Дракон с отрезанными крыльями

Глава двадцать восьмая: Неродная дочь

— Скажи, что это неправда…

Эйнард вздохнул. Как бы он хотел выполнить просьбу дочери, не покривив при этом душой. Но из двух зол он выбрал меньшее, решившись открыть Айлин тайну ее рождения, пока это не сделал кто-нибудь другой. О том, чтобы отдать дочь Кёну, не было и речи.

— Для меня неправда, — негромко проговорил Эйнард, сжав ее тонкие пальчики. Самым ранним утром, едва забрезжил рассвет, он забрал Айлин из дома и увел далеко за городские стены, будто опасаясь, что у тех есть уши. Но кто-то же выдал Кёну столько лет хранимый секрет, а значит, минуло время небрежности.

Айлин шла за ним, удивленная и притихшая, будто чувствовала, сколь тяжелый разговор им предстоит. Эйнард старался как-то скрасить дорогу, вспоминая забавные случаи из своей практики и задавая не слишком вызывающие вопросы об отношениях дочери с Дарре, однако на душе у него было тоскливо и муторно, и, чем дольше они шли, тем все тяжелее было сохранять спокойствие, зная, что рано или поздно все равно придется раскрыть Айлин правду и разрушить ее привычный мир. Она, конечно, уже достаточно взрослая, чтобы все понять и не делать глупостей из-за подобной ерунды…

Вот только она же дочь Беанны. А та в минуты отчаяния способна сотворить непоправимое. И Айлин не так давно доказала, что и ей эта особенность не чужда.

Айлин посмотрела на отца исподлобья. Они сидели на берегу моря, и он монотонно бросал камешки в воду. На лице у него было написано тщательно скрываемое отчаяние.

— Я всегда считал тебя родной дочерью — своим первенцем, — глухо проговорил Эйнард, и Айлин с трудом удержала слезы от забившейся под сердцем боли. Отец был самым близким для нее человеком — куда ближе матери, — и Айлин обожала его и гордилась тем, что она его дочь. А теперь все оказалось ложью. Словно… что? Солнце померкло? Земля покачнулась? Просто родные люди, как выяснилось, всю жизнь ее обманывали. А сейчас зачем-то решили раскрыть глаза. Уж не из-за того ли, что она дракона в суженые выбрала? И что теперь? Следом мать отречется? С нее станется. А ведь еще вчера… — В твоем свидетельстве о рождении вписано мое имя, потому что самым большим моим желанием всегда было считаться твоим родным отцом. И ты бы никогда не узнала всей этой истории, если бы Кён не потребовал за свое молчание твоей руки.

— Кён?! — Айлин слушала отца в какой-то апатии, понимая, что он говорит то, что она хочет услышать, а вовсе не то, что чувствует на самом деле. Он всегда о ней заботился и оберегал, хотя, как оказалось, вовсе не был обязан, и сейчас по старой привычке пытался скрасить неприятные новости. Айлин послушно кивала в ответ, а сама только и перебирала варианты ответов на вопрос «почему». Почему именно сейчас отец решил от нее отказаться? Что она сделала не так? И как теперь жить со всем этим?

Однако имя Кёна привело в себя, выдернув из затягивающего самокопания и неожиданно вернув надежду.

— А он-то откуда об этом узнал?!

Отец пожал плечами и так горько вздохнул, что Айлин наконец обратила на него внимание. Ойра милосердная, да он же постарел лет на десять за время их разговора! Лицо серое совсем, морщины на лбу, руки, кидающие камни, чуть дрожат: то ли от напряжения, то ли от ощущаемого отчаяния. Что он ей только что сказал? Что считает ее родной дочерью, несмотря на то, как решили боги. И какое тогда Айлин имела право сомневаться в его словах? И изводить его собственными предрассудками?

— Я бы дорого дал, чтобы начистить физиономию тому, от кого он получил такие сведения, — проговорил наконец отец и сжал кулаки. Потом решительно посмотрел на Айлин. — Солнышко, пожалуйста, не расстраивайся и не принимай все это близко к сердцу. Я всю ночь думал, есть ли какая-то возможность оградить тебя от такой правды, но потом решил, что лучше тебе ее знать, чтобы не попасть в очередную ловушку.

— Ловушку? — недоуменно переспросила Айлин и только тут вспомнила, по какой причине отец упомянул Кёна. Так тот что же, всерьез тогда про замужество говорил? И к родителям ее свататься пришел? И… и… Что они ему ответили?.. — Н-надеюсь, вы отказали этому уроду? — запнувшись от ужаса, спросила она. В голове в секунду нарисовалась кошмарная картина свадьбы по сговору: самодовольный и гордый, будто индюк, жених; заплаканная, беспомощная, словно птичка в клетке, невеста, и…

Совершенно убитый Дарре, поломанный болью в спине и возненавидевший Айлин пуще своих мучителей.

А потом…

— Он же Эдрика!.. Хлыстом!.. И Хедина!.. До этого еще!.. И старушку!.. Он вообще никого!.. Он же!..

Глаза в секунду застлали слезы — крупные, горькие, обжигающие, — и Айлин не заметила, как отец поднялся на ноги и шагнул к ней, и только почувствовала, что погрузилась в его крепкие объятия — отводящие все беды и защищающие от всех гаденышей.

— Мы напоили его компотом со слабительным, — быстро пробормотал отец ей в волосы, чтобы ни одной лишней секунды его Айлин не пришлось мучиться. — А потом очень медленно составляли список условий, на которых он готов взять тебя в жены. Записывали, уточняли, обговаривали. Дали ему перечитать и начали оформлять второй экземпляр. Вот тут-то он и не выдержал. Видела бы ты его лицо — это ж картину маслом писать. Сама выразительность. Маялся, корчился: как это он перед нами, челядью, свою слабость покажет? Так про уборную и не спросил. Боюсь только, не добежал он до цели: уж больно градоначальничье жилье от нашего далече. Разве что добрые люди гостеприимно двери перед ним распахнули. Я, правда, таких не знаю. А ты?

Айлин, не удержавшись, рассмеялась. Руки отца надежно обнимали ее за плечи, согревая привычным теплом, и отличие текущей в его жилах крови от ее перестало иметь значение.

— Надеюсь, ты использовал то самое слабительное, что давал мне в Окинос? — уточнила она. — Которое потом еще неделю дает эффект в самое неподходящее время?

— Вне всякого сомнения, — отозвался отец. — А список условий можешь потом дома почитать. Мне особенно понравились пункты про запрет на поедание тобой сырого лука после захода солнца и наличие в твоем кошеле суммы, превышающей семь рольдингов. Я долго торговался, Айлин, выбивая по шнокелю и уверяя, что тебе просто жизненно необходимы эти монеты, а он кривился в муках, и не знаю, что в тот момент страдало больше: его кишечник или его самолюбие.

Обязательно потом в госпитале список повешу: пусть пациенты забавляются — так и вылечатся быстрее.

Айлин снова хихикнула, однако тут же в испуге вцепилась отцу в руку.

— Только Дарре не говори! — предупредила она. Эйнард посмотрел на нее с настороженностью.

— То есть твой жених не в курсе интереса Кёна? — уточнил он. Айлин замотала головой.

— Конечно, нет! Если узнает… Он же не ты, он не станет ждать, пока слабительное подействует. Приложит хорошенько… А что дальше, ты и сам понимаешь.

Эйнард вздохнул: да, пока Дарре сохранял драконью ипостась, все законы о бесправии ящеров имели к нему самое непосредственное отношение. А значит, следовало быть осторожными.

— Сложное у него положение, — согласился Эйнард. — Однако беда еще и в том, что все тайное рано или поздно становится явным. И, боюсь, без своевременного предупреждения Дарре придется еще хуже. Да и ты можешь попасть в переплет.

Айлин вздохнула, снова прижалась к отцу и наконец тоже его обняла.

— Всегда будешь любить? Обещаешь? — негромко спросила она. Эйнард погладил ее по волосам. С моря дул противный, совсем не июльский ветер, но на душе у Эйнарда снова стало тепло.

— Только очень глупая девочка может в этом сомневаться, — ответил он. — И еще: если хоть одна тварь посмеет упрекнуть тебя незаконнорожденностью, сразу говори. Слабительного у меня на всех хватит. Да и кулаки еще не совсем одряхлели.

Айлин снова улыбнулась.

— Со слабительным я умею управляться не хуже твоего, — заметила она. — Да и другие секреты знаю: все-таки докторская дочь.

Эйнард тоже усмехнулся, но следом снова посерьезнел. Разжал руки и внимательно посмотрел Айлин в глаза.

— Только давай договоримся на берегу, — предупредил он. — Ты никогда не станешь упрекать маму в этом проступке. Боги не позволили нам встретиться раньше, чем в их дом пришла большая беда, и не ее вина, что не оказалось тогда рядом с ней человека, способного защитить ее от нее самой.

— Я понимаю, — повела плечами Айлин и опустила голову. — Я сама-то…

Эйнард взял ее за подбородок и заставил выдержать свой взгляд.

— Ты мой самый большой подарок в жизни, — без тени сомнения сказал он. — Я бы двадцать лет отдал, чтобы в тебе текла моя кровь, но только ради твоего спокойствия. Для меня ты стала дочерью с тех самых пор, как я взял тебя на руки. И, смею заметить, я был первым человеком, кто это сделал.

Айлин, не удержавшись, всхлипнула и бросилась ему на шею.

Уже к вечеру Айлин не только поняла, но и почувствовала, что ничего в ее жизни не изменилось. Боль, которая возникла в первые минуты после слов отца, отступила, когда Айлин поняла причину, вынудившую его рассказать правду, и услышала, что он по-прежнему ее любит. Действительно, папе-то было обо всем известно с самого рождения Айлин, и если он смог через это переступить тогда, то почему что-то должно измениться сейчас? Если только сама Айлин начнет вести себя как-то по-другому, но, кажется, стремление показать характер исчезло вместе с подростковым периодом. А вот глубокое, нежное, трогательное чувство к отцу осталось. И еще большее, чем раньше, уважение. Все-таки он потрясающий человек: и маме грех ее простил, и Кёна наказал так, как еще никто не решался. По городу за одну ночь слухи о его нездоровье поползли: видать, вчера он добрался домой не без приключений. Может, этот случай чему-нибудь научит армелонцев, выдернет их из состояния послушной запуганности этим заносчивым петухом? В конце концов, градоначальник — это еще не Создатель, способный карать и миловать без оглядки на других. И на него может найтись управа, тем более сейчас, когда дядя Тила возвратился в город.

Правда, теперь выходило, что вовсе он Айлин и не дядя, а старший брат, и дети его ей не кузены, а племянники. Впрочем, они-то об этом знать не знали. Так что не стоило, наверное, ничего менять в обращении. Да и привычнее опять же.

Но как разозлился дядя Тила, когда отец рассказал ему о шантаже Кёна. Айлин никогда его таким не видела и даже не представляла себе, что он способен так рвать и метать. Очевидно, его этот Кён достал еще сильнее, чем Айлин. Ну да, у него оба сына пострадали от хлыста этого гада, а теперь он еще и в грязное белье залез. Дядя бушевал четверть часа, не меньше, потом виновато посмотрел на Айлин, неловко ее обнял и взъерошил волосы.

— Потерпи, — попросил он. — Что-нибудь придумаем.

И Айлин поняла, что обрела сильнейшего защитника. Такого, с каким сам Энда не страшен. Не говоря уже об известном златокудром беспредельщике.

С мамой они тоже поговорили очень хорошо: быть может, даже впервые в жизни столь откровенно и тепло. Мама призналась, что до сих пор чувствует вину за этот грех, а Айлин испытала сильнейшую жалость к ней. Что может быть хуже, чем смотреть в глаза любимому мужчине, зная, как его обидела? И пусть мама, по сути, была виновата лишь в том, что не верила в чудеса, Айлин отлично ее понимала: сама совсем недавно не могла на Дарре взгляд поднять, да и сейчас еще вздрагивала, услышав слово «урод». Хорошо, что им с мамой обеим достались такие любящие и понимающие мужчины.

— Боги любят рыжих, — рассмеялась мама, услышав этот вывод дочери. — И одаривают только самым лучшим.

— Придется поверить, — в тон ей отозвалась Айлин. — Раз уж ты согласилась, что Дарре у меня лучший.

Мама махнула рукой.

— Имела бы сомнения — не отдала бы дочь. Но у меня было время приглядеться к нему и оценить по достоинству. Я, может, и грымза, солнце мое, но отнюдь не дура. И давно уже сужу о людях не по их происхождению, а по их поступкам. А покуда Дар еще и счастливой тебя делает…

— Очень счастливой, — прошептала Айлин, смущенно опуская глаза, и мама совершенно неожиданно ее обняла.

— Ну и держись тогда за него, — с легким вздохом произнесла она. — И никогда не отпускай. Что бы ни случилось.

После этих слов Айлин совершенно четко поняла, что должна рассказать Дарре о Кёне. Пусть она ничего от него нарочно не скрывала и уж точно ни в чем перед ним не провинилась, а все же ощущала беспокойство в груди. От Кёна можно любой подлости ожидать, и Дарре лучше знать, что есть опасность столкнуться с ним. Лишь бы не решил, что Айлин захочет предпочесть ему этого убогого. И не разрушил такое хрупкое счастье.

Они снова встретились возле госпиталя, и Айлин снова вцепилась в руку Дарре так, словно он прямо сейчас собирался превратиться в дракона и улететь в свою долину на вечное поселение. Дарре несколько удивленно посмотрел на нее, однако спрашивать о причине не стал.

— Хочу кое-что тебе показать, — улыбнулся он. Айлин кивнула, но так поспешно, что Дарре засомневался, услышала ли она его. И только последовавший ответ разрешил этот вопрос.

— А я — кое о чем рассказать, — вздохнула Айлин и отвела взгляд. — И мне очень нужно, очень нужно, Дарре, чтобы ты правильно меня понял.

Он повел плечами в обозначение того, что сейчас-то уж точно ничего не понимает. Айлин снова вздохнула и накрыла их сцепленные руки еще и второй рукой.

Они дошли почти до городской ограды, когда она набралась смелости продолжить.

— Вчера Кён ко мне сватался…

Дарре показалось, что он ослышался.

— Кён? — переспросил он, и Айлин забормотала в ответ так быстро, что он с трудом разбирал слова.

— Он после нас уже пришел. Сразу к родителям. Со мной даже не разговаривал. Сказал, что хочет меня в жены, если родители на его условия пойдут. Там список из двадцати трех пунктов. Длина волос, цвет платьев… Он папе пригрозил, что тайну его откроет, если он согласия не даст. Но папа не дал, не волнуйся! Он слабительным его напоил и…

— Ш-ш-ш… — Дарре притянул ее ближе и быстро коснулся губами ее губ. Наверное, надо было возмутиться, запаниковать, хотя бы потребовать от Айлин заверение в том, что она не собирается расторгнуть помолвку с Дарре ради этого зарвавшегося хлыща. Но надо быть полным кретином, чтобы заподозрить любимую в желании связать свою жизнь с человеком, способным выбить глаз ребенку. Тот взгляд, что Айлин бросила на Кёна после его выступления на празднике, выразил все ее чувства, и Дарре понял, что по отношению к нему она никогда не испытывала настоящей ненависти и истинного презрения. Даже после их памятного поцелуя, назвав дикарем и уродом, потому что совсем о другом говорили тогда ее глаза, и Дарре цеплялся за этот взгляд, как утопающий за соломинку, иначе жить было совсем уж незачем.

Именно желание доказать рыжей девчонке, что он вовсе не такой дикарь, каким она его считает, и стало толчком к согласию работать в госпитале. И трудиться потом в нем, как одержимому, не жалея сил. И… обрести-таки себя к возвращению Айлин настолько, чтобы рискнуть пойти дальше.

Он ни за что не поверил бы в ее взаимность к себе прежнему, потому что не за что его тогда было любить. Но сейчас к Айлин сватался не изуродованный дракон с растерзанной душой, а заслуживший признание и уважение горожан мужчина, способный поддержать и защитить ее хоть от нападок матери, хоть от притязаний полоумного Кёна. И если полтора месяца назад Дарре едва не задохнулся от ревности к нему, то сейчас даже мыслей таких не возникло.

Из них двоих уродом был точно не он. И Айлин, горячо и встревоженно, но очень искренне отвечающая на его поцелуи, снова это подтвердила.

— Уж Кёну я тебя не отдам.

— А кому отдашь? — Айлин нахмурилась и даже назад отступила. — Дарре, если для тебя несерьезно все, лучше сразу скажи. Я… у меня гордость есть, я навязываться не стану. Я… пойду и утоплюсь, бревно ты бесчувственное, и тогда…

— Я бесчувственное? — изумился Дарре, ощущая, как по спине, прямо по шрамам, побежали вверх мурашки, а жар, рожденный поцелуями, напротив, устремился вниз, требуя немедленного удовлетворения. Ох, как же дожить до свадьбы, назначенной спустя неделю после наступления совершеннолетия Айлин? Она настояла на необходимости сделать для Дарре оберег, а ведунья привечала только непорочных девиц. Он же, казалось, уже думать ни о чем не мог, кроме как об обладании своей рыжей девчонкой. Осаживал себя, вспоминая об уговоре, но тело не желало подчиняться. Шестилетний изнурительный запрет только обострял все ощущения, и Дарре с ума сходил от мысли о том, что самая смелая, самая невозможная мечта почти исполнилась. А ладони горели всякий раз, когда прикасались к нежной белой коже, и дыхание перехватывало, и по груди разливалось оглушительное ощущение счастья.

Кому он ее отдаст? Глотку перегрызет любому, кто посмеет на Айлин позариться. А ее утащит, как грозился будущей теще, туда, где нет ни одной живой души, и до умопомрачения будет доказывать, что именно он ей нужен.

— Я не бревно, — пробормотал он Айлин на ухо, снова привлекая ее к себе. — Это ты мое мучение. Я за себя отвечать перестаю. Каждый раз боюсь, что справиться с собой не сумею. Сорвусь, как всегда срывался, и испорчу все.

— Как ты можешь все испортить? — недоуменно спросила Айлин. Дарре подавил смешок. Как? Например, пойти и измочалить этого Кёна. За все: за Айлин, за Ану, за шантаж, за презрение его вечное, в грязь втаптывающее. Драконья сила позволит одержать верх, какими бы Кён приемами не владел. Да только потом одна дорога — на эшафот, даже без разбирательства.

Или подвести Эйнарда во время какой-нибудь сложной операции, потому что опять об Айлин замечтался, вспоминая ее ласковый взгляд, ее сладкие обещания, ее доверчивость и совершенно головокружительную отзывчивость. Одергивал себя, напоминая, что одна такая оплошность — и Эйнарду даже на дверь ему указывать не придется. Дарре сам уйдет, плюхнувшись в привычную неполноценность.

Или отпустить себя и напугать, отвратить Айлин собственной несдержанностью. Дарре понятия не имел, хватит ли ему силы воли вовремя остановиться, и не хотел торопить события. Сначала Айлин должна почувствовать себя защищенной, став его женой, а уж потом…

Потом он заставит себя поверить в то, что боги не играют с ним. А пока мог только стараться ради Айлин, чтобы у нее не было ни единого повода пожалеть о своем выборе. Если она будет с ним счастлива…

— Я счастлива с тобой, Дарре, — прошептала она ему в плечо — будто мысли прочитала. — Ни на секунду не желаю разлучаться. Если бы можно было, то прямо сегодня… Но я хочу, чтобы у тебя был мой оберег. Я должна тебя защитить, понимаешь?

— От кого? — с трудом разгоняя шум в чересчур легкой голове, спросил он. Айлин коснулась губами его шеи, окончательно лишая связных мыслей.

— От всего мира, — чуть сдавленно ответила она и оставила следующий поцелуй — чуть выше и чуть жестче. — Потому что ты только мой, — Дарре судорожно вдохнул, когда она поднялась еще выше и поцеловала еще горячее. — Мой личный… — она перекинулась на другую сторону, вынудив Дарре закусить губу, чтобы слишком уж откровенно не выдать собственное состояние. — Ночной всполох…

— Смеешься?.. — кое-как выговорил он, потому что ее руки так крепко сжали его затылок, что вместо всего мира, от которого его требовалось непременно защитить, осталась одна только Айлин — дерзкая, жадная, единственная…

Сколько они потом целовались, забыв о своих намерениях, только Ойре известно, а сколько Дарре положил усилий, чтобы не зайти слишком далеко, ведомо лишь шутнику Энде. Но в один из моментов просветления Айлин вдруг посерьезнела, подобралась вся и снова вцепилась Дарре в руку, словно именно в этом находила поддержку.

— Я папе неродная дочь, — призналась она без всяких предисловий. Дарре удивленно качнул головой. Скажи это не Айлин, ни за что не поверил бы — так Эйнард любил ее. Но Айлин лгать, да еще так, не имело никакого смысла, и Дарре, вспомнив, с чего началось сегодняшнее свидание, смог связать все воедино.

— Кён этим и пытался Эйнарда шантажировать? — спросил он и, получив положительный ответ, хмыкнул: — Совсем сбрендил!

Айлин вздохнула так, словно Эйнард помимо рассказанной правды еще и отрекся от дочери. Но уж в это Дарре точно не верил.

— Тебя это не смущает? — осторожно спросила Айлин и погладила его пальчиком по груди. А потом, увидев недоуменный взгляд, уточнила: — Ну, то, что я… незаконнорожденная?

— А я тогда кто? — не удержался Дарре. — Настоящих родителей вообще никогда не видел. Приемная мать меня знать не желала. И только люди усыновили — я даже слова такого не знаю, которым меня назвать можно было бы. Если только…

— Чудо… — негромко оборвала Айлин и улыбнулась его оторопевшему виду. — Это самое подходящее для тебя слово. Ну разве что после бревна бесчувственного.

— Я не бревно! — в шутку возмутился Дарре, чувствуя, как от первого определения и еще больше от голоса Айлин, которым оно было произнесено, по груди разлилась благодарная нега. Как же он целых шесть лет девчонку эту изумительную не понимал? Она же богами для него создана!

Никогда не пожалеет!

Дарре подхватил ее на руки и, ничего не объясняя, уверенно зашагал по направлению к реке. Остановился только на живописной полянке, откуда открывался очень красивый вид на крутые берега и высившийся сразу за городскими стенами сосновый бор.

— Если ты захочешь… — смущенно проговорил он, опуская ее на землю, и Айлин поняла окончание раньше, чем Дарре его произнес, и замерла в предчувствии необыкновенного. — Можем построить наш дом здесь…

Айлин в немом восторге повернулась и заглянула ему в глаза. Словно мечта, ставшая явью.

— Все-таки «чудо» будет вернее… — с самым глубоким чувством прошептала она.