Душой наизнанку

Сердце! В тисках тоски ты пленённым зверем

Скачешь по клетке, на прутья бросаешься люто.

Бьёшься в оковах так яро, что больно звеньям:

Цепи звенят, словно струны расстроенной лютни!..

Жилами пухнешь, плотью ссыхаясь всё крепче

(Не каменеешь — лишь вопреки поговоркам).

…С голоду сердце утрачивает дар речи —

Падает, корчась, горячее тело калеча,

И за решёткой рёбер взвывает волком

В тёмной груди — обречённо, как вьюга в марте;

Волком, который гибнет, недавний воин…

Смолкни, замри да прислушайся повнимательней:

Вещее сердце моей беспокойной матери

Воет в ответ тебе сладким, неволчьим воем,

Лечит овечьею лаской, почуяв неладное,

Сочной волной колокольной с далёких подворий…

Самую силу в песню посыльную вкладывая,

Так, что становится в клетке вас будто двое —

Узников, двое (и это — святая явность,

Коли залог — материнская неколебимость).

Лишь бы ты, сердце иссохшее, не боялось,

Лишь бы, насытившись, с болью ровнее билось.

Зова втянувши носом,

Привстать волк пытается,

Ёрзая яростно оземь сизым войлоком

Брюха. Душенька тушу по клетке волоком

Тащит к свободе агонией дикого танца.

С жизнью расстаться? В тягучую жизнь скитальца,

Словно бы в сладкую мякоть — тёплого агнца,

Сердце голодным до света вцепилось волком,

Мёртвою хваткой вгрызлось, до ужаса живо…

И успокоилось. Стало дышать ровно.

Словно бы всласть надрожавшаяся пружина —

Вскоре затихло покоем. Внутриутробно —

Осоловело уснуло; каждою жилою

Славя спасительность Древнего,

             чудом Дарованного…

Мать моя где-то ладонь к груди приложила,

Греясь от жертвенной плоти дрожащего овна.