Дорога Отчаяния

53

Здесь стояла стена. Сложенная насухую из древнего серого камня, высотой по грудь, она не выглядела слишком значительной. Тем не менее, это была весьма важная стена. Как это всегда бывает со стенами, значение ей придавало то, что располагалось по обе ее стороны; неважно, защищала ли эта стена, ограждала или просто разделяла. По одну сторону от стены лежало картофельное поле, затянутое утренним туманом, сырое и холодное, как гнилой клубень. На поле стоял транспортный дирижабль БА 3627С Сталелитейной Компании Вифлеем Арес «Свет с востока» — двигатели заглушены, салон пуст, люки распахнуты, холодный туман завивается вокруг посадочных лап и втекает внутрь. По другую сторону стены высился Лес Хрисии, Чаща Госпожи, старейшее из всех мест юности мира, в котором святая Катерина собственными своими стальными манипуляторами посадила Древо Мирового Начала. Деревья прижимались к стене, склонялись над ее верхушкой, мрачные и неподвижные, как камни. Их ветви тянулись к картофельному полю, в некоторых местах корни разрушили старую каменную стену, однако преграда устояла, ибо граница между лесом и полем была древнее обозначающей ее стены. Это была необычная стена, построенная для того, чтобы удержать мир за пределами леса.

Это обстоятельство казалось весьма важным трем мужчинам с рюкзаками, пробиравшимся по опушке. Первые шаги прочь от стены в сторону леса превратили их в лиц без гражданства и состояния; изгнанников. Они слышали, как заложенные ими взрывные устройства уничтожили лихтер — деревья странным образом приглушили грохот — и были довольны тем, что теперь не смогли бы вернуться домой, даже если бы захотели. Над картофельным полем обвиняющим перстом поднялся столб дыма.

В первые часы они то и дело натыкались на признаки человеческого присутствия: костровища, полусгнившие шкуры животных, неопрятные кучи ржавых консервных банок, но чем дальше они уходили от стены, тем меньше их становилось. Здесь туман, клубящийся в сырых ложбинах и оврагах, казалось, отклонял солнечные лучи, да и само солнце стало далеким и слабым, бессильным проникнуть сквозь лиственный полог. Лес льнул сам к себе, погруженный корнями в великое снотворчество, а трое мужчин осторожно пробирались между деревьями, каждое из которых было ровесником мира. Здесь не пели птицы, не тявкали лисы, не рыкали ягуары, не ворчали вомбаты: даже голоса людей не могли вторгнуться в сновидения леса.

Изгнанники остановились на ночевку под огромным буком, возраст которого превосходил воспоминания любого человека. Неправдоподобно высоко и далеко на изузоренном листьями небе мерцало лунокольцо, костерок казался таким крохотным, что отдавал нелепой бравадой; он был способен только выманить мрачных тварей из глубин чащи к границам тьмы. Раэл Манделла–младший сидел на страже и удерживал тьму на расстоянии, читая тетрадь, которую на прощание отдал ему отец.

— Возьми ее, — сказал отец. — Она твоя, делай с ней, что хочешь. Можешь ее читать, можешь жечь или вытирать ей задницу. Я отдаю ее тебя как плату за все бесполезные потраченные годы.

Страницу за страницей покрывали таинственные математические выражение, записанные изящным почерком отца. Это было переложение рабочих тетрадей доктора Алимантандо, труд его жизни. Для Раэла–младшего они не значили ничего. Он засунул их обратно в рюкзак и сидел, глядя во тьму, пока Севриано Галлацелли не сменил его.

Этой ночью беглецам снился не–сон, опустошающий анти–сон, который высасывал символы и аллегории грезящего ума, оставляя только изнуряюще черное ничто, которые заполняет обычно пустые глазницы черепа.

Следующим утром трое мужчин двинулись сквозь храм света, кровлю которого поддерживали дубовые колонны. Столбы зеленого солнечного сияния проникали сквозь лиственный полог, мерцая и пульсируя, словно зеленые речные воды, когда ветви шевелились на ветру, но ни единый звук могучего волнения древесного океана не достигал земли. Даже шаги путников проглатывались толстым слоем опавших листьев. В полдень Севриано Галлацелли обнаружил вертолет–разведчик, застрявший в ветвях. Члены команды свисали из открытых люков, мертвые уже так долго, что местные бессловесные сороки успели выклевать им глаза, а на языках вырос изумрудный мох. Маленькое отверстие, прямое, как карандаш, проходило сквозь фонарь кабины, пилота и главный двигатель.

— Лазеры, — сказал Севриано Галлацелли. Произнеся эту краткую эпитафию над жертвами старой трагедии, трое мужчин продолжили путь к сердцу леса. После этого и до конца дня никто не произнес ни слова. В следующие часы они миновали множество примет войны и насилия: обрывки парашютного шелка, мягко трепещущие на ветвях вяза, скелет, через ухмылку которого пророс папоротник, круги гари в истоптанном травяном покрове полян, трупы с разнокалиберным оружием, висящие в развилках ветвей. Ближе к вечеру они наткнулись на самое мрачное мементо мори: обрубленный сук, воткнутый в землю, с насаженными на ветки человеческими головами — глазницы пусты, губы объедены ласками, кожа превратилась в лохмотья.

Ночью деревья обступили костер и снова высосали из беглецов все сны.

На следующее утро путь пролегал через местность, исковерканную войной. Здесь шел серьезный бой. Деревья разнесло в сияющие белизной щепки, земля была взрыта и разворочена воронками и окопами. Над землей висело тяжелое ощущение недавней борьбы: они увидели обгоревший остов одноместного аэробайка без всяких признаков пилота, фотография красивой женщины в рамочке и с подписью «С любовью, Жанель» в левом нижнем углу, просека, проложенная двухместным истребителем, обрамленная валами из грязи и листвы. Раэл Манделла–младший подобрал фотографию красивой женщины и засунул в нагрудный карман. Он чувствовал, что ему нужен друг.

Даже в самом центре разрушения мощь Чащи Госпожи была велика. Как будто пытаясь изгнать неприятные воспоминания, плети жимолости и ломоноса спешили спрятать останки боевых машин, а юный орляк поднимался, чтобы укутать павших в узорный зеленый саван. Батисто Галлацелли нашел работающую военную радиостанцию рядом с телом убитого радиста. Парню вряд ли было больше девяти. Путники перекусили под аккомпанемент шоу Джимми Вона. Солнце озаряло их, поздняя росы сверкала на листьях травы и огромное спокойствие накрыло опустошенное поле битвы, надвигаясь откуда‑то с востока.

Раэл Манделла–младший оставил фотографию красивой женщины мертвому радисту. Радист выглядел так, словно еще больше нуждался в друзьях.

Вскоре после полудня они достигли границы разоренных войной мест и углубились в потаенное сердце Хрисии. Здесь колоссальные секвойи вздымались на сто, двести, триста метров — город тихих красных башен и широких бульваров, устланных хвоей. Трое путешественников в такой близости от сердца леса и легендарного Древа Мирового Начала, так далеко от схватки Сил должны были бы чувствовать радость, однако ощущение ужаса с каждым шагом и каждой минутой давило на них все сильнее. Среди пышного великолепия секвой оно ощущалось как отрава, яд, напитавший воздух, почву и деревья и копившийся в сердцах путников высасывающими сны ночами. Они двигались осторожно, навострив глаза и уши, недоверчивые как коты. Они не смогли бы сказать — почему. Пульсация двигателей воздушного судна, долетевшая откуда‑то издалека, с востока, заставила их броситься под укрытия могучих корней. Капля за каплей из них уходило все человеческое, капля за каплей наполнял их дух леса — ужасный, отравленный, нечистый, нечеловеческий дух. Они перешли на трусцу, на бег, не зная, почему и куда они бегут — никто не преследовал их, помимо тьмы, засевшей в глубине их сердец. Они убегали от страха, бежали от ужаса, ломились, потеряв рассудок, через куманику и папоротник, ручьи и овраги, бежали, бежали, бежали, чтобы освободиться из этой хватки, но не могли, ибо сами были этим ужасом.

Прорвавшись сквозь замкнутое кольцо гигантских секвой, они оказались на круглой поляне, в центре которого стояло величайшее из всех деревьев — Отчедрево, на голову и плечи выше самых могучих своих детей. Ветви раскачивались на ветру высоко в небе, среди облаков, лучи цветного витражного света били сквозь хвою и заливали лесную подстилку. Три человека стояли близ Древа Мирового Начала и смотрели вверх, на шевелящиеся ветви с беспримесным ощущением радости и благоговения. Святость этого места коснулась глубоко похороненной человечности и освободила ее из тисков ужаса. Ветви волновались и дарили им свое благословение.

Фигура в белом появилась меж корней дерева — подняв лицо к солнцу, она медленно, экстатически поворачивалась в столбе света. Наконец в своем священном вращении она заметила трех очарованных пришельцев.

— А, привет, — сказала фигура в белом и шагнула из света в зеленоватый полумрак, оказавшись не таинственным ангелом, а мужчиной средних лет в грязной парче. — Чего застряли‑то?