Дорогой мужества

^{И. Пономарев}　 В НОЧЬ И В ПУРГУ

Отшумели весенние ветры. Ледовая трасса на Ладоге — главная артерия, связывающая блокированный Ленинград с Большой землей, — прекратила свое существование. Теперь подвоз грузов для жителей города и его защитников должна была обеспечить Ладожская флотилия.　

Но напряжение на дороге с началом первой военной весны не уменьшилось. Зимой было проще. Скованные морозом болота не представляли серьезной опасности. Дорожники очищали трассу от снега, заделывали выбоины. Иное дело весной. Распутица, частые дожди сделали дороги ладожской низменности непроходимыми. Приходилось осушать участки, прокладывать лежневые и бревенчатые пути, вместе со строителями сооружать складские помещения, без которых можно было обойтись зимой, по никак не обойдешься летом. Но и это не все. Те же дорожники должны были работать на разгрузке и погрузке.　

В один из весенних дней на станцию Кобона прибыл эшелон с пополнением. Над домами низко висели черные тучи, лил холодный косой дождь. Порывистый ветер с Ладоги валил с ног. До местечка Бор приехавшие девушки добирались на машине по грязной дороге. Поселили их в палатках, выдали гимнастерки, брюки, остригли под мальчишек. И служба началась.　

Пятый день строит Маша Трисанова с подругами дорогу к пирсу. И участок-то пустяковый — всего семь километров, но кажется, что ему не будет конца. С утра до позднего вечера роют девчата глубокие канавы, чтобы осушить это проклятое болото, с утра до вечера рубят хворост и укладывают его на дорогу. Ноет спина, болят натруженные руки. Но хуже всего, что почти каждый день монотонно, назойливо льет дождь. Одежда прилипла к телу, в канаве не видно, куда вонзать лопату, — все дно покрыто грязной водой.　

Подошел командир взвода лейтенант Егоров. На подбородке кусок засохшей земли, руки, сапоги и даже гимнастерка измазаны грязью. Сказал тихо, словно бы между прочим:　

— Второй взвод сегодня процентов сто двадцать даст.　

Девчата молчат. Молчит и лейтенант. Чтобы прервать гнетущее молчание, Маруся Морозова спрашивает:　

— Когда же нас на посты будут ставить? Служим в роте регулировщиков, а занимаемся бог знает чем.　

Лейтенант затягивается папиросой и говорит:　

— На постах вы еще постоите. Важнее сейчас дороги привести в порядок. По ним ведь все снабжение Ленинграда идет. А сто двадцать процентов по нынешним нормам — это много, очень много.　

И опять замолчал. Когда уходил, Маша Трисанова сказала:　

— Не волнуйтесь, товарищ лейтенант, не отстанем от второго взвода.　

В этот день она выполнила норму на 150 процентов. Правда, работала дотемна, но зато была первой.　

— Девица с характером, — заметил командир роты, обращаясь к лейтенанту, рассказавшему ему об итогах дня.　

Когда ремонт участка был закончен, девушек-красноармейцев направили на погрузку барж. Нелегкое это дело — по шаткому трапу пронести мешок с картошкой пли с крупой. Трап качается, мешок давит с такой силой, что, кажется, еще немного — и упадешь. Не для восемнадцатилетней девушки такая работа, да что поделаешь. Успех навигации в те дни зависел не столько от экипажей судов, сколько от работы на портовых пирсах. Маша Трисанова не жалела себя. Отдыхать садилась последней, поднималась по трапу первой.　

Так прошли лето и осень 1942 года.　

Наконец, Трисанова приступила к исполнению своих прямых обязанностей. В ее руках надолго появился «всемогущий» жезл регулировщика. Маша стояла на одном из бойких постов.　

Осень в тот год выдалась на Ладоге штормовой. Только к середине декабря покрылось капризное озеро льдом, но он был настолько тонким и непрочным, что потребовалась еще неделя томительного ожидания. 22 декабря на лед спустились роты дорожников и регулировщиков. За плечами винтовки, в руках кирки и ломы. Весь день и всю ночь они прокладывали трассу — убирали торосы, устанавливали вешки с фонарями.　

На следующий день Маша Трисанова, работавшая с киркой на первых десяти километрах трассы, увидела, как по очищенной ими дороге пошли первые пять полуторок. Как она им тогда обрадовалась!　

Вечером Машу вызвал командир роты.　

— Собирайтесь, Трисанова. Поведете колонну.　

— Одна?　

— Может быть, взвод охраны выделить?　

Странный он, право! Разве речь идет о страхе. Разве хоть раз оставила она пост на дороге, когда появлялись фашистские самолеты, пряталась, когда начинался обстрел? Просто не верилось, что такое ответственное дело поручают ей одной.　

Трисанова взяла винтовку, лыжи, фонарь и отправилась на берег. Колонна была уже готова в путь. Маша сошла на лед, надела лыжи и сказала:　

— Идти за мной, в сторону не сходить.　

Пятнадцать километров туда, пятнадцать обратно — путь не маленький. Но Маша не чувствовала усталости. Ей было радостно сознавать, что вот она, рыжая Марийка, хрупкая девчонка, ведет темной ночью в осажденный Ленинград целую колонну воинов, которые через несколько дней пойдут в бой и будут громить врага. За ней идут, на нее смотрят, в нее верят сотни людей.　

В роту вернулась перед утром. А днем вновь ходила по трассе, показывала путь машинам, повозкам. И так почти каждый день. Походы в ночь и в пургу стали делом обычным, будничным.　

Самоотверженно работала девушка. В одном из приказов Военного Совета Ленинградского фронта среди других отличившихся воинов было названо имя Трисановой Марии — проводника воинских колонн. Тогда же ей присвоили звание сержанта и поставили на участке Кобона — остров Зеленец. Это был один из самых трудных участков. Он постоянно находился под обстрелом немецких батарей, расположенных в Шлиссельбурге, над ним день и ночь кружили фашистские самолеты. Частые оттепели делали лед рыхлым, крайне ненадежным. Здесь смотри да смотри в оба. Бывало, пройдет одна колонна по участку — и уже надо переносить трассу. Иногда это приходилось делать по пять-шесть раз в сутки, и все же не всегда удавалось избежать несчастья.　

Как-то Маша возвращалась с обхода. Навстречу ей шла машина, на крыле которой стояла регулировщица Шура Красильникова. Вдруг машина остановилась. Шура соскочила с подножки и стала что-то кричать работавшим неподалеку дорожникам. «Беда случилась», — подумала Мария и бегом бросилась на помощь.　

Лед медленно опускался. Подбежавшие дорожники и девушки — регулировщицы оттащили в сторону прицеп, сбросили на снег продукты, но спасти машину не удалось — она ушла под лед.　

Однажды и сама Трисанова чуть не стала жертвой сурового озера. Домик, в котором размещалась ее команда, стоял на больших санях у самой трассы. Утром, когда девчата, а с ними и Маша крепко спали после утомительного ночного дежурства, в окно домика кто-то сильно постучал.　

— Утонете, черти, — раздался с улицы голос шофера Кузьмина.　

Кинулись к двери, но она не открывалась.　

— В окно! — крикнула Маша.　

Всем удалось выскочить. А домик, вместе с постелями, инструментом, маскхалатами дорожников, которые, чтобы не таскать их каждый раз домой, оставляли у девчат, — все ушло на дно озера.　

Был у регулировщиц коварный враг — промоины, которые то там, то здесь образовывало непонятное ладожское течение. Движение на таком участке трассы временно прекращалось. У промоин скапливались десятки машин. А это-то и нужно было фашистским летчикам.　

Однажды к одной из таких промоин подошла колонна машин. И не успела еще первая из них пройти через мостик, как показались вражеские самолеты. Видит Маша, как один из шоферов, рослый детина с небритыми щеками, выскочил из кабины и юркнул под кузов. Из-за струсившего водителя остановились и другие машины. Маша бегом бросилась к грузовику.　

— За руль, сукин сын! — крикнула она. — Не поедешь — убью на месте.　

И наставила на шофера автомат. Тот испуганно посмотрел на девушку, торопливо залез в кабину, завел машину и повел через мостик.　

Самолеты сбросили бомбы, по они не причинили большого вреда. Рассредоточенная колонна продолжала путь, а повторить удар фашисты не смогли. Наперерез им уже шли наши истребители.　

Небритый здоровяк, так испугавшийся вражеских самолетов, запомнил Машу крепко-накрепко. Он не был трусом, и то, что с ним случилось, произошло, видимо, потому, что человек впервые попал на ледовую дорогу. А здесь лучшее средство спасения — быстрое продвижение вперед. Теперь, проезжая по трассе, он бросал на Машу виноватый взгляд, а однажды не выдержал, остановился.

— Здравствуй, сержант.　

Обычные слова, но произнесены они были как благодарность за большую услугу.　

После Ладоги Трисанова прошла по многим дорогам Ленинградского фронта. Она управляла движением в Шлиссельбурге, под Лугой, в городах Прибалтики. Но ни одна из них не запала так в сердце и память, как «Дорога жизни». В других местах тоже было трудно и опасно, но там под ногами была родная земля, там было где укрыться от пурги и мороза.　

Только переправа у Долгой Мельницы, что пересекала дорогу на Гдов, может сравниться с трудностями на ледовой трассе. Сюда Маша Трисанова попала уже в 1944 году, когда блокада была снята полностью и наступление советских войск развернулось по всему фронту. К переправе у Долгой Мельницы шли две наши армии. Шли днем и ночью, мощными колоннами, с тяжелой техникой. За пятеро суток Маша спала не более десяти часов и ела, наверное, не более пяти раз, да и то одну картошку. Даже за сапогами в батальон никому не удалось съездить. Так и ходила по лужам в валенках…