил эту потерю возместить. Мой сосед Степан, армейский бегун на 400 метров с барьерами, служил в ГДР, что в то время было и престижно, и выгодно. Правда, помимо барьеров Степана там гоняли по всем гладким дистанциям от 100 до 400 метров плюс эстафеты, но за это он несколько раз в год приезжал на побывку к жене — и привозил дефицитные товары на продажу: сервизы и люстры, джинсы и обувь. Обратно, из Москвы в ГДР, он вёз кофе в зёрнах (кофе там был в три раза дороже, чем у нас) и пластинки с записями эстрадной и классической музыки.

Как-то раз, бегая со Степаном в лесу, мы разговорились про таблетки, и он сказал, что его жена работает в ресторане и он через неё продаёт восточногерманский препарат Апонейрон, модифицированный амфетамин и мягкий стимулятор. Апонейрон снижает аппетит и немного бодрит, так что тётки, работающие в ресторанах, берут его нарасхват, с деньгами у них нет проблем, их жизнь прекрасна, проблема только с лишним весом. Выгода от продаж была приличной, причём надрываться и таскать тяжести с ними не надо, это не сервизы или люстры в больших коробках. Таблетки, двести упаковок, помещаются в небольшую сумку и почти совсем ничего не весят. Однако ресторанный бизнес, по-видимому, достиг насыщения, и Степан попросил меня подумать, кому ещё можно впарить Апонейрон: может быть, попробовать продавать спортсменам как стимулятор? В ответ я сказал, что сейчас есть спрос на Оралтуринабол, и дал Степану пустую упаковку в качества образца. Я попросил привезти пятьдесят таких упаковок, пообещав взять их по 5 рублей и полностью рассчитаться в течение месяца. Через пару дней Степан согласился.

Это удачно решило мои финансовые проблемы: купленный по 5 рублей турик, 45 упаковок, я быстро раскидал друзьям по 8 рублей за пачку. Получилось 360 рублей, из них 250 рублей я отдал Степану и таким образом рассчитался с ним; оставшиеся 110 рублей как раз покрыли мои предыдущие расходы. И ещё 5 упаковок турика остались у меня на будущий сезон. Забегая вперёд, отмечу, что таблетки именно из этих упаковок послужили материалом для разработки методики определения Оралтуринабола, когда в октябре 1985 года я пришёл на работу в лабораторию антидопингового контроля ВНИИФК. Удивительно, но таких таблеток у них не было, так что и методики их определения не было тоже.

В 1983 году, накануне первого в истории чемпионата мира по лёгкой атлетике в Хельсинки, появился новый анаболик! Его пока никто в руках не держал и даже упаковки не видел; в сборной таблетки выдавали поштучно, отсчитывая в спичечный коробок. Позднее я узнал, что это была пролонгированная форма болденона, известного анаболика. Это был тетрагидропиранильный (THP) эфир под названием Квинболон, по 10 мг препарата в масляном растворе в тёмненьких, но прозрачных капсулах. Григорий Петрович Воробьёв не показывал ни баночки, ни коробочки — и, повернувшись спиной, отсчитывал капсулы в спичечный коробок, как патроны для учебных стрельб! Однако было ради чего разыгрывать спектакль — ни одна лаборатория в мире эту форму болденона определить не могла: через несколько дней всё куда-то исчезало…

Редчайший случай в моей жизни — два тренировочных сбора в Кисловодске плюс фармакология вывели меня на новый уровень; казалось, что силам нет предела. Две тренировки в день как-то особо и не ощущались, хотя в Москве для меня это был бы смертельный режим. Сборы стали другие: вместо университетской команды, где мы были близки по духу и мироощущению, спорили и читали, обсуждали Фрейда, Бердяева и Бодлера, и в будущем полагались на своё университетское образование, я попал в группу профессиональных бегунов с узкоутилитарными целями — обеспечить своё благосостояние за счёт результатов в беге. Для этого нужно было оформить подвеску — постоянное освобождение от работы на заводе или в совхозе с сохранением заработной платы — и круглогодичные сборы. Тогда можно было круглый год жить на всём готовом и ничего на себя не тратить, а если выпадали две поездки за границу на соревнования, то триста советских рублей менялись на марки или кроны — и жизнь становилась просто прекрасной. Сюда ещё надо добавить лёгкую фарцовку фармакологией, спортивной обувью и костюмами.

Разница была и чувствовалась, но дискомфорта или неприятия я не испытывал. Просто другая атмосфера — и всё. Точно так же мы собирались у телевизора в холле гостиницы или на ночь глядя сидели в номерах со стаканом чая или красного вина, спорили и обсуждали — только не поэзию Шарля Бодлера или Иннокентия Анненского, а как быстро можно пробежать «на своих дровах», то есть без «спецподготовки» и «фармакологических программ», и где вообще находится тот естественный предел, непреодолимый без применения фармакологии, то есть допинга. Считалось, что допинг — это там у них, в Западной Европе или в Америке, а у нас другое — фармакология. Помню, тогда мы согласились, что у женщин в беге на 800 и 1500 метров естественным пределом являются результаты 2:00 и 4:05, в толкании ядра и метании диска пределы лежат в районе 19 и 58 метров. Спринт и марафон мы не обсуждали, там или бегут по ветру, или дистанцию специально делают короче, ведь ребятам надо выполнять нормативы мастеров спорта, а республики и спортивные общества должны каждый год отчитываться за проделанную работу.

С тех пор в моей памяти засело одно парадоксальное утверждение: применение допинга несёт равенство в спорт. Есть генетически одарённые спортсмены, красивые и сильные, довольно успешные, особенно в начале карьеры. Им было преизбыточно и сразу дано от природы столько, что, кажется, тренироваться и развиваться им было незачем, и так всё прекрасно и замечательно. Однако в их случае прогресс шёл медленно, а анаболические стероиды не действовали так, как можно было ожидать. В то же время на физически слабых бегунов или прыгунов минимальные дозы анаболических стероидов действовали настолько ощутимо, что их прогресс становился невероятным — и позволял соревноваться со здоровыми красавцами, а со временем оставлять их далеко позади. Будто сама природа, щедро одарившая одних, вдруг одумалась и стала беречь и поддерживать слабых, предусмотрев для них такой простор для совершенствования, что благодаря фармакологии и целеустремлённости спортсмен достигал невероятных результатов и высот. Я наблюдал это не раз, и возражать тут невозможно: красавцы-богатыри и слабенькие спортсмены — мы их называли «задрыги» — могут соревноваться на равных только благодаря применению фармакологии в самом широком смысле этого слова. С нею все становятся равны, но некоторые заметно равнее. Без фармакологии в спорте было бы очевидное неравенство, такой гандикап наоборот, когда одарённый от природы, сильный спортсмен стартует первым и догнать его невозможно, поскольку соревноваться с талантом, данным по прихоти природы, среднестатистическому спортсмену просто невозможно.

2.8 Применение анаболических стероидов. — Мои ощущения

В 1970–1980-е годы применение допинга в СССР называлось либо «химией», когда использовалось что-то дешёвое и неконтролируемое, либо «фармакологией», когда речь шла о чем-то элитарном, научно обоснованном и целесообразном. Само слово «допинг» не было в ходу и относилось преимущественно к зарубежным спортсменам. Однако применение «химии» и «фармакологии» в СССР стало настолько всеохватывающим, что подавило и изменило методологию спортивной подготовки. Произошёл глубинный сдвиг в осмыслении и разработке тренировочного процесса, который стал строиться вокруг применения допинговых схем: вот мы на сборах «таблеточек поклевали», крепатуру потерпели, поработали, планы тренировок выполнили, затем разбе́гались, распрыгались, разметались — и отсоревновались. И снова приступили к очередным схемам. Никаких сдерживающих факторов тогда не было, работать по-другому не умели, про борьбу с допингом не вспоминали. В то время на повестке дня была борьба с тунеядством и пьянством, борьба за мир и против «загнивающего Запада» и ежегодная битва за урожай.

Немногие, только члены сборных команд СССР, проверялись перед выездом за границу на главные старты сезона. Основная масса спортсменов жила на сборах и употребляла любые препараты, какие только могла достать. В то время основной проблемой был дефицит, из-за чего основная масса анабольщиков сидела на доступных стероидах: тестостероне, Ретаболиле и метандростенолоне. Кто поумней и побогаче, мог позволить себе Стромбу (Винстрол, он же станозолол), Приму (Примоболан, он же метенолон) и Оралтуринабол, наш незабвенный турик. Считалось, что Стромба — это сила, Прима — это скорость, а турик — для женщин и новичков.

Старое поколение тренеров-методистов, думавших, анализировавших, использовавших в работе знания и опыт, постепенно вытеснялось новым поколением тренеров-фармакологов, чьи спортсмены быстро прогрессировали и добивались высоких результатов. Постепенно сложилось мнение, что тренировки чистыми, «на своих дровах», есть пустая трата времени и сил, детский сад какой-то; более того, это рассматривалось как нанесение прямого вреда здоровью. Основная проблема на сборах была не в том, чтобы дать нагрузку — времени свободного навалом, можно бегать хоть по три раза в день, — а в том, чтобы скорее и полнее восстановиться. Анаболические стероиды позволяли легче переносить большие нагрузки и ускоряли процесс восстановления, это был очевидный и непреложный факт.

Отсюда вечная проблема: любому спортсмену, добившемуся значительного прогресса и успеха, даже без слова «вдруг», что тогда, что сейчас, сорок лет спустя, совершенно невозможно доказать, что его результаты улучшились без применения фармакологии. Тут даже не надо вступать в дискуссию, только хуже станет, завязнете ещё глубже, поскольку аргументы оппонентов будут намного весомее; никто не захочет и не сможет поверить, что всё было чисто.

Впервые попробовав станозолол — таблетки по 5 мг, половинка утром, рассосать под языком, вторая половинка перед сном, двадцать дней курс, — я на собственном опыте, на своей шкуре, прочувствовал и понял, что все мои предыдущие тренировки были любительством и донкихотством. При правильной и умеренной дозировке анаболики действуют постепенно и неуклонно, slowly but surely. Та же самая лень и дымка перед тренировкой; та же ломка и усталость во время разминки, когда ещё чувствуются последствия вчерашних тренировок; те же ощущения усталости во время бега. Но тренировка продолжается, поначалу идёт тяжеловато, но тяжелее не становится, главное, что скорость бега не падает, стопа держит, ноги бегут — и если надо прибавить в горку или на финише, то организм отвечает с готовностью, как солнышко прорывается сквозь тучи: вдруг откуда-то появляются оптимизм и уверенность в своих силах. Такие же несравнимые ощущения, как при езде на мопеде по сравнению с ездой на велосипеде. Всё совсем по-другому.

2.9 Выполнение норматива мастера спорта СССР. — Свадьба

Вернувшись со сборов в Москву и разбегавшись на отрезках, я на чемпионате Москвы пробежал 1500 метров за 3:47.16 и был шестым, у победителя было 3:45.87, мы толкались всю дорогу — и мне на финише надо было быть позлее и посмелее… Зато через день в беге на 5000 метров я показал 13:56.74 и стал третьим, выполнив норматив мастера спорта СССР. Юра Думчев, артист и дискобол, запулил свой диск на 71.86 метра, это был новый мировой рекорд.

Летом 1983 года у нас с Вероникой была свадьба, затем мы провели две недели в Сочи; нам дали ключи от чьей-то маленькой квартиры на первом этаже, стоившей шесть рублей в сутки. До пляжа надо было идти 30 минут пешком. Сочи был дорогим и престижным курортом, бегать там было негде, пойти в бар или ресторан — дорого, для нас просто невозможно. Зато были солнце, море и пляж. Мы сами жарили на плите омлет и варили курицу, ещё помню сметану в стакане и ежедневный салат из помидор — и всё. Да, ещё мороженое на улице.

Нам было по 24 года. А ещё через 24 года Сочи выберут столицей XXII Олимпийских зимних игр.

Соревновательный сезон шёл к завершению, в июле мы были на сборах в Кярику, в Эстонии, где по финскому телевидению можно было смотреть прямые трансляции из Хельсинки, с чемпионата мира IAAF по лёгкой атлетике, первого в истории! Директор лаборатории допингового контроля в Кёльне Манфред Донике тогда впервые применил свою процедуру IV и обнаружил 18 положительных проб — там были метаболиты анаболических стероидов, но руководство IAAF сделало всё, чтобы об этом никто не узнал.

В конце августа в Днепропетровске по чёрной резиновой плитке — её запах и испарения в жару невозможно терпеть — я прибежал третьим на первенстве СССР среди вузов, 10 000 метров за 29:22.2. Всё, сезон закончен.

Олимпийский 1984 год получился весьма своеобразным. Генерального секретаря ЦК КПСС Ю. В. Андропова угораздило помереть во время Олимпийских зимних игр в Сараево, и прямые трансляции соревнований были заменены бесконечными речами, похоронами и партийными пленумами. Новым генеральным секретарем стал К. У. Черненко, странный бледно-белёсый дед, астматик, который шумно дышал и неразборчиво говорил. Считалось, что жить ему осталось недолго, и в университете смело шутили, что советская наука снова меняет своё основное направление: раньше работали над созданием искусственной челюсти для Брежнева, потом — искусственной почки для Андропова, и вот пришла пора взяться за искусственный интеллект для Черненко.

В апреле у нас родился сын Василий, я работал и бегал буквально вокруг дома и университета и на сборы не ездил. Веронику с ребенком мы встретили в роддоме, где перевязанный кулёк (он мне даже каким-то большим показался) вручили отцу, то есть мне, и с ним на руках я пошёл домой. Ребёнок затих. И дома не плакал, и потом по ночам вроде бы спал, или это я спал; всё оказалось вполне терпимо, а то я настроился было на бессонные ночи, на самый ужасный сценарий. Но собаку, моего Аякса, пришлось отдать другу; теперь на месте собачьего коврика стояла детская коляска.

2.10 Бойкот Олимпийских игр в Лос-Анджелесе в 1984 году

И вдруг 8 мая, уже поздним вечером, по радио объявляют, что Политбюро ЦК КПСС приняло решение о неучастии советских спортсменов в Олимпийских летних играх в Лос-Анджелесе. Я в это время ужинал и чуть не поперхнулся. Из моего дневника: «Слушал „Голос Америки“, ибо не мог поверить. Однако — факт…» Более того, советские спортсмены горячо и хором поддержали это решение, мол, всё правильно, так и надо, Лос-Анджелес — город опасный, там наших ребят могут обидеть или отравить, в воздухе висит постоянный смог, а стадионы и залы не готовы к соревнованиям. Вслед за СССР весь социалистический лагерь, за исключением Румынии и Югославии, тоже отказался от участия в Играх.

В праздничные майские дни в Лужниках проходили соревнования на призы Открытия летнего сезона; я выиграл бег на 1500 метров с результатом 3:46.0, убежал от всех за два круга до финиша. Тем временем около стадиона ходила съемочная группа «Би-би-си», пытаясь взять у кого-нибудь интервью по поводу бойкота Олимпийских игр в Лос-Анджелесе. Переводчика у них не было, поэтому ребята указали на меня как на человека, способного связать пару фраз по-английски. Тем временем я уже пробежал и сидел в лёгкой отключке прямо на беговой дорожке, переобувался. Снял шиповки и надевал кроссовки, однако ноги после бега дрожали, и этот несложный процесс требовал некоторой концентрации, так что я и не заметил, как ко мне подошли с камерой и большим микрофоном размером с валенок. Меня спросили, что я думаю о бойкоте Олимпийских игр. Я сказал, что бойкот — это плохо, но надеюсь, что всё ещё может измениться в лучшую сторону за три месяца, оставшиеся до начала Игр. И что два бойкота Олимпийских игр подряд, в Москве четыре года назад и вот сейчас в Лос-Анджелесе, — это уже слишком, too much…

Через день или два, когда я был на работе на химическом факультете, откуда-то сверху, наверное из парткома МГУ, точно не знаю, мне позвонили. Чей-то безразличный и ровный голос спросил, кто давал мне разрешение на интервью зарубежному телевидению. Я ответил, что мне никто ничего не давал, я выиграл соревнования, сидел, переобувался, ко мне подошли и что-то спросили. Откуда я знал, что это зарубежное телевидение. Правда, говорили мы по-английски, но не буду же я убегать перед камерой и у всех на виду в одной шиповке и одной кроссовке.

Голос задумался. Потом сказал, что я совершил ошибку, что ни в коем случае нельзя было произносить слово бойкот. Бойкот был у них, у американцев, в 1980 году — и тогда это было политическое давление со стороны Запада. А сейчас всё по-другому, у нас неучастие, проявление заботы о здоровье и защите наших спортсменов. Тут я возразил, что эта тётка с микрофоном первая сказала слово «бойкот», я за ней только повторил, и попробуйте сами сообразить после бега, где там был бойкот, а где неучастие. И как я должен был сказать неучастие по-английски? Слово редкое и непереводимое…

Голос снова взял паузу.

— Хорошо, вы были очень уставшим после бега и плохо помните, что говорили, — медленно произнёс аппаратчик. — Мы это можем утверждать?

— Ну да, — подтвердил я.

— Поэтому прошу именно так и говорить, что вы очень устали и ничего не помните, — голос помолчал. — И вообще лучше об этом никому не говорить.

И всё, на том конце повесили трубку. Я почувствовал полное опустошение.

В 1984 году вместо Олимпийских игр провели цикл альтернативных соревнований «Дружба», разные виды спорта разбросали по разным социалистическим странам — и особенно начудили в лёгкой атлетике: женские соревнования были в Праге, а мужские — в Москве. Отборочные соревнования для попадания в Прагу и Москву проводили в Киеве, никакого допингового контроля там не было, и в течение 40 минут я стал свидетелем двух мировых рекордов, в беге на 400 метров с барьерами и в беге на 10 000 метров, отличились Маргарита Пономарева и Ольга Бондаренко. Мужской бег на 5000 метров тоже прошёл на приличном уровне: Дмитрий Дмитриев и Геннадий Фишман пробежали за 13:17 и 13:18. Я в слабом забеге показал 13:55.4, бег не пошёл с самого начала, было очень тяжело, мне не бежалось и не хотелось терпеть…

Финальная часть мертворождённых соревнований «Дружба» в Москве оказалась скучной: кроме потасовки десятиборцев в ходе забега на 1500 метров вспомнить было нечего. Юрий Думчев выиграл метание диска с результатом 66.70 метра. Как всегда, хотели где-то обмануть, но в марафонском беге не получилось. В Лужниках на большом табло показывали промежуточное время: 10 км за 30.20, затем 20 км за 59.40 — по московской небегучей трассе это чудо, а дальше вообще какой-то космос: 30 км за 1:28.55 и 40 км за 1:58.05 — я смотрел на эти цифры как заворожённый и жалел, что со мной нет фотоаппарата. Если просто добежать, то всё равно получится 2:05, невероятный мировой рекорд! Но стадион молчал, в графике бега никто не разбирался. И дикторы молчали, ничего про марафон не сказали, будто его и не было. Только утром в газете напечатали, что победил эфиопский бегун — 2:10.32. Трасса оказалась короче на два километра, однако по ходу бега организаторы сообразили и успели отодвинуть финиш, чтобы не опозориться на весь мир.

Основная идея этих соревнований была в том, чтобы превысить результаты победителей Олимпийских игр в Лос-Анджелесе, но до них оказалось так же далеко, как и до Лос-Анджелеса.

2.11 Завершение спортивной карьеры

Следующий, 1985 год стал последним в моей полупрофессиональной спортивной карьере. Умер очередной генеральный секретарь КПСС. На смену Константину Черненко, старому астматику и догматику, пришёл Михаил Горбачев, начались перестройка и гласность. Даже дышать стало легче, хотя покоя не было: работа и семья, сын растёт, суета и неразбериха в душах и делах. Мой тренер был не очень доволен, что я перестал прогрессировать, он видел, что мне уже не до бега, и мы решили, что этот год будет последним. Помимо обычной трёхмесячной предсоревновательной подготовки, то есть 30 таблеток Станозолола и 60 таблеток Оралтуринабола, мы решили попробовать стимулятор — Сиднокарб (мезокарб). По натуре я очень эмоционален и поэтому полагал, что стимуляторы мне вообще не нужны. Но попробовать, наверное, всё же стоило.

Сиднокарб в таблетках по 5 мг обычно применяли следующим образом: первая таблетка за два часа до старта, вторая под язык за час и третья за полчаса до старта под язык, также до полного рассасывания. На первенстве Москвы среди вузов я пробежал 1500 метров за 3:44.5: бежалось классно, было такое ощущение, что Сиднокарб каким-то образом удваивал эффект станозолола. Я даже не выложился и не устал, прямо хоть снова беги. Но, приехав домой, я так и не смог уснуть, мучился всю ночь и на рассвете, часа в четыре утра, побежал в лес на тренировку. Стоял туман, сырой и тёплый, цвела черёмуха, от её запаха и бессонницы кружилась голова, однако ноги бежали и бежали. И, вернувшись, я сразу заснул. А через день выиграл вторую дистанцию, пробежав 5000 метров за 13:53.9 — без хрипов и мук, даже с удовольствием.

Видимо, три таблетки — это много, мне было достаточно одной за 40 минут до старта, она меня хорошо «подхватывала», то есть ощущалась стимуляция, и я пробежал 3000 метров за 8:02.42 и 5000 метров за 13:52.47. Однако на меня давно перестали смотреть как на перспективного бегуна, в сильнейшие забеги я не попадал, а в своем забеге приходилось либо самому вести против ветра, либо меняться по очереди. Хотя, быть может, попади я в быстрый забег в хорошую погоду, пробежал бы 5000 метров за 13.45 или даже 13.40. Но кому это нужно? Окончательно меня добил забег на 10 000 метров в Сочи, я тогда хорошо был готов, и мы начали 3000 метров за 8:37, но полил дождь и поднялся ветер. Весь мокрый, всю дорогу протирая очки, я по лужам добежал за 29:16.02, хотя мечтал разменять 29 минут.

Но хватит мучиться, enough is enough, как пела моя любимая певица Донна Саммер.

Глядя правде в глаза, я понимал, что мне скоро стукнет двадцать семь и, хотя я бегаю уже десять лет, часто по две тренировки в день, это десятки тысяч километров, никаких трофеев и титулов не завоевал и в будущем мне ничего не светит. Как вариант можно было попробовать марафон, но я по своей натуре скорее средневик и уж точно не марафонец. Поэтому настало время учиться жить, как живут обычные люди, работать по специальности, копать огород и растить детей. Химию я любил, хотя лазеры, красители и флуоресценция мне порядком надоели. Даже университет надоел, где всё постоянно напоминало о беге, так что пришла пора решительно поменять образ жизни.

И я пошёл работать в лабораторию допингового контроля.