Дорогой мужества

^{Н. Масолов} ОРЛИНОЕ ПЛЕМЯ — МАТРОСЫ

В один из августовских дней по улицам древнего Таллина в направлении к живописной горе Маарьямаа протянулись людские колонны. Гордо реяли боевые знамена и военно-морские флаги. Вместе с балтийскими моряками и воинами Советской Армии шли ветераны труда, пионеры. К ним присоединялись все новые и новые группы жителей эстонской столицы. Почти у каждого были в руках цветы.　

На углу центральной улицы стояла небольшая группа иностранных туристов. Один из них обратился к проходившему мимо рабочему-эстонцу:　

— Скажите, пожалуйста, почему такая масса людей? Что происходит?　

— Переносятся останки Евгения Никонова, — ответил рабочий.　

— А кто такой господин Никонов? Министр? Академик? — послышались новые вопросы.　

— Нет, — последовал ответ, — Никонов — матрос, простой русский матрос.

Евгений Никонов! Его именем названа одна из улиц Таллина, в парке Кадриорг стоит памятник матросу- балтийцу. Зорко всматривается он вдаль. В правой руке моряк держит бинокль, а в левой крепко сжимает автомат. В штормовую погоду балтийские ветры доносят сюда мощное дыхание моря.　

Чем же прославил свое имя матрос Никонов? Чем заслужил любовь народа?　

Заканчивался второй месяц войны. Таллин был окружен с трех сторон. Фланги наступавших дивизий гитлеровцев уперлись в море.　

Мужественно отстаивали каждую пядь земли красноармейцы, краснофлотцы и дружины эстонских рабочих. И днем и ночью озарялся вспышками выстрелов Таллинский рейд. Это вели огонь по врагу балтийские корабли.　

В числе их был и лидер «Минск», на котором служил Евгений Никонов. Экипаж лидера часто читал семафор с флагманского корабля — крейсера «Киров»: «Командование сухопутных сил благодарит за эффективную стрельбу».　

Во флот Евгений пришел по путевке комсомола. У него была нелегкая юность: рано остался сиротой, не окончив среднюю школу, пошел работать на завод. В школьные годы он не зачитывался книжками про плавания фрегатов и бригантин, не мечтал об океанских походах, но, ступив на палубу боевого корабля и совершив первый поход, понял: море требует — будь умелым и мужественным. И юноша принял этот вызов. Ревностное отношение к делу и высокая дисциплинированность помогли ему быстро освоиться с морской службой.　

…На берегу вблизи Маарьямаа построены отряды моряков. Смолкла мелодия «Интернационала». К балтийцам, отправляющимся в бой, от имени политуправления флота обращается писатель Всеволод Вишневский:　

— Помните, други, за вашей спиной не только Таллин, но и город великого Ленина. Туда, к священным невским берегам, рвутся фашистские гады. Стойте насмерть! Деритесь по-балтийски!　

С таким напутствием ушел с отрядом моряков, возглавляемых политруком Шевченко, и Евгений Никонов.　

Подавая командиру рапорт с просьбой послать его на помощь армейцам, он обещал: «Буду бить врага, как повелевает воинский долг и присяга. Экипажу за меня стыдно не будет».　

Отряд Шевченко начал боевые действия спустя два часа после митинга, и с той поры не выходил из боя вплоть до ухода наших войск из Таллина. В стычках с врагом Никонов действовал отважно. В районе поселка Кейла он несколько раз ходил в разведку, приносил командованию ценные сведения о противнике. Однажды, возвращаясь из разведки, Евгений был ранен, но в госпиталь идти отказался.　

18 августа 1941 года поредевший отряд Шевченко и несколько десятков таллинских рабочих закрепились в лесу на холмах близ хутора Харку. Окровавленные, с воспаленными от усталости глазами, моряки и рабочие отбили за день несколько атак моторизованной пехоты противника.

Когда на землю спустились сумерки, хутор Харку заметно оживился, там послышался гул моторов. Что замышляет враг? Решено было послать разведчиков. Пошли добровольцы Ермаченков, Антохин, Никонов… Потянулось томительное ожидание. Вдруг в кустарнике около хутора раздался одиночный выстрел, затем заговорили автоматы, ухнул гранатный взрыв. Разведчики не вернулись.　

Миновала полночь. На хуторе стояла гнетущая тишина. Но вот там запылал огонь и раздался крик. Через несколько секунд он повторился. Бойцы услышали слова:　

— Товарищи, отомстите!　

Словно ветром подняло людей. Бесшумно и быстро матросы и рабочие приблизились к Харку. Еще минута, и вспыхнул бой — короткий, жестокий. Натиск был стремителен и смел. Гитлеровцы бежали.　

Жуткая картина представилась глазам балтийцев: горел костер, над ним к дереву был привязан Никонов. Глаза у разведчика были выколоты, все тело в ножевых и штыковых ранах.　

Пленные фашисты рассказали, что Никонов попал в их руки, потеряв сознание в бою с дозором. Ермаченков и Антохин погибли. Когда Евгений очнулся, перед ним стоял эсэсовский офицер. Его интересовало, какие части расположены у морского побережья, сколько матросов сошло с кораблей на берег, чем вооружен лидер «Минск». Никонов молчал. Его начали бить, прижигать тело сигаретами, колоть ножами. Ни слова. И лишь когда пламя забушевало у ног, Евгений крикнул товарищам, чтобы они отомстили за его мученическую смерть.

Магистральная дорога Таллин — Ленинград. К ней примыкает шоссейный тракт, берущий начало из поселка Котлы. Справа и слева вдоль шоссе шумят на легком ветру хлеба, голубеют озерца северного шелка — льна.　

В погожий летний день 1941 года по этому шоссе ползли фашистские танки. Близко, очень близко подобрался враг к Ленинграду!　

Время приближалось к полудню, когда в село Керстово, расположенное на шоссе, вошли шестеро моряков. Опустевшее село казалось вымершим, и балтийцы были удивлены, когда в одном из окон мелькнуло лицо девочки-подростка.　

Беженка Надя Румянцева в то утро оказалась единственным человеком, не покинувшим Керстова. Она принесла балтийцам ключевой воды. Напившись и перевязав раны, моряки попрощались со своей помощницей и заняли оборону за выступами здания каменной церкви. Старая кирпичная кладка, толстые стены и узкие, похожие на амбразуры, зарешеченные окна могли послужить смельчакам надежным укрытием.　

С холма, на котором высилась старая церковь, хорошо просматривалась дорога на Ленинград. В полдень на ней показались фашисты. Было их много. Шли они уверенно, наглые, беспощадные. И тут заговорили пулеметы моряков…　

Начался бой. Шестеро советских патриотов дрались против батальона. Гитлеровцы и раз, и другой пытались ворваться в центр села, но меткие пулеметные очереди преграждали им путь. Сатанели враги. Теперь уже более десяти пулеметов вели огонь по позициям моряков, в ход пошли и минометы.　

Наконец иссякли патроны у балтийцев. Фашисты окружили холм. И тогда герои выбежали из-за укрытий, в окровавленных тельняшках, во весь рост. С криком: «Полундра! Круши гадов!» — они бросились в штыковую атаку…　

Ночью жители Керстова Ксения Ивановна Тимошева и Андрей Федорович Жбанков похоронили растерзанные тела моряков. У двух из погибших под тельняшками в специальных карманах они нашли красные книжечки. Тимошева зарыла партийные билеты в кустах…　

В последние годы удалось установить, что командиром, пославшим несколько небольших групп краснофлотцев в засаду на Ленинградское шоссе, был комендант морского аэродрома Сергей Илларионович Говорков. Коммунист-капитан почти до самого прихода фашистов оставался в районе аэродрома, организуя сопротивление оккупантам, ушел в леса последним, пробился к Ленинграду, сражался с фашистами на Ладоге и под Тихвином, где и погиб смертью храбрых в 1942 году.　

^{Сергей Говорков}

Старожилы Керстова рассказывают, что якобы один из погибших моряков бывал в селе до войны. Фамилия его Болотин. С ним приходил товарищ, тоже балтиец, родом из Гатчины.　

Но фамилию одного из участников легендарного боя все же удалось установить. Однажды к учительнице Людмиле Ивановой, не сумевшей эвакуироваться, зашел пожилой немец, очевидно, антифашист. Он передал девушке письмо, найденное в кармане одного из убитых в районе Керстова моряков, и попросил переслать его родным героя после… войны.　

Иванова выполнила эту просьбу летом 1944 года. У нее сохранился адрес. На посланное по этому адресу письмо ответила племянница погибшего. Лиля Ходакова прислала фотографию своего дяди Василия Дмитриевича Ходакова.　

…У дороги, вблизи полуразрушенного здания церкви, стоит обелиск. Под ним спят вечным сном русские богатыри. На обелиске пока не указаны фамилии участников легендарного боя… Кто знал их, отзовитесь!

^{Василий Ходаков}

Уже грохотали корабельные пушки с Невы, уже шли бои под Ораниенбаумом, но бой за Ленинград не прекращался и за сотни миль от его застав — на островах Саарема (Эзель) и Хиума (Даго).　

«Воротами в Балтику» называют этот архипелаг. Здесь выход в море из Финского и Рижского заливов　

Осенью 1941 года Балтика заштормила рано. Малые корабли не смогли подойти к Эзелю и снять всех его защитников. Крупные суда ежедневно вели стрельбы с гаваней и рейдов Кронштадта. Редели ряды бойцов островных гарнизонов. Когда их осталось немного, они взорвали свои орудия и пробились к полуострову Сырве.　

В те дни Москва получила последнюю весточку с Эзеля — радиограмму, данную открытым текстом. В ней была всего лишь одна фраза: «Радиовахту закрываю, иду в бой, в последний бой». На запрос: «Что делается на острове?» — радист успел передать только два слова: «Прощайте, прощайте…»　

Душою последних боев на Эзеле были командиры-коммунисты. Храбрейшим из храбрых называли товарищи комбрига Гаврилова. Петр Михайлович и его солдаты не были моряками, но они по праву разделяют бессмертную славу защитников Балтики.　

…Горстка матросов прижата к дюнам. Трехдневный бой измотал людей до крайности. Окопавшись в прибрежном ивняке, балтийцы отстреливаются редко — берегут патроны для последней схватки. И вдруг справа, из-за дюн, раздается громкое «ура!». Через мгновение в тылу фашистов показывается цепь атакующих красноармейцев. Впереди Гаврилов.　

— Ребята, не отставай от комбрига! — несется по цепи.　

Помощь подоспела вовремя.　

Где появлялся в те страшные дни человек с седыми висками и орденом Красного Знамени на гимнастерке, там исчезала растерянность, лица утомленных бойцов озаряла улыбка. Из уст в уста передавались слова, сказанные Гавриловым матросам, прижатым к самому морю: «Хлопцы, неудобно, что море нам пятки лижет. А ну, пошли — потесним фрицев!»　

И хлопцы пошли. В строй встали даже тяжелораненые. Моряки отбросили врага, прорвались к своим.　

^{Петр Михайлович Гаврилов}

В конце сентября 1941 года жена Гаврилова и его дочурка Юля чудом получили последнее письмо от Петра Михайловича. Подвергаясь ежеминутно смертельной опасности, Гаврилов писал семье: «Я жив и здоров, живу хорошо…»　

Сохранилось еще одно письмо комбрига, письмо о… кукле. За несколько дней до начала войны жена и дочь Петра Михайловича уехали в Ленинград. Зная привязанность дочери к кукле — последнему его подарку, Гаврилов в разгар оборонных работ писал Юле: «Куклу твою я каждую ночь качаю, так как она плачет и вспоминает тебя. Я ее успокаиваю и говорю, что Юля на днях приедет, тогда она успокаивается и спит. Мне с ней прямо мучение, каждый раз ухожу, как следует не поспавши. Юлечка, я думаю, что вы с мамой скоро приедете…»　

Святая ложь… Опытный командир (Гаврилов был участником советско-финской войны), Петр Михайлович прекрасно понимал, что вряд ли состоится желанная встреча. Но чтобы встретились другие отцы со своими детьми, он сделал все, что мог.　

Последний раз отважного комбрига видели у пристани. Стоя в осенней воде, он хладнокровно руководил посадкой раненых на единственный катер, бывший тогда в распоряжении защитников Эзеля.　

Кому довелось воевать на Ладоге, участвовать в десантах на левый берег Невы, тот помнит небольшие кораблики-скорлупки с несколько странным названием — тендера. Это был новый, совершенно незнакомый до Великой Отечественной войны, тип судов. Создали его золотые руки ленинградских корабельных дел мастеров. Мелкосидящие, умевшие хорошо маневрировать, тендера доставляли осажденному Ленинграду грузы, а в дни наступления были незаменимы в десантных операциях.　

На Балтике эти суда уважительно называли «товарищ тендер». Политуправление флота даже листовку выпустило под таким названием.　

Гитлеровцы при всяком удобном случае стремились расправиться с бесстрашными тружениками моря. Так было и в один из осенних дней 1941 года. В порт Осиновец шел небольшой караван. Его атаковала группа фашистских самолетов. В это же время поблизости находился тендер Малофеевского. На вооружении старшины и его подчиненных Гребешкова, Веселова и Слабожанина был один автомат и три винтовки. Казалось, вступить в бой с таким оружием против самолетов бессмысленно. Но экипаж тендера рассудил иначе. Драгоценный груз — хлеб для Ленинграда — находился в опасности, нужно было выручать караван. И тендер отважно начал бой. С его крохотной палубы к головному фашистскому самолету протянулась огненная трасса.　

Удивленные такой отвагой, воздушные пираты решили разделаться со смельчаками. Два «мессершмитта» с ревом устремились к тендеру. Малофеевский, искусно маневрируя, стал отвлекать врага от каравана. Удивление сменилось злостью, когда гитлеровцы вновь увидели на тендере вспышки винтовочных выстрелов. Фашисты засыпали тендер снарядами и пулями. Был ранен Слабожанин. Пуля пронзила грудь Гребешкова. Но моряки продолжали вести огонь. Дважды раненный, Малофеевскнй вел тендер вперед.　

Летчики сделали еще несколько заходов и… израсходовали весь боезапас. Караван был спасен. У истекающего кровью героя старшины хватило еще сил заделать пробоины и перевязать раненых товарищей…　

Громкая, заслуженная слава окружала тендеристов. Хорошо сказал о них однажды летчик истребитель, барражировавший и зоне высадки десанта с тендеров:　

— Я видел в бою мужество моих товарищей. Сами понимаете, профессия истребителя требует и крепких нервов, и умения не зажмуриваясь смотреть в глаза смерти. Но наивысшее напряжение у нас длится секунды, самое большое минуты. А у экипажей тендеров оно исчисляется часами. Я часто летал над ними, видел, как бьют по ним, а они хоть бы что, знай себе идут вперед, в самое пекло.　

Отважные, бесстрашные люди воевали на тендерах. Во время одной операции тендер комсомольца Александра Коровина совершил к берегу, занятому неприятелем, 73 рейса. Три дня и три ночи без перерыва доставлял он к месту высадки десанта бойцов, снаряды, пулеметы и минометы. И все это делал под огнем. «Бронированным» прозвали своего старшину после этого боя тендеристы.　

В дневнике тендериста Федора Светлова, погибшего смертью храбрых на Чудском озере в дни боев за Ленинград, была сделана такая запись:　

Шел 1942 год. В Эстонии, на побережье, у группы скал, где берег круто поворачивает к югу, гитлеровцы затеяли какое-то секретное строительство. Враги очень сильно оберегали этот район. Подступы к нему охраняло специальное эсэсовское подразделение. Объект был обнесен колючей проволокой, через которую проходил ток высокого напряжения. Население с прибрежных хуторов выселили.　

И вот однажды ночью за мысом на территории строительства раздался огромной силы взрыв. За ним последовал второй, еще более мощный. Через несколько минут огненный смерч бушевал на всем пространстве, обнесенном колючей проволокой.　

Совершив подрыв секретного объекта, горстка советских патриотов, высадившихся у скал, отошла за мыс. Спуститься по отвесному ходу к катерам и уйти на них было возможно только в том случае, если бы кто-нибудь остался на скалах для прикрытия. Остались трое. Враги не замешкались. Поливая свинцом вершину утеса, они бросились в атаку.　

Но тщетно!　

Забрезжил рассвет, а гитлеровцы все еще не могли пробиться к утесу. Они обстреливали его из пулеметов, засыпали минами, но как только поднимались в атаку, их встречали меткие автоматные очереди. И тогда офицер-гитлеровец на ломаном русском языке обратился к балтийцам с предложением сдаться. Ответа не последовало. Взбешенный фашист начал угрожать пытками и ругаться. В ответ он услышал с утеса громкий насмешливый голос:　

— Спокойно! Спокойно!　

Этот голос, повторявший всего лишь одно слово, теперь звучал со скал каждый раз, когда гитлеровцы бросались к утесу. Затем следовал точный огонь.　

Прошло несколько часов, а утес по-прежнему оставался неприступным. Лишь к полудню стих огонь и смолк насмешливый голос. Враги ползком забрались на скалу. На вершине ее они думали найти десятки трупов, но обнаружили, что сражались несколько часов с тремя десантниками.　

Ночью разыгрался шторм. Воспользовавшись непогодой, эстонские рыбаки пробрались на вершину и похоронили балтийцев.　

Бьются волны у базальтовых скал. На вершине мыса, названного народом Спокойным, вот уже много лет стоит огромный камень. На его стороне, обращенной к морю, неведомо кем высечено: