EDEN

Глава 35. Кошмары

Согласно научным данным за пределами нашей Вселенной не существует понятия времени.

Именно так я и чувствую себя в последние несколько дней. Словно меня вышвырнуло за пределы Вселенной, и я пребываю вне времени.

Нет ни дня, ни ночи. Ни часов, ни минут, ни секунд.

Ускользающее, чуждое мне четвертое измерение — время — теряет всякий смысл.

Не знаю, как долго я нахожусь здесь. Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как я в последний раз видела небо.

Все, что я знаю, — это система: проснулась, выполнила свои обязанности, поела, приняла ванну, дождалась Люциуса, уснула.

Затем опять проснулась и… понеслось по новой!

Из-за этой временной прострации я даже не знаю, как долго уже не виделась с Роном. Как давно я разбила ему сердце и уничтожила к чертям собачьим все, что было между нами?

Я не видела его с тех самых пор. Мы даже больше не работаем по дому вместе.

Я волнуюсь за него. Всегда. Но никто не говорит мне, что с ним.

Единственный, кого я осмеливаюсь спросить об этом — Люциус. Но он ничего не говорит. После всего, что случилось, мне кажется, он чувствует угрозу, исходящую от Рона. Нет, он не рассматривает его как соперника в… в этом смысле, но думаю, он понимает: Рон может дать мне то, на что он сам не способен — любовь.

Вернее, Рон мог мне это дать.

Рука Люциуса крепче стискивает меня, и наши скользкие от пота тела слипаются.

В последнее время он часто позволяет мне засыпать рядом с ним. Он не может выставить меня за дверь до восхода солнца…

Ну, по крайней мере мне кажется, что там снаружи — восход.

Там. В реальном мире.

Он спит. Его дыхание ровное, спокойное, размеренное…

Счастливчик. Наверное, легко спать спокойно, когда у тебя нет совести.

Вздохнув, прижимаюсь лбом к его обнаженной груди и придвигаюсь ближе, покрывало путается у меня в ногах.

…я вижу девушку — красивую, как сказочная фея, и совсем одну в темноте… а еще там змей. Черно-зеленый питон, толстый, как ствол дерева; он, извиваясь, скользит, подбираясь к девушке… та приветливо улыбается, глядя на змею, протягивает руки, зазывая ее, и я пытаюсь окликнуть девушку, но она меня не слышит… Огромное ужасное чудовище приближается к ней, улыбаясь в ответ, но ведь змеи не улыбаются, не так ли? Эта улыбается… и, разинув пасть, резко делает выпад; девушка уступает — молодая, невинная и прекрасная, — но продолжает улыбаться… даже когда змея поглощает ее целиком…

Просыпаюсь будто от толчка… интересно, я действительно спала? Или это было очередное видение?

Глубоко вздыхаю, дабы успокоить бешено бьющееся сердце.

Я уже вечность не видела нормальных снов. Сон… одно только слово несет в себе такое наслаждение… напоминает облака, и трель соловья поутру, и звезды, и так хочется оставаться во сне до скончания века, потому что мир снов — удивительный, таинственный, волшебный и безмерно уютный.

Но я больше не вижу снов. Кошмары — вот все, что мне осталось.

Люциус обнимает меня крепче и вздыхает во сне.

Медленными, отточенными движениями вожу щеткой по полу в столовой.

Не знаю, зачем они до сих пор заставляют меня работать, ведь дом сияет чистотой, благодаря нашим с Роном усилиям.

Возможно, они просто хотят занять нас чем-то, чтобы мы не сошли с ума от скуки. Мы нужны им здоровыми, не так ли?

По крайней мере, я на это надеюсь.

Не знаю, чем они занимали Рона в последние дни: мы больше не работаем вместе, и я даже знаю, кому стоит сказать за это «спасибо».

Бросаю взгляд на Люциуса: он сидит за столом с Драко и Эйвери. Они склоняются над чем-то, похожим на карту, обсуждая задание, которое поручил им Волдеморт на сегодняшний вечер.

Пытаюсь не вслушиваться, трусливо пропуская мимо ушей их слова, потому что знать не желаю, что собирается делать Люциус, повинуясь приказу хозяина. Это только все усложнит.

Он выглядит таким спокойным, собранным, разговаривая с соратником и сыном. Он не обращает на меня внимания, и это, вопреки здравому смыслу, задевает меня, но в конце концов, должен же он держать лицо в присутствии Драко и Эйвери.

И все же… ненавижу его за это. За то, что игнорирует меня, словно я пустое место.

Как он может притворяться, что между нами ничего нет? Как может до сих пор настаивать, что я ему безразлична, после того, как он обошелся с Роном, когда мы виделись в последний раз?

Мне хочется убить его за то, что он сделал. Порвать на куски так же, как он разорвал Рона только за то, что тот был мне дорог.

Внезапно Люциус поднимает на меня взгляд, и какое-то время мы смотрим друг на друга — глаза в глаза.

Выражение его лица не меняется ни на йоту: оно по-прежнему спокойно и сосредоточено. Никто не замечает этого обмена взглядами.

Поспешно опускаю глаза, наблюдая за скользящей по полу щеткой. Не стоит давать повод подозревать нас в чем-либо. Мы и так уже на грани, да еще и Рону стало известно…

Боже, как долго это может продолжаться?

— Если мы появимся в начале деревни, они не смогут нас увидеть, пока не станет слишком поздно, — протягивает Люциус, обращаясь не ко мне, а к Эйвери. — На их доме точно стоят антиаппарационные чары, так что мы должны попасть внутрь с улицы, но это слишком предсказуемо.

Он так спокойно говорит о жутком предстоящем задании, как будто его вообще не волнуют эти люди, как будто это самый обыкновенный рабочий день в офисе за кипой бумажек.

— Сколько их там будет? — спрашивает Эйвери.

— Четверо, включая двоих детей, — небрежно бросает Люциус. — Он талантливый маг, я видел его в битве и должен признать, был весьма впечатлен. Но между нами, думаю, мы справимся с ним без особых усилий.

Невидящим взглядом наблюдаю за монотонными движениями щетки по полу. Нет, я не буду зацикливаться на их разговоре. Знать не желаю, что за гнусности они совершают во имя Волдеморта.

Но пренебрежение к проблеме не заставит ее исчезнуть, как бы мне того ни хотелось.

— Что с его женой? — Эйвери не терпится прояснить все до операции, а Люциус, кажется, назначен в ней главным. — С ней будут проблемы?

— Вряд ли, — тянет Люциус. — Она просто грязнокровка.

Замираю на минуту, а затем продолжаю мести пол, только уже медленнее.

Сосредоточься. Смотри на пол. Не смотри на Него и не слушай…

Это сложно — не слушать. Особенно следующие слова Эйвери.

— Дети? Они достаточно взрослые, чтобы сражаться?

Кровь стынет в жилах. Дети?

— Нет, — хладнокровно отвечает Люциус. — Исходя из того, что мне удалось узнать, они еще даже не в Хогвартсе.

Тошнота поднимается к горлу.

— И их ожидает та же участь, что и родителей, так?

— Темный Лорд сказал, что выживших быть не должно, — равнодушно произносит Люциус.

Поднимаю на него глаза, желудок противно крутит. Не могу с собой совладать: мне нужно знать… как он может быть настолько безразличным, насколько хладнокровен его голос?

Он чинно сидит, внешне абсолютно спокойный и сосредоточенный, будто его совсем не волнует, что он собирается убить невинных детей. Ну, да, конечно, ему плевать.

Боже, что же он за чудовище?

— Так… — начинает Драко: он выглядит бледнее, чем обычно. — Так малыши… дети, то есть мы должны будем…

Люциус холодно смотрит на него, и под его взглядом Драко белеет еще сильнее. Он не договаривает того, что хотел, затыкаясь на полуслове и слегка краснея — видимо, от смущения.

С отчаянием смотрю на Люциуса, но он переводит взгляд на Эйвери, который, ухмыляясь, наблюдает за ними, и всем им плевать на детей. Нет, я определенно знала, что он монстр, но он не может… нет…

— Вы не должны делать этого! — слова срываются с губ прежде, чем я успеваю захлопнуть рот.

Все трое с удивлением и недоверием смотрят на меня: мол, как вообще я посмела заговорить.

Мне неуютно под их перекрестными взглядами, и я переступаю с ноги на ногу, но не опускаю глаз.

Смотрю прямо на Люциуса, в большей степени разговаривая с ним, чем с остальными. Я знаю, что в нем еще осталась капля человечности, он еще способен чувствовать, я знаю! Иногда ночью он обнимает меня так крепко, что мне начинает казаться: он готов продать душу Дьяволу, лишь бы никогда не отпускать меня.

Он смотрит на меня, прищурившись, предостерегающе: холодный, колючий взгляд приказывает мне заткнуться и оставить все как есть, но… как я могу оставить это?

— Что-то не так, мисс Грэйнджер? — ухмыляясь спрашивает Эйвери.

Взгляд Люциуса куда красноречивее любых слов: я должна заткнуться и продолжить работу, но, черт возьми, я же не могу!

Набираю в грудь побольше воздуха.

— Вы не можете… просто не можете убить детей! — едва слышно шепчу я.

Противная ухмылочка не сходит с лица Эйвери, а вот Драко опускает глаза в пол: он выглядит несчастным и сконфуженным, как маленький мальчик, пойманный мамой за чем-то недозволенным.

Люциус… такое чувство, будто он вот-вот начнет орать на меня. Если бы мы были наедине, он бы уже разорялся вовсю.

Но не сейчас. Он не может дать повод подозревать…

— О, поверь, мы можем делать все что захотим, — издевательски тянет Эйвери. — Это не так уж и сложно…

— Но они же дети! — истерически выкрикиваю я.

— Просто полукровки, — ледяным тоном бросает Эйвери.

Открываю рот и тут же захлопываю его. Перевожу взгляд на Люциуса, мысленно приказывая ему сделать хоть что-то, и всем сердцем желая, чтобы он ненавидел себя за это до конца своих дней, потому что он-то теперь прекрасно понимает, что все мы — полукровки, чистокровные и грязнокровки — равны, у нас одна кровь. Красная…

Но нет, он не думает об этом. Его глаза холодны, как никогда.

Будь он проклят!

— Возвращайся к работе, грязнокровка, — бросает он, возвращаясь к изучению карты, лежащей перед ним, ограждаясь от меня, как он всегда делает, когда мы не одни.

Сжимаю губы и опускаю глаза в пол, чувствуя, как слезы ярости и негодования кипят во мне, скапливаясь в уголках глаз. Как это все ужасно, кошмарно, противно, но я ничего не могу сделать, не могу остановить его, заставить передумать… он зашел слишком далеко, чтобы что-то могло изменить его.

И эти дети… Господи, бедные дети! Как же это… ужасно!

Он делал вещи и похуже, но ты ведь предпочла ничего не замечать, помнишь? Ты предпочла закрыть глаза на то, кто он.

Но… но я…

— Ты не выглядишь счастливым в предвкушении нашей вечерней прогулки, Драко, — тянет Эйвери.

Даже на таком расстоянии я слышу, как тот с усилием сглатывает. Бросаю на него взгляд: его лицо мертвенно-бледное.

— Н-нет, — запинаясь, произносит он. — Нет, я в порядке. Правда.

Но он, кажется, далеко не в порядке, будто его сейчас стошнит.

Такое чувство, что мысль об убийстве детей не очень ему по душе.

Если ни Люциус, ни Эйвери не слушают меня, тогда, возможно, Драко услышит.

— Ты не должен этого делать, Драко, — поспешно говорю я, не давая им меня остановить. — Это неправильно, ты сам знаешь, как это…

Лицо обжигает, и я задыхаюсь, хватаясь за щеку, слезы невольно текут по щекам.

Люциус стоит, прищурившись и направив на меня палочку, и его взгляд говорит лучше любых слов.

Я причиняю тебе боль ради твоего же блага: ты бы не приняла в расчет иное предупреждение, кроме физического.

Вот, что он хотел бы сказать. Но, естественно, вслух он произносит вовсе не это.

— Не собираюсь сто раз повторять тебе, грязнокровка, — цедит он. — Возвращайся к работе и не суй нос туда, куда не следует. Ты действительно думаешь, что сможешь заставить нас передумать выполнять прямой приказ Темного Лорда?

Упрямо сжав губы, опускаю глаза в пол и с усилием принимаюсь за работу. Я, должно быть, спятила. Какой же дурой надо быть, чтобы надеяться, что он изменится, или что у меня получится его изменить.

Ох, бедные дети…

Я ничего не могу поделать.

Но я должна что-то предпринять!

Что, например?

— Драко, если ты не настроен на выполнение задания, можешь остаться, — небрежно бросает Люциус. — Вряд ли нам будет тебя не хватать.

Повисает пауза, и когда Драко начинает говорить, в его голосе звенят нотки негодования, тем не менее он не пытается возражать отцу.

— Спасибо, отец.

Замираю на секунду, а затем принимаюсь со злостью возить шваброй по полу.

— Однажды ты должен повзрослеть, знаешь об этом? — высокомерно произносит Люциус.

Еще одна затянувшаяся пауза, и когда Драко отвечает, его голос звучит очень угрюмо.

— Да, отец.

И вновь появляется это чувство — жалость, которую я однажды почувствовала к Драко. Не знаю почему, и мне очень хочется, чтобы это чувство исчезло, чтобы никогда не появлялось. Просто… он постоянно пытается угодить Люциусу, но у него никогда не получается.

С иронией думаю, что если бы Драко иногда отстаивал свое мнение, Люциус мог бы в конце концов начать уважать его. Ведь… не по этим ли причинам он уважает меня? Что же он сказал тогда, давным-давно? Я мог бы почти уважать тебя…

Он настолько привык, что люди делают так, как он говорит, что для него было в новинку встретить сопротивление.

Эйвери внезапно начинает смеяться высоким, мелодичным смехом, но он кажется мне скрипом ногтей по классной доске.

— Не бери в голову, Люциус, — протягивает он. — Мы найдем кого-нибудь нам в подмогу. Может быть, Уизли согласятся приложить к этому руку, если они не слишком заняты сегодня.

Замираю на месте, чувствуя, как холодеет кровь в венах.

Нет. Нет.

Вскидываю голову и вижу, что Люциус увлеченно разглядывает лежащую перед ним карту, не обращая внимания на Эйвери, но на скулах его играют желваки. С уверенностью могу сказать, что в данный момент он лихорадочно соображает, и я, кажется, догадываюсь, насчет чего: он, может, и ненавидит Уизли, но отлично помнит, что обязан Рону за то, что тот хранит наш секрет…

Верно?

— Думаю, это излишне, — его голос поразительно бесстрастен. — Мы ведь не хотим, чтобы они вновь взбунтовались? Только не сейчас, когда они так полезны для нашего дела.

Эйвери ухмыляется, хитро поглядывая на Люциуса.

— Темный Лорд говорит, что они, возможно, уже бунтуют.

Мне становится трудно дышать.

Уизли не стали бы… поверить не могу. Они не станут рисковать жизнью Рона, не станут!

Эйвери лжет. Лжет!

Но у него ведь нет на это причин.

И что? Я уверена, Уизли не будут…

— Что ты имеешь в виду? — спокойным голосом интересуется Люциус.

Эйвери нарочито небрежно пожимает плечами, разглядывая свои ногти.

И в этом есть что-то… неправильное. Он совсем не тот человек, который стал бы говорить что-то без особой цели. Пустые разговоры — не его профиль.

— Очевидно, то, что я пытался сделать с братом и сестрой, не слишком им понравилось, — лениво тянет он. — С тех пор они как-то неохотно… следуют приказам.

О Боже, о господи… Я… я не знаю, что думать.

Слышу судорожный вздох Люциуса, но когда он говорит, то не поднимает головы от карты.

— Я же говорил, что это была плохая идея, — скучающим тоном замечает он.

Эйвери ухмыляется.

— Ну, тем не менее, их ценность для Темного Лорда заметно упала, — бесцветным голосом произносит он. — Совсем недавно он говорил, что, может быть, от мальчишки будет больше пользы.

Непонимающе хмурюсь: к чему он клонит?

Люциус медленно поднимает голову, и на его лице читается понимание и неприязнь к тому, о чем говорит Эйвери.

Драко выглядит таким же сбитым с толку, как и я.

От улыбки Эйвери у меня внутри все леденеет.

— Он не может использовать мальчишку, — задумчиво тянет Люциус. — Если Поттер не приходит за своей грязнокровкой, тогда он не придет и за уизлевским отродьем.

По спине бегут мурашки, когда до меня постепенно доходит.

Как бы то ни было, до Люциуса дошло гораздо раньше: на его лице застыло напряженное выражение, как происходит всегда, когда он пытается скрыть свои истинные эмоции.

— Ну, если честно, Люциус, не думаю, что господин знает, что с ним делать, — произносит он, и я задаюсь вопросом: как много из этого разговора он спланировал заранее? В его словах звучит несколько… вымученная небрежность. — Уже дважды его планы заманить Поттера с помощью грязнокровки терпели крах, и у него создается впечатление, что нашего героя девчонка совсем не волнует.

Крепче сжимаю швабру, в сердце будто вонзили нож: боль невыносима, потому что я больше не могу лгать самой себе, что это неправда. Гарри два раза упускал меня. Знаю, что он не может ставить меня превыше всего магического мира, но… это все равно больно.

— Он начинает думать, что мальчишка Уизли будет более полезен, — продолжает Эйвери. — Тем более мы слышали из нескольких источников, что он был ближе к Уизли, чем к грязнокровке.

— Это правда, — вмешивается Драко. — Они всегда и везде были вместе, жалкое зрелище.

Внутри все переворачивается. Гарри действительно был ближе к Рону, я всегда знала об этом… ну почему же так больно?

— В самом деле. Итак, — безразлично разглядывая ногти на руках, начинает Эйвери, — совсем скоро ты должен будешь избавиться от нее, Люциус. В конце концов, если нам она больше ничем не может быть полезна, то и для тебя надзор за ней становится обузой, должно быть. Позволю себе заметить, ты вздохнешь с облегчением, когда избавишься от нее, уж поверь мне.

С трудом сглатываю ком в горле. Эйвери… знает! Или подозревает. Иначе и быть не может…

И Люциус… Господь всемогущий, ему придется убить меня. У него просто нет другого выбора. Его жизнь или моя.

Он бледен, потемневшими глазами сверлит карту, но я знаю, что он не видит перед собой ничего. Он вцепился в столешницу так, что побелели костяшки пальцев.

Эйвери и Драко наблюдают за ним, но Драко, кажется, более пристально. Он сильно хмурится, потому что реакция его отца не совсем ему понятна.

Он бросает на меня обвиняющий и крайне подозрительный взгляд, а затем вновь поворачивается к отцу. Неуверенно протягивает руку, касаясь Люциуса.

— Отец?

Тот резко встает, со скрипом отодвигая стул.

У меня перехватывает дыхание.

На короткий миг он закрывает руками лицо, справляясь с эмоциями; и вот оно, как обычно, застыло — невозмутимое и спокойное.

— Прошу меня простить, — едва шевеля губами, произносит он. — Я должен закончить последние приготовления к вечеру.

Не дожидаясь ответа, он поворачивается и выходит из комнаты, прикрывая за собой дверь.

Повисает тишина.

Дрожа, бросаю взгляд на Эйвери и Драко. Все бессмысленно. Чувствую себя такой опустошенной и потерянной…

Едва частицы паззла складываются вместе, и приходит понимание, как меня начинает трясти от страха.

Драко смотрит на меня с подозрением и ненавистью так, словно хочет увидеть, как я страдаю, медленно и мучительно агонизируя, за то, что сделала. Он знал, что я небезразлична его отцу, но сейчас ему еще раз напомнили об этом, и его, без сомнения, это бесит.

А вот Эйвери холодно улыбается, глядя на меня. Заговорщицки. Как будто у нас с ним есть тайна, одна на двоих.

Что ж, в каком-то смысле так оно и есть.

Я вздрагиваю. Он знает…

Боже.

— Разве у тебя нет работы, грязнокровка? — бесстрастно спрашивает он.

Опускаю голову, потому что у меня нет выбора, и поспешно принимаюсь мести пол, пытаясь утихомирить вихрь лихорадочных мыслей, мечущихся в голове.

Сижу на кровати, подтянув колени к груди и положив на них подбородок, рассматриваю комнату, но на самом деле ничего не вижу перед собой.

Его не будет допоздна. Откуда я знаю? Он всегда задерживается, когда у него дела по поручению Волдеморта.

И когда он придет, на его руках будет кровь невинных детей.

Должно быть, он уже закончил к этому времени… свою работу, служащую ох-каким-высочайшим идеалам посредством убийств и пыток.

Меня тошнит от одной мысли об этом. Как будто я съела сахарную вату, гамбургер, хот-дог, запила все это молочным коктейлем и отправилась кататься на карусели.

Как он может? Как?

Он чудовище, ты прекрасно об этом знаешь. Всегда знала.

А Эйвери… Господи, ума не приложу, что о нем и думать.

Он знает. Либо догадывается… и сегодня Люциус укрепил его подозрения…

Нет, конечно же, он ничем не выдал, что спит со мной, но одно совершенно ясно: я ему небезразлична. Об этом знает даже Волдеморт, не так ли? Он сам мне сказал, когда я ужинала с ним давным-давно.

Хочу, чтобы Люциус поскорее вернулся. Мне нужно поговорить с ним об этом, подумать и решить, что делать с Эйвери. Хочу, чтобы он вернулся домой…

И на его руках будет кровь детей…

Дверь со скрипом открывается.

Поднимаю голову, непонимающе хмурясь: что-то он рано.

Наверное, задание было слишком легким, если он так быстро закончил.

Я убью его за то, что он сделал сегодня. Пусть катится ко всем чертям, но он не дотронется до меня после того, что сделал…

Проклятья уже готовы сорваться с губ, вот только… на пороге вовсе не он.

Драко.

Сердце пропускает удар.

Он входит в комнату, плотно запирая за собой дверь.

Его взгляд впивается в меня.

Смотрю на него в замешательстве.

Прищурившись, он вглядывается в мое лицо. Выражение его лица точно такое же, как у его отца, когда тот решительно настроен сделать что-то.

Боже, что ему надо?

Вскакиваю с кровати, становясь перед ним. Не знаю, почему он здесь, он не пугает меня так, как Люциус, но все же я побаиваюсь его.

Хотя меня не так пугает сам Драко Малфой, как его подозрения.

Тереблю пальцами подол платья, моля Бога, чтобы Драко не заметил, насколько я нервничаю.

Я не боюсь его. Я решительно против того, чтобы испытывать страх перед мальчишкой, богатеньким папенькиным сыночком, возомнившим себя царем горы.

Мне просто страшно оттого, что он может узнать.

— Что… — слова даются с трудом, комом застряв в горле. — Что ты здесь делаешь?

Его рот кривится в усмешке. Когда-то это выдавало лишь его недовольство и раздражение, но он так изменился. Теперь выражение его лица напоминает мне горькую улыбку, что я так часто вижу на лице Люциуса.

— Думаю, правильнее спросить, что ты делаешь здесь? Или, — уголки его губ опускаются, — я бы даже сказал, что ты все еще делаешь здесь?

Побелевшими пальцами он сжимает палочку, нацеленную пока что в пол.

Я должна перестать трястись. Должна успокоиться.

Его лицо искажает гримаса отвращения.

— Почему, почему в то время как ты должна была давно выйти из игры, ты все еще здесь? — едва слышным шепотом шипит он.

Судорожно сглатываю, пока он медленно приближается. Не вплотную, но все же… ближе.

Достаточно близко.

Невольно отмечаю его пронизывающий взгляд. Почти как у его отца. Он пристально смотрит на меня, действительно слишком похожий на своего отца. В их родстве невозможно усомниться.

Только вот его взгляд все равно отличается от тех, какими одаривал меня Люциус: пристальный, но такой непохожий.

— Ты так просто не… исчезнешь, — низким голосом произносит он. — А ведь уже должна была. Столько раз я был уверен, что ты уйдешь из нашей жизни навсегда, оставишь в покое. Ночь в доме Уизли и та, после праздничного ужина. Но каждый раз…

Он сует руку в карман, и я слышу стеклянное позвякивание.

Дрожь охватывает меня. Нет, нет, нет, этого не может быть…

Он не может… у него не может быть этого, нет! У меня не будет никаких шансов.

Боже, прошу, помоги мне!

Заговори его. Ради Бога, продолжать развязывать ему язык.

— Я и сама не знаю почему, — начинаю я, но он обрывает меня на полуслове.

— О, зато я прекрасно знаю, — резко бросает он. — Мой отец всегда был рядом, чтобы спасти тебя. Присматривал за тобой, потому что ты слишком слаба, чтобы позаботиться о себе самостоятельно, — отвращение на его лице застывает уродливой гримасой. — Следил, чтобы ты ни на секунду не ускользала из его поля зрения.

Господи Боже, это ужасно. Нужно выбираться из этого дерьма. Срочно!

— Это его обязанность. Я нужна Волдеморту живой…

— Черта с два! — чаша его терпения переполнена. — Плевал он на тебя, ты сама слышала, что сказал Эйвери этим утром. Не делай из меня дурака. Семь лет ты только этим и занималась, но теперь…

Он глубоко вздыхает, беря себя в руки.

А вот я от страха забываю, как дышать.

Прищурившись, он смотрит на меня — так, словно что-то для себя решает, и это вызывает у него отвращение и неприязнь.

— Скажи-ка мне, Грэйнджер, — ядовито шепчет он. — Мы знаем друг друга уже сколько… семь лет? Думаю, ты можешь быть со мной откровенна.

Пауза.

Мое сердце перестает биться, клянусь.

Это пытка. Чистейшая психологическая пытка.

— Скажи мне… — он шумно сглатывает, и у меня начинает кружиться голова и тошнота подбирается к горлу.

Господи, прекрати это, умоляю…

Но… нет. Я не имею права просить Его о помощи. Я больше не верю в Него, почему я постоянно об этом забываю?

Наверное, некоторые вещи не так просто забыть.

Драко куксится так, словно вопрос, который он собирается задать, вызовет у него дикую тошноту.

— Ты всегда хотела трахнуть моего отца?

Открываю рот, но из него не вылетает ни единого звука. Ну, что я могу сказать, если тогда между мной и Люциусом действительно ничего не было?

Кроме того… я не… я никогда не хотела этого. Никогда не думала о Люциусе в… в этом плане. Я имею в виду, что… черт, он же отец Драко! Не говоря уже о том, что совсем не в моем вкусе.

— Видишь ли, у меня было время подумать, — продолжает он, не дождавшись моего ответа. — И я вспомнил обо всех случаях, когда вы с ним пересекались до твоего появления здесь: «Флориш и Блоттс», когда нам было по двенадцать лет, и та стычка в Министерстве. Но, конечно же, я не мог упустить из виду и тот раз, перед четвертым курсом… совместная ложа на Чемпионате мира по квиддичу, помнишь?

Рефлекторно сглатываю — в горле пересохло, — и киваю. Нет смысла отрицать это. Мы оба знаем, что это правда.

Он тоже кивает и продолжает:

— Ты… ты пялилась на него, — почти шепчет он. — Я все видел и еще подумал, как это странно. И он тоже смотрел на тебя, не так ли?

Мое дыхание учащается, потому что даже не представляю, как доказать ему, что он неправ. С другой стороны, все именно так и было, мы перебрасывались взглядами, но… но тогда все было иначе.

По крайней мере с моей стороны, но я почти со стопроцентной уверенностью могу сказать то же самое про Люциуса. Мне было четырнадцать, Бога ради! Я же была еще ребенком.

— И ты… — ему с большим трудом дается каждое слово, и выглядит он так, словно должен проглотить что-то редкостно отвратительное. — Ты краснела под его взглядами, я и это заметил, как видишь. Я видел вас.

Точно так же я краснею сейчас, невольно сгорая от стыда, как когда-то, когда один взгляд Люциуса Малфоя заставлял меня чувствовать себя мерзкой, ничтожной грязнокровкой, недостойной дышать с ним одним воздухом…

Но теперь это неважно. Главное — договориться с Драко.

— Все было совсем не так, — вкладываю в каждое слово столько искренности и мольбы. — Мне просто было стыдно, потому что он знал, что я грязнокровка, и ему было противно находиться со мной рядом. Клянусь, Драко, больше ничего… ничего не было.

Дыши. Просто дыши. Все еще может обойтись.

Как?

Не сводя с меня прищуренных глаз, он подходит ко мне так близко, что мог бы коснуться, если бы захотел…

Я почти готова расплакаться и даже дышать не могу от страха, а еще очень хочу, чтобы он ушел. Но он, кажется, сейчас взорвется от переполняющих его эмоций, что годами, словно рак, пожирали его изнутри, но так просто он с этим не расстанется, я знаю.

— Понимаешь, я не знаю, верить тебе или нет, — бормочет он, пытаясь сохранить голос ровным, но у него не выходит. — Можешь клясться и обещать все что душе угодно, но как я могу быть уверен, что ты говоришь мне правду?

У меня перехватывает дыхание, и я бросаю отчаянный взгляд поверх его плеча на дверь, ища пути отступления. Дверь заперта на замок, Люциуса нет в доме… о Господи… о Боже…

Перевожу взгляд на Драко, безмолвно умоляя его, глаза застилают слезы, а внутри разрастается зияющая дыра первобытного страха.

— Пожалуйста, Драко, — шепчу я.

Он все еще с ненавистью смотрит на меня, замерев на месте. Все слишком далеко зашло, чтобы он смог невольно почувствовать ко мне жалость.

— Если ты не делала ничего плохого, то тебе нечего бояться, — его голос до жути… спокоен.

И с этими словами он вытаскивает из кармана мантии маленький стеклянный пузырек.

Я словно разлетаюсь на миллион осколков. Глупая, я знаю, но инстинкты сильнее меня: срываюсь с места и бегу сама не зная куда, но он слишком быстр, и, кроме того, стоит слишком близко ко мне. Чувствую, как его руки обвиваются вокруг моей талии в железной хватке…

Сопротивляюсь, борюсь изо всех сил, но я уже в его руках, и он прижимает меня к себе так крепко, что мне трудно дышать. Звук открывающейся крышки заставляет меня вновь молить его о пощаде, но все мои «пожалуйста» и «нет» разбиваются о глухую стену. Он слишком далеко зашел…

Он хватает меня за волосы, чтобы я запрокинула голову, кричу от боли и чувствую холодные капли на языке. Первая, вторая, третья, четвертая. Безвкусные холодные капли, о Господи… нет, прошу тебя, не дай этому случиться…

Поздно.

Что же теперь делать?

Он отпускает меня, и я падаю на колени, заходясь диким кашлем. Колени больно ударяются о пол, но меня это не волнует, я продолжаю с надрывом кашлять — до тех пор, пока слезы не выступают на глазах, я будто бы хочу выплюнуть свои легкие, кашляя, задыхаясь. Боже, помоги мне! Вот дерьмо! Черт бы его побрал…

Может быть… возможно, если я и дальше буду кашлять…

Но я уже чувствую, как кашель потихоньку стихает. Беру себя в руки и пытаюсь удержать его, заставить себя… это больно, очень больно, горло дерет и в груди все горит.

— Видишь, я — сын своего отца, грязнокровка, — дрожащим голосом шепчет он. — Может, он так и не думает, но иногда я могу быть столь же беспощадным, как и он, когда обстоятельства того требуют. Или, вернее, когда мне это нужно.

Господи, я должна вытащить из себя эту дрянь!

Ни о чем не думая, засовываю два пальца в рот, проталкивая их глубже, вызывая у себя рвотные позывы, потому что просто обязана избавиться от этой штуки в моем организме немедленно…

Внезапно Драко одной рукой хватает меня за волосы, оттягивая мою голову назад, а второй — с силой стискивает мое запястье, убирая руку подальше от моего рта. Я сопротивляюсь, Господь свидетель, но он слишком силен. Я как-то и забыла, что все эти годы он становился мужчиной, для меня он всегда был маленьким папенькиным сыночком.

— Нет, Грэйнджер, — шипит он, его глаза полыхают яростью. — Я слишком долго ждал и теперь хочу узнать правду. Я больше не могу оставаться в неведении, все слишком далеко зашло.

Всхлипываю от отчаяния.

— Пожалуйста, Драко, прошу… — заикаясь, произношу я, но без толку. Пощечина обжигает лицо. Каков отец — таков и сын.

— Заткнись и отвечай на вопросы! — сквозь зубы цедит он. — Скажи, мой отец трахал тебя?

Всхлипываю, держа рот на замке, но правда бурлит в груди, поднимаясь выше, к горлу, заполоняя рот и прорываясь сквозь стиснутые зубы, как будто меня сейчас стошнит. Ей-богу я предпочла бы, чтобы меня стошнило, чем рассказать ужасную правду, рвущуюся на свободу.

— Да.

Тишина. Закрываю глаза, не в силах терпеть эту пытку.

Какое-то время ничего не происходит, но он так вцепился мне в волосы, что на мгновение мне кажется: он собирается снять с меня скальп.

Боже!

Что же я наделала?

Его хватка слабеет наконец-то, и я опускаюсь на пол, всхлипывая и подвывая.

Внутри такая пустота. Мне ничто не подвластно. Я словно отделена от тела, нет, не так… я словно пустое тело, без души…

Я… не знаю… не могу остановить это, не могу противиться…

Открываю рот, чтобы сказать хоть что-то в опровержение, но не получается: слова застревают в глотке, заставляя меня задыхаться, пока я не отказываюсь от этого порыва.

Боже! Господибожегосподи…

— Ты… — он спотыкается, его голос — едва слышный шепот. — Ты… и он…

О нет. Как я могла? Почему я не в состоянии прекратить это, почему?

Медленно, очень медленно я поднимаю голову.

Он не смотрит на меня. Пустым взглядом он уставился в пол.

На его лице выражение крайнего ужаса, в эту минуту он вновь стал похож на маленького мальчика, который вдруг узнал, что все, во что он верил, ложь: Санта-Клаус, пасхальный кролик, зубная фея, Бог…

Все это исчезло, улетучилось в одно мгновение, оставив его одного в темноте.

Но помимо отчаяния я ясно вижу и ярость, и ненависть. Ненависть ко мне, той, что сделала из его отца лжеца, и ненависть к лжецу, которым оказался его отец.

— Я подозревал… — больше похоже, что он говорит сам с собой. — Но… и он…

Он глубоко вздыхает, все еще глядя в пол.

— Моя… моя мама, она говорила, что он не стал бы…

Его мать. Нарцисса? Он говорил с ней о том, что, по его мнению, здесь может происходить?

Нет, не может, а происходило, потому что он знал. О Господи.

Он перестает бормотать и отворачивается от меня, чтобы я не могла видеть его лица, и я надеюсь, что это все, что этого достаточно, и ситуация не усугубится…

Хотя куда уж хуже! Люциус и я… я приговорила нас к смерти. Господи Иисусе… Гребаный свет!

— Сколько раз? — он так и не поворачивается ко мне, и его голос звучит приглушенно и тихо, но все же я слышу вопрос.

Борюсь с собой, но правда, словно кислота, разъедает себе путь наружу, и это чертовски больно. Я даже не осознаю того момента, когда ответ срывается с губ.

— Не знаю, — шепотом. Я не хочу говорить, но ничего не могу поделать. — Много раз. Я не считала.

Сворачиваюсь клубочком на полу, утопая в унизительном чувстве и тихонько всхлипывая. Боже, все кончено. Я и Люциус… я убила нас обоих. Если Драко знает, то, вероятнее всего, это действительно конец. Или нет?

Что-то хрустнуло, и, мне кажется, Драко подошел ближе.

Но у меня нет сил взглянуть на него. Стыд не позволяет мне…

— Это началось еще до моего приезда сюда? — его голос заметно дрожит.

— Нет, — качаю головой, не поднимая ее от пола. Не буду смотреть на него.

Тишина какое-то время окутывает нас, но затем ее пронзает мой крик боли: кожа горит, словно от ожогов кислоты.

— Проклятье! Посмотри на меня, грязнокровка! — шипит он.

Он не оставил мне выбора, поднимаю голову, хотя это очень трудно: такое чувство, будто все мое тело — единый цельный монолит из… скажем, свинца. Мне трудно даже дышать.

Его палочка направлена на меня, и я понимаю, что никогда еще он не был так поразительно похож на свою тетю: щеки горят алым, рот искривлен в гримасе какой-то сумасшедшей ненависти и злобы.

Впервые я по-настоящему боюсь Драко Малфоя.

Он глубоко вздыхает.

— Так… тогда как долго это продолжается? — его голос наполнен яростью. — Вы с ним трахались той ночью, после праздничного ужина? Поэтому я нашел тебя возле дверей в его комнату?

— Нет, — бесцветным голосом шепчу я. Веритасерум вытягивает из меня правду с легкостью. — Нет, той ночью ничего не было.

— Так когда? — он вновь направляет на меня палочку, хотя и знает, что в этом нет необходимости. Под действием Веритасерума я и так беззащитна. — Когда это началось?

Господи, помоги мне. Стараюсь удержать слова в себе, чем бы это для меня ни обернулось. Он ведь уже знает все, что ему нужно знать.

Я правда должна попытаться не дать ситуации стать еще хуже?

Я же не могумолчать. Зелье не позволит мне. Слова сами срываются с языка.

Министерство действительно абсолютно легально применяет это зелье на допросах?

— В ночь, когда ты и Беллатрикс перерезали мне вены, — слезы против воли потекли по щекам. — После того, как он спас меня от вас… сразу после этого.

Его лицо искажает гримаса яростной ненависти. Ненависть, ненависть, ненависть. Ко всему миру и к тому, что этот мир повернулся к нему спиной.

Но еще я вижу в его глазах горечь от осознания того факта, что он буквально собственными руками толкнул отца на связь с грязнокровкой… и это знание убивает его.

Он, словно загнанный зверь, принимается ходить из угла в угол.

— Ты… ты грязнокровка, — натянуто произносит он. — Мерзкая, грязная… всю мою жизнь он твердил мне… грязь под ногами… отбросы…

Молча смотрю на него. Не могу думать. Совсем. Ничто не имеет смысла: страх и ужас заполонили все мое существо, и я не в состоянии размышлять и анализировать.

Я только знаю, что это конец. Я все разрушила.

— Я знал… знал, что-то происходит, — бормочет он, нарезая круги по комнате. — Но он пообещал… он поклялся мне, что ничего… и я думал…

На мгновение он прячет лицо в ладонях, надавливая пальцами на глаза, затем делает глубокий вдох и наконец поворачивается ко мне: жесткое выражение лица не сулит мне ничего хорошего.

— Кто дал тебе право, Грэйнджер? — его глаза яростно горят. — Как ты посмела? Он женат на моей матери!

— Я знаю! — склизкий стыд затапливает меня. — Знаю. Я никогда не забывала об этом, Драко.

Он заходится мрачным хохотом.

— О, ну конечно, — издевательски бросает он. — Наверное, для тебя так ужасно нести груз вины за это! Бедняжка, мне правда очень тебя жаль!

Он глубоко и рвано дышит, и вдруг поднимает палочку, направляя ее на меня.

— Круцио!

Невидимые ножи и лезвия вспарывают кожу и мышцы, скрежетом проходя по костям, а кровь вскипает, обращаясь в кислоту, и легкие… вырываются из груди. БОЛЬНО! Никогда еще мне не было так больно…

Я продолжаю кричать даже когда он отменяет заклинание, кричать, вздрагивая и всхлипывая на полу.

Вот и все. Все кончено. Драко стала известна самая жуткая вещь из всех, что он мог узнать о своем отце, и теперь остается лишь вопросом времени, когда он расскажет все своей тете или Эйвери, а может, даже и самому Волдеморту…

Лед, по которому мы с Люциусом ходили, в конце концов треснул и надломился, и нам остается лишь падать.

— Потаскуха, — шепчет Драко, его голос дрожит от ненависти. — Ты… грязная шлюха.

Хлесткие слова бьют сильнее плети, меня охватывает жгучий стыд.

Поднимаю на него взгляд, все еще дрожа всем телом от пробегающих по позвоночнику отголосков заклятия.

Драко Малфой всегда ненавидел меня, на этот счет я никогда не сомневалась. С самой первой нашей встречи он ненавидел меня. Ненавидел за то, что я опережала его в учебе, а уж тот факт, что я грязнокровка, сделал его ненависть безоговорочной и навсегда укрепил в нем это чувство.

Но такую ненависть в его глазах я вижу впервые. Он почти на грани и готов убить меня в любой момент, разорвать на части голыми руками, а потом равнодушно смотреть, как я истекаю кровью, медленно умирая, за все, что сделала с ним, с его отцом и их семьей.

Его глаза мечут молнии.

— Тебе это просто так с рук не сойдет, Грэйнджер, — шепчет он и замирает, такой бледный и… испуганный.

Но берет себя в руки и поворачивается, чтобы выйти из комнаты.

— Стой! — почти кричу ему вслед. Зачем? Что мне сказать или сделать, чтобы исправить все, навсегда стереть из памяти то, что произошло?

Он медленно разворачивается, впиваясь в меня взглядом, полным ненависти.

— Что? — грубо спрашивает он. — Хочешь попытаться провернуть со мной такой же трюк, как и с моим отцом? Предложить себя? Не выйдет! — он потерял человеческий облик, захлебнувшись гневом и ненавистью.

Меня невольно передергивает от его слов, и он презрительно ухмыляется, видя это.

— Со мной такое не пройдет, грязнокровка. Я не такой слабак, как он!

Слабак. Никогда не думала, что настанет день, когда Драко Малфой назовет своего отца слабаком…

Это твоя вина, Гермиона. Разве ты не горда собой?

Может быть, в какой-то степени и горда. На протяжении всех лет в Хогвартсе меня бесило, как Драко может не замечать, каков на самом деле его отец…

Но сейчас я чувствую только стыд. Я разрушила его иллюзорный мирок, который был для него лучшим местом во всей вселенной, почти такой же, какой был когда-то и у меня — там жила надежда, что мир может измениться к лучшему, и что в каждом человеке есть частица добра, нужно лишь приглядеться внимательнее.

Люциус уничтожил мой мир, а теперь я уничтожила мир его сына.

Не ведаю, что сделать, чтобы облегчить ситуацию. Я не могу сражаться сейчас с Драко — у меня нет палочки, — и что бы я ни сказала, это не заставит его притвориться, будто ничего не было…

Что же делать?

Он смотрит на меня и ждет, что я скажу, но его лицо напряжено, и я понимаю: он не собирается слушать…

Я должна попытаться.

— Он не хотел, Драко, — шепчу я, заливаясь краской унижения. — Он ненавидит себя за то, что делает, правда. Ты должен поверить мне.

Он знает, что я не лгу. Веритасерум все еще действует.

Он морщится в ответ на мои слова, но быстро берет себя в руки, и вот — его лицо непроницаемо. Вне всяких сомнений, этот приемчик он позаимствовал у Люциуса.

Даже теперь, узнав, что его отец — самый большой в мире лицемер, Драко все еще хочет походить на него.

Ну, должна сказать, он весьма преуспевает в этом, с каждым днем становясь больше похожим на своего отца: то, как он сжимает зубы, как на его скулах играют желваки, как он выгибает брови — он определенно на верном пути и совсем скоро станет наконец тем, кем так мечтал быть с самого детства.

Ему больно, и вряд ли я способна представить, насколько. Какая ирония: он только что узнал, что его отец, его идол, человек, которому он всю жизнь старался подражать и соответствовать, именно сейчас — когда у Драко стало получаться быть похожим на своего кумира, — решил поставить на кон все, что имел, ради одной из тех, кого он презирал всю свою жизнь, ради грязнокровки.

Глубоко вздыхаю.

— Можешь ненавидеть его за то, что он сделал, Драко, но он все еще твой отец, — отчаяние в голосе становится слишком очевидным. — Если Волдеморт узнает об этом, у него не будет никаких шансов.

Глаза Драко становятся шире, и в них мелькает страх. Кажется, он хочет что-то сказать, но молчит.

И в его глазах безысходность: ведь он понимает, что призвав Люциуса к ответу, подпишет тому смертный приговор.

В конечном счете он берет себя в руки и презрительно плюет мне под ноги.

Бросив на меня взгляд, полный обжигающей ненависти и неприкрытого отвращения, он разворачивается и выходит из комнаты, громко хлопая дверью.

И на этот раз он не забывает запереть ее.