Душой наизнанку

Я хочу, чтоб на улице было серебряно-зябко;

Просто выйти на стужу из горла топлёной истомы.

Из постели, из кокона комнаты, как из комы —

Из клыкастых ворот своего воскового замка.

Воск поплыл; стены залов мечтательно размягчились,

Предавая причастие, вечность, точёность, чинность.

Я хочу на игольчатый ветер, как Спас учил нас,

Чтобы жизнь, не легчая,

серчала,

зачлась,

случилась.

Я хочу — по снегу, как чёлн. Человеком утлым.

Сквозь кружение пчёл, изрождённых пургою-ульем.

Напролом, словно брея, — до рая драть рой их

                    пудренный;

Мчаться так, чтоб не нравилось время глаголу «умерло».

И кормиться, и греться от солнца родного сердца;

Сердце — соль для поморца, для принца —

                    порция перца

В августейше-густейшем бульоне, рутинно-пресном.

Мне тепло за пределом теплицы, который треснул.

Мне тепло на морозе, тепло под крылом у стужи:

Не в навязанном плюсе — но в шоке при знаке «минус».

Не привязанным к прозе искаться в стихе снаружи —

За алмазной молюсь я решёткой на эту милость.

Где я? Там ли — в нетронутой грёзности гроз бреду

Вброд по бедам сквозь бред? Я — на воле ль,

               остался внутри ли

Склепа, слепка из воска, что плавится прямо на льду,

Посреди снегопадного моря пчелиной кадрили?

Я не знаю. Мне жарко, что жертве в додрожном

                    триллере.

Наморозив ладонь от окна, прижимаю ко лбу;

Спальня плавится стенами. Вьюга, услышь мольбу!

Чтобы сбыли меня, чтобы выкурили, отринули,

Чтобы силой отсюда на волю, на волю вывели,

Из клыкастых ворот чтобы вынесли — хоть в гробу.

Слушай, вьюга, гулящею девкой хлеща по лицам

Полувысохшим путникам, бедным твоим любимцам…

Я закован в хоромы, ты дышишь в моё окно

Злобной бездной узоров, манишь, как златое руно.

Дай мне выйти к тебе.

Мне, сторонница.

Принцу.

Принцу.