EDEN

Глава 41. Ультиматум

Жду.

Сижу на полу, подтянув колени к подбородку, пожевывая губу, совершенно не думая о том, что я делаю, пока во рту не появляется металлический привкус крови.

Выругавшись про себя, зализываю ранку на припухшей губе.

Интересно, он размышляет над тем, как я себя чувствую сейчас? Он знает, как работает зелье?

И вправду, а как оно работает? Мы не изучали его в школе: половое воспитание как-то не входило в программу Хогвартса. Честно говоря, меня всегда это удивляло, но теперь, узнав, что магических способов контрацепции не существует, я, кажется, совсем не удивлена.

Это даже забавно: волшебники и волшебники всегда смотрели на магглов свысока. Те же самые Уизли считают их чуднЫми. Милыми. Но какими-то заторможенными и отстающими в развитии, недостойными стоять на одной ступени с магами…

Но в своем нежелании замечать маггловский прогресс они многое упустили. Отсюда и ситуации вроде той, в которой оказалась я.

Если бы я приняла это зелье, мне было бы больно? А кровь? Я бы истекала кровью? Я бы кричала и корчилась на полу, пока дикая боль скручивает внутренности, а ребенок, едва зародившись, погибал во мне?

Или это было бы безболезненно? Я бы совсем ничего не почувствовала. Просто небольшой дискомфорт, и все бы закончилось быстро и относительно чисто.

Что именно он себе представляет? Это настолько ужасно, что он не может заставить себя быть рядом со мной в этот момент? Это было бы выше его сил? Он правда такой трус?

Или же он знает, что мне не нужна помощь? Знает, что зелье не причинит мне боли, и я вполне способна справиться с этим сама, потому что, в конце концов, это просто ребенок, и физически я не пострадаю, а значит, мне не нужна ни его помощь, ни даже эмоциональная поддержка.

Зная его, я бы поставила на последнее. Он хочет, чтобы я прошла через всю боль в одиночку, и думает, что дети не заслуживают привязанности…

Он должен точно знать, как действует зелье.

Внезапно меня пронзает ужасная мысль: неужели ему приходилось делать это раньше?

Отмахиваюсь от этой мысли. Заталкиваю ее поглубже, хороня в сознании. Убиваю ее…

Не думаю, что ему случалось оказываться в подобной ситуации, хотя вряд ли он стал бы так реагировать, будь на моем месте какая-нибудь симпатичная чистокровная волшебница. С другой стороны, Драко ведь совершенно ничего для него не значит, и, кажется, ни один из его детей (если они вообще есть!) не вызывает у него теплых чувств.

Его ребенок. Дитя, растущее во мне… его. Часть него и часть меня.

Одна только мысль о чем-то столь значительном, грандиозном вызывает головную боль.

Твой сын.

Нет. Я не верю в видения. Не верю. Не буду. Я обозвала Трелони шарлатанкой и, хлопнув дверью, покинула ее класс навсегда, поэтому я просто отказываюсь верить, что все это правда…

Но что, если это все-таки было настоящее видение?

Тогда… значит я все-таки выживу и выберусь отсюда.

А еще это значит, что мы с Люциусом не будем вместе, когда я окажусь на свободе. Двое других детей были братом и сестрой этому ребенку, но были непохожи на него. Непохожи на Люциуса. Они даже на меня непохожи.

Да. Они похожи на Рона, не так ли?

Невольно обращаюсь мысленно к тому времени, когда я еще представляла нашу с Роном жизнь; я часто это делаю, в основном по ночам, чтобы никто — даже я сама! — не видел моего пылающего от стыда лица.

Я была всего лишь девчонкой. Несмотря на книги, брекеты на зубах и явную потребность в расческе. И как и все девочки-подростки, я любила иногда помечтать о совместном будущем с мальчиком, которого считала любовью всей жизни.

Я думала, что мы начнем встречаться еще до выпуска, а потом еще несколько лет после окончания школы, и обязательно поженимся, как только каждый найдет хорошую работу, и мы подкопим немного денег. Рон стал бы аврором, как и хотел, а я пошла бы работать в Министерство, возможно, даже защищала бы права домовых эльфов, — мне ведь всегда это нравилось. У нас был бы дом в деревне и яблоневый сад с увитой плющом изгородью. И дети… скорее всего, двое: девочка и мальчик.

Ты еще можешь иметь все это. Просто выпей зелье.

Поздновато! И, кроме того… я не могу. Только не после того, как видела, каким станет этот ребенок.

Да и как я смогла бы? Вполне вероятно, это единственное хорошее, что в итоге выйдет из всего этого хаоса?

Спасение. Об этом ты думаешь?

Не знаю. Может быть.

Если двое других детей от Рона, тогда… получается, Люциуса в моей жизни не будет. Зато будет Рон, а разве не этого я всегда хотела?

Господи, да как я могу даже… воображать свою дальнейшую жизнь без Люциуса? Он давно уже стал частью меня.

И, конечно же, я хочу быть с Роном. Правда. Вот только…

Ты и с Люциусом хочешь быть.

Мысленно даю себе затрещину.

Не верю. Нет. Я допускаю, что навоображала себе кучу всего, но это не имеет никакого отношения к будущему. Человек сам строит свою судьбу — вот во что я всегда верила.

«Не все пророчества сбываются», — сказал когда-то Гарри профессор Дамблдор.

Звук открывающейся и закрывающейся двери заставляет сердце пуститься в галоп.

Поднимаю голову: на его лице ни тени эмоции.

Потому что ему так нужно.

Выражение его лица не меняется при виде меня, сидящей на полу с пустым взглядом.

Он прочищает горло.

— Ты уже… — он медлит, а затем встряхивает головой. — Все закончилось?

Смотрю на него, не зная, что ответить. Правда его уничтожит.

Как и он уничтожил тебя.

Я не такая, как он: мне не доставит удовольствия разрушить его мир. Хотя, наверное, должно бы, но нет. Я не буду от этого счастлива.

Больше не буду.

…прежде чем умру, позволь увидеть, как страдает Люциус Малфой. Позволь рассмеяться ему в лицо, пока он будет корчиться у моих ног. Боже, прошу, позволь увидеть его боль и муки, и благодарности моей не будет предела…

Если честно, когда я шептала эту молитву, то имела в виду совсем не то, что происходит сейчас. Тогда я думала о море крови, бесчисленных темных заклинаниях и его бесконечном унижении.

Но не об… этом.

— Ну? Все кончено, грязнокровка?

Невольно бросаю взгляд на пол чуть правее него: его глаза широко распахиваются, когда, проследив за ним, он видит осколки стекла и подсыхающую вокруг них жидкость.

Несколько раз он глубоко вздыхает, и воздух вырывается из его легких неровными хрипами, словно Люциус пытается обуздать свою ярость. Поспешно поднимаюсь на ноги, готовясь к… чему-то.

Он поворачивается ко мне с выражением…

Поначалу мне кажется, что это ненависть, но затем я понимаю: это обыкновенный гнев, а с ним уже легче справиться. Не ненависть. Не думаю, что он когда-нибудь сможет снова ненавидеть меня, даже если я окончательно сломаю ему жизнь и уничтожу его честь.

— Что ты наделала? — горячо шепчет он. — Глупая, глупая девчонка, что же ты наделала?

Напрягаюсь от его слов.

— Я не ребенок, Люциус, — взрываюсь в ответ. — И кому, как не тебе, прекрасно об этом известно, — язвительно заканчиваю я.

Его лицо озаряется вспышкой… гнева. Или вины? В конце концов, я еще очень молода. Даже слишком молода для него, и не думаю, что он когда-нибудь забывал об этом.

Он сжимает и разжимает кулаки.

— Чем ты думала? — шипит он, распаляясь все больше. — Как могла оставить это… эту мерзость жить?

Проглатываю злость и боль.

— Я не могла сделать это, Люциус, — отвечаю ему ровно. — И следи за словами, ты все-таки говоришь о своем ребенке.

Он кривится в отвращении, подходит ко мне, хватает за плечи и встряхивает несколько раз.

— Боже, да ты хоть представляешь, что будет, если ты его оставишь? — на одном дыхании выпаливает он. — Я никогда не считал тебя глупой, но сейчас ты кажешься такой же безмозглой, как и весь остальной маггловский сброд…

Гнев закипает во мне, и я сбрасываю руку Люциуса.

— Я прекрасно понимаю, что будет, мерзавец! — повышаю на него голос. — Если Волдеморт узнает об этом, он сразу поймет, кто отец ребенка, и убьет нас. Уж поверь мне, я много размышляла над этим в последнее время.

Остановившись, перевожу дыхание.

— Но я не могу, — заканчиваю шепотом. — Я пыталась, и даже почти хотела, но так и не смогла. Это же часть меня и… и часть тебя.

— Ты придаешь этому слишком большое значение, — глядя на меня, произносит он. — Это же просто ребенок. Дети не стоят тех неприятностей, что приносят, уж мне ли не знать.

— Только ты забываешь, что этот ребенок не плод чистокровного брака, заключенного из кастовых соображений, без любви.

Голос дрожит от переизбытка эмоций, и я не знаю, почему говорю все это, но — черт его задери! — к этому шло, и я не верю, что ему все равно!

Он тяжело вздыхает, плотно сжимая губы.

— Я не… — он осекается, и я безотчетно протягиваю руку, касаясь его лица.

— Люциус, разве ты не знаешь, что значишь для меня?

На мгновение мне кажется, что он собирается ответить: выражение его лица такое странное: словно одна его часть жаждет произнести слова, а другая — размозжить мою голову о стену, прежде чем я ляпну что-нибудь еще. Его глаза сверкают, и у меня мелькает мысль, что он собирается меня поцеловать.

Но он лишь закрывает глаза и с выражением непереносимой муки на лице стряхивает мою руку.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — открывая глаза, спрашивает он. — Умер за тебя? Однажды ты сказала, что твое единственное заветное желание — увидеть мою смерть. Получается, это твоя месть, грязнокровка?

Боль захлестывает меня, как цунами.

— Нет, — шепчу я. — Конечно, нет. Ты знаешь, что это не так.

— Ну а мне почему-то кажется, что так, — жестко бросает он. — У тебя был выбор: моя жизнь или жизнь твоего ребенка. Ты выбрала последнее.

— Но… — меня охватывает отчаяние. — Но все не обязательно должно быть именно так! У нас есть выход…

— Например? — издевательски спрашивает он.

С трудом сглатываю и пытаюсь быть разумной. Последовательной. Вновь стать той, кем я была когда-то — девочкой, которую он уничтожил.

— Насколько я могу понимать, у тебя есть два выхода, — спокойный, деловой тон дается мне непросто. — Ты можешь освободить меня или… или убить.

На последних словах голос чуть срывается, а Люциус, кажется, забывает дышать.

Стоим и смотрим друг на друга, и от страха у меня перехватывает дыхание, ведь он как-то сказал, что не сможет убить меня. Но это было до того, как нечто губительное для жизни, словно раковая опухоль, пустило свои отравленные корни — маленькая жизнь внутри меня. Еще не родившийся малыш, к которому Люциус не хотел иметь никакого отношения.

Мгновение он выглядит так, будто действительно меня ненавидит.

— Думаешь, я освобожу тебя? — ледяным тоном спрашивает он. — Несмотря на то, что это будет означать для меня смертный приговор, ты все же думаешь, что я дам тебе свободу, просто потому, что ты слишком глупа, чтобы понять: это… от этого существа надо избавиться? Разве для твоего безграничного эгоизма еще недостаточно, что ты лишила меня всего? И теперь ты еще хочешь мою жизнь…

— Это я эгоистка? — все во мне кипит. — С кем поведешься…

В его глазах мелькает ненависть, но меня уже не остановить.

— Конечно, я не хочу, чтобы ты умер ради меня, — мой голос дрожит. — Если бы я думала, что, отпустив меня, ты остался бы здесь ждать, когда Волдеморт придет и убьет тебя, то давно бы уже разбила зеркало в ванной и перерезала себе вены.

Его глаза сверкают.

— Предлагаешь бежать с тобой? — шепчет он. — Бросить все, одним махом перечеркнув свою жизнь, и вместе растить это недоразумение? Построить дом и ждать, когда нас выследит Темный Лорд?

Не сразу нахожусь с ответом.

— Если данная перспектива для тебя омерзительна, то можешь и не бежать со мной, — с горечью в голосе шепчу я. — Но ты мог хотя бы скрыться сам…

— Что? И оставить тебя с Уизли? — он мрачно усмехается. — Не сомневаюсь, что если он сбежит отсюда, то найдет тебя. Мальчишка думает, что безмерно тебя любит и сделает что угодно, лишь бы быть с тобой, даже растить ребенка Пожирателя смерти.

Ненависть за оскорбление Рона подталкивает меня.

— И все же это больше, чем можешь сделать ты! — свирепо бросаю в ответ. — Оскорбляй и унижай Рона сколько хочешь, но очевидно, что он беспокоится обо мне больше, чем ты! Ты даже не хочешь растить своего собственного ребенка!

Он вздрагивает, будто я ударила его, но я не обращаю на это внимания.

— Если ты не освободишь меня, тебе придется меня убить, — произношу я почти спокойно. — Ведь именно к этому все идет, Люциус: либо ты освободишь меня и оставишь позади прежнюю жизнь, либо ты должен будешь убить меня. Господь свидетель, я много натерпелась и не в состоянии больше переживать из-за этого, я так больше не могу!

Подхожу к нему и беру за руку — ту, в которой он держит палочку; и замечаю, как его пальцы неосознанно стискивают ее крепче. Глядя ему прямо в глаза, направляю палочку себе в грудь — туда, где гулко трепыхается мое измученное сердце.

— Ну, давай же! — мой голос звучит на удивление уверенно и спокойно, наверное, потому что мне действительно настолько все осточертело, что хочется покончить со всем здесь и сейчас. — Сделай это! Покончи со всем, что было между нами, оставь это позади и двигайся дальше. Соблазни какую-нибудь миленькую чистокровную ведьмочку и забудь о грязнокровке, как о страшном сне. Убей меня, и твои вина и ненависть умрут вместе со мной. Чего ты ждешь? Сделай это!

Неожиданно я умолкаю, потому что его лицо… он выглядит так, словно действительно собирается убить меня, словно вот-вот произнесет Непростительное и покончит со всем, освободит нас обоих…

Я замерла — от страха или от облегчения?

Сердце тяжело стучит в груди, я смотрю в глаза Люциуса так долго, что почти кружится голова от его внимательного взгляда, проникающего глубоко в душу. Он всегда был слишком глубоко…

С диким рычанием он отводит палочку в сторону, и я не знаю, на кого он больше зол: на себя или на меня.

— Ты же знаешь, я не могу это сделать! — шипит он. — Как у тебя язык поворачивается предлагать такое? И ты серьезно думаешь, что я смогу когда-нибудь забыть тебя?

У меня перехватывает дыхание; эти слова придают мне сил.

— Тогда почему ты не хочешь бежать со мной? — в моем голосе звенит отчаяние. — Почему не оставишь все в прошлом, ведь твоя прежняя жизнь больше не имеет смысла, не после того, как ты сам убедился, что эти твои чистокровные убеждения выеденного яйца не стоят? Да как ты не поймешь… оставь все страдания, и боль, и смерть, и идем со мной!

Его усмешка, кажется, заключает в себе все несчастья мира.

— Но как? — выдыхает он. — Эта жизнь — все, что я знаю. Как я могу все бросить, когда всю жизнь боролся именно за это? Я живу и дышу этим с тех пор, как научился говорить.

— А как насчет того, что могло быть у нас, Люциус? — слезы щиплют глаза. — Как насчет нашего дома, ребенка, любви, которые могли бы у нас быть?

Боже, неужели я действительно это сказала?

Какое-то время он смотрит на меня широко раскрытыми глазами, а затем, стиснув зубы, отворачивается, бормоча проклятья.

— Черт побери, зачем тебе нужно все усложнять?

Его слова бьют по больному, и я ненавижу себя за то, что люблю его, но далеко не так, как он ненавидит себя за все, что происходит…

Мог бы он… может быть, когда-нибудь…

Смог бы он когда-нибудь полюбить меня?

— Я видела его, Люциус, — не раздумывая ни секунды, начинаю говорить. — Совсем недавно. У меня было видение.

Его плечи напрягаются.

— Кого? — ровным тоном спрашивает он.

Призываю на помощь все силы, потому что сейчас я собираюсь разыграть последний оставшийся козырь.

— Твоего сына, — крошечный шаг в его сторону. — Нашего сына. Я видела во сне, что он учится в Хогвартсе. Ему было около шестнадцати на вид.

Он захлебывается воздухом, а потом качает головой.

— Прорицание! — презрительно бросает он. — Самая бесполезная наука. Сколько волшебников напрасно положили свои жизни на алтарь неисполненных пророчеств… даже сам Темный Лорд…

Он осекается, потому что, подойдя к нему, я беру его руку и кладу на свой живот.

Его пальцы чуть напрягаются, но он не убирает ладонь, и я чувствую тепло его руки сквозь ткань платья.

Не оборачиваясь, он судорожно вздыхает, и мне жаль, что я не вижу его лица, пока его рука лежит поверх его нерожденного ребенка. Мне остается только догадываться…

— Он очень похож на тебя, — мягко шепчу я. — У него твои волосы, твое телосложение, и такая же светлая кожа, а еще у него твои черты лица, даже изгиб рта в точности, как у тебя. Он — точная копия тебя, за исключением одного…

Качая головой, он сдавливает пальцами мой живот — так, что я даже чувствую, как его ногти впиваются в кожу, несмотря на платье.

— Это ничего не значит для меня, — четко выговаривает он. — У меня уже есть сын, если ты забыла.

Еще один шажок — и я привстаю на цыпочки, кладя руки ему на плечи.

— У твоего сына твои глаза, Люциус, — шепчу я. — Но этот ребенок и мой тоже, поэтому у него мои глаза.

Я задела… за живое. Вне всяких сомнений. Я понимаю это по тому, как он замирает при этих словах; но внезапно он убирает руку от моего живота и отходит подальше, отказываясь на меня смотреть.

— Я не… — начинает он, и я слышу отчаяние в его голосе.

Он проводит рукой по волосам.

— Нет, — резко бросает он. — Нет.

Он вылетает из комнаты, громко хлопнув дверью.

Несколько секунд тупо смотрю на закрытую дверь, рыдания застревают в горле.

Я почти готова вознести молитву, но я перестала верить в Бога, когда Он покинул меня.

Извините, абонент больше недоступен.

Часто моргая, опускаюсь на колени и хватаюсь за живот, а затем сворачиваюсь клубочком на полу, обнимая себя — будто защищаясь.

Мама? Ты слышишь меня? Что мне делать?

Пару раз я уже делала так: разговаривала с мамой и папой, убеждая себя, что они слышат, что они присматривают за мной …

Но как говорить с ней о таком? Даже если бы она могла слышать меня, как я могу спрашивать, правильно ли поступаю, оставив ребенка, чей отец убил ее, пока она спала, и ей снились пропавшая любимая дочь и всякие ужасы, которые, вероятно, со мной случились?

Закрыв глаза, уже не сдерживаю слез. Все чувства и эмоции, что я пережила с момента похищения, копившиеся во мне долгое время, прорываются наружу, и я захлебываюсь рыданиями, едва успевая делать маленькие вдохи. И с каждым всхлипом и воем я словно отпускаю свои страх, боль, желание, ненависть, любовь… и отчаяние.

— Мама, — я задыхаюсь. — Мама, прошу тебя!

Господи, как я хочу, чтобы она вернулась хотя бы на минуту! Увидеть ее, почувствовать ее объятия и услышать, что все будет хорошо, она защитит меня, и плохой человек не причинит мне больше вреда, и я могу спать спокойно, потому что это был просто ночной кошмар…

— Если хочешь, чтобы твоя мама тебя услышала, говори громче.

Рыдания моментально прекращаются.

Я не слышала, как он вошел.

Медленно приподнимаюсь с пола и обращаю расфокусированный взгляд на темную фигуру, стоящую перед закрытой дверью.

Это не Люциус.

Это Эйвери.