EDEN

Глава 24. Invidia.*

Считаю камни, которыми выложена стена передо мной. Мне просто жизненно необходимо сосчитать их все до последнего. Потому что я не могу больше думать о том, что случилось прошлой ночью.

Пятьдесят пять, пятьдесят шесть, пятьдесят семь…

Господи, неужели я действительно… как я могла сказать ему такое? Черт побери, на что я надеялась?

От одной мысли об этом у меня мурашки по телу бегут. Вспоминая его полный ненависти взгляд, я чувствую, как меня прошибает холодный пот.

Шестьдесят один, шестьдесят два, шестьдесят три…

Не хочу его больше видеть. Никогда. Да я лучше умру.

Это просто какой-то кошмар. Жуткий, страшный сон.

Может быть, я и вправду сплю?!

Боже, хотела бы я верить в это.

Восемьдесят восемь, восемьдесят девять, девяносто…

Проснувшись утром, я чувствовала себя откровенно паршиво.

Я еще не видела ни Беллатрикс, ни Драко, ни — хвала Господу! — Люциуса. Никто из них не приходил ко мне. Надеюсь, Беллатрикс была настолько пьяна, что не вспомнит о вчерашнем, а Драко… что касается него, то тут я даже и не знаю, на что надеяться. Возможно, он до такой степени труслив, что ничего не предпримет и не станет напоминать своей проклятой тетушке о событиях вчерашнего вечера.

Сто четыре, сто пять, сто шесть…

Люциус… чего же ждать от него?

Очень надеюсь, что больше никогда не увижу его, и что он будет держаться от меня подальше до конца моих дней.

От этой мысли сердце наполняется горечью, и я чувствую себя одинокой, брошенной и потерянной, и хочется кричать от безысходности.

Дверь позади меня распахивается. Сердце уходит в пятки, и я резко разворачиваюсь. Может быть, он, наконец-то, пришел…

Но это не он.

На пороге стоит Эйвери, лениво осматривая комнату, его взгляд останавливается на мне и, уверена, моя мертвенная бледность и откровенная усталость не ускользают от него, хоть он и не подает вида.

— У тебя посетитель, — сухо кидает он и поворачивается к кому-то за своей спиной. — Заходи.

В комнату входит Рон.

— Парень говорит, что вам иногда разрешают видеться, — Эйвери пристально смотрит на меня. — Правильно?

Его голос выше, чем у Люциуса, и слишком молодой для его возраста.

Он ждет от меня ответа, а я пялюсь на него с глупым выражением на лице.

Его губы растягиваются в слабой улыбке.

— Судя по твоей реакции, он солгал, — он поворачивается к побледневшему Рону. — Я не приемлю лжи, Уизли. Тебе следует быть осторожнее.

Рон подбирается, жестко глядя на Эйвери.

— Ха-ха, как смешно, — вызывающе произносит он. — Кто из нас лжец, так это вы. Каждый божий день изворачиваетесь, дабы сохранить в тайне свою личность…

Эйвери молча поднимает палочку и направляет ее на меня.

— Круцио!

Нееееееет! Боль пронзает меня. Со всех сторон словно сотни игл и ножей впиваются в тело, а внутренности разъедает кислота. И это никогда не кончится…

Он отменяет заклинание. Оказывается я уже сижу на полу в объятьях Рона и содрогаюсь от боли.

Вдох. Выдох. Все закончилось. Соберись.

У Рона дрожат руки, и он очень часто дышит.

Эйвери уже развернулся, чтобы покинуть комнату.

— Я предупреждал тебя, Уизли, что за твои проступки я буду без промедления наказывать твою подружку, — дойдя до двери, он оборачивается и смотрит на нас. — Думаю, ничего страшного не случится, если вы несколько минут побудете вместе.

Он умолкает на мгновение, обдавая нас ледяным взглядом.

— В конце концов, — он насмешливо улыбается, — что это была бы за жизнь, не будь в ней эмоций и привязанностей?

Липкий холодок страха пробегает по спине, когда Эйвери покидает комнату, закрывая за собой дверь и оставляя нас с Роном одних.

Не стану отрицать, Эйвери пугает меня. Но не так, как Люциус, перед которым я испытываю почти благоговейный страх. И все же, в обществе этого незнакомца становится как-то не по себе. Не знаю, как объяснить это, но…

Рон помогает мне подняться на ноги, поддерживая за плечи, и пристально вглядывается в меня.

— Ты как? — Обеспокоенно интересуется он.

— Нормально, — киваю ему, ободряюще улыбаясь. — Мне не впервой.

Шутка не кажется ему такой уж смешной, что и не удивительно. Смешного в этом действительно мало.

Он хмурится и, кажется, боится задать следующий вопрос.

— Что с тобой случилось прошлой ночью? — Тихо спрашивает он. — Когда я вернулся, тебя уже не было, и никто не сказал мне, где ты.

От воспоминания о вчерашнем унижении, желудок скручивает в тугой узел, но я стараюсь не показывать вида, что что-то не так.

— Ничего. Я просто… ну, мне стыдно об этом говорить, — нервно усмехаюсь, почти истерически. — В общем, я пару раз глотнула вина, — ну, того, что мы разливали, — наверное, я слегка переборщила, и…

— Да знаю я, — прерывает меня Рон. Сказать, что я удивлена, значит, ничего не сказать. — Они оживленно обсуждали это происшествие, посмеиваясь над тобой. Но меня занимает другое: что было, когда Люциус Малфой вдруг вышел из-за стола и больше не вернулся?

Судорожно пытаюсь загнать взбунтовавшийся страх поглубже. Рон не должен уловить нотки паники в моем голосе.

— Понятия не имею, — спокойно отвечаю я. — Драко отвел меня в комнату, и я моментально заснула. Если его отец и был здесь, то я его уже не видела.

Рон глубоко вздыхает. Он зол, это сильно заметно. Невозможно семь лет быть дружить, и не научиться угадывать его настроение.

— Слушай, Гермиона, — он не собирается сдаваться, — что бы там ни говорили, я не идиот.

— Я знаю, Рон.

Он кивает, сжимая губы в тонкую линию.

— Тогда прекрати обращаться со мной, как с последним дураком, — он пристально и настойчиво смотрит мне в глаза. — Что между тобой и Люциусом Малфоем?

Холод сковывает сердце, и я поспешно выдаю:

— Честно, Рон, ниче…

— Ничего?! — Возмущенно переспрашивает он. Создается впечатление, что он уже давно мечтал об этом спросить. — А это нормально, что ты все время только о нем и говоришь? Почему ты постоянно смотришь на него?

— Я не…

— Я все прекрасно видел собственными глазами! — Он не сбавляет тон. — Когда вы оказываетесь в одной комнате, ты все время смотришь на него, а, когда не смотришь, то он смотрит на тебя. Что такое? Скажи мне правду!

— Я же говорю, что ничего! — От отчаяния я тоже срываюсь на крик. — Да и вряд ли ты сможешь понять. Ты почти все время один, а я… он ни на минуту не оставляет меня, мучая и истязая. Мне страшно, Рон. И поэтому я все время наблюдаю за ним или говорю о нем, потому что я живу в страхе перед ним. Каждый день и каждую минуту я боюсь!

Он крепче сжимает мое плечо.

— Ты не должна бояться его, — неистово шепчет он. — Я здесь, Гермиона. Помнишь, как Василиск напал на тебя на втором году обучения в Хогвартсе?

— Помню ли я? — Откровенно удивлена. Конечно, помню! Первое, незабываемое влияние Люциуса Малфоя на мою жизнь.

Рон кивает, в его взгляде столько эмоций.

— Тогда я поклялся, что буду всегда защищать тебя, и не допущу, чтобы с тобой снова случилось что-то плохое.

Его глаза наполняются слезами, и он поспешно отворачивается от меня.

— Но сейчас… я чувствую, что теряю тебя, — с горечью в голосе продолжает он. — Словно он забирает тебя у меня. Он имеет над тобой власть, Гермиона, и ты не можешь отрицать это, — он глубоко вздыхает. — С каждым днем ты все дальше и дальше от меня.

Молча, смотрю на него. Высокий, с копной рыжих волос, которые сейчас уже заметно отросли и прядями ложатся на плечи. А ведь когда-то было время, когда его загривок был коротко острижен. Но не теперь.

Я понимаю, как ему одиноко. Потому что сама чувствую то же самое.

Но мы больше не должны оставаться одни.

Протягиваю руку, зарываясь пальцами в его волосы, касаясь шеи, и обхожу его, чтобы оказаться с ним лицом к лицу.

И прежде чем обдумать свои действия, я привстаю на цыпочки и целую его. Я ждала этого поцелуя пять лет.

Так волнующе и сладко, и начинает кружиться голова, когда он обнимает меня и чуть приподнимает, притягивая ближе. Он приоткрывает рот, и я тут же проникаю в него языком, исследуя и лаская. Но Рон прерывает поцелуй, и мы оба счастливо смеемся.

Это прекрасно. Так все и должно быть.

Глаза в глаза. И глупые улыбки на лицах. И кажется, словно солнце сияет только для нас, согревая нас. В этот момент вся боль уходит. И призрак Люциуса больше не нависает над нами. Есть только Рон и я, и все хорошее, что существует в мире.

Он наклоняется за вторым поцелуем. Обвиваю руками его шею и снова привстаю на цыпочки, ведомая его крепкими объятьями…

Дверь неожиданно распахивается.

Поспешно разрываю объятия и, повернувшись, вижу того, кого я меньше всего хочу видеть. Последнего человека на Земле, который должен был застать меня с Роном.

Люциус стоит на пороге комнаты, пристально глядя на меня. Выражение его лица и горящий яростный взгляд способны испепелить меня на месте. В них столько ненависти. Но сейчас он ненавидит меня не за то, кто я, а за то, что я сделала.

Прищурившись, он рассматривает нас.

— Теперь ты понимаешь, почему я категорически против посещений без надзора?

Только сейчас я замечаю Эйвери, стоящего подле Люциуса, но не придаю этому значения. Для меня существует только Люциус и ненависть в его взгляде.

— Прости, Люциус, — говорит Эйвери. — Я и помыслить не мог, что это будет так… неприятно для тебя.

— Ну, теперь знаешь, — он почти не шевелит губами. Несколько секунд буквально прожигает меня взглядом, а потом поднимает палочку.

Но направлена она не на меня.

— Круцио!

С пронзительным криком Рон падает на пол. Я опускаюсь следом, пытаясь удержать его в руках, но он неистово вырывается в агонии, громко крича и изворачиваясь.

Поднимаю глаза на Люциуса.

— Пожалуйста, пожалуйста, прошу вас! ПРЕКРАТИТЕ! — Голос звенит от отчаяния.

Но он остается глух к моим просьбам. В его взгляде, направленном на Рона, полыхает огонь нечеловеческой ярости и ненависти. Первобытный. Животный. И с каждым новым криком, этот костер разгорается все ярче и ярче.

Снова поворачиваюсь к Рону, безуспешно стараясь удержать его, но все усилия напрасны. У него начинает идти носом кровь, лицо приобретает землистый оттенок, а глаза закатываются…

Все резко заканчивается.

Рон неподвижно лежит на полу, кровь все еще течет из носа, глаза плотно закрыты, а грудь часто поднимается и опускается в такт дыханию.

— Рон! — Трясу его за плечи. — Рон! Очнись!

Пальцы твердо смыкаются за моем запястье, отводя мою руку от Рона. Люциус склоняется над ним, проверяя пульс.

— Он жив, грязнокровка, — шепчет он и выпрямляется. — Верни его в комнату, Эйвери. И больше никогда не позволяй ему приходить сюда, не поставив меня в известность.

— Как скажешь, Люциус. Но, прости, конечно, разве нам не запрещено причинять ему вред?

— Он ведь жив, — усмехается Люциус. — А теперь убери его с глаз долой.

Несколько мгновений Эйвери смотрит на Люциуса, а затем, пожав плечами, левитирует Рона из комнаты и закрывает за собой дверь.

Мы с Люциусом остаемся наедине. Снова.

Он напряженно смотрит на меня.

Я тоже смотрю на него, открывая и закрывая рот, не зная, что сказать.

Судя по тому, как быстро Рон сдался боли, ярость и ненависть, вложенные в заклинание, не поддаются описанию.

Мне хочется убить Люциуса за это.

— Признаюсь, я разочарован, грязнокровка, — тихо произносит он ледяным тоном. — Я всегда знал, что твое положение столь низкое, что тебя едва можно считать человеком, но полагал, что ты умнее, — он окидывает меня взглядом, в котором откровенно читается отвращение.

— Почему? — Это все, что я могу сказать.

— Почему, что?

— Почему вы пытали его? — Со злостью в голосе спрашиваю я. — Я умоляла вас, мерзавец. Умоляла прекратить. Вы помните, когда я в последний раз умоляла вас, Люциус?

Конечно же, он помнит. Он отшатывается назад, судорожно вздыхая.

Но когда он, наконец, отвечает, его слова — вовсе не ответ на мой вопрос.

— Что может предложить тебе Уизли?

Заливаюсь краской. Он не имеет никакого права спрашивать об этом.

— Вас это не касается! — Вызывающе отвечаю я.

Он открывает было рот, но в последний момент решает смолчать. Он на грани, и вот-вот выйдет из себя.

Подходит ближе ко мне.

— После всего, что я для тебя сделал, меня это очень даже касается, — ядовито шепчет он.

Меня разрывает на тысячу частей.

— После всего, что вы для меня сделали? — В голосе появляются истерические нотки. — Ох, ну, конечно, я ведь стольким вам обязана. Вы помните, как ломали мне пальцы и выкручивали суставы, накладывали на меня Империо, чтобы я отрезала палец лучшему другу? А мои родители? Вы помните, как убивали их?

Он хватает меня за горло и почти тащит через комнату, впечатывая спиной в стену. Пальцы сильно впиваются в шею.

С мольбой во взгляде смотрю на него. Его глаза похожи на застывшие льдинки и полыхают гневом.

Он несколько раз глубоко вздыхает, а потом отпускает меня. Я снова могу дышать, и лишь чудом мне удается не подавиться воздухом.

— У меня были на то причины, грязнокровка, — шепчет он, и эти слова толкают меня на край пропасти.

— Да знаю я всё об этих ваших «причинах», — с шипением выплевываю слова ему в лицо, глядя, как он бледнеет. — Волдеморт рассказал мне. Вы хотели заставить меня думать, что не могли ослушаться приказа, но на самом деле вы убили их, чтобы Волдеморт не убил меня, пытаясь заманить Гарри. Так что, как видите, мне всё известно.

Мои слова повисают в воздухе. Наступает долгая пауза. Я опять сделала только хуже, но мне уже откровенно наплевать.

Люциус пристально смотрит на меня, и я чувствую, как мне не хватает воздуха и я тону в глубине его глаз.

— Ах ты, самонадеянная маленькая стерва, — произносит он. — Да ты понятия не имеешь, что толкнуло меня на убийство твоих родителей. Я не мог позволить ему убить тебя, потому что ты все еще могла нам пригодиться. А Темный Лорд просто на мгновение забылся, потому что был очень зол. Я лишь любезно напомнил ему о нашей выгоде, за что он мне теперь благодарен.

Непонимающе взираю на него. Мне действительно уже все равно. Хуже уже и быть не может, поэтому нет смысла молчать дальше.

— И поэтому вы так взбесились, когда увидели нас с Роном? — Тихо спрашиваю я. — Скажите, вы и вправду свято верите в собственные оправдания вашего ко мне отношения?

— Твоя самоуверенность не имеет границ, — жестко отвечает он. — Это она подбила тебя прийти ко мне прошлой ночью и утверждать, что ты увидела во мне то, что я якобы так ревностно пытаюсь скрыть от других? Ты еще смеешь думать, что я чувствую к тебе нечто большее, нежели банальное отвращение, — он усмехается. — Ты такая жалкая и наивная! Слышишь меня? Да я презираю тебя!

Гнев переполняет меня, зарождаясь где-то глубоко внутри.

— Тогда почему, проснувшись однажды посреди ночи, я почувствовала на себе ваши руки, ласкающие спину? — Я вновь срываюсь на истерику. Хочется ударить его больнее, заставить истекать кровью и кричать. — Почему вы поцеловали меня после того, как мы убили Долохова? Не смейте говорить мне, что я ничего для вас не значу, потому что отныне я не верю ни единому вашему слову! Вы не можете получить меня, и это убивает вас, Люциус. И вы знаете, что я права. Так почему бы вам не перестать быть таким трусом и не прекратить отталкивать меня?! Что, помимо моей грязной крови, мешает вам взять то, что вы хотите?!

Он замахивается, словно хочет ударить меня, от гнева краска приливает к его лицу, но спустя несколько мгновений он опускает руку и пытается успокоиться.

И это выводит меня из себя.

— ДАВАЙТЕ! — В ярости кричу на него. — Ударьте меня, трусливый ублюдок! Оттолкните снова, вы ведь этого хотите? Ударьте!

Со всей силы, на которую только способна, залепляю ему пощечину.

На его щеке проявляется отпечаток моей ладони, а глаза наливаются бешенством. И он бьет меня. Еще раз. И еще. Это больно, но мне все равно. Мне нужна эта боль. Мне нужно, чтобы он осознал свои чувства, даже если для того, чтобы доказать свою правоту, я должна буду пройти все круги ада.

Он хватает меня за волосы, с силой оттягивая назад мою голову и глядя мне прямо в глаза. Чувствую, как из уголка рта течет кровь. Голова просто раскалывается.

Он тяжело дышит. Его ненависть почти осязаема.

— Твоя самоуверенность, — шепчет он, — сослужит тебе плохую службу.

Его лицо в каких-то сантиметрах от моего. И глаза… огромные и темные, почти черные.

— Это вы так считаете, — тоже перехожу на шепот. — Но вы — самый высокомерный, надменный и самоуверенный тип из всех, кого я знаю.

Подобие улыбки появляется на его лице. Он сильнее тянет меня за волосы, на глазах выступают слезы.

Он наклоняется ниже. Его губы в каких-то миллиметрах от моих, рот приоткрыт. И Люциус наклоняется еще ниже.

Несколько секунд он колеблется, а потом отпускает меня, со злостью отталкивая.

— Будь ты проклята! — Шипит он сквозь стиснутые зубы. — Будь ты проклята!

Молниеносно развернувшись, он вылетает из комнаты, громко хлопая дверью и не забывая запереть ее.

Отворачиваюсь от двери, касаясь разбитой губы, и закрываю глаза. Слезы беззвучно катятся по щекам.

Я так устала от всего. Устала от его ненависти, хотя знаю, что ему не все равно, что со мной будет, пусть даже сам он никогда себе в этом не признается. Никогда.

Не хочу больше зависеть от него, от его милости и сострадания. Хочу быть свободной. Не могу больше выносить такие отношения. Мы высасываем друг из друга жизнь, эмоции, изматывая и себя, и другого до полного опустошения. Это ненормально. Это страшно. Это неправильно.

Не хочу жить дальше, зная, что пришла к нему в надежде, что если поставлю его перед фактом, то он, наконец, решится. Нет, я не дам ему победить.

Но, если я так хочу, чтобы он вернулся, не значит ли это, что он уже победил?

И он тоже знает.

«… такая покорная…»

Нет. Этому не бывать.

Сердце уходит в пятки, когда я слышу скрип медленно открываемой двери.

— Ну, что еще? — Устало спрашиваю я. — Неужели не достаточно?

Поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него. Почти готовая накричать на него, потому что чаша моего терпения переполнена, и меня уже тошнит от всего.

Но замираю. Страх ураганом проносится по венам, леденя кровь, сжимая стальными тисками сердце, разрывая легкие, потому что я перестаю дышать.

Это не Люциус.

* Invidia (лат.) — один из семи смертных грехов — Зависть.