Дорогой мужества

^{Е. Зайцев} ШТУРМОВАЯ ПОГОДКА

Да, это было здесь. У этого самого капонира на аэродроме мы пережидали налет «юнкерсов». Наглые, с отвратительными черными паучьими крестами на крыльях и фюзеляжах они пикировали на наши самолетные стоянки. Гвардии капитан Федор Павлюченко нещадно чертыхался и яростно грозил кулаками вслед каждому «юнкерсу», когда тот выходил из атаки.　

Капитан стоял в полный рост, и вид его был грозен. Просто не верилось, что до войны это был человек что ни на есть самой мирной профессии. Колхозник-хлебороб, потом председатель сельского Совета где-то в Белоруссии. Почти перед самой войной он, «презрев все права и нормы», как сам выражался, уже в солидном возрасте добился приема в авиационное училище. Окончил его как раз вовремя, чтобы с первого же дня Великой Отечественной войны занять свое место в боевом строю советских авиаторов.　

На соседней стоянке вспыхнул самолет. К нему побежал механик, на полпути споткнулся, упал, да так и остался лежать. Павлюченко застонал.

— Ну, погоди, сволочь! — крикнул он, грозя опять массивными кулаками в небо.　

С фашистами Павлюченко имел и личные счеты. Его жена и маленький ребенок находились в плену у врага, в оккупированной Белоруссии. И мы видели, как часто грусть заволакивала глаза Федора. Говорили, что он тайком продолжал писать им письма и прятал в чемодан.　

— Что он делает, что он только делает! — вдруг во весь голос закричал Павлюченко, и отбежал от капонира.　

Произошло нечто невообразимое. По летному полю, странно вихляя между воронками от взрывов бомб, на старт выруливал маленький, юркий истребитель. Порой он исчезал за черными фонтанами дыма и земли, и тогда казалось, что его накрыл, растворил в себе взрыв. Но он снова появлялся, словно по волшебству, и продолжал упорно пробиваться к старту.　

Чудом спасаясь от пулеметных очередей, сыпавшихся, как град с неба, он рулил на максимальной скорости. Потом остановился, словно для того, чтобы набраться сил, и вдруг с задорным звоном сорвался с места. Вот он уже оторвался от земли и промчался над нашими головами. Мы онемели от неожиданности и восторга. Павлюченко сжал обе руки над головой в братском приветствии, как бы говоря: «Молодец, друг, жму твои руки за храбрость». Уже в следующую минуту истребитель скрылся за хмурой грядой леса. «Ушел», — облегченно вздохнули все, радуясь удаче неизвестного храбреца. Истребительная эскадрилья, в которой он служил, только утром прилетела на аэродром, и имени летчика мы не знали.

— Ну, что тут скажешь! — ликовал Павлюченко. — Бедовая голова. Ушел.　

Но, оказывается, истребитель и не думал уходить. Набрав высоту, он снова появился над аэродромом. Как обозленные осы, закружили вокруг него «мессершмитты», прикрывавшие бомбардировщиков. Но храбрец прорвал их кольцо и начал «клевать» бомбовозы. Уклоняясь от пулеметных трасс и пушечного огня, летчик стремительно бросал машину то в одну, то в другую сторону, «крутил» головокружительные фигуры высшего пилотажа. В какой-то неуловимый момент он зашел в хвост одному из «юнкерсов» и тот, распустив шлейф черного дыма, рухнул в лес. Раздался взрыв.　

— Все! — удовлетворенно подытожил Павлюченко.　

Имени отважное пилота нам узнать, к сожалению, так и не удалось. Эскадрилья истребителей, временно приземлившаяся на аэродроме, сразу же после бомбежки улетела по назначению.　

Утро следующего дня выдалось пасмурное, туманное. Погода — явно нелетная. Летчики нетерпеливо поглядывали в небо. И как было не понять их? Все эти дни они готовились к большому бою — до тонкостей изучали линию вражеской обороны, скрупулезно наносили на карты расположение фашистских огневых точек, систему противовоздушной обороны, места авиационных баз врага.　

Но вот, наконец, свежий ветер немного разогнал сплошной туман, закрывавший аэродром. И сразу же на командном пункте раздался звонок. Павлюченко не торопясь поднялся и взял трубку.　

— Слушает капитан Павлюченко… Так… Так… понятно. Уточните квадрат. Понятно.

Он говорил, внимательно глядя на карту.　

— Все ясно, будет выполнено. Товарищи. обратился капитан к летчикам, находившимся в землянке, — пойдемте.　

— Наконец-то! — с заблестевшими глазами воскликнул Осадчий.　

— Штурмовая погодка! — подхватил Казаков.　

— Да, это, видимо, начало широко задуманной и далеко идущей операции на всем фронте, — отвечая на возгласы друзей, сказал Павлюченко. — Словом, поработать придется.　

И началась, как шутя говорили летчики, штурмовая погодка…　

Девятка тяжелых самолетов штурмовиков, которые мы называли воздушными танками, а немцы — «шварце тодт» — черной смертью, возглавляемая гвардии капитаном Федором Павлюченко, взяла курс на аэродром, где базировалось несколько фашистских эскадрилий. Над целью появились внезапно. Пробившись сквозь сильный заградительный огонь фашистских зениток, «воздушные танки» устремились в атаку. Ни один самолет гитлеровцев не смог подняться в воздух. С высоты в тысячу метров «ИЛы» пикировали до бреющего, буквально «утюжили» стоянки. И едва от цели уходила одна группа, как на смену ей появлялась другая. Черная пелена дыма поднялась над аэродромом, закрывая исковерканные и горящие вражеские машины.　

С утра и до позднего вечера гудел в те дни наш аэродром, звенел от напряжения воздух, стонали оглохшие от гула леса. Одни самолеты возвращались с боевого задания, другие поднимались в небо и ложились на боевой курс. Павлюченко был в ударе. Он делал в день по четыре, а то и по пять боевых вылетов. Едва успев передохнуть, он опять направлялся к своему «Ильюшину», на ходу посматривая в раскрытый планшет на карту, испещренную разноцветными кружками и линиями.　

Только слегка осунувшееся лицо Федора и покрасневшие глаза выдавали его усталость. Нелегко ему было. Очень нелегко. После каждого полета я старался «перехватить» Павлюченко, расспросить, как идут дела, как «там». Но это было не так просто.　

— О чем рассказывать, — обычно говорил Федор. — Дали прикурить. Вот здесь, видишь, — сердито тыкал он толстым пальцем здоровенной ручищи в карту, — видишь, тут была тяжелая дальнобойная батарея, обстреливавшая Ленинград. Пиши, что ее больше уже не существует. Понятно?　

Но другие летчики рассказывали о Павлюченко настоящие чудеса. Он всегда был в самом пекле боя. Следя за результатами штурмовок Павлюченко, наблюдатели то и дело докладывали: взорван склад боеприпасов, уничтожено столько-то фашистских самолетов, столько-то зенитных и тяжелых орудий.　

Гитлеровцам приходилось туго. Они несли огромные потери. Все меньше их самолетов появлялось в воздухе. А тем временем в окопах, в блиндажах наша пехота в последний раз проверяла свое оружие. Готовили к бою свои орудия артиллеристы, на исходных рубежах заводили моторы танкисты. Весь Ленинградский фронт, как огромная, туго сжатая пружина, готов был в любую секунду разжаться со страшной силой.　

В январе 1944 года эта пружина разжалась. И опять с рассветом в направлении главного удара наших войск вылетел Федор Павлюченко со своими друзьями Осадчим, Казаковым и другими отважными штурмовиками. Стояла сплошная облачность, но летчики еще издали заметили вспышки фашистской батареи, которая вела огонь по нашим наступающим войскам. Вышли на цель точно, ударили стремительно. На месте четырехорудийной батареи остались куски искореженного металла и трупы гитлеровцев. Тогда же тяжелую батарею противника уничтожила и группа штурмовиков Григория Мыльникова, ставшего вскоре Героем Советского Союза. Возвратившись из　полета, Мыльников ворвался в землянку с горящими от возбуждения глазами.

— Летим мы домой, — скороговоркой выпалил он, — а пехотинцы наши руками машут, шапки вверх бросают, благодарят за помощь.

— Чертовски это приятно — подсобить братьям-пехотинцам, — поддержал боевого соратника своим глуховатьгм баском Павлюченко. — Им-то достается покрепче, чем нам.

И он «подсоблял», да еще как! Однажды его вызвал к себе командир полка Свитенко (тоже боевой летчик, ставший наравне со всеми и, кстати сказать, первым вместе с Павлюченко освоивший ночные полеты на штурмовике) и, хитровато улыбаясь, сказал:　

— Вот, читай о своих подвигах.　

Подполковник подал Федору телеграмму от одной из пехотных частей. 　

В телеграмме указывалось время штурмовки. По нему и найден был адресат.

А как радовались летчики-штурмовики, когда в их боевую семью неожиданно возвращался тот, кого считали погибшим.　

Так случилось с любимцем полка — подвижным, никогда не унывающим Георгием Паршиным. Однажды группа возвратилась с боевого задания, а Георгия нет… Посуровели лица его друзей, еще сильнее стала ненависть к врагу.　

Прошло несколько дней. О Паршине не было никаких вестей. И вдруг он явился сам! Как всегда — веселый, жизнерадостный. Оказывается, он сумел посадить свою изрешеченную осколками машину на лес. Случайно встретился в тылу с советскими разведчиками. Вместе с ними добыл «языка». И еле вырвался от своих новых друзей, не отпускали.　

— Оставайтесь у нас, вы же прирожденный разведчик, — говорили ему пехотинцы.　

Паршин получил новый самолет и снова вылетел на задание. Тяжелым трудом, кровью завоевывалась наша победа. Не все возвращались домой. Во время штурмовки большой вражеской автоколонны на выходе из атаки была подбита машина летчика старшего лейтенанта Пантелеева и воздушного стрелка старшего сержанта Сологубова. Герои могли спастись на парашютах. Но в боевом порыве они снова ринулись в атаку, а когда весь боезапас был израсходован, направили горящий штурмовик на скопление гитлеровцев…　

Возвращаясь с боевого задания, погиб и Федор Павлюченко. Проводив героя в последний путь, друзья вскрыли его чемодан и прочитали письма к жене. Они читали эти письма и другие записи этого замечательного человека, и глаза их блестели от слез. Какой чистой и нежной души был этот суровый с виду летчик! Как он любил людей, Родину!　

Память сердца — святая память. Я стою на бывшем фронтовом аэродроме, закрыв на мгновение глаза, вижу, как живого, Федора Павлюченко, слышу его взволнованный ликующий голос:　

«Что он делает, что он только делает?!.»　

А что же, собственно, делал тот неизвестный летчик-истребитель? А то же самое, что каждый день, в каждом бою делал и он, Федор Павлюченко. Рисковал собой ради других, ради жизни и счастья своих соотечественников.