EDEN

Глава 45. Назад к истокам

Реверсия (сущ.) — возврат в первоначальное состояние.

Что ж, хотя бы не придется больше жить в этой комнате.

Равнодушно осматриваю ее, разглядывая каждую трещинку на полу и в стенах, деревянную дверь, мерцающие свечи.

Нет, я не буду скучать. Ни по комнате, ни по воспоминаниям, которые она хранит, словно ящик Пандоры.

Воспоминания… Голова полна ими, и только они не дали мне окончательно сойти с ума.

И за последние несколько часов к ним добавилась еще парочка; их-то я и прокручиваю в голове снова и снова…

— Уверена, что больше ничего не помнишь?

— Я же сказала — нет.

— Совсем ничего? Выражение его лица, или… может, он еще что-то сказал…

— Я бы не стала такое утаивать?

— Бога ради, Гермиона!

— Слушай, я стараюсь изо всех сил, но, клянусь богом, ничего больше не могу вспомнить!

— Итак, давай проясним: ты помнишь, как он стер тебе память, так?

— Да. Но было что-то еще, я уверена… только вот картинка постоянно ускользает!

— Хорошо, успокойся. Я тебе верю. Как он выглядел? Что было в его глазах?..

— Ты же знаешь, какой он.

— Знаю, черт его подери. Полностью закрыт ото всех, невозможно понять, о чем он думает…

— Ну да, именно так окружающие вас воспринимают.

Он сказал: «Через несколько часов». Несколько часов. Уже прошло гораздо больше…

По спине пробегает холодок — знакомое ощущение, — уже давно я не чувствовала подобного. Жуткое предчувствие, что случится что-то непоправимое…

Во время своего заточения я отлично выучила, что значит страх. Те, кто не живет с этим чувством изо дня в день, никогда не сможет по достоинству оценить хотя бы один день без него. Они воспринимают отсутствие страха как данность. Они привыкли, что их не трясет как в лихорадке, что тело не ломит от постоянного напряжения и ожидания, а их разум не замутнен всевозможными ужасами. Для них кошмары — это нечто, выбивающееся из привычной им картинки идеального мира, что-то неправильное, то, что редко с ними происходит. Им не приходилось просыпаться каждую ночь от звука собственных рыданий и стонов.

Страх — мощнейшее оружие из всех. Уважение, ненависть, любовь — ничто в сравнении с ним. Только страх способен по-настоящему держать людей в узде…

Да, Эйвери не единственный, кого я боюсь.

Но этот страх особенный — чистейший, первосортный ужас. Ситуация обостряется еще и тем, что я точно знаю, чего ожидать. Но я должна пройти через это. Иначе будущего у нас нет…

— Все будет хорошо, правда? По-другому ведь не может быть?

— Ты действительно в это веришь?

— А что мне еще остается?

— Господи, помоги нам… А если он уже знает? Мы должны узнать, что он с тобой сделал, и только тогда сможем разобраться, как действовать дальше.

— Слушай… там, в саду, ты сказал, что хочешь пойти со мной.

— Да.

— Ну, тогда… почему бы нам просто не… сбежать? Сегодня. Мы будем уже на другом конце страны к тому времени, как они узнают, что мы сделали…

— Нас мгновенно выследят. Если сбежим вместе, они сразу поймут, почему, и не успокоятся, пока не найдут нас.

— Но они все равно будут нас искать, если ты будешь со мной.

— Не обязательно. Я должен обдумать… Так, слушай меня: я не хочу решать, как действовать дальше, пока не узнаю, что произошло.

— Но мы же теряем время, ожидая непонятно чего!

— Это не «непонятно что»! Я не могу разрабатывать план, пока не узнаю всех влияющих факторов. Иначе я рискую подвергнуть нас ненужной опасности, а без веской на то причины я этого делать не стану.

— Отлично, ну и как ты собираешься выяснить, из-за чего он стер мне память?

— Не знаю… не могу сосредоточиться…

Он здесь.

Напряженно смотрит на меня, в лице — ни тени эмоций. Так нужно.

Но… о боже, его глаза. Первая ступень на пути к его душе… Глядя в них снова и снова, я осознала, насколько выразительны они могут быть, и поняла, что под маской Пожирателя Смерти может скрываться обыкновенный человек.

Сейчас они блестят и переливаются, словно ртуть на ярком свету. Два крохотных озерца расплавленной ртути на белом мраморе лица.

Глубоко вдыхаю теплый, спертый воздух. Все хорошо. Это нужно сделать. Я смогу. Я должна…

— Принес? — бросаю коротко.

Мускул на его щеке подергивается.

Он достает из кармана мантии флакончик с темно-зеленой жидкостью и протягивает мне.

Выступаю вперед, протягивая руку и напряженно глядя на Люциуса.

— Сработает? — шепотом спрашиваю я.

— Я не стал бы тебе лгать, — поспешно бормочет он.

Поднимаю голову, чтобы посмотреть на него, но взгляд цепляется за палочку в его руке. Пока что безобидную…

Сглатываю и все же поднимаю на него глаза: глубокая складка залегла между его бровями.

Он уловил скрытый смысл моих слов, и ему, возможно, даже больнее, чем мне.

— Не сердись на меня за осторожность, — тихо произношу я. — В конце концов, ты мог бы соврать о зелье, и фактически получить мое согласие на то, чтобы избавиться от реб…

— Если бы я собирался так поступить, — железным тоном прерывает меня он, — я бы сделал это сразу, как только ты только сообщила о своей беременности, и не стал ждать «подходящего» случая.

— Тогда почему…

Съеживаюсь под его взглядом, не в силах продолжать, потому что эти глаза буквально кричат: «Не заставляй меня произносить это вслух…»

Неожиданно меня осеняет: возможно, какая-то часть его хочет этого ребенка так же сильно, как и я.

Он ждет.

Открываю флакон, вознося короткую молитву несуществующему Богу, и одним махом выпиваю все зелье. У него такой мерзкий вкус, что меня передергивает, и я роняю склянку на пол.

Люциус подается вперед, вытягивая руку, будто хочет коснуться меня, но на полпути опускает ее вниз.

Прочищаю горло, пытаясь избавиться от противного привкуса.

Люциус заметно нервничает.

— Ты уверен, что сработает? — вновь интересуюсь я.

Он кивает.

— Оно защитит ребенка, — шепчет он, — но не… Оно не защитит тебя.

Хмурюсь в ответ на его слова.

— Если бы оно защищало меня, я не стала бы его пить, — улыбаюсь одними губами. — Иначе не было бы смысла в том, что мы делаем.

Он не отвечает на мою улыбку — и вряд ли мог, если бы даже и постарался.

Глубоко вздыхаю. Пора кончать с этим, у него есть мое разрешение, чего еще ему надо?

— Ну, чего же ты ждешь? — отрывисто бросаю я. — Давай.

Он дергается, словно я дала ему пощечину.

Желудок сжимается в предчувствии, но я должна пройти через это. Должна.

Он прочищает горло и качает головой.

— Это так необходимо? — спрашивает он.

— Ты сам говорил, что не станешь ничего предпринимать, пока не узнаешь всю правду, — вспыхиваю я, больше всего на свете желая поскорее покончить с этим. — Это единственный способ узнать. Ты сам говорил, что неведение может поставить наши жизни под угрозу.

Он плотно сжимает губы.

— От этого не легче.

Сцепляю и расцепляю руки.

— Раньше тебе это нравилось, — игнорирую недобрый блеск в его глазах. — Что же изменилось, Люциус?

Он прищуривается.

— Черт побери, ты знаешь, что изменилось, — шипит он. — Как ты можешь просить меня о таком, ты же знаешь…

— По сравнению с тем, о чем просил ты, это детский лепет, — в моем голосе боль. — Ты и представить не можешь, каково это — спать с убийцей своих родителей!

Он судорожно вздыхает.

— Я не хотел убивать их! — шипит он. — Я бы все отдал, лишь бы не быть тем, кто причинил тебе такую боль…

— И все еще причиняешь, Люциус! — бросаю я. — Ты мучил меня, лишь бы только меня у тебя не забрали. Сейчас ты должен сделать то же самое — не дать им разлучить нас. Или так, или мы можем рискнуть жизнью. Выбор за тобой, Люциус. Я, как всегда, в твоей власти.

Он поднимает глаза к потолку, глубоко вдыхая, и вновь смотрит на меня.

— Ты этого хочешь? — натянуто спрашивает он.

Киваю.

— Я простила тебе прошлое, — шепчу я, — прощу и это. Давай. У нас нет выбора.

Он открывает было рот, чтобы ответить, но вместо этого отворачивается. Прямая линия плеч и негнущаяся спина — он чертовски напряжен. Мне начинает казаться, что он уже никогда больше не повернется ко мне. И будь я проклята… Господи, в глубине души я надеюсь, что он так и поступит…

Но он внезапно поворачивается: на лице бесстрастная маска, направленная на меня палочка уже не дрожит в его руке.

— Круцио!

— Мы можем кое-что попробовать…

— У тебя есть идея?

— Типа того.

— Выкладывай!

— Есть один способ снять чары без помощи того, кто их наложил. Ты уже, наверное, понял… это бывало и раньше, совершенно случайно, и если мы знаем, что именно нужно искать…

— Постой.

— Но… почему бы и нет? У нас нет выхода.

— Нет, нет и еще раз нет. Даже не проси!

— Хуже будет только мне. И если я согласна пройти через это, то и ты обязан сделать это для меня.

— Должен быть другой путь.

— Но его нет. Если только не ты их накладывал.

— Будь он проклят!

— Это необходимо сделать, Люциус. Все хорошо. Я прощаю тебя за это.

— Нет, Гермиона. Нет. Нет…

Огонь охватывает меня, обжигая кожу, обдавая жаром до самых костей, острые лезвия царапают по нервам, и все горит, и невыносимо больно…

Внезапно агония прекращается.

Перекатываюсь на живот и поднимаю голову, глядя на него помутневшими глазами. Меня все еще сотрясают болевые спазмы.

Его губы сжаты в тонкую линию, дрожащими пальцами он стискивает палочку.

Боже, я уже и забыла, как это больно. Словно горишь в аду…

Только вот ада нет. Никогда в него не верила, даже когда верила в Бога.

И единственный существующий ад — мой персональный ад — стоит сейчас передо мной, проигрывая в битве рвущим его на части чувствам, пока он пытает любимую женщину.

Любимая…

Кто бы мог подумать, что дьявол может любить?

— Ну? — смотрит на меня выжидающе.

— Ничего, — качаю головой, слизывая пот, выступивший над верхней губой.

Он выдыхает проклятия сквозь зубы, проводя рукой по волосам.

Улыбаюсь, но эта улыбка приносит лишь боль.

— Ты же не думал, что все будет так просто.

— Не думал, — он качает головой. — Но надеялся, что хотя бы на это раз нам повезет.

Глубоко вздыхаю, пытаясь скрыть, насколько мне не по себе.

— Ты должен пойти дальше, Люциус.

На мгновение в его глазах вспыхивает ненависть, и я знаю, что направлена она на меня.

— Как ты можешь просить меня об этом? — шепчет он.

Ушам своим не верю!

— Тебя? — переспрашиваю, повышая голос. — А ты не думал, что мне может быть намного труднее? Господи, ты хотя бы представляешь, как это больно?

Больно — это еще слабо сказано; подобную агонию не в силах описать ни одно слово в мире. Но даже оно раскаленным кнутом хлестнуло по сердцу Люциуса — я вижу это в его глазах.

— Я отлично знаю, что это, — понимающе произносит он. — Иначе не выступал бы против этой затеи, не позволил бы тебе пройти через это снова.

Подтягиваю одно колено к подбородку, прикусывая его.

— Хорошо, тогда попробуем что-нибудь другое, — спустя мгновение отвечаю я.

— Что, например? — по его нахмуренному лицу понимаю, что он не верит мне ни на йоту.

— Не знаю! — огрызаюсь я. — Я сама разрешила тебе применить ко мне заклятие! Чего еще тебе надо? Гребаную инструкцию, как выжать из меня воспоминания?

Он стремительно подходит ко мне.

— Послушай, — почти спокойно начинает он, — я не могу это сделать.

— Нет, — качаю головой. — Ты не хочешь это делать. «Могу» и «хочу» — разные вещи.

— Ты ничего не забыла?

— Что?

— Ты беременна. Неужели теперь ты готова подвергнуть риску жизнь ребенка?

— Ни в коем случае! Ведь есть же способ защитить его, правда?

— Есть одно зелье: оно защищает еще не рожденного ребенка, если ведьме предстоит битва. Думаю, оно нам подойдет, но на его приготовление уйдут часы.

— Тогда приступай немедленно. Я не для того прошла через ад, чтобы потерять его сейчас. Хотя тебе это было бы только на руку.

— Побойся Бога!

— Я не стану делать это без тебя. С другой стороны, мы можем просто дождаться конца недели и молиться, чтобы Эйвери так и остался в неведении и не доложил Волдеморту. Выбирай!

— Проклятье! Ты точно меня погубишь.

Он так крепко сжимает мое запястье, что костяшки его пальцев белеют.

Наши взгляды встречаются.

Никогда еще я не видела в его глазах столько вины. Даже когда он убил моих родителей. Правда, тогда он еще не знал, что значит «эмоциональная связь».

— Прости, Люциус, — дрожащим голосом шепчу я.

— Боже, за что ты просишь прощения? — хмурится он.

— Прости, что заставляю тебя делать это. — Но в голове крутится другое: «Прости, что влюбила тебя в себя. Прости, что причиняю тебе такую боль».

Наверное, он был прав, когда сказал, что любовь не стоит той боли и несчастья, которые она причиняет. Клянусь Богом, иногда я готова на все, лишь бы не чувствовать к нему ничего.

— Мне тоже очень жаль, — он качает головой. И я не совсем уверена, имеет ли он в виду сейчас, или же подразумевает что-то другое. Но одно ясно как белый день: он верит в то, что говорит.

Он направляет палочку на мое предплечье — туда, где по голубым жилкам течет моя жизнь…

Невидимое лезвие рассекает кожу, отравляя рану мучительным ядом. Господи, помоги мне вспомнить. Ничего, кроме боли, и я с усилием напрягаю память, пытаясь вызвать образ Эйвери, но тут руку пронзает судорогой и…

Он отводит палочку, отпуская мою руку, не в силах более выдерживать мои крики.

Тяжело дышу, вытирая слезы.

Он не смотрит на меня, и не знаю, осмелится ли. Совсем как тогда, когда он впервые меня пытал: не может смотреть мне в глаза после всего.

— Посмотри на меня, — шепчу я.

Он втягивает носом воздух, глядя в сторону.

— Не стоит усугублять ситуацию.

— Когда-то тебе это нравилось, — не могу удержаться. Меня трясет так, что кажется, я вот-вот умру. — Помнится, ты даже злорадствовал, рассказывая мне, как однажды заставишь меня молить о смерти. И ты добился своего, не так ли? Вновь и вновь…

— Прекрати сейчас же! — у него сдают нервы.

Ни за что.

— Ты так гордился, так гордился собой и тем, что заставил меня ненавидеть тебя больше всего на свете, — безжалостно продолжаю я. — Помнишь? Помнишь, как перерезал мне вены тогда, в подземельях?

Задираю рукава платья, выставляя напоказ скрещенные шрамы.

— Смотри, — шепчу я. — Смотри, что ты когда-то сделал со мной. Кажется, тогда тебя это не слишком волновало.

Вот теперь он переводит на меня взгляд — вернее, не на меня, а на шрамы… шрамы, которые он и оставил.

И судя по его лицу, эти шрамы сейчас оставляют новые — в его душе.

— Ну ты и стерва, — яростно шипит он. — Нарочно заставляешь меня страдать, да? Не напоминай, как мне это нравилось. Я не вынесу…

— А вот я должна была выносить, раз за разом! — горячо возражаю я. — Что такое еще один раз по сравнению с тем, что ты со мной делал? Ты можешь спокойно жить, зная, сколько ужасов совершил, так почему не можешь смириться с тем, что учинил со мной? Уверена, ты делал вещи и похуже…

— Ради бога, — с отчаянием в голосе он обрывает мою тираду. — Я могу смириться со всем, что сотворил, но знаешь ли ты, как мне больно от мысли о том, сколько страданий я тебе причинил? Я не хочу делать тебе больно. Я люблю тебя.

Три слова… я до смерти желала услышать их. Свершилось. Я забываю, как дышать, но мне все равно. Меня уже уносит в темноту, я не могу вздохнуть, и тут перед глазами мелькает лицо Эйвери… ни намека на скуку, ни тени привычной повседневной маски — он улыбается, и весь его вид выражает дьявольскую радость.

Твое молчание — золото, Гермиона.

Прихожу в сознание, пошатываясь на месте.

В мгновение ока Люциус оказывается рядом, поддерживая меня.

— Что такое? — спрашивает он. — Что ты видела?

Задыхаюсь, жадно глотая воздух.

— Я что-то слышала… что-то короткое… — встряхиваю головой, будто избавляясь от попавшей в уши воды. — Давай еще раз.

— Скажи, что ты видела… — хмурится он.

— Нет! — горячо возражаю я. — Мы почти у цели, я уверена. У меня такое уже было, помнишь? Когда вы с Драко пытали меня. Я вспомню все, если ты надавишь чуть больше.

— Я не буду… — сквозь зубы цедит он.

От злости бью его кулаком в грудь.

— Как ты не понимаешь, еще чуть-чуть и я прорвусь! Не смей останавливаться на полпути! Сделай это! — еще один удар, на этот раз — сильнее прежнего. — Черт тебя подери, давай!

Черты его лица становятся жестче, он направляет на меня палочку.

— Круцио!

Меня едва не сшибает с ног обжигающей волной боли, я буквально чувствую, как невидимые нити разума вновь сплетаются в том месте, где еще недавно зияла черная дыра, и внезапно все встает на свои места.

Кроме того, беременность обычно является причиной частой смены настроения. Сейчас я хочу знать, чей это ребенок? Насколько я знаю, кандидатов не так уж и много. Так кому же оказана эта… честь? Не потрудишься ли назвать мне его имя?

…Твое молчание — дороже золота, Гермиона.

…Также меня часто посещала мысль, что Темный Лорд ошибся. Что у Люциуса Малфоя — гордого, безжалостного аристократа Люциуса Малфоя — могло быть общего с нескладной, неуклюжей, глупой грязнокровкой? Чего он мог хотеть от нее?

…Не проси о помощи, Гермиона. Никто — ни я, ни Бог, ни даже Люциус — теперь не спасет тебя.

…Обливиэйт!

Туманная дымка рассеивается, я постепенно прихожу в сознание и чувствую теплые объятия Люциуса, слышу, как сильно бьется его сердце.

— Люциус? — шепчу я.

Он напрягается и чуть отстраняется, с беспокойством разглядывая меня.

— Ты в порядке? — интересуется он.

Киваю, стараясь выглядеть как можно спокойнее, хотя на самом деле я очень далека от этого: кровь несется по венам с космической скоростью, и кружится голова. Все кончено. Боже, помоги…

— Я вспомнила, — начинаю я. — Он знает. Прости меня. Он прижал меня к стене, заставил держать глаза открытыми; он уже догадывался, что я беременна, и с помощью легилименции выяснил, чей это ребенок…

Он до боли стискивает мое плечо — у меня перехватывает дыхание, — а потом отворачивается, лишь бы я не видела в его глазах отражения эмоций, что завладевают его душой: страх, ненависть, ярость…

— Прости, я пыталась…

— Знаю, — он резко обрывает меня, закрывает глаза и делает пару глубоких вдохов. — Что ж, вот и все, — тихо и твердо продолжает он, не глядя на меня. — Тогда, уходим. Вместе. Сегодня.

Смотрю на него, не веря своим ушам.

— Сегодня? — выдыхаю я.

Он переводит на меня взгляд.

— Сегодня после захода солнца.

— А пока? — мой голос дрожит.

— А пока нам остается только ждать, — мрачно улыбается он.