EDEN

Глава 42. Правда

Смотрю на него в оцепенении, стук сердца отдается в ушах: тудум-тудум-тудум…

Что ему нужно? Зачем он здесь?

Ничего. Скорее всего, ничего важного. Успокойся.

Успокоиться? Успокоиться?! Господи…

Он ничего не знает. Не знает, что что-то изменилось. Успокойся.

Да. Он не знает. Пока…

Сфокусируйся на дыхании: вдох — выдох. Тудум-тудум-тудум…

— Почему ты плачешь? — его голос мелодичен, словно где-то играет музыкальная шкатулка.

— Потому что скучаю по маме, — огрызаюсь в ответ. — Вряд ли такой, как вы, сможет понять меня.

Он удивленно приподнимает брови.

— О, прошу, не делай насчет меня поспешных выводов, — мягко продолжает он. — Я тоже скучал по маме, когда она умерла.

Неверяще прищуриваюсь, но он лишь улыбается.

— Полагаю, в тех кругах, где ты вращалась, бытовало мнение, что у Пожирателей Смерти нет родителей, что они поднимаются из преисподней, — порочные, бездушные убийцы…

— Конечно, нет! — с негодованием восклицаю я. — Мы не настолько глупы…

— Ни в коем случае не хотел оскорбить вас, — слишком вежливо произносит он. — Но ты, вероятно, со мной согласишься, что жизнь становится намного проще, если не задумываться о том, что даже самый заклятый твой враг когда-то был окружен материнской заботой и любовью.

Крепче стискиваю зубы.

— Мы не особо об этом и думали…

— Ну конечно, — вкрадчиво отвечает он. — Иначе возникло бы слишком много неудобств, связанных с тем, что, оказывается, и нам не чужды человеческие эмоции.

Ублюдок, да мне известны все чувства, что испытывает Люциус. Потому что я вызвала их.

Язык чешется сказать это вслух, но я смотрю на него молча.

— Да, у меня была мама, как и у Беллатрикс, и у Темного Лорда, — он выдерживает небольшую паузу. — И у Драко. Ты ведь видела его маму? Очаровательная женщина, должен заметить.

Липкий страх сковывает все внутри, и я пытаюсь не поддаваться.

Только не сейчас.

Я не могу потерять контроль.

Прикусываю щеку в попытке взять себя в руки.

Он делает шаг вперед. Один шаг. Не больше.

— Даже у Люциуса была мама, — как бы между прочим бросает он, делая вид, что хочет рассмотреть меня поближе.

Моргнув, сжимаю кулаки, пряча их в складках платья.

— Но речь не об этом, — делаю вдох, предчувствуя неладное. — Я спрашивал, почему ты плакала?

Качая головой, повторяю:

— Я же сказала, что скучаю по маме! Да вы сами признались, что, когда ваша мама умерла…

— Я скучал, но не плакал, — обрывает он меня. — Что толку? Ее все равно не вернуть.

Он сочувственно улыбается.

— Но не волнуйся, Гермиона, — медово-бархатным голосом продолжает он. — Я понимаю, что твое поведение вполне естественно, учитывая обстоятельства.

Я действительно не хочу, чтобы он называл меня Гермионой. Грязнокровка было бы куда уместнее.

— Кроме того, — добавляет он, — беременность обычно является причиной частой смены настроения. Наверное, поэтому тебе трудно держать свои эмоции под контролем.

О… о господи.

Ком подкатил к горлу, перекрыв кислород, и я не в состоянии сделать даже крошечный вдох.

О боже.

Нет. Нет. Нет.

В голове вовсю надрывается протяжное оглушительное нет, заглушая сердцебиение, которое, кажется, окончательно парализовано страхом.

А он лишь улыбается, и это ужасно.

Глотнув побольше воздуха, с отчаянием выдыхаю:

— Я не понимаю, о чем вы говорите…

— Ох, думаю, понимаешь. Я неплохо научился читать знаки за годы жизни; в конце концов, у меня трое детей. И да, у меня есть жена, — улыбаясь, отвечает он на незаданный вопрос. — В это так трудно поверить? У твоего похитителя тоже есть жена, но, полагаю, это принять сложнее после того, что он сделал с тобой.

Иисусе! Господи, дай мне умереть сейчас же.

Все еще может обойтись. Может… станет…

— На чем я остановился? Когда моя жена ждала ребенка, она вела себя точно так же, как ты сейчас, — охотно продолжает он. — Она чересчур оберегала свой живот, постоянно прикрывая его, и ты делаешь точно так же, я видел это. А частые обмороки? Ну, она реже теряла сознание, но я понимаю, что твои условия куда хуже, так что…

В голове ни единой мысли. Пустота. В отчаянии осматриваюсь вокруг: дверь, Эйвери, ванная… Боже, мне не уйти.

Но даже если бы я могла сбежать… он уже знает.

Не раздумывая, поворачиваюсь и бегу в ванную; может, удастся запереться там и дождаться, пока не придет Люциус, чтобы в очередной раз спасти меня. Я почти у двери, еще чуть-чуть…

Невидимая сила тянет меня назад, и я врезаюсь спиной в стену и вскрикиваю от боли, ударившись головой. Пробую пошевелиться, но я словно прикована к стене. Господи, что же делать?

Эйвери встает передо мной, не касаясь, не приближаясь, а просто пристально глядя на меня с блуждающей улыбкой.

— Отпустите меня! — истерично выкрикиваю я. — Вы не имеете права!

— О, а я-то думал, у нас милая беседа, — спокойно поизносит он. — Правда, Гермиона, я рад за тебя. Дети — это то, ради чего стоит жить…

— Я не беременна! — шиплю я. — Не знаю, откуда вы взяли всю эту чепуху, но вы точно ошибаетесь!

Он смотрит мне прямо в глаза, и я не успеваю опомниться, как чувствую чужое проникновение в свой разум… о боже…

— Беременна, — мне кажется, я слышу металл в его голосе. — Не делай из меня идиота, Гермиона. И не лги мне. Я этого не люблю.

Этого хватает, чтобы заткнуть меня. Закрываю глаза; он не знает, кто отец ребенка, и разрази меня гром, если я помогу ему докопаться до истины.

Внезапно мои глаза открываются против воли — эта сволочь использовала какое-то заклинание. Наши взгляды встречаются, и у меня нет иного выхода, кроме как смотреть на него в упор…

Люциус никогда не заставлял меня держать глаза открытыми. Даже он не смог пересечь эту черту.

— Оставьте меня, прошу вас, ради бога…

— Силенцио!

Теперь я не могу даже говорить. Замечательно!

— Ты не идешь мне навстречу, так что я вынужден применить силу, — шепчет он. — Предупреждаю, я не люблю плохие манеры, особенно от такого примитивного существа, как ты.

Закусив губу, чувствую на языке кровь.

Он это видит, но ему все равно.

— Сейчас я хочу знать, чей это ребенок? — тянет он. — Насколько я знаю, кандидатов не так уж и много. Так кому же оказана эта… честь?

Нет. Нет. Господибожемой НЕТ!

Стараюсь думать о чем-то другом, о чем угодно, но только не о Люциусе. Не буду, не буду, не буду…

— Естественно, не мой, — на выдохе констатирует он, посмеиваясь, и… «Его смех звучит довольно приятно», — невольно отмечаю я. — Даже если бы дело было не в твоей грязной крови, я все равно считал бы, что овчинка выделки не стоит. Уж прости, дорогая, но ты далеко не красавица, сама знаешь.

Люциус когда-то сказал то же самое…

Нет. Не думать о нем. Наши жизни зависят от этого.

Он кривит рот в садистском оскале.

Хотела бы я закрыть сейчас глаза, потому что… их действительно начинает щипать от слез.

Изогнув одну бровь, он склоняет голову набок, словно обдумывая что-то, как будто он еще не знает точно, что происходит, и до чего он вот-вот докопается, ублюдок, сволочь, мерзавец…

— Конечно, это может быть Драко, — резюмирует он. — Вы ведь учились вместе, да? Скажи, могло быть такое, что среди учебников и пергаментов зародился роман? Интересно, что его отец думает по этому поводу? Единственный сын и наследник спутался с грязнокровкой!

Чувствую, как пылает лицо. Он знает. Уже знает… так зачем издевается надо мной?

Кроме того… Драко? Меня мутит от одной только мысли об этом.

Эйвери копается у меня в голове и наконец — видимо, найдя ответ, — усмехается.

— Нет, не думаю, — мягко произносит он. — И почему-то я склонен думать: у Драко кишка тонка, чтобы взять тебя силой. Ну и еще, сомневаюсь, что он вообще когда-либо хотел тебя. Слышала бы ты, что он о тебе говорит, Гермиона…

Глаза жжет, но Эйвери не дает мне передышки. Как выпутаться из этого? С нами все кончено — с Люциусом, и со мной, — без сомнений. Ни семейных уз, ни скелетов в шкафу — как Люциус и говорил, — так что у Эйвери нет никаких причин замалчивать нашу тайну.

— Итак, кто же у нас остается? — издевательски тянет он, и в его глазах загорается тот же мрачный огонек, что я видела лишь однажды — в тот ужасный день, когда он приказал Рону изнасиловать сестру.

Я не в силах больше сдерживать слезы, и, судя по его лицу, он наслаждается моим состоянием.

— Ну-ну, не надо плакать, — вполголоса произносит он, и мне хочется закричать на него, умолять, чтобы он позволил мне моргнуть хотя бы разок, но я не могу. Не могу даже взгляд отвести.

Он достает из кармана носовой платок и аккуратно вытирает мои слезы.

Хочется отшатнуться, но я не могу пошевелиться.

Он улыбается.

— Слезами горю не поможешь, Гермиона, — из чьих-то других уст эти слова звучали бы почти дружелюбно. — Уверен, молодой Рональд Уизли будет прекрасным отцом. В конце концов, у него для этого вполне подходящий характер: хорошее чувство юмора, терпение… да, он определенно будет хорош.

Чуть не давлюсь воздухом от удивления. Рон… он правда верит, что отец — Рон?

Сомневаюсь. Но… тогда, почему…

— О, — он приподнимает брови. — Твои мысли сейчас немного… пошли рябью, — его ледяной взгляд впивается в меня. — Ты хочешь, чтобы это был ребенок Уизли, но это не так, да?

Он выдыхает как-то… с недоверием. Но я не совсем уверена в этом, потому что не знаю его.

— Странно, — шепчет он. — Ребенок должен быть его — вот что я слышу в твоих мыслях. Но есть кое-что еще… ясно, как божий день, что отец не Уизли.

Он снова улыбается, только на этот раз… на этот раз его улыбка настоящая, а глаза больше не пусты: в них светится неподдельная радость.

— Фините! — указывая на меня палочкой, произносит он. Я не падаю на пол, мои глаза все еще открыты, так что, наверное, я могу говорить, вот только… что сказать?

— Так, если ребенок не мой, не Драко и не Уизли, тогда чей же? — протягивает он, улыбаясь и пристально глядя мне в глаза. — Не потрудишься ли назвать мне его имя?

Смотрю на него с отчаянием, не в силах думать ни о чем и ни о ком, кроме Люциуса. Он раскрыт, он унижен, он мертв…

Господи, позволь мне увидеть, как Люциус Малфой страдает, как он кричит, моля о пощаде. Позволь мне увидеть его смерть…

Я и не предполагала, о чем в действительности мечтала еще совсем недавно.

Эйвери усмехается, и, закрыв глаза, я падаю на пол, все вокруг плывет. Меня тошнит, о господи, я же вот-вот умру! Боже, помоги нам…

Он хватает меня за подбородок, впиваясь ногтями в кожу, и заставляет смотреть на него.

И от одного взгляда на него меня передергивает от ужаса.

Столь дикий, неописуемый триумф я видела много раз в глазах других людей. Его лицо буквально ожило. Это невыразительное, холодное лицо сияет, потому что он, наконец, нашел то, ради чего его сюда прислали. Эйвери — человек долга, так однажды сказал мне Люциус. И теперь его долг выполнен, а сам он выглядит так, словно получил ключи от рая.

— Скажи его имя! — резко бросает он.

Не могу… нет. Все кончено. Это конец. Нам конец. Боже праведный, отныне и во веки веков. Аминь. Все кончено.

Качаю головой, шаря взглядом по комнате.

Он вздыхает и на выдохе прикрывает глаза, словно гора упала у него с плеч, а когда вновь открывает глаза, в них прежние спокойствие и отрешенность; ничего невозможно прочесть.

— Твое молчание — дороже золота, Гермиона.

Не раздумывая ни секунды, хватаю его за мантию.

— Прошу вас, ради бога…

Он выхватывает материю у меня из рук, с удивлением глядя на меня.

— Зачем, почему? — мягко спрашивает он. — Что я сделал, кроме того, как постарался узнать тебя получше?

С улыбкой он склоняется надо мной, и я обреченно смотрю, как он тянет ко мне руку, чтобы стереть пальцем мокрую дорожку со щеки. Вздрогнув от его прикосновения, откидываю голову назад и чувствую, как глаза вновь наполняются слезами.

С тихим вздохом он вновь понимается на ноги.

— Ты — странное создание, Гермиона, — шепчет он. — Я наблюдал за тобой с тех пор, как прибыл сюда, пытался разгадать тебя. Признаться, я частенько думал, что ты… самая обыкновенная: девчонка с простыми чертами лица, достаточно глупая, чтобы выпить наше вино и устроить спектакль.

Касаюсь висков кончиками пальцев, стараясь не слушать.

— Также меня часто посещала мысль, что Темный Лорд ошибся, — продолжает он. — Что у Люциуса Малфоя — гордого, безжалостного аристократа Люциуса Малфоя — могло быть общего с нескладной, неуклюжей, глупой грязнокровкой? Чего он мог хотеть от нее?

Поднимаю на него глаза, чувствуя, во мне как закипает гнев.

Он же смотрит на меня так снисходительно, будто я едва ли ему интересна.

— Но у меня было задание, — в его голосе различимы нотки гордости и самодовольства. — И, кажется, я был неправ, ставя под сомнения догадки Темного Лорда, не так ли?

Перевожу взгляд на палочку в его руке, когда он опять наклоняется ко мне. Ох, если бы я только могла дотянуться до нее, тогда… вполне возможно…

— Темный Лорд всегда знает, Гермиона, — его ледяная улыбка вот-вот лишит меня рассудка.

Выбрасываю руку вперед, хватая его запястье, но в тот же миг свободной рукой он бьет меня по лицу. Боже, это больно, и у меня идет кровь… всхлипывая, хватаюсь за нос, не переставая плакать, пока Эйвери выпрямляется, покачивая головой в притворном сочувствии.

— Возможно, ты могла застать врасплох Люциуса, грязнокровка, — бросает он. — Но со мной такое не пройдет.

Потерянно смотрю, как он направляет на меня палочку, и невольно вскрикиваю, когда боль в сломанной переносице растворяется и исчезает.

Опускаю руки. Он улыбается.

Я все еще сижу на полу, подтянув колени к подбородку, и трясусь всем телом. Вот и все. Игра окончена. Мы умрем, Люциус и я. Оба.

Бесспорно.

— Как приятно, когда дело сделано, — не отводя от меня глаз, изрекает он. — Жаль, конечно, что Люциус, кажется, забыл, какой ценой в нашем мире дается чувство гордости. Какое несчастье, что ему пришлось… настолько окунуться в свои обязанности.

— Пожалуйста, — шепчу я, не зная, что еще сделать.

— Не проси о помощи, Гермиона, — качая головой, произносит он, и я даже слышу ложные извиняющиеся интонации в его голосе. — Никто — ни я, ни Бог, ни даже Люциус — теперь не спасет тебя.

Открываю было рот, но Эйвери стремительно делает шаг назад и, направив на меня палочку, произносит:

— Обливиэйт!

В оцепенении смотрю на него, стук сердца отдается в ушах: тудум-тудум-тудум…

Что ему нужно? Зачем он здесь?

Ничего. Скорее всего, ничего важного. Успокойся.

Успокоиться? Успокоиться?! Господи…

Он ничего не знает. Не знает, что что-то изменилось. Успокойся.

Да. Он не знает. Пока…

Сфокусируйся на дыхании: вдох — выдох. Тудум-тудум-тудум…

— Почему ты плачешь? — его голос мелодичен, словно где-то играет музыкальная шкатулка.

— Потому что скучаю по маме, — огрызаюсь в ответ. — Вряд ли такой, как вы, сможет понять меня.

Он улыбается, словно старой доброй шутке, но его глаза… в них как будто…

Чему он улыбается?

— Нет, уверен, ты не стала бы, — бормочет он, а затем приподнимает бровь, словно решив что-то для себя. — А визит молодого мистера Уизли поднял бы тебе настроение? Он в последнее время часто выведывает у меня о твоем самочувствии. Думаю, ему будет очень приятно лично убедиться, что с тобой все хорошо.

Прищурившись, внимательно изучаю его.

— Это все, ради чего вы пришли? Задать мне вопрос, ответ на который вам уже известен? Я ни за что не упущу шанса повидаться с Роном.

— Соблюдаю этикет, — чересчур вежливо отзывается он. — Я, конечно, мог бы притащить его сюда без предупреждения, но вдруг ты оказалась бы занята… чем-то другим.

Заливаюсь краской, чувствуя, как учащенно забилось сердце.

Все хорошо. Он не знает. Пусть намекает, сколько влезет, но он не знает.

— Так, — он вопросительно выгибает брови, глядя на меня, — ты была бы не против повидаться с другом?

— Да, пожалуйста, — смотрю на него с мольбой.

— Чудесно, — он удовлетворенно улыбается и поворачивается к двери. — Рассвет уже наступил, и скоро Уизли надо вставать и приступать к работе, но я постараюсь привести его побыстрее.

Открыв дверь, он медлит, вновь поворачиваясь ко мне.

Кажется, прошли годы, пока он изучающе разглядывает меня, и у меня мурашки бегут по коже от этого взгляда. Что… что ему?..

Едва заметная улыбка касается его губ, и он усмехается; Улыбка касается его губ, и он усмехается — едва заметно.

— Что за удивительное дитя, — бросает он, прежде чем покинуть комнату.

Невидящим взглядом смотрю на закрытую дверь.

Что это было?

Дрожащими руками обхватываю живот. Мой малыш. Ребенок Люциуса.

Наше спасение.