Дорога Отчаяния

1

Три дня доктор Алимантандо гнался по пустыне за зеленым лицом. По мановению пальца из сочлененных стручков, он прошел, налегая на рули, пустыню красной гальки, пустыню красного камня и пустыню красного песка. И каждую ночь, когда в небе вставало лунокольцо — сверкающий, как алмазный браслет, поток искусственных спутников — а он сидел у костра из мумифицированных обломков дерева и вносил записи в свои дневники, зеленое лицо являлось к нему из глубины пустыни.

Зеленое лицо явилось доктору Алимантандо в первую ночь, когда метеоры, будто искры костра, гасли в стратосфере.

— Позволь мне стать близко огня, друг, позволь мне иметь тепла, дай мне убежище, ибо я эры теплее этой.

Доктор Алимантандо жестом пригласил зеленое лицо подойти поближе. Окинув взглядом странную обнаженную фигуру, доктор Алимантандо не удержался и спросил:

— Что ты за существо?

— Я человек, — отвечало зеленое лицо. Будто бы листья шелестели, когда оно говорило. Зубы его были мелкие и желтые, как зерна маиса. — А ты кто?

— Я человек тоже.

— Значит, мы суть одно. Разведи огонь поярче, друг, дай мне почувствовать его жар.

Доктор Алимантандо пинком отправил в костер узловатое полено, искры взметнулись высоко в ночь. Через некоторое время зеленое лицо спросило:

— Вода есть, друг?

— Есть, но я берегу ее. Не знаю, как далеко простирается эта пустыня и удастся ли найти воду по пути.

— Я отведу тебя к воде завтра, друг, если ты сегодня отдашь мне свою фляжку.

Доктор Алимантандо долго сидел неподвижно в мерцающем свете лунокольца. Затем он отцепил от рюкзака одну из фляжек и протянул ее над огнем зеленому лицу. Зеленое лицо осушило ее до дна. Воздух над ним заиграл ароматом зеленой листвы, будто в лесу после дождя. Потом доктор Алимантандо лег спать и вовсе не видел снов.

На следующей утро в том месте, где сидело зеленое лицо, не было ничего, кроме красного камня у потухших углей.

На вторую ночь доктор Алимантандо разбил лагерь, ел и делал записи в журнале. Потом он сидел, просто сидел, наполняясь радостью каменной пустыни. Он плыл, плыл и плыл прочь от холмов Второзакония, прочь от пустыни красной гальки через пустыню красного камня — через земли, изборожденные расселинами и изломами такими глубокими, что эти земли были похожи на окаменевший мозг — над отполированным камнем, между источенными шпилями черного вулканического стекла, через леса, обратившиеся за миллиарды лет в камень, по руслам рек, миллиарды лет не видевшим воды, через изваянные ветром ряды песчаниковых столбов, над столовыми горами, населенными призраками, ныряя сквозь гранитные уста в гулкие бесконечные каньоны, сжимая в ужасе рули, в то время как левитаторы парусной доски изо всех сил старались удержать его на воздусях. Он мчался, подгоняемый устойчивым ветром, он плыл, и плыл, и плыл, покуда первые вечерние звезды не испятнали небо булавочными проколами.

И пока он сидел так, а прерывистые лучи синих лазеров озаряли небесный свод, к нему снова пришло зеленое лицо.

— И где же обещанная тобой вода? — спросил доктор Алимантандо.

—Повсюду, где вода была когда‑то, и где будет вода снова, — отвечало зеленое лицо. — Этот камень был прежде песком, и через миллион лет опять превратится в песок на берегу.

— Где вода, которую сулил ты мне? — вскричал доктор Алимантандо.

— Пойдем со мной, друг. — Зеленое лицо провело его в расщелину в красном утесе — там, глубоко во тьме, смеялся одинокий, чистый ручеек, сочащийся из трещины в камне и падающий в маленький черный пруд. Доктор Алимантандо наполнил фляжки водой, но не стал пить из пруда. Он побоялся осквернить древний, уединенный водоем. Там, где стояло зеленое лицо, бледные ростки пробивались сквозь влажные отпечатки его ног. Затем доктор Алимантандо лег спать и снов в ту ночь не видел.

На следующее утро там, где сидело у потухшего костра зеленое лицо, обнаружилось высохшее серое дерево.

На третью ночь после долгого дня, в течение которого доктор Алимантандо пересек пустыню красного песка, он развел костер, разбил лагерь и записал наблюдения и размышления в переплетенный в кожу журнал своим четким, изысканным почерком — сплошь петли и завитки. Он сильно устал — песчаная пустыня выпила его досуха. Сперва, направляя парусную доску вверх и вниз, вверх и вниз, вверх и вниз по изломанным песчаным волнам, он ощущал возбуждение и секущий лицо ветер, насыщенный песком. Потом он просто несся, как сухой лист, по красному песку и голубому песку, желтому песку и зеленому песку, белому песку и черному песку, преодолевая волну за волной, волну за волной, пока волны не вынесли его, иссушенного и изломанного, в пустыню соды, пустыню соли и пустыню кислоты. И за всеми этими пустынями, за пределами истощения, лежала пустыня спокойствия, где можно было различить перезвон далеких колоколов, несущихся будто бы с колоколен городов, погребенных под песком миллиарды лет назад или городов еще не рожденных, которые встанут здесь миллиарды лет спустя. Здесь, в сердце пустыни спокойствия, остановился доктор Алимантандо — под небом, заполненным мечущимися огнями прибывающего к бровке мира Парусника — и здесь к нему в третий раз явилось зеленое лицо. Оно уселось на корточки у костра, рисуя пальцем фигуры в пыли.

— Кто ты? — спросил доктор Алимантандо. — Почему ты являешься мне по ночам?

— Хотя мы и путешествуем по разным измерениям, я, как и ты — странник в этом сухом и безводном месте, — сказало зеленое лицо.

— Разъясни, что означает «разные измерения».

— Время и пространство. Ты — пространство, я — время.

— Как такое возможно? — воскликнул доктор Алимантандо, страстно интересующийся временем и временностью. Этот интерес заставил его покинуть родные зеленые холмы Второзакония с клеймом демона, колдуна и пожирателя младенцев, ибо его соседи, мир которых ограничивался коровами, дощатыми домиками, овцами, силосом и заборами белого штакетника, оказались неспособны сносить его безвредную творческую эксцентричность. — Как способен ты перемещаться во времени? Я многие годы доискивался этой способности!

— Время — часть меня самого, — сказало зеленое лицо, вставая в полный рост и почесываясь. — Я научился управлять им точно так же, как я управляю другими частями своего тела.

— Можно ли научить других этому умению?

— Тебя? Нет. Ты не того цвета. Но однажды, я полагаю, ты изыщешь иной путь.

Сердце доктора Алимантандо чуть не выскочило из груди.

— Какой путь ты имеешь в виду?

— Это тебе решать. Я здесь только потому, что того требует будущее.

— Твои ребусы слишком сложны для меня. Скажи прямо, что ты хочешь сказать. Я не выношу неясности.

— Я здесь, чтобы исполнились чаяния наших мудрецов.

— О! И?

— Если бы меня не было здесь, определенные цепочки событий не пришли бы в движение; так решили мои собратья, ибо и время, и пространство подвластны их манипуляциям. Они послали меня привести тебя к твоему предназначению.

— Высказывайся определеннее, человече! — вскричал доктор Алимантандо, теряя терпение. Однако тут костер замерцал, а заполняющие небо паруса судна Президиума отразили свет ушедшего за горизонт солнца, и зеленое лицо исчезло. Доктор Алимантандо ждал, укрывшись от ветра за парусной доской, пока костер не умер, оставив по себе красные угли. Затем, убедившись, что зеленое лицо этой ночью не вернется, он уснул и увидел стальной сон. В этом сне титанические механизмы цвета ржавчины сдирали с пустыни кожу и откладывали железные яйца в ее нежную плоть. Из яиц вылуплялись проворные металлические личинки, жадные до гематита, магнетита и почковатой руды. Стальные черви свивали себе гнезда, громоздящиеся ввысь горнами и дымовыми трубами — целый город, рыгающий дымом и шипящий паром, звенящий молотами и брызжущий искрами, истекающий сияющими потоками расплавленной стали; город, в котором червям прислуживали белые мягкотелые рабочие дроны.

Следующим утром доктор Алимантандо обнаружил, что ветер усилился и за ночь его доску занесло песком. Там, где зеленое лицо сидело у костра, лежал расколотая малахитовая плита.

Окрепший с утра бриз понес доктора Алимантандо прочь из сердца пустыни. Он вдыхал резкий, как вино, воздух и слушал, как хлопают паруса на ветру и как шепчет струящийся перед ним песок. Он чувствовал, как пот высыхает у него на коже, инкрустируя солью его лицо и руки.

Он плыл, и плыл, и плыл — все утро. Солнце как раз достигло зенита, когда доктор Алимантандо увидел свой первый и последний мираж. Линия чистого, сверкающего серебра прострочила его размышления о времени и путешествующих по нему: строка чистейшего, сияющего серебра, пролегающая с востока на запад над грядой низких утесов, отмечающих, казалось, конец песчаной пустыни. Приблизившись, доктор Алимантандо различил темные тени в серебряном сиянии и отраженное зеленоватое свечение — как будто хоть что‑то могло здесь расти.

Каприз ума, страдающего от жажды, сказал он себе, волоча парящую доску сквозь узкий проход между испещренных пещерами утесов; достигнув же вершины гряды, он обнаружил, что это вовсе не каприз ума и не мираж. Зеленое свечение действительно было отблеском листьев, тень — темным силуэтом причудливой скалы, увенчанной пернатой антенной башни микроволновой связи, а серебряная черта — стандартной ширины железнодорожной колеей, отражавшей солнечный свет.

Доктор Алимантандо немного погулял по зеленому оазису, вспоминая, как пахнет зелень, как она выглядит и что ощущаешь, когда топчешь ее босыми ногами. Он присел, слушая журчащую воду, бегущую по каскадам мелких ирригационных каналов, и неторопливое всхлипывание и скрип ветряного насоса, поднимающего ее из водоносного пласта, спрятанного глубоко внизу. Доктор Алимантандо подкрепился бананами, фигами и гранатами в тени шелковичного дерева. Он радовался, что добрался до конца суровых пустынных земель, но духовный ветер, что пронес его через них, теперь стих. Солнце озаряло оазис, пчелы гудели в воздухе и доктора Алимантандо охватила ленивая, уютная послеобеденная дремота.

Через некоторое неопределенное время он был разбужен камешком, вонзившимся в его щеку. Безмятежность оставалась с ним еще какое‑то мгновение. Затем грубая реальность с размаху вбила ему гвоздь между глаз. Он сел прямо, молния чистейшего ужаса пронзила его позвоночный столб.

Он позабыл привязать парусную доску.

Доска, несомая поднимающимся ветром, летела, покачиваясь, над пустыней. Доктор Алимантандо беспомощно провожал взглядом свое единственное средство передвижения, уплывающее от него через Великие Равнины. Он следил за ярко–зеленым парусом, пока тот не превратился в неразличимую точку на горизонте. Он долго еще стоял, пытаясь думать о том, что ему теперь делать, но не мог думать ни о чем, кроме доски, издевательски подпрыгивающей на ветру. Все его чаяния уплыли от него по воздуху. Этой ночью зеленое лицо должно было явиться к нему из потока времени, чтобы говорить с ним, но не явилось: он не оправдал его ожиданий, и цепочкам событий, предуготованным великими мудрецами зеленого народа, никогда не суждено произойти. Все пропало. Доктор Алимантандо, которого тошнило от собственного идиотизма, уселся на рюкзак и принялся надеяться на спасение. Возможно, поезд пройдет туда. Возможно, поезд пройдет оттуда. Возможно, ему удастся перенастроить релейную башню, чтобы послать в эфир сигнал бедствия. Возможно, владелец этого плодородного, зеленого, приветливого, коварного места сможет помочь ему. Возможно… возможно. Возможно, все это не более чем сон во время сиесты, очнувшись от которого, он обнаружит привязанную доску на расстоянии вытянутой руки.

Все эти «возможно» вели «к только если». Если бы только он не заснул, если бы только он привязал веревку… если бы только.

Зубодробительный инфразвуковой рокот сотряс оазис. Воздух задрожал. Капли воды на листьях растений принялись энергично подпрыгивать. Металлическая релейная башня затряслась, и доктор Алимантандо в ужасе вскочил на ноги. Казалось, нечто огромное ворочается и содрогается в недрах пустыни, поверхность которой кипела и корчилась. Песок вздулся чудовищным красным пузырем и взорвался, пролившись потоками гравия и обнажив громадный ярко–оранжевый кубический объект с закругленными краями, прущий из глубин Великой Пустыни. На его гороподобных боках красовалось слово РОТЭК, выведенное черными буквами. Движимый роковым любопытством, доктор Алимантандо подобрался поближе к краю утесов. Оранжевый ящик размером с дом затих на поверхности пустыни, издавая мощное гудение.

— Орфь, — прошептал доктор Алимантандо, сердце которого забилось в благоговейном трепете.

— Добрый день, человек! — внезапно произнес голос в голове доктора Алимантандо.

— Что?! — взвизгнул доктор Алимантандо.

— Добрый день, человек. Я извиняюсь за то, что не поприветствовала тебя раньше, но как ты видишь, я умираю, а этот процесс весьма хлопотный.

— Пардон?

— Я умираю: мои системы выходят из строя, рвутся, как изношенные нити, и интеллект мой, некогда титанически могучий, скатывается к идиотизму. Взгляни на меня, человек — мое прекрасное тело покрыто шрамами, волдырями и пятнами. Я умираю, покинутая сестрами, обреченная на смерть в этой ужасной пустыне — в то время, как орфи более пристала смерть на грани небес, в славном падении и жаркой плазме в верхних слоях атмосферы. Проклинаю этих вероломных сестер! Что я тебе скажу, человек — если молодежь докатилась до такого, я рада, что мое существование подходит к концу. Ох, если бы только это не было столь унизительно. Возможно, тебе удастся помочь мне умереть с достоинством.

— Помочь тебе? Тебе? Ты — орфь, служительница Благословенной Госпожи! Это ты должна помочь мне! Так же, как и ты, я брошен здесь, и если не придет помощь, моя кончина последует вскоре за твоей. Я оставлен здесь капризной судьбой, средство транспорта покинуло меня.

— У тебя есть ноги.

— Ты, без сомнения, шутишь.

— Человек, не беспокой меня своими мелкими проблемами. Я не в силах помочь тебе. Я не могу перенести тебя отсюда куда‑то еще; я не могу перенести даже самое себя. Оба мы останемся здесь, в созданном мной месте. Конечно, твое присутствие здесь не было запланировано, официально — менее всего; Пятисотлетний план не допускает заселения данной микроэкосистемы в течение еще шести лет, но ты можешь остаться и дождаться поезда, который увезет тебя отсюда.

— И как скоро это произойдет?

— Через двадцать восемь месяцев.

— Двадцать восемь месяцев?

— Мне жаль, но таков прогноз, содержащийся в Пятисотлетнем плане. Экологическая система, которую я готовила, безусловно, сделана наспех, но она поддержит тебя, а после моей смерти ты получишь доступ ко всему оборудованию, содержащемуся в моем нутре. Итак, если ты закончил досаждать мне своими жалобами, могу я наконец заняться собой?

— Но ты должна вытащить меня отсюда! Это не мое предназначение — быть… кем уж ты там предлагаешь мне сделаться…

— Смотрителем систем связи.

— Смотрителем систем связи. Я должен привести в движение великие события — где‑то, когда‑то!

— Какова бы ни была твоя доля, с сего момента она связана с этим местом. А теперь будь так любезен, избавь меня от необходимости выслушивать твое нытье и позволь умереть хоть с небольшим, но достоинством.

— Умереть? Умереть? Как может машина, экоинженерный модуль РОТЭК — умереть?

— Я отвечу на последний вопрос; больше ты ответов не получишь. Жизнь орф продолжительна, мне самой почти семь сотен лет, но мы так же смертны, как и вы, люди. А теперь оставь меня в покое и препоручи мою душу попечению Госпожи Тарсиса.

Всепроникающее гудение внезапно прекратилось. Доктор Алимантандо задержал дыхание и не дышал до тех пор, пока это было возможно, но орфь покоилась на красном песке, не меняясь и не производя никаких действий. В почтительной тишине доктор Алимантандо исследовал маленькое рукотворное царство, завещанное ему орфью. Он обнаружил довольно пристойные пещеры, пронизывающие выход породы, на котором стояла микроволновая релейная башня; их доктор Алимантандо назначил своим жилищем. Его скудное имущество казалось еще более убогим в больших куполообразных гротах. Он раскатал спальный мешок, чтобы тот проветрился, и отправился на поиски ужина.

Пала тьма. Первые драгоценные камни лунокольца засияли в небесах. Там, в вышине, вращались и сталкивались бесчувственные орфи, навсегда пойманные в вечном падении. Схваченная гравитацией и почвой, их умирающая сестра отбрасывала на пески огромную багряную тень. Доктор Алимантандо безо всякого удовольствия съел свой ужин и отправился спать. В два часа две минуты его разбудил оглушительный голос.

— Чтоб тебе провалиться, РОТЭК! — вопиял этот голос. Доктор Алимантандо поспешил через черные как смоль пещеры, чтобы узнать, что происходит. Ночной воздух гудел от выделяемой энергии, лучи прожекторов полосовали темноту, секции мощного тела орфи разворачивались и складывались, открывались и закрывались. Орфь почуяла присутствие доктора Алимантандо, трясущегося от холода в своей ночной рубашке, и пронзила его лучами прожекторов, будто святого мученика — копьями.

— Помоги мне, человек! Умирание не такой простой процесс, как я полагала.

— Это потому, что ты машина, а не человек, — закричал доктор Алимантандо, прикрывая глаза от ослепительного света прожектора. — Люди умирают безо всякого труда.

— Почему нельзя умереть, если ты этого хочешь? Помоги мне, человек, помоги мне. Спустись сюда и я покажу, как ты можешь проявить ко мне милосердие, ибо и этот холуйский дебилизм и эта механическая невоздержанность — невыносимы! Иди ко мне, человек. Помоги мне!

И вот так доктор Алимантандо босиком кое‑как пробрался вниз по тому же разлому, по которому взбирался утром. Теперь он сообразил, что проплыл над засыпанной песком машиной, даже не подозревая о ней. Странно, странно. Поспешно он пересек все еще горячий песок, отделяющий его от лика гудящего чудища. На гладком металле возникло темное пятно размером приблизительно с монету в двадцать сентаво.

— Это активатор отключения моих систем. Коснись его и мое существование будет окончено. Все мои системы остановятся, мои цепи расплавятся и я умру. Действуй, человек.

— Я даже не знаю…

— Человек, мне семьсот лет, столько же, сколько земле, по которой ты ходишь; разве в ваше развращенное время возраст уже не вызывает почтения? Уважь мои желания. Я ничего не желаю, только уйти. Коснись пятна. Действуй, человек. Помоги мне.

Доктор Алимантандо коснулся темного пятна, и оно тут же растворилось в горячем оранжевом металле. Затем, очень медленно, очень постепенно, гудение жизни в орфи стало стихать и, наконец, слилось с тишиной Великой Пустыни. Когда смерть расслабила мышцы огромной машины, все ее многочисленные панели, люки и секции раскрылись, обнажив необыкновенные механизмы, расположенные внутри. Окончательно убедившись, что орфь мертва, доктор Алимантандо отправился в постель, мучаясь угрызениями совести за то, что он сотворил.

Утром он отправился разбирать тело убитой им машины. За пять дней яростной, неистовой и чрезвычайно приятной работы ему удалось создать из этого тела ромбовидный солнечный коллектор в пять раз выше человеческого роста и водрузить его, с некоторым трудностями, на опору ветряного насоса. Обеспечив себя энергией и горячей водой, он принялся прорубать окна в стенах пещер с бесподобным видом на Великую Пустыню и вставлять в них пластик из полимеризационной установки орфи. Он расчленил труп и кусок за куском перетащил его через утесы в свой новый дом. Он влез в кишки машины, чтобы выковырять остатки механизмов, которые, приложив чуточку труда и изобретательности, можно было превратить в автоматические культиваторы, ирригационные помпы, электроплиты, панели освещения, метановые дигестеры и дождевальные установки. Доктор Алимантандо был поклонником изобретательности, в особенности своей собственной. Каждое только что усовершенствованное устройство очаровывало его бесконечно — покуда он не создавал следующее. День за днем орфь чем дальше, тем больше превращалась в жалкую оболочку, а затем в отдельные секции — по мере того, как доктор Алимантандо строил новые солнечные коллекторы — затем в разрозненные панели. Однажды ночью налетел шторм, такой свирепый, что доктор Алимантандо ежился и дрожал в спальном мешке на своей самодельной кровати. К утру кости мертвой машины исчезли, как древний город, погребенный под песчаными наносами.

Ее смерть позволила доктору Алимантандо превратить зачаток оазиса в настоящий, комфортабельный, высокотехнологичный отшельнический приют, личный мирок, сокрытый даже от создателей этого мира, в котором человек мог предаваться неторопливым, глубоким размышлениям о своих и чужих чаяниях, предназначении, плотности, судьбе, времени, пространстве и смысле жизни. Этим и занялся доктор Алимантандо и, поскольку бумага была в дефиците, он записывал результаты размышлений углем на стенах пещер. Один год и один день он покрывал стены алгебраическими выражениями и теоремами символической логики, и наконец однажды, после полудня, увидел плюмаж пара над поездом на западном горизонте. Обещание орфи исполнилось на семь месяцев раньше. Он дождался, пока поезд приблизится достаточно, чтобы различить надпись Железные дороги Вифлеем Арес на его боку, а затем поднялся на верхний этаж своего дома, в погодную комнату, и сидел там, наблюдая, как поезд пересекает великую пустыню и скрывается за восточным горизонтом. Он осознал, что судьба — мистическая сущность, подобная ртути; его исследования показывали, что судьба прокладывает множество троп сквозь времена и парадоксы, чтобы исполнились чаяния. И не являются ли доля и цель одним словом, записанным разными буквами? Вот его доля: жизнь в плодотворном одиночестве на вершине пустынной скалы. Он мог представить куда худшую цель. Итак, как‑то утром, вскоре после того, как первый поезд пронесся через вселенную доктора Алимантандо, он поднялся в погодную комнату, прихватив бутылку стручкового горохового вина. Самая верхняя пещера с пробитыми по сторонам света окнами обладала таким очарованием, что он поднимался сюда лишь изредка, чтобы она не утратила своего волшебства. Долго он смотрел сквозь каждое из окон. Потом он наполнил бокал стручковым гороховым вином, а затем еще, и еще, и еще, и когда в бокале осталась последний глоток, он воздел бокал и дал имя всему, что мог разглядеть.

— Дорога Отчаяния, — возгласил он, опрокидывая последний бокал стручкового горохового вина. — Ты — Дорога Отчаяния.

И Дорогой Отчаяния она осталась даже после того, как доктор Алимантандо, протрезвев, понял, что вино и раскинувшийся перед ним ландшафт сыграли с ним дурную шутку, ибо мыслил он не об отчаянии, но о чаяниях.