Дорогой мужества

^{Я. Виноградов} РАЗГРОМ ФАШИСТСКОГО ГАРНИЗОНА

Отшумела над Полистью декабрьская гроза. Крупная карательная экспедиция гитлеровцев, предпринятая против Партизанского края в начале зимы 1941 года, провалилась. Генерал-лейтенант фон Шпейман спешно уводил свое потрепанное соединение к линии фронта. Он мог назвать только две итоговых цифры: предано огню 39 русских деревень и расстреляно в них более 100 жителей, заподозренных в связи с народными мстителями.　

После временного отхода на юг, к Рдейскому болоту, партизаны 2-й бригады вернулись в Серболовский лес.　

…В штабной землянке полутемно. Над низким окошком свисают сосновые ветви. Бледный рассвет скупо проникает сквозь густую хвою. На столе, сколоченном из досок, разостлана карта-километровка. Над ней склонились командир бригады Николай Григорьевич Васильев и комиссар Сергей Алексеевич Орлов. Перед их мысленным взором предстала вся территория непокоренного врагами края: широкие зеленые массивы лесов, через которые несут свои голубые воды реки Полисть и Шелонь, десятки деревень, занесенных снегом.　

В дверь постучали. В землянку, вместо с клубами морозного пара, ввалился связной. Путаясь в длинных полах деревенской шубы, он достал на кармана пакет и протянул его Васильеву. Тот вскрыл конверт.　

— Что там? — поинтересовался Орлов.　

— Каратели опять пришли в край. Ну что ж, этого надо было ожидать. Разве они нас оставят хоть на неделю в покое? Пока появился первый отряд. Влетел в деревню, пострелял людей и исчез. А куда — неизвестно. Вот что, связной, — строго добавил Васильев, — передай командиру, чтобы завтра же, к полудню, представил мне сведения: где остановились немцы и сколько их. Понял?　

— Есть передать командиру!　

На следующий день в штабе бригады уже было известно, где расположились каратели. Численности противника и его вооружения пока еще не знали. Васильев долго изучал карту, что-то обдумывал и наконец распорядился:　

— Вызвать ко мне командование отряда «Буденовец»!　

Буденовцы не заставили себя долго ждать.　

— По нашему приказанию прибыли! — отрапортовал командир отряда Николай Рачков. Вслед за ним вошли комиссар Александр Майоров и начальник штаба Василий Ефремов.　

— Ну что, командир «буденовской дивизии», — начал комбриг, — скучаешь, наверное? Экспедиция ушла, фашистов поблизости нет, схватиться не с кем.　

— Да, почти так, — согласился Рачков и присел на деревянную чурку.　

— А я тебе вот что скажу: враг не дурак, чтобы оставить партизан одних в этих лесах — делайте, мол, что хотите. Он имеет здесь свой глаз, свою плеть и свой клык. Глазами фашисты будут за нами следить, плетью будут карать тех, кто нам помогает, а клык им нужен, чтобы вспороть нам живот при удобном случае. И находится этот фашистский клык… — Васильев подошел к карте и ткнул пальцем восточнее Дедовичей, — вот здесь!　

Рачков потянулся к карте и прочитал вслух:　

— Ясски.　

Выбор фашистов был не случаен. Село Ясски — крупный населенный пункт, расположенный на большой шоссейной дороге; в восьми километрах от него — районный центр и железнодорожная станция Дедовичи. Оттуда, в случае опасности, быстро можно вызвать помощь. И своими естественными рубежами село будто специально приспособлено к обороне.　

— Я ставлю, — говорил комбриг, — задачу: обстоятельно разведайте силы карателей, устраивайте ложные взрывы, обстрелы, а потом, когда все будет ясно, ударьте. Учтите, гарнизон в Яссках сильный. По донесению разведки — это 20-й эсэсовский батальон. Он прошел по полям Франции, Голландии и Греции. Здесь окопался, как видно, надолго. Враг опоясал село инженерными сооружениями, охрану своих объектов продумал тщательно. Задача ясна?　

— Да, товарищ комбриг.

Вскоре и до нашей землянки, где жили командиры и политруки рот, дошла весть о новом задании штаба. Были скомплектованы ударные группы и отданы распоряжения готовиться в путь. Подобрал группу и командир нашей третьей роты Леонид Васильевич Цинченко, работавший до войны вторым секретарем Славковского райкома партии.　

Когда лагерь погрузился в полумрак, от землянок отошел обоз.

Не доехав до Яссок несколько километров, отряд наш остановился в большой деревне. Утром следующего дня Рачков отправил в стан врага разведчицу. Это была Анастасия Филиппова, женщина средних лет, уроженка здешних мест. Захватив с собой корзиночку яйц, она пошла в Ясски, якобы устраиваться на работу.　

В штабе с нетерпением ждали возвращения разведчицы. Ждали день, ждали ночь, еще день… А когда подошли к концу вторые сутки, стало ясно: Филиппова арестована карателями.　

Тогда Рачков решил ночью направить к Ясскам группу разведчиков.　

Вышла группа в следующую ночь. Вблизи Яссок разведчики залегли в придорожной канаве, а Вася Крылов и Егор Николаев пошли по дороге. Партизаны рассчитывали на то, что, увидев неизвестных, часовые поднимут тревогу, откроется беспорядочная стрельба и можно будет засечь огневые точки карателей. Смельчаки уже скрылись из виду, когда до слуха оставшихся в засаде партизан донесся шум, похожий на скрип санных полозьев. Да, ошибки не было, вслед за разведчиками по этой же дороге двигался немецкий обоз.　

— Петровский, — вполголоса позвал Цинченко. — Немедленно верни Крылова и Николаева.　

Разведчики в это время подходили к сараю. Они уже заприметили часового. Когда Крылов приготовился броситься на него, рядом, точно из-под земли, вырос Петровский.　

— Назад! — прошептал он и вместе с разведчиками плюхнулся в снег.　

Раздался испуганный крик часового. Грохнуло несколько выстрелов.　

Разведка не удалась.　

— А черт с ней, с разведкой. — вскипел Рачков. — Что мы, Ясски не разобьем? Вот налетим сегодня ночью…　

— Чем рисковать вслепую, командир, — спокойно сказал Майоров, — попробуем еще раз разведать.　

Цинченко и Александров по заданию штаба отряда пробовали схватить «языка». Всю ночь просидели они в снежных наметах у самых Яссок, но взять «языка» не могли.　

Тогда было решено вести разведку с помощью ложных нападений на гарнизон. Делалось это так: группа партизан брала с собой обычные толовые шашки по четыреста граммов каждая, подползала к селу, закладывала эти шашки на дорогу и поджигала бикфордов шнур. Раздавался взрыв. Фашисты открывали огонь из пулеметов, минометов и автоматов. В результате таких «операций» стала известна огневая мощь противника.　

На пятый день своего пребывания под Яссками ударная группа предприняла разведку боем. Партизаны приблизились к зданию школы, в которой были расквартированы каратели, и обстреляли его. Взлетела красная ракета, и по этому сигналу поднялся на ноги весь гарнизон. Фашисты довольно быстро заняли оборону. В этом бою удалось установить, что карателей в Яссках около трехсот человек. Отряд же «Буденовец» насчитывал только шестьдесят бойцов.　

Малая численность отряда не позволяла Рачкову окружить гарнизон. Решили с двух сторон заминировать подступы к Ясскам и большой мост на дороге к Дедовичам. На операцию вызвались идти Цинченко, Петровский и Иванов. К ним присоединились еще двое: Петров и Кипровский. Командиром группы был назначен Цинченко.　

Минеры уехали на задание днем. Путь не близкий: от штаба до места диверсии восемнадцать километров. Кипровский уложил в мешок около пуда тола. День был морозный, солнечный. Партизаны то и дело подстегивали лошадь и приехали раньше, чем предполагали. Остановились в трех километрах от Яссок, в небольшой лесной деревушке. Пришлось ждать, пока поступит темнота. Петровский остался с лошадью в деревне, остальные отправились к месту диверсии.　

Ночь выдалась темная. Стояла такая тишина, что, казалось, легкий хруст ветки был слышен за километр. Группа минеров бесшумно приблизилась к мосту. Кипровский отделил часть тола и стал делать углубление для мины. Иванов начал закладывать тол…　

Цинченко наблюдал за дорогой. Неожиданно ослепительно яркий свет ожег ему глаза, и все сразу померкло. Леонид Васильевич почувствовал, что летит куда-то вверх, а затем проваливается в бездонную пропасть.　

Услышав взрыв, каратели открыли огонь из автоматических пушек и пулеметов. В ночную мглу впились сотни трассирующих пуль. Потом стрельба затихла. Снова наступила мертвая тишина.　

Было еще темно, когда Цинченко очнулся. Он приподнялся с земли и огляделся вокруг. Увидел развороченный мост, черные глыбы земли. Попробовал двигаться, но не мог шевельнуть рукой и совершенно не чувствовал ног — настолько они закоченели. Ощупал себя: как будто все на месте. Но резкая боль в правом боку заставила прижаться к земле. Цинченко глубоко вздохнул — горлом пошла кровь.　

И все же он пополз. Упираясь левым локтем в землю, упрямо полз туда, где чернел на снегу какой-то предмет. Дотянулся, прикоснулся к нему и сразу же отдернул руку — мертвый человек. Рядом валялись обрывки шинели. «Кипровский, — мелькнула мысль. — Он один был в шинели. Значит, в его руках от детонации тоже разорвалась толовая шашка».　

Цинченко пополз дальше. В широкой выемке увидел сидящего под кустом человека, в стороне заметил еще одну человеческую фигуру. Сначала пополз к первому. Подумал: «Может быть, немец?» Но, приблизившись к нему, узнал Юру Иванова. Юноша силился подняться. Попробовал тащить его. Совместно продвинулись несколько метров, выбились из сил, и оба впали в забытье.　

Очнувшись, Цинченко вернулся назад. Но, приблизившись к месту взрыва, уже никого не нашел — человек куда-то исчез. Как впоследствии выяснилось, это был Николай Петров. Придя в себя и не найдя никого　

из товарищей, он стал выбираться один.　

Ползти и тащить Юру у Цинченко не было сил. Тогда Леонид Васильевич решил добраться до деревни, где находился Петровский с лошадью. Вскоре он дополз до дороги. К самым обочинам ее подступали заиндевелые сосны. Цинченко обхватил одну из них отекшей рукой и с трудом поднялся на ноги.　

На сером пригорке смутно вырисовывалась маленькая деревенька. Дойдя до первого дома, Цинченко постучал. Из-за двери раздался испуганный женский голос:　

— Кто там?　

— Я ранен, впустите.　

Дверь скрипнула, и в щель просунулась простоволосая голова. Увидев на крыльце стоящего на коленях человека, женщина быстро исчезла, оставив дверь не закрытой. Минуту спустя она вышла в накинутой на плечи косынке.　

Очнулся Цинченко в каком-то нежилом помещении. Оглядевшись по сторонам и увидев много сена, он догадался, что лежит в сарае. Рядом с ним стояла все та же женщина.　

— Родной, немцы рядом, — тихо говорила она. — Потерпи немного, а потом пойдешь.　

— Лошадь мне… Понимаете? Лошадь! Я не один. Там еще раненый. Помочь ему надо… — умолял Цинченко.　

— Нет лошади, родной. Во всей деревне нет. Каратели всех забрали.　

С трудом добрался Леонид Васильевич до деревни Северное Устье, где остался Петровский. Подводы на месте не оказалось. На рассвете Петровский увез в штаб отряда тяжелораненого Колю Петрова. Одна женщина помогла Коле добраться до деревни, и он пришел на стоянку первым.　

Но лошадь Цинченко все же получил. Местный староста, оказавшийся другом партизан, приказал своему сыну немедленно отвезти раненого командира в штаб отряда. Другую подводу он послал к Ясскам за Юрой.　

Все мы радовались возвращению Цинченко. Рачков долго не отходил от его постели, промыл спиртом раны, наложил повязку, подробно расспрашивал о случившемся.　

Надо было спасать Иванова. Рачков направил к Ясскам конного разведчика. По ни партизанский разведчик, ни крестьянин из Северного Устья Юру не нашли.　

В бригадной землянке тягостная тишина. Васильев и Орлов сидят у чугунки, молча глядят на огонь, курят цигарку за цигаркой. За окном — ночь. Порывистый ветер с силой раскачивает деревья, завывает в густых ветвях сосен.　

— Ты думаешь, он погиб? — неожиданно спросил комиссар, зная, что комбриг в эту минуту думал о том же.　

— Думаю, что да, — глухо ответил Васильев.　

Юру Иванова очень любили в отряде. Это был крепкий смуглый юноша с большими голубыми глазами. Когда он просил принять его в отряд, Рачков и Майоров долго не могли решить, как же поступить с ним. Таких молодых парней в то время в отряде не было.

— А ты подумал о том, как иногда страшно быть в партизанах? — спросили они его. — Придется в бой ходить, в разведку, голод переносить, холод?　

— Подумал, — коротко отвечал Юра.

Взяли его в отряд с испытательным сроком. Юра получил задание: пробраться в деревню, занятую оккупантами, установить их численность и вооружение. И когда юноша принес в штаб исчерпывающие данные и рассказал, как он подполз по густой ржи к самым немецким пушкам, — вопрос о его приеме в отряд был решен.　

^{Юра Иванов}

Юра участвовал во всех операциях, проводимых «Буденовцем». И когда 30 декабря 1941 года отряд был выстроен для вручения правительственных наград, одним из первых было названо имя Юры…　

Утром разведка донесла: тяжелораненый Иванов схвачен гитлеровцами и брошен в дедовичскую тюрьму. Через несколько дней наш головной пост задержал неизвестного человека и под конвоем доставил в штаб. Это был крестьянин небольшого роста, с жиденькой рыжеватой бородкой, в желтом потрепанном полушубке и больших валенках. Он стоял у порога землянки и искал кого-то.　

— Мне бы товарища Майорова или Рачкова повидать…　

— А откуда вы их знаете?　

— Ну как не знать! Они же у нас в райкоме до войны работали. Моя фамилия Гришин, Илья Петрович.　

— Майорова и Рачкова сегодня нет.　

— Есть тут еще один человек, о котором я слышал: Васильев Николай Григорьевич.

— Так это я Васильев. Можете говорить, — сказал комбриг.　

— Тогда я вам все и расскажу. Меня наши мужики прислали. Сходи да сходи, говорят, в Серболовский лес, может быть, и найдешь их там. Расскажи, как дело-то было. Вот я и пошел. Уж парень то больно хороший был.　

— Это вы о ком?　

— О парнишке нашем, дедовичском, Юрой звали.　

— Юрой? — раздалось несколько голосов.

Рыжебородый свернул цигарку, глубоко затянулся дымом и, сняв шапку, начал рассказ:　

— Случилось это под Яссками. Вы-то небось знаете, как туда попал Юра. Да и мы ночью взрыв слышали. То ли ему бок поранило, то ли ноги — не знаю, но ползти он все-таки мог. Дополз до деревни Подосье. И уроди бог в этой деревне, как на грех, ирода Семенова. Взял, сукин сын, веревку, связал парню ноги и руки, положил на воз да в Дедовичи, в комендатуру. Это своего-то парня, да еще раненого! Ну в комендатуре… известное дело. Я там рядом жил и все слыхал. Били его, Николай Григорьевич, били так, что не приведи бог… А он, как железо. Выкрикнет два-три слова и опять молчит. Фашист орет, пистолетом грохочет, а он молчит.　

Рассказчик все чаще и чаще вытирал заплаканные глаза. Мы ловили каждое его слово.　

— Потом вывели его на улицу, — глухо, будто издали, доносился до нас голос Гришина. — Шел он весь избитый, со связанными за спиной руками. Следом за ним, с автоматами наперевес, шагала группа немецких солдат во главе с офицером. В толпе закричала мать Юры. Она рвалась к нему, но ее удерживали односельчане. Юра обернулся и, увидев мать, пошатнулся. Каратель ткнул его прикладом в спину и крикнул: «Не оглядывайся!» Дорога лежала мимо часовни. И тут Юра, впервые за всю дорогу, заговорил: «Развяжите руки, я хочу помолиться». Немецкий офицер оскалился в улыбке. Значит, сломили все-таки комсомольца-партизана. Бога вспомнил. И приказал развязать руки.　

— Мне-то было хорошо видно, — заканчивал рассказ Гришин. — Вижу — Юра правую руку поднял, стал он пальцы сжимать, да не крестом, а в кулак, и как ахнет офицера в морду, тот так и шлепнулся на землю. «Вот тебе партизанская молитва!» — крикнул парень и бросился бежать. А мы так и замерли на месте. Фашисты заорали. Потом из автомата очередь дали. Юра повернулся к нам и упал на снег…　

Васильев поднялся с места. Все, кто был в землянке. молча обнажили головы.　

Отряд готовился к новой операции против ясского гарнизона, но неожиданно Рачков получил приказ: «Немедленно двигаться в зимний лагерь для получения нового боевого задания».　

…28 января 1942 года 2-я партизанская бригада, преодолевая глубокие снега, вернулась в Серболовский лес. Позади остались славные, еще небывалые до сих пор у нас по своим масштабам дела. Две недели бригада во взаимодействии с частями Красной Армии участвовала в боевых действиях в районе города Холм, вела бои на его улицах.　

Пока бригада находилась под Холмом, фашисты подступили к самым границам Партизанского края. Они сожгли деревню Дубовку, залегли в трех километрах от наших землянок.　

Необходимо было разгромить Ясский гарнизон. И Васильев приказал выступать.　

Отряд тронулся в путь. Длинная вереница подвод вытянулась по лесной дороге. Ехали на северо-запад. В большой деревне, расположенной вдоль шоссейной дороги и засыпанной по самые окна снегом, был объявлен привал.　

В штаб бригады один за другим входили командиры отрядов, комиссары и начальники штабов. Когда все собрались, комбриг поднялся и сказал:　

— Бой за Ясски назначаю на три часа ночи. Каждый отряд, как и в бою за Холм, получает определенный участок. Охватим гарнизон плотным кольцом с севера, с юга и востока. У гитлеровцев останется один выход — отступать по шоссе на запад, к Дедовичам. Это будет ложный выход. Сюда мы выбросим наш заслон и оседлаем дорогу между деревнями Борок и Кленива. В заслон пойдет отряд «За Родину».　

Командиры знали о том, как любит Васильев тактику окружения. И хотя он всякий раз разнообразил ее, вводил различные детали — все же это был его любимый маневр. Налет, окружение! — в этом весь Васильев.　

Сгущались сумерки. На окраине деревни партизаны заканчивали последние приготовления к отъезду: запрягали лошадей, грузили пулеметы и боеприпасы. Опоясанные пулеметными лентами, увешанные дисками и гранатами, люди рассаживались на подводы.　

В двадцать один час тридцать минут отряд «Буденовец» выехал к месту боя, получив задание начать боевые действия раньше других отрядов. На пути к Ясскам расположена деревня Точки. Комбриг приказал в полночь занять эту деревню. Бой должен быть молниеносным.　

Ночь, а светло как днем. Начальник штаба отряда Ефремов послал вперед группу разведчиков. Они, соблюдая все правила осторожности, быстро достигли окраины деревни. Фашистов в Точках не оказалось. Дорога на Ясски была открыта.　

Первой к селу подошла наша рота. На пути стояли сенные сараи, в которых засели немцы. Из двух пулеметов они били прямо по наступающей цепи. Партизаны залегли. Полчаса продолжалась перестрелка. Исход боя решила первая рота Синельникова. С правого фланга она ворвалась в деревню, зашла в тыл фашистам и забросала их гранатами. Сараи загорелись.　

С восточной стороны в Ясски ворвался отряд «Храбрый» и стал продвигаться вперед вдоль оврага. «Ворошиловец» в это время с севера атаковал фашистов, засевших в здании начальной школы. Партизаны отряда «Грозный» пробивались с юго-запада.　

Бой разгорался.　

— Рачков сегодня в ударе, — говорил комбриг, обращаясь к комиссару. Азартно наступает! Уже всю окраину очистил.　

— А вот и автоматчики двинулись… Слышишь, слева бьют.　

— Это Гриша Волостнов. Молодец! А вот это уже Синельников. Пошел, Никифор, пошел!　

Отряд «Грозный», встретивший отчаянное сопротивление карателей, замедлил продвижение вперед. Рачков, быстро оценив обстановку, приказал:　

— Первая рота! Занять почту и сельсовет!　

Командир роты Никифор Синельников мгновенно поднял залегшую роту на штурм. Фашисты не выдержали, побежали.　

— Эй, фрицы, шнапс не допили! — кричали вслед партизаны.

Действительно, в здании сельсовета оказалось множество бутылок вина. Видимо, фашисты всю ночь пьянствовали. 　

Треск ломающихся обгорелых балок, стрекот автоматов, бешеный лай пулеметов, охающие взрывы мин, крики и стоны сливались в общий гул.　

К семи часам утра половина Яссок была в руках партизан. Фашисты удерживали в своих руках только здания школы и церкви. Не удалось полностью закрыть доступ к церковной ограде, и несколько немецких солдат ускользнуло за каменную стену. Другая группа фашистов засела в цементированном подвале школы и оттуда вела огонь. Каратели пристреляли оба склона рва, и подобраться к ним незаметно было очень трудно. Смельчаки скатывались в ров, но никак не могли подняться на противоположный склон. Вот бросился вперед партизан Захapов. Согнувшись до самой земли, он уже добежал до середины бугра и вдруг закружился на одном месте, как волчок, и замер. Саша Попов, славковский паренек, сорвался с места и прыгнул в ров, но через секунду тоже упал и остался лежать неподвижно…　

Тогда Рачков приказал отряду двигаться двумя　

группами. Первая, ведя огонь, идет в лоб, вторая, незаметно и без единого выстрела, подползает с фланга. Хитрость удалась: первая группа приковала к себе внимание гитлеровцев, а тем временем вторая вплотную подошла к школе. В окна полетали противотанковые гранаты. В грохоте и в дыму захлебнулся немецкий пулемет, смолкли автоматы. Все каратели, забравшиеся в школу, погибли. Но автоматчики, сидящие за церковной оградой, все еще огрызались.

В одиннадцать часов дня начальник штаба бригады Афанасьев дал четыре выстрела из ракетницы. В небо взвились три красных и одна зеленая ракета. Это был приказ об отходе.　

Комбриг Васильев, давно уже покинувший прежний командный пункт, шагал между догоравшими постройками.　

Отход начался планомерно. В первую очередь были бережно уложены и отправлены раненые. На подводах везли убитых. Хозяйственники погрузили в сани трофеи: винтовки, два станковых пулемета, гранаты и патроны.　

Надо было торопиться. Оказалось, не все еще в сборе: нет Кати Сталидзан, Сергея Дмитриева…　

— Сталидзан! закричали партизаны хором.　

В окне крайнего дома показалась бывшая учительница Катя Сталидзан.　

— Скорее, скорее! — звали ее несколько голосов. Катя вышла медленно, ведя под руку двух раненых — секретаря Сошихинского райкома партии Дмитриева и работника дедовичской районной газеты Вавилова.　

Отряд тронулся. В воздухе послышался гул самолета. Комбриг то и дело торопил партизан, приказывая　по цепи:　

— Шире шаг!　

Идти долго не пришлось — в соседней деревне нас ждали лошади. На одной из повозок мы увидели умирающего Васю Гаврилова, пятнадцатилетнего партизана. За отчаянную храбрость и смекалку подростка обожали все партизаны и звали всегда Васильком. Тоненький, бледный, с посиневшим лицом, он лишь изредка вздрагивал, и мы чувствовали, что к отцу и матери в лагерь живым его уже не привезем. Мелкий иней посеребрил длинные ресницы и тонкие брови. Василек печально оглядывал обступивших его партизан:　

— А жить-то хочется, хоть я и маленький… В школу после войны собирался… Не придется…　

— Придется, Василек, еще поправишься, — утешал кто-то из партизан. — Пойдешь учиться…　

Он не договорил — Василек вдруг вытянулся и слабым голосом позвал:　

— Николай Александрович… прощайте…　

Мы молча сняли шапки и, не глядя друг на друга, разошлись по своим подводам.　

Позади загудели самолеты, потом донеслись глухие взрывы бомб. Кто-то сообщил фашистам, что в Яссках партизаны, и немецкие летчики, не разобравшись, добивали остатки своего гарнизона.　

Ночью мы уже были в лагере. У крохотной коптилки я выводил красным карандашом «шапку» в очередном номере «боевого листка». «Вражеский гарнизон разгромлен» — так назывался экстренный выпуск нашей партизанской «многотиражки».　

На другой день наши разведчики побывали в Яссках. Уцелевшие фашисты поспешно покинули село. С тех пор много недель туда не ступала нога оккупантов.　

Утром 18 февраля 1942 года радио передало с Большой земли сообщение о яссковском бое. Диктор читал:

Мы слушали голос диктора, и нам было приятно сознавать, что о нашей борьбе с врагом знает весь советский народ. Весть о наших боевых делах дойдет до родных и близких, которых война разбросала по далеким просторам Урала и Сибири. Наши думы прервал взволнованный голос радиста:　

— Товарищ комбриг! Радиограмма!　

Николай Григорьевич взял узкую ленточку бумаги. Начальник Ленинградского штаба партизанского движения Никитин отмечал успешные действия партизан 2-й бригады. Его поздравление заканчивалось словами: «Подумайте, нельзя ли совершить операцию в Дедовичах, как было сделано в Яссках».　

— В Дедовичах? — Васильев встал и на секунду задумался. Потом подошел к карте, и рука его легла на черные кирпичики южнее станции Дно.　

— В Дедовичах? — уже громче повторил он, и лицо его просияло.　

— Можно! Николай! Стучи в Ленинград: «Готовим налет на Дедовичи».