Дорога Отчаяния

11

Бабушка и Дедушка Харан сочетались браком под шелковичным деревом в саду доктора Алимантандо в первый месяц весны года 2. День был ясный, безмятежный и голубой, каким и должен быть первый день весны. Впрочем, в Дороге Отчаяния большинство дней были ясными, безмятежными и голубыми. Отправлял ритуал доктор Алимантандо, Раэл Манделла был шафером, Ева Манделла и маленькая Таасмин — подружками невесты, а Микал Марголис охотно передал невесту в руки жениха.

— Ты должен выдать свою мамочку замуж, — прощебетала Бабушка во время первой и единственной со времени прибытия встречи с сыном.

— Я, мама? Разве ты не можешь найти кого‑то более достойного?

— Я пыталась, Мишка, пыталась, но если б твою дорогую, измученную матушку выдал замуж кто‑то другой, это было бы бесчестно. Это должен сделать ты.

Микал Марголис никогда не умел сказать матери «нет». Он согласился несмотря на презрение Персис Оборванки к его слабости и слова матери, сказанные при расставании.

— И не забудь, Мишка: это особенный день для твоей мамочки, и я не желаю, чтобы он был испорчен присутствием этой безнравственной дешевки, ты понял меня?

В результате Персис Оборванки не было на проповеди доктора Алимантандо. Он сам написал ее. Он полагал, что она звучит прекрасно. Доктор Алимантандо считал, что у него прекрасный, звучный голос. Затем, после проповеди и песнопений, обмена кольцами и венчания, последовало празднество.

Это было первое празднество в истории Дороги Отчаяния, и, конечно же, самое великолепное. Над пышущими жаром ямами жарились целые ягнята, по рукам ходили подносы с лукумом и фаршированными финиками, парили огромные котлы с матоке и кускусом, а глотки гуляк освежались холодным фруктовым пуншем. К ветвям шелковичного дерева лентами привязали конфеты, и дети прыгали под деревом, срывая их. Лимаал и Таасмин — чистые обезьяны, а не дети — до тошноты объелись карамельными ангелами. Жирный Джонни Сталин, несмотря на преимущества, предоставляемые возрастом, не сумел ничего добыть и отвратительно ныл под столом весь остаток вечера.

Когда первый иголочки звезд пронзили бархат неба, на деревьях зажглись бумажные фонарики и маленькие клетки со светлячками. Дети щекотали насекомых соломинками, чтобы те не засыпали, и как–будто бы целая галактика нежных зеленых звезд, скатившись с лунокольца, осыпала ветви. А затем произошло самое чудесное событие вечера. Раджандра Дас и Эд Галлацелли прикатили огромный радиоприемник, который они втайне от всех собрали специально к свадьбе в одном из упаковочных ящиков Раэла Манделлы. Раджандра Дас размашисто поклонился и объявил:

— Дамы и господа! Счастливая пара! Дорогие друзья — да будут танцы! Да будет музыка!

Эд Галлацелли покрутил ручку настройки и зазвучала музыка — хриплая, далека, едва слышная, но все‑таки музыка. Гуляки задержали дыхание. Раджандра Дас тронул своими магическими пальцами ручку настройки, приемник экстатически застонал и музыка полилась из него: мощная, настойчивая, так что ноги зазудели. Все разразились криками восторга. Все зааплодировали.

— Не потанцевать ли нам? — сказал Дедушка Харан невесте. Бабушка зарделась и присела в реверансе. Дедушка обнял ее и в тот же момент они закружились по утоптанной земле в урагане нижних юбок и шелков ручной вышивки. Вдохновленные примером, остальные разбились на пары и танцевали танцевали танцевали под греховную, отчаянную музыку Высадки Западного Солнцестояния. Доктор Алимантандо вел Еву Манделлу в тяжеловесном, величественном народном танце земель Второзакония. Поборов страх перед материнским осуждением, Микал Марголис пригласил на танец Марию Квинсану, которая так улыбнулась ему и так прижалась к нему всем телом, что остаток ночи он протанцевал, страдая от болезненной эрекции. Сталины и Тенебра танцевали парам, комментируя неуклюжесть и неловкость друг друга, хотя Женевьева Тенебра отдала один круг господину Иерихону и нашла его весьма скорым на ногу. Персис Оборванка, покинутая на всю ночь, танцевала по очереди со всеми братьями Галацелли, столько раз глядя в одно и то же лицо, что под конец ей уже казалась, что танцевала она все время с одним. Лимаал и Таасмин Манделла гарцевали с неослабевающей энергией, а Джонни Сталин слонялся вокруг, подкрепляясь объедками.

Они танцевали и танцевали и танцевали под торопливыми лунами, покуда диктор не объявил, что станция прекращает вещание, и не пожелал всем доброй ночи.

— Доброй ночи! — сказали все.

— Пиииииииииии, — сказал приемник.

И ночь в самом деле была добра.

— Самая лучшая ночь, — сказал Раджандра Дас господину Иерихону, когда они нетвердой походкой брели в направлении своих кроватей. Высокие Пращуры единодушно согласились с этим утверждением.

Прекрасная свадьба получилась у Бабушки и Дедушки Харана, и всякий, кто видел их вместе, ощущал окутывающую их ауру любви и радости. Однако их радость не была полна, ибо в самом своем сердце таила тень. Как‑то вечером эта тень была выпущена в мир Бабушкой, которая сказала, кутаясь от ночной прохлады во фланелевую пижаму:

— Харан, я хочу ребенка.

Дедушка Харан поперхнулся горячим шоколадом.

— Что?

— Почему у нас не может быть ребенка, мой дорогой муж? Крохотного, совершенного дитя.

— Женщина, будь благоразумна. Мы слишком стары для этого.

— Но, Харан, сейчас Двенадцатая Декада, чудеса случаются каждый день. Это эра возможностей, так мы слышали, значит, и для нас тоже, разве нет? Скажи мне, мужчина, ты хочешь ребенка?

— Ну… это было бы прекрасно, но…

— Муж мой, только для этого я и живу! Ах, быть женой прекрасно, но быть матерью — еще лучше! Харан, скажи мне, если мы найдем способ завести ребенка, ты согласишься его завести? Согласишься?

Сочтя это — ошибочно — преходящей блажью новоиспеченной жены, Дедушка Харан поставил кружку, вернулся в постель и пробурчал:

— Конечно, дорогая, конечно.

Вскоре он уже спал. Бабушка просидела в постели до рассвета. Глаза ее сияли и искрились, как гранаты.