Дракон с отрезанными крыльями

Глава двенадцатая: Бунт и его последствия

С самого знакомства все пошло не так. Быть может, потому что Айлин чересчур замечталась. Быть может, потому что Дарре не был готов к этой встрече и навязчивости очередной сестры.

Айлин слишком хорошо помнила слова отца о том, каким он впервые увидел Дарре, и определение для него крошки Аны, а потому заранее решила, что должна помочь новому другу адаптироваться в человеческом мире. Вот только Дарре так явно не считал. И на все ее попытки как-то поправить его, объяснить, что он делает не так, рассказать, как принято, только огрызался, будто звереныш, и делал назло. А однажды и вовсе заявил: «Купи себе другого дракона, его и учи!» Айлин поначалу онемела, не понимая, что он имеет в виду, а потом вдруг такую обиду почувствовала, что даже оправдываться не стала. Она же... так старалась ему помочь! Вырвать несчастного мальчишку из рук хозяина-изверга! А он посмел думать о ней гадости, да еще и мстить за то, чего не было!

Мечта разбилась на тысячи осколков, причинив боль, какой Айлин еще не испытывала никогда в жизни. Все, что она так давно лелеяла в душе и на что страстно надеялась, оказалось неправдой. Дарре совсем не был похож на дядю Лила. Он не нуждался в Айлин и не хотел с ней дружить. А она напрочь разочаровалась в нем. И, когда тетя Ариана мельком поинтересовалась, как у них с Дарре дела, Айлин припомнила все обиды и вывалила их скопом, надеясь найти у самого близкого человека поддержку и понимание. Но она забыла о том, что разговаривает с матерью Дарре. И потому меньше всего на свете ожидала, что любимая тетя встанет не на ее сторону, посоветовав набраться терпения и не давить чересчур на товарища.

Кажется, это и стало отправной точкой преображения Айлин. Она вдруг решила, что никто на свете ее больше не любит. Мать всю жизнь занята только мужем и госпиталем, родная сестра ни во что не ставит и уж точно в ней не нуждается. Обожаемые тетя с дядей нашли ей замену в лице Дарре. А отец… Он просто делал вид, что никакой проблемы не существует. По-прежнему считал Айлин маленькой и глупой, угощал леденцами и гладил по голове. И не желал услышать ее и заглянуть в сердце. Айлин стала лишней в семье, обузой для всех. Она попыталась запереть свое несчастье внутри, но обида, боль и разочарование, объединив усилия, вырвались на волю и подчинили себе Айлин. И сделали из нее настоящую мегеру.

Никто ей больше был не указ. Поступала, как хотела, разговаривала, будто свысока, дерзила, ослушничала, никого не считая авторитетом. Беату каждый вечер доводила до слез, не думая о том, что сестра на шесть лет ее младше. Материны слова пропускала мимо ушей, а на упреки советовала следить за собой. Вилхе и Ану, ставших на сторону Дарре, просто не замечала, глядя мимо них и радуясь своей хитрости. Тете Ариане и дяде Лилу затыкала рот, напоминая, что они ей не родители и воспитывать не имеют права. Дарре…

Сначала пыталась делать вид, что и его не существует, как Вилхе. Но потом, попав в компанию таких же малолетних оторв, как и она, начала развлекаться, вообще не считаясь ни с чьими чувствами. Постоянные насмешки, подколы, словесные издевательства над Дарре не шли ни в какое сравнение с тем, какую она замыслила шутку незадолго до своего отъезда из Армелона. Раз в месяц их компания выбирала жертву, которой хотела отомстить за какие-то — настоящие или надуманные — обиды. Каждая «мстительница» задумывала «самую гадостную гадость», которую она хотела бы сделать несчастному, писала ее на клочке бумаги и бросала в общий мешочек, чтобы потом осуществить доставшееся по жребию желание. Когда пришла очередь Айлин назвать своего обидчика, она без тени сомнения указала на Дарре — виновника всех девичьих бед: от разбившейся мечты до отказа от нее родных и близких.

Айлин не помнила, что тогда написала, и только очень надеялась, что до жестокости подруг все-таки не опустилась. Потому что в одной из записок, например, было указание сшить игрушечного бескрылого ящера, проткнуть ему кольцом губу и за это кольцо подвесить на дереве напротив окна Дарре. В другой доброволице нужно было стянуть у Дарре одежду во время купания в море и закинуть ее в крапиву или колючий кустарник. Айлин в какой-то момент поняла, что ее вовсе не забавляет столь изуверское развлечение над живым существом, но ни остановить подруг, ни выйти из игры ей не позволяла зарвавшаяся гордыня. Она уже натворила столько дел, что отступать было поздно. И в каком-то совершенно сомнатическом состоянии она сунула руку в мешочек и вытащила свою судьбу.

То ли самое легкое, то ли самое сложное…

Айлин предстояло поцеловать Дарре, а потом оттолкнуть и пригрозить обвинением в насилии. Каким местом она думала, когда сочла эту шутку забавной, а отмщение равным ее оскорблению? Айлин, разумеется, не собиралась на самом деле жаловаться взрослым на нападение, тем более что в отношении дракона такое дело однозначно закончилось бы его смертью, но очень хотела увидеть лицо Дарре после своего поцелуя и дальнейших действий. Она почему-то не опасалась от него соразмерного ответа. И все же сердечко замирало, и даже дух перехватывало в преддверии первого настоящего поцелуя. Когда-то Айлин думала, что подарит его только любимому мужчине, но те представления о жизни развеялись вместе с мечтой. Она единственная из подруг в почти шестнадцать лет все еще оставалась нецелованной и не желала ударить перед ними в грязь лицом. Ну а Дарре или кто-то другой — какая разница? Зато будет с девчонками наравне. А то… Словно дурочка неопытная…

В Дарре тогда сложно было увидеть мужчину. Ростом чуть выше Айлин, невозможно худой — кожа да кости, сутулый, угловатый. Глаза вечно за отросшими волосами. Ни улыбки, ни слова доброго. Тоска…

Впрочем, Айлин же не замуж за него собиралась. А для тренировки и он сойдет. Тем более что для него это был вообще единственный шанс хоть раз в жизни девушку поцеловать. Кто в здравом уме таким, как он, заинтересуется? Так что Айлин еще и одолжение ему сделает…

Зачем она искала себе оправдания, Айлин тогда не понимала, но упорно продолжала это делать. Зато потом те же самые вещи позволяли хоть как-то себя простить и дать надежду все исправить. Впрочем, то, чем закончилось испытание, уничтожало и ее. Зарвавшаяся, бесстыжая, безмозглая соплячка!

С трудом удалось застать Дарре одного: обычно его всюду сопровождали либо Вилхе, либо Ана, что тоже не раз и не два было поводом для насмешек Айлин над кузенами-наседками. Признаться, в глубине души она даже надеялась, что, не дождавшись подходящего момента, подруги переключатся на следующую жертву, однако боги тоже захотели позабавиться.

Айлин помнила все какими-то урывками — словно картинками из прошлой жизни. Зелень леса. Высоченные сосны. Кусты малины с крупными ягодами на ветках.

Дарре в льняной рубахе и грубых штанах.

Айлин шагнула вперед с бешено стучавшим сердцем и почти слышимой молитвой о том, чтобы прямо сейчас из леса выскочили кузены, или чтобы Дарре, увидев ее, выругался и скрылся за деревьями, или чтобы солнце перестало светить и боги захлопнули этот мир…

Но Дарре только обернулся на звук ее шагов и поймал взгляд: слишком серьезно, слишком странно, слишком… неправильно…

Айлин шла к нему, словно завороженная, не в силах остановиться и желая только скончаться прямо на этой поляне от разрыва рехнувшегося сердца. Ойра милосердная, да если бы она знала, что все будет именно так, сотню раз отказалась бы, и плевать на мнение подруг: себя-то она потом как собирать думала?

Неровный вздох — кажется, обоюдный. Напротив друг друга — слишком близко для врагов, слишком далеко для любовников. Тонкий, едва уловимый незнакомый запах, разом вскруживший голову. Айлин перестала что-либо соображать. Чуть подалась вперед, потянулась к Дарре…

И почувствовала его губы на своих губах…

Первый поцелуй — словно единственный в жизни.

Дарре касался ее губ так нежно, так чутко, что хотелось плакать и ликовать одновременно. Айлин вцепилась ему в рубаху, чувствуя, что ноги ослабели, и ощутила его пальцы у себя в волосах. Так приятно, так нужно…

Она невольно притиснулась ближе, пытаясь ответить, желая только, чтобы никогда этот поцелуй не кончался, потому что доходил он до самой глубины души — чистой, незапятнанной местью, толкнувшей на помощь Дарре и все еще желающей его близости.

Отвратительный смех и оглушающие аплодисменты обрушились, словно с неба. В голове что-то бахнуло, опуская на землю, руки сжались в кулаки и уперлись в окаменевшую грудь. Айлин оттолкнула, отпрыгнула, тяжело дыша и едва не захлебываясь в бьющих через край эмоциях. Стыд, страх, презрение — скорее к себе и подругам, чем к Дарре…

Жгучие слезы набухли в глазах.

— Дикарь! — не думая, что говорит, прошептала она. — Урод!.. Не смей никогда ко мне прикасаться! Ненавижу!..

Она отпрянула и сбежала одна, не желая никого видеть, не в силах ни с кем говорить, только в полностью расхлестанных чувствах и в страшном отвращении к самой себе.

Она не хотела этих слов. Повторись то же самое сто раз, и она сто раз заткнула бы себе рот кулаком и подавилась собственными слезами. То были слезы очищения. Как и поцелуй — такой волшебный, такой сладкий, такой, что самой смелой мечте до него далеко.

Зачем Дарре так целовал? Словно вовсе и не презирал Айлин. Словно сам хотел этого поцелуя. Словно вот так — касаться ее губ, чуть обдавая дыханием, гладить растрепанные волосы, смотреть, как будто Айлин одна во всем мире, — это правильно и желанно для него.

Если бы не подруги, если бы не эта отвратительная игра и не слабость Айлин, все могло бы закончиться совсем по-другому. Или по-другому начаться. После пережитого Айлин сама не знала, чего хотела. Но она испугалась и произнесла роковые слова. Которые Дарре не простит никогда. Которые она сама себе не простит. Которые два года стояли комом в горле, вынуждая считать себя последней дрянью. И которые только что эхом отдались в ее сердце, вызвав уже привычную саднящую боль.

Дарре не забыл.

Да разве можно такое забыть?..

Три года мучений — каждый день, каждый вздох. Отрубленные крылья, незаживающие шрамы и вечная рана на душе. Постоянные унижения, насмешки, издевательства — и у Айлин хватило жестокости бросить ему в лицо «урод и дикарь». Худших слов невозможно было придумать. Дарре, наверное, разом вспомнил тогда всех своих хозяев и те пытки, которым они его подвергали. Уровняв с ними Айлин. И теперь мог видеть в ней лишь столь же гнилое и отвратительное существо, получающее удовольствие от надругательств над другими и не способное испытывать человеческие чувства.

От стыда снова запылали щеки, и слезы заструились по ним, не принося ни малейшего облегчения. Сколько же боли причинила Айлин другим, и за нее придется расплачиваться. Дарре ведь не единственный, кому от Айлин досталось. Родители тоже пострадали и вполне могли не обрадоваться ее сегодняшнему приходу. Это вчера радость встречи затмила все обиды, а нынче новый день. И никакие булочки не сотрут тех оскорблений в душах отца и матери, что нанесла Айлин. Почему же она вдруг решила, что сможет вернуться к прошлому, как будто и не было тех трех отвратительных лет? И что ее раскаяния достаточно для того, чтобы все исправить?

Айлин утерла глаза, не решаясь зайти в госпиталь. Сейчас еще была хоть какая-то надежда на то, что родители простили неразумную дочь и позволят ей начать все сначала. А что ждало ее там, за дверью? Что, если… повторится история с Дарре? Отцу с матерью тоже было, что припомнить в исполнении старшей дочери. Айлин даже думать об этом боялась. Да только от реальности все равно не убежишь.

Она собрала всю свою смелость и все-таки зашла внутрь. Уж слишком холодно было промокшей на улице: чай, пожалеют, не выгонят. Дадут шанс…

— Солнышко! — мама первой выглянула в приемную и, увидев там непутевую дочь, даже руками всплеснула. — Ты как здесь?.. Ты зачем?.. Ты под дождем, что ли, бежала?!..

Айлин сама не поняла, как задрожала мелкой дрожью — то ли от холода, то ли от облегчения. Если мама назвала солнышком после того, что было… значит, не все еще потеряно.

— Я б-булочек в-вам п-принесла, — не в силах усмирить застучавшие зубы, кое-как выговорила она. — Ис-спекла с ут-тра…

Мама, не дослушав, метнулась в какую-то комнатку и через пару мгновений вернулась оттуда с огромным шерстяным покрывалом.

— Скидывай все мокрое прямо здесь, — приказала она, — никто не зайдет в такую-то погоду — и быстро к огню! Не хватало мне тут еще воспаления легких после южных-то стран!

Айлин послушно сбросила накидку, стянула верхнее платье, оставшись в одной рубашке, и с удовольствием завернулась в колючее, но такое теплое одеяло, будто пахнувшее маминой заботой. Айлин невольно задержала ее руку в своих и сжала, не в силах поднять глаза.

— Я…

— К огню! Немедленно! — перебила ее мать. — Все раскаяния — когда отогреешься. Сейчас травы заварю, будем твоими булочками обедать. В зачет прегрешений.

Сказав это, она потащила Айлин к разожженной печи и усадила на самое хорошее место.

— Только попробуй мне простыть! — озабоченно пригрозила она и снова куда-то умчалась. А Айлин обхватила себя за плечи, уставилась на пляшущие искры и словно растворилась в огне. Мысли стали ленивыми и какими-то поверхностными. Совесть, кажется, и вовсе заснула. Айлин вздохнула, но не от грусти, а от чего-то светлого и легкого, что в последние годы почти ей не давалось, а теперь вдруг растеклось по жилам, проникло в сердце, возродило надежду…

Мама вернулась с большой кружкой, из которой торчали стебли засохших травок и доносился не особо способствовавший аппетиту аромат. Айлин попробовала было отговориться от такого напитка, но мама заявила, что это «рецепт Эйнарда», и Айлин не смогла отказать.

К счастью, булочки почти не пострадали. Правда, мама лишь перехватила парочку из них на ходу, торопясь на перевязку, но зато папа, покончивший с какими-то срочными делами, оценил выпечку дочери по достоинству.

— Ты настоящая мастерица, — вынес вердикт он. — Я всегда знал, что у меня талантливая дочь, а теперь и доказательства в руках держу. Это в доме бывшего градоначальника такими потчуют?

Айлин качнула головой, но рассказать правду почему-то не решилась. Не время еще было для этого. Сначала нужно другой вопрос выяснить.

— Пап, ты же скажешь мне правду? — очень серьезно спросила она. — Какой бы горькой она ни была?

И замерла, потому что отец вдруг изменился в лице, тяжело выдохнул, сжал зубы и только потом кивнул.

— Если тебе это действительно нужно, — сдавленно ответил он, и Айлин, сколь бы ни была загружена своими проблемами, не могла не почувствовать его отчаяния. Но что она такого сказала? Мог ли отец скрывать какую-то тайну, боясь разоблачения? Нет, это казалось совершенно невероятным.

— Очень нужно, — совсем тихо пробормотала она и отвела глаза. Сочиняй — не сочиняй, а от себя не уйдешь. Рано или поздно придется бухнуться в омут. — Ты слишком долго относился ко мне, как к маленькой девочке, оберегая и прощая все на свете. Пап, я… совсем тебя разочаровала, да? Так, что уже невозможно простить?

Эйнард вздрогнул от прозвучавшей в голосе дочери боли. Он-то после ее вступления неожиданно решил, что Айлин что-то разузнала о своем настоящем отце и теперь хотела услышать от него подтверждение. А она… Глупенькая!..

— Не за что мне тебя прощать, солнышко, — как можно мягче проговорил он, а потом, не удержавшись, пересел на скамью рядом с дочерью и нежно обнял ее за плечи. — Мы с мамой не меньше твоего виноваты в том, что произошло: увлеклись работой и не увидели, как нужны тебе. А ведь должны были: возраст-то самый опасный. Я сам в четырнадцать лет из дома ушел, решив, что лучше всех знаю жизнь, и бросив, по сути, на произвол судьбы мать и сестру. Благо боги сохранили мне жизнь, а потом и мозги вправили. Ненадолго, правда, судя по всему. Раз не увидел твоих проблем. И не захотел в них разобраться.

Айлин тихонько вздохнула. Легче почему-то не стало, хотя папа и сказал такие правильные, согревающие душу слова. Но он снова не услышал главного. Айлин не хотела, чтобы ее оправдывали: она приняла себя со всеми недостатками и стремилась во что бы то ни стало их исправить. Но как же объяснить папе? Чтобы они вновь не разошлись непонятыми?

— Пап, пожалуйста, — вздохнула она, все так же глядя в пол. — Я очень всех обидела и вовсе не хочу, чтобы ты брал мою вину на себя. Поверь, я способна отвечать за свои поступки и готова к тому, что меня ожидает. Мне бы только знать, что вы с мамой действительно в меня верите. Тогда и не страшно ничего.

— Мы никогда и не переставали верить, — тепло ответил Эйнард и искренне улыбнулся. — Потому и отправили тебя с Ильгой и ее семейством подальше и от нас, и от подруг, чтобы ты могла в спокойной обстановке все взвесить, осмотреться и решить, какой Айлин тебе хочется быть. Прости, что пришлось прибегнуть к такому суровому методу, но мы были уверены, что ты справишься и сделаешь правильный выбор.

— Только мне опять об этом рассказать позабыли, — грустно усмехнулась Айлин. Эйнард хмыкнул.

— А ты бы нас услышала? — поинтересовался он. Покачал головой. — Вот то-то и оно. Всему свое время. И, пожалуйста, не настраивай себя на худшее. В том, что случилось, мы все действительно виноваты ничуть не меньше тебя. Так что… не будем держать друг на друга зла. Мир? — и он протянул дочери руку. Айлин невольно улыбнулась этому жесту из детства и с удовольствием сжала ладонь отца.

Так они сидели довольно долго, словно пытаясь до конца избавиться от всех обид и вызванной ими холодности. Айлин прижалась щекой к отцовскому плечу и с нежностью ворошила в памяти какие-то давно забытые моменты. Потом вдруг спохватилась.

— У тебя дел, наверное, полно, а я тут со своими глупостями тебя отвлекаю, — встревоженно спросила она. Эйнард качнул головой и поцеловал ее во взлохмаченную золотистую макушку.

— С тех пор как Дарре взял детский сектор под свою опеку, я могу отдыхать столько, сколько захочу, — ответил он.

— Дарре? — изумилась Айлин. — У тебя здесь?.. Но как?..

Эйнард улыбнулся: рассказывать эту историю ему, наверное, никогда не надоест.

— Я писал тебе, что мы взяли к себе Кайю, оставшуюся сиротой, — начал он, — но не стал сообщать все подробности. Вилхе с Дарре нашли ее, чуть живую, в лесу, недалеко от задранной медведем матери. Я, признаться, был уверен, что и Кайя не выживет: столь серьезны были у нее повреждения. Взялся за лечение, конечно…

Работы у меня тогда было без Ильги — еле на ногах стоял. Попросил Дарре помочь, пока буду раны зашивать и перевязывать. И вот, поверишь ли, — я сам думал, что заснул прямо у операционного стола от усталости, — там, где он Кайи ладонями касался, царапины исчезали. Вот прямо как по божеской воле, — будто стирали их. Я тогда попробовал парня к более серьезным травмам привлечь. Там, конечно, такого невероятного эффекта не было, но кровь, например, мигом останавливалась. Подозреваю, что он и внутренние какие-то повреждения залечивать может. В общем… Ты же понимаешь, что я не мог упустить такое сокровище. Уговорил, на наше счастье, в госпитале подсобить. Долго, конечно, беседовать пришлось: никак не верил он в свои способности… Потом оказалось, что сила его распространяется только на детей. Если лет четырнадцать пациенту, еще получится что-то, а старше — даже пытаться бессмысленно. Но даже так… Не зря его Ариана Даром нарекла — как чувствовала.

— Не зря, — эхом отозвалась Айлин и зажмурилась, не выпуская наружу предательские слезы. Дарре детей лечит, несмотря на выстраданное из-за людей. А она назвала его дикарем и уродом…