Дорогой мужества

^{Н. Мосолов} ВЕСНА НАШЕЙ ПОБЕДЫ

В 1945 году залпы советских орудий гремели от скалистых фиордов Норвегии до золотистых лагун Адриатики. Советская Армия отмеривала последние версты своего героического пути.　

Ту незабываемую весну довелось мне встречать вдали от родного Ленинграда…　

Свинцовые, необозримые просторы. В миле от берега над бушующими волнами торчат мачты потопленного фашистского корабля. Шел он в Клайпеду на помощь войскам, прижатым к морю в районе Мемельской косы. Днем отстаивался в бухтах. Разыгрался шторм, но наши дозорные заметили на горизонте силуэт транспорта. Снаряды балтийских артиллеристов накрыли вражеский корабль. Гитлеровцы покинули его. Вскоре мокрые, обледеневшие шагали они в колонне пленных.　

Морская гвардия, артиллеристы гвардии полковника Кобеца пришли сюда — к самому синему морю — вместе с передовыми частями Советской Армии. На прибрежных высотах, на опушках небольших лесных массивов расположили они свои наблюдательные пункты, командные посты. Десятки проводов, извиваясь змейками, протянулись с переднего края туда, где в ожидании команды «К бою!», застыли балтийские пушки. Стволы тяжелых орудий подняты вверх.　

…На заснеженном берегу наблюдательный пункт батареи капитана Лачина. Девятый вал стучится в бревенчатый накат землянки. Окуляры стереотруб направлены в сторону порта, занятого врагом. За входом в него непрерывно наблюдают матросы Комов и Ковшиков.　

В руках гвардии полковника Кобеца, с которым я приехал на позицию балтийских артиллеристов, карта авиасъемки порта: отмечены на ней линии причалов, важнейшие портовые сооружения, черточками обозначены корабли на рейдах. Это предстоящие цели. О них и докладывает Лачин командиру 1-й гвардейской Краснознаменной железнодорожной Красносельской морской артбригады. Полковник, как всегда, требователен: неторопливо проверяет секторы обстрелов, интересуется данными разведки. Сергей Спиридонович доволен, — Лачин справился с задачей.　

Энергичный, подвижной, с мальчишескими огоньками в глазах, Лачин пришел на флот по комсомольской путевке. Он славно воевал под Ленинградом, десятки боевых стрельб провел уже и в Восточной Пруссии. За короткий срок батарея Лачина подбила три транспорта врага, потопила сторожевой катер, помешала немецким тральщикам протралить подходы к бухте.　

Фашисты, прижатые к морю, сопротивляются ожесточенно. В один на январских дней они предприняли сильную контратаку. Им удалось потеснить наши части. Несколько немецких танков появилось в 800 метрах от орудий гвардии старшего лейтенанта Проскурова. Не растерялся гвардеец — дал команду:

— Прямой наводкой по танкам!

Стена огня встала на пути вражеских машин. Поспешили на помощь армейцы, ударили из противотанковых орудий. Контратака врага была отбита. Несколько фашистских танков горело около позиции балтийцев.

— Моряки дают жару фрицам, — с любовью говорят соседи — артиллеристы Советской Армии.　

Мы покидаем батарею Лачина. В стороне, за разъездом трехцветный шлагбаум. Здесь проходила граница с фашистской Германией. Передний край освещается вспышками ракет. В воздухе шуршат снаряды. Это гвардейцы обрушиваются на порт огневыми налетами. Земля содрогается от залпов. Сопровождающий нас матрос Егоров (до службы он жил в Ленинграде) говорит:　

— Вот мы и пришли до немца!　

— Да! Пришли! Ленинградцы на земле врага!　

Шумит море. Резкие порывы ветра усиливают рокот прибоя, далеко разносят артиллерийскую канонаду. Днем и ночью гремит она над побережьем. Днем и ночью бьют фашистов балтийские артиллеристы. А над землей врага грозно движутся на запад воздушные корабли балтийских летчиков Манжосова и Курочкина. Они летят бомбить Кенигсберг.　

…Вот он опять перед нами, потопленный фашистский корабль. Морская пучина засасывает его. Набегающие волны вот-вот захлестнут верхушки мачт.

Теплые и влажные ветры дуют с моря. Порывы их шевелят прибрежные дюны. В густом тумане, повисшем над бухтой, кажутся они живыми существами с горбатыми щетинистыми спинами. Над обломками портовых сооружений, над развороченной землей, смешанной с кровью, встает солнце. Торпедные катера, на которых провели мы ночь в море, один за другим осторожно подходят к берегу, где вчера еще кипел жаркий бой. Радуясь солнцу, изрядно продрогшие, матросы спрыгивают на землю.　

Отсюда осенью 1941 года фашисты отправились на штурм Ленинграда. Здесь часто с речами выступал нацистский адмирал Дениц, напутствуя экипажи подводных лодок в пиратские рейды.　

— Мы в южной Балтике! — громко, точно рапортуя, говорит комдив Осецкий. Немного помолчав, вполголоса добавляет: — Добрались наконец.　

Штеттин, Свинемюнде — далекие базы фашистского флота. До них теперь рукой подать. Как мы мечтали о походе от Невы к Одеру, от Ленинграда к Штеттину в годы, когда борта наших кораблей сливались с невским гранитом!　

Невольно вспоминалась одна из первых встреч с Осецким в блокированном Ленинграде. Было это 6 ноября 1943 года. Рабочие судостроительного завода пришли в клуб на торжественное собрание, посвященное годовщине Великого Октября. Почетными гостями судостроителей были катерники, в их числе — Евгений Вячеславович Осецкий. Моряков попросили выступить. Речи их были короткими: они поблагодарили ленинградцев за построенные корабли и обещали привести их　во вражеские воды.　

Нелегок был путь к берегам фашистской Германии. Катерники храбро дрались с врагом в Выборгском и Нарвском заливах летом 1944 года, первыми ворвались в бухты Таллина, смело высаживали десанты, участвуя в освобождении Моонзундского архипелага. На траверзе армии, наступавшей по южному берегу моря, корабли Осецкого появились тогда, когда над Балтикой еще гуляли снежные метели. Катера обледенели, льдом забивало кингстоны, перемерзли и утомились экипажи, но приказ о перебазировании был выполнен. Торпедные катера боевой счет 1945 года открыли в зимнем море.　

Атаки советских торпедных катеров на немецкие суда западнее Лиепаи были совершенно неожиданными для врага. Действовали катерники отважно и дерзко　

Вытянувшись в двухкилометровую колонну, транспорты противника ночью вышли в открытое море. В трюмах — танки, орудия, боеприпасы. Сильный и большой конвой сопровождает караван. Наперерез ему устремляются наши торпедные катера. Четыре катера против восемнадцати хорошо вооруженных кораблей!　

Мелькают опознавательные сигналы, — фашисты не верят в появление советских катеров почти у самого Лиепайского порта. Не отвечая, наши катера мчатся к цели. Бледные полосы света падают на воду, — противник сделал залп осветительными снарядами. Вслед за тем разом заговорили пушки, автоматы, пулеметы.　

— Вырваться из огневого кольца! — приказывает командир отряда Чебыкин.　

^{Михаил Григорьевич Чебыкин}

Дана предельная скорость. В ушах свистит ветер. Гулко колотятся сердца. Враг недоумевает: почему нет атаки? Но вот катера резко вырываются вперед, одно звено идет вдоль колонны, другое обходит слева головные корабли. Первым атакует Беляев. Обе выпущенные им торпеды почти одновременно попадают в крупный транспорт.　

На курс атаки ложится катер Самарина. Он несется прямо на сторожевой корабль. Дистанция почти таранного удара. Нервы у фашистов сдают, и сторожевик резко уклоняется в сторону. Самарин прорывается в центр колонны. Залп — и второй транспорт гитлеровцев разделяет участь первого. Слева еще взрыв. Это топит врага Герой Советского Союза Афанасьев.　

Старший лейтенант Петр Михайловский медлит, хотя его катер идет под интенсивным огнем неприятеля.　

— Нет! Этот не годится! — кричит он боцману, приблизившись к одному из немецких кораблей. — Шаланда какая-то, а не транспорт.　

Торпедный катер мчится к более крупной цели. У борта рвутся снаряды. Есть пробоины, появились раненые… Но курс атакующего верен, выстрел — и торпеда попадает в цель. Над четвертым фашистским кораблем смыкает свои воды седая Балтика.　

С пробоинами, с поврежденными моторами катер Михайловского ушел в открытое море. Внезапно он остановился, — моторы заглохли. Начался дрейф. Моряков несло к немецкому берегу; на горизонте показались вражеские суда…　

На катере было одиннадцать отважных и смелых: командир Петр Михайловский, в прошлом ленинградский рабочий, парторг Зыков, старшина мотористов Мураховский, боцман Помпушкин, торпедист Еремеев, пулеметчик Пирогов, мотористы Булычев, Токмачев, Пименов, Кожевников и Леша Баранов — самый молодой из экипажа. Дружным огнем встретили они фашистов. Но что мог сделать катер, потерявший ход, против трех вражеских кораблей? Тогда балтийцы решили взорвать свой катер. На какой-то миг они прекратили огонь.

И тут неожиданно корпус корабля вздрогнул, — заработал мотор.

От врага удалось оторваться. Но нагрянула новая беда: отработанный газ стал заполнять отсек. Полуживого вытащили оттуда Зыкова. И все-таки коммунист дважды вновь спустился к моторам, работал, пока не заделал пробоину.

Наступило утро, день, снова вечер и опять ночь. Раненые еле держались на ногах; у Мураховского начался бред, почернела рука у командира. Люди не смыкали глаз, обессилели, но продолжали бороться. И они победили смерть: на третьи сутки довели до косы, занятой нашими разведчиками, еле державшийся на плаву, израненный осколками и снарядами катер.

^{Петр Михайловский}

В дни боев за литовское побережье Балтийского моря довелось мне услышать легенду о матросской бескозырке и зеленой фуражке. На поверку оказалась эта легенда настоящей былью…　

Начало этой удивительной истории относится к первым часам Великой Отечественной войны. Немецко-фашистские захватчики прошли уже несколько пограничных поселков и вели бои за Лиепаю. А в 10–15 километрах от небольшого курортного городка Паланги, у берега моря все еще гремели выстрелы.　

Здесь, на рубеже советской государственной границы, стойко держалась небольшая группа пограничников и балтийских моряков. Фашисты окружили храбрецов, предлагали им сдаться. Но решимость наших воинов была непреклонна — до последнего патрона, до последнего дыхания поклялись они биться и клятву сдержали.　

Когда смолк неравный бой, десять раненых воинов попали в руки озверевших фашистов. На утро следующего дня их гнали по улицам Паланги. Гнали в Клайпеду, где героев ждали пытки, тюрьма, смерть. Впереди гитлеровцы несли на штыках пробитые пулями три зеленые фуражки и три бескозырки. У дома, возле которого на каменном пьедестале стояла фигура ангела, один из пленных упал. Конвоиры стали бить его прикладами. Тогда рванулся один из матросов, поднял окровавленного товарища и грозно крикнул, обращаясь к врагам:　

— Ну погодите, гады! Вернутся еще наши…　

Зима посеребрила прибрежные дюны. В Паланге находился небольшой гарнизон гитлеровцев. Часто приезжали сюда на отдых эсэсовские офицеры. В канун нового, 1942 года в доме с ангелом давался бал. Опьяненные успехами на фронте, фашисты пировали широко: гремела музыка, рекой лилось французское вино.　

А когда утром гитлеровцы вышли на улицу, то не поверили своим глазам: ангел «держал» в одной руке бескозырку, а в другой — зеленую фуражку. В стороне лежали три убитых эсэсовца, известные своими зверствами на всю округу. Внизу, у пьедестала, кровью по снегу было выведено: «Они еще вернутся!»

Ветер трепал ленточки бескозырки, и в лучах нещедрого зимнего солнца искрилась надпись: «Краснознаменный Балтийский…» Фашисты стояли в оцепенении. Наконец комендант бросился к фигуре ангела и, сорвав страшные символы, стал топтать их в пушистом снегу.

А тем временем собрались жители. Надо было показать твердость прусского духа, и эту роль взялся выполнить почетный гость — оберст из штаба эсэсовского корпуса барон фон Берлинг. Обращаясь к собравшимся, он кричал на ломаном русском языке:　

— Корабли большевистских найн. Этих (барон указывал на растерзанную бескозырку) мы Кронштадт все пуф-пуф…　

Отдав приказание найти и сегодня же расстрелять партизан, комендант пригласил гостей продолжать веселье.　

Весь день бесновались фашисты. С утра и до поздней ночи рыскали гестаповские ищейки по городу. Было схвачено несколько десятков русских и литовцев. На допросе их зверски избили. Однако найти народных мстителей не удалось.　

На другой день комендантский патруль в пяти километрах от Паланги обнаружил сгоревшую машину и рядом с ней труп застреленного барона фон Берлинга, возвращавшегося к месту службы. На снегу кровью было выведено: «Они еще вернутся!»　

Прошло ровно двенадцать месяцев. 31 декабря 1942 года в доме с ангелом, где по-прежнему размещался комендант, вновь было шумно и весело. Эсэсовцы и летчики, «отличившиеся» в бомбежках жилых кварталов Ленинграда, справляли новогодний вечер. Но и на этот раз фашистского коменданта навестило «привидение». Ранним утром 1 января 1943 года ангел на пьедестале снова «держал» в руках зеленую фуражку и матросскую бескозырку. Ознаменовалась эта ночь и другими событиями: были уничтожены вражеские часовые у склада с оружием, похищено много автоматов, пулеметов и гранат.　

И пошла гулять у самого синего моря молва о вещих символах прихода освободителей — о балтийской бескозырке и зеленой фуражке пограничника. Она летела быстрее птицы по литовским поселкам, по рыбацким хатам, разбросанным в прибрежном ивняке. И верили в нее, и ждали прихода освободителей измученные фашистским игом советские люди.　

Поздней осенью 1944 года вблизи Паланги вновь зазвучала канонада. Каждую ночь теперь огненные языки пожаров лизали небо, а дувший с востока ветер доносил звуки боя. Советские воины прорвались к морю. Первыми сюда пришли люди в бескозырках — балтийские моряки и воины в зеленых фуражках — советские пограничники.　

Однажды в боях за небольшое рыбацкое селение нашему отряду большую помощь оказали литовские партизаны. Вечером один из них подошел ко мне и передал потрепанную тетрадь — дневник их командира, павшего неделю назад смертью героя.　

Командиром партизан был отважный балтиец Валерий Батенин, один из моряков, попавших в плен под Палангой в первые дни войны, а затем бежавший с двумя товарищами из клайпедской тюрьмы.　

Много интересных записей о борьбе бесстрашных советских людей в тылу врага сделал Батенин. Говорилось в дневнике и об участии партизан в событиях, которые имели место в Паланге в новогоднюю полночь 1942 и 1943 годов.　

В один из апрельских дней 1945 года, высадившись с группой десантников-моряков в небольшой бухте вблизи Одера, я познакомился с разведчиком лейтенантом Сизовым. В начале войны он служил во флоте. Был старшиной второй статьи и как память о морской службе хранил в нагрудном кармане ленточку с бескозырки.　

После ранения Сизов попал в армейскую дивизию, с которой и прошел путь от Москвы до Штеттина. Повстречав случайно на границах Польши земляка, разведчик узнал о гибели отца и сестры, повешенных гитлеровцами за связь с партизанами. Мать Сергея фашисты угнали в Германию.　

Сизов был любимцем отряда. О нем рассказывали немало интересных историй. Это он, возвращаясь однажды из разведки, неожиданно был атакован десятью фашистами, вышел из поединка победителем и взял «языка». В другой раз Сизов, захватив в плен гитлеровского офицера, под огнем переправился с ним вплавь через Вислу.　

Уходя в разведку, Сергей всегда брал с собой фотографию девушки. Когда мы подружились, он рассказал мне про свою любовь. Звали ее Оксана. Была она родом из небольшого поселка, затерявшегося в неоглядном просторе льняных полей Смоленщины. Последний раз они виделись в Москве. Морозным январским вечером 1942 года Михаил Иванович Калинин вручил младшему лейтенанту Сизову и Оксане Петренко боевые ордена.　

Оксана была радисткой разведгруппы армии, в которую входила дивизия Сизова. Но встретиться им больше не пришлось. В одном из боев Сергей получил тяжелое ранение, а вернувшись из госпиталя, узнал: сержант Петренко не вернулась с территории врага, куда была послана со специальным заданием.　

— Вот она, моя Звездочка, — заканчивая рассказ, сказал Сергей и протянул мне фотографию. На обороте была надпись: «Любимому от его Звездочки».　

Однажды мы готовились к десантному броску через Одер. Поздней ночью ко мне привели старого чеха, бежавшего, по его словам, из баронского поместья. Узник гитлеровских концлагерей с 1941 года, Ромул Жижка хорошо говорил по-русски. Он рассказал, что летом прошлого года в их лагерь, находившийся в то время еще в Восточной Пруссии, была доставлена раненая русская девушка-парашютистка. Надзиратели лагеря обращались с ней люто, и она бы погибла, если б не пани Петровна, — так звали в лагере старую русскую женщину, пользовавшуюся у узников исключительным уважением. До лагеря Петровна работала на военном заводе. За колючую проволоку ее бросили за то, что она отказалась везти в экипаже пьяного фашистского ублюдка — сына начальника завода. Он хлестал ее кнутом, исступленно крича: «Повезешь?» — «Нет…» — тихо, но упрямо отвечала она.　

Парашютистка держалась с людьми просто. И словом и делом поддерживала слабых. По вечерам в темном бараке, когда при свете мерцающей коптилки едва были различимы мертвенно-бледные лица узников, девушка говорила о том, что близко освобождение, рассказывала про силу наступавшей Советской Армии, вполголоса пела песни своей Родины, радостные и привольные.　

Когда Советская Армия перешла границы Восточной Пруссии, лагерь расформировали Жижка, Петровна, парашютистка и еще тридцать узников были направлены на работу в расположенное у моря поместье барона фон Зикенфридта. Вскоре и сюда докатился грохот боев; барон бежал. Вечером того же дня в замок ворвалась большая группа эсэсовцев. Рабы барона так и не успели воспользоваться свободой. 　

Почти весь вечер провозились гитлеровцы с рацией: им требовалось передать куда-то сведения о продвижении советских войск. Но радист их по дороге в замок был убит, и аппарат не повиновался неумелым рукам. Тогда эсэсовцы вызвали к себе парашютистку. О том, что она радистка, им сказали два американских летчика, жившие в поместье на правах полугостей-полупленных.

Что произошло в ту кошмарную ночь в кабинете барона, никто не знает. На утро пьяные гитлеровцы вывели оттуда парашютистку. На ее груди кровью сочилась вырезанная ножом пятиконечная звезда. У старого дуба старший из эсэсовцев, злобно сверкнув глазами спросил. «Передашь?» Ответа не последовало. Тогда палачи привязали девушку к дереву и начали стрелять в нее.　

— Как звали девушку? — перебил чеха мичман Ткачук.　

— Пани Петровна звала ее странным именем Звездочка, — ответил чех. — И мы все так ее звали.　

Вошел вызванный мною Сизов.　

— Как звали твою мать? — спросил я его.　

— Пелагея Петровна, — ответил Сергей.　

Через несколько минут мы уже следовали за старым чехом.　

Десять километров на машине, а затем столько же пешком　вдоль берега моря по зарослям камыша — и мы у цели. Гитлеровцам не удалось бежать.　Бой был коротким, но ожесточенным. Разведчики и матросы уничтожили эсэсовцев всех до единого В этом же бою мы потеряли и нашего друга: Сергей Сизов, первым ворвавшийся в замок, был убит.　

Похоронили мы Сергея и Оксану поздно вечером. Оксана лежала в гробу такая же прекрасная, как была при жизни. Лучи заходящего солнца золотили длинные пряди ее чудесных волос. Казалось, она задремала, и в сладком забытьи ей слышен шелест родных смоленских березок. Могилу вырыли вблизи дороги, под сенью вековых буков, откуда хорошо был слышен рокот моря, так горячо любимого Сергеем, и видна скала, где в темные ночи часами простаивала Оксана, вглядываясь в сторону родной земли.　

Долго стояли у дорогой могилы русские воины, французские и чешские девушки. Попытались приблизиться к ней и американские летчики с букетами роз из баронской оранжереи. К ним навстречу вышел Жижка. Гневом сверкнули его глаза:　

— Уходите. Здесь место свято. Уходите немедленно. Иначе…　

На могиле Петровна не плакала. Казалось, она окаменела от горя.　

— Не терзай себя так, мама. Не терзай. Мы все теперь сыны твои, все, — говорил ей мичман Ткачук, и скупые слезы катились, впервые за всю войну, по лицу этого бывалого воина.　

Никто не спал в ту ночь. Нам хотелось невозможного: хотелось воскресить, вернуть к жизни Звездочку и Сергея. А еще… еще нам всем очень хотелось в бой.　

Мы вышли в поход утром. С моря тянуло теплым, чуть солоноватым ветром. Впереди лежал широкий, дышащий морским простором Одер — последний рубеж обороны обреченной гитлеровской Германии. Позади высились острые крыши полуразбитого замка. У дороги стояла Петровна. Подняв руку над головой, она благословляла нас на победу.

Последняя неделя апреля. Победа наша близка. Достаточно постоять несколько минут на перекрестках фронтовых дорог, у столба с указателями десятков пунктов вражеской земли, всмотреться в возбужденные лица солдат, в лица большой разноголосой толпы — поляков, русских, голландцев, чехов, освобожденных советскими воинами из неволи, — и становится ясным: история отсчитывает последние часы проклятого фашистского режима.　

На берегах Одера еще шло сражение, а по многочисленным рукавам устья реки уже пробирались к морю десятки речных кораблей немцев. Нашему отряду было приказано вылавливать этих беглецов, охранять суда от диверсий. Отряд был небольшой, и действовать приходилось днем и ночью. На вес золота ценился каждый человек. Дозорную вахту матросы несли по двенадцать — четырнадцать часов.　

Большую помощь в те дни нам оказывал одиннадцатилетний русский парнишка, приставший к отряду под Кольбергом. Фашисты угнали семилетнего Славика с матерью из-под Ленинграда. Названия поселка, где жила семья, он не помнил, и матросы окрестили его «Славик из Шувалова». Эсэсовцы убили на глазах подростка мать, и он возненавидел, как только мог, всех, кто носил форму гитлеровской армии. Славик хорошо знал немецкий язык, местность, где мы базировались и часто выполнял в отряде обязанности переводчика и разведчика.　

Однажды под вечер он прибежал к Ткачуку перепуганный и взволнованно сказал:　

— В протоке две баржи какие-то прибило к берегу. Они заколоченные, а внутри какой-то шум.　

Мы поспешили к зарослям ивняка. В трюмах барж оказались люди. Связанные, с кляпами во рту, здесь ожидали смерти узники одного из концлагерей. Опоздай мы, и от барж ничего не осталось бы, — они были заминированы.　

Шатаясь, еле волоча ноги, поддерживаемые матросами. выходили спасенные на берег. Долго не могли прийти в себя. Стояли молча и смотрели на горевший вдали Штеттин.　

Вдруг от толпы отделилась девушка-полька. Как узнали мы после, Ванда Полонецкая была осуждена за то, что вступилась за малолетнюю сестру, изнасилованную гитлеровским офицером. Девушка подошла к бойцам и сказала:　

— Спасибо, братья, что пришли! Спасибо!

И сразу заговорили все, перебивая друг друга, смеясь и плача. Звучала фанцузская, польская, итальянская речь…

Вот, наконец, последняя ночь войны. По улицам Кольберга шагает балтийский патруль.

На втором этаже полуразрушенного здания бывшего штаба авиационной части врага собралось несколько десятков человек. У радиоприемника ленинградец, политработник Волынский. Он ловит Москву. Сквозь шорохи и трески, заглушая музыку, прорывается голос советского диктора:

— Говорит Москва. Победа!