EDEN

Глава 33. Непоправимый урон

Падаю ничком на каменный пол, обдирая кожу на коленях и ладонях.

Поднять голову… нет, не могу…

Невидящим взглядом смотрю на свои руки, на растопыренные пальцы, цепляющиеся за камень, а затем почему-то заинтересованно останавливаюсь на белой полоске шрама, пересекающего левую руку.

Вдох… набраться сил и дышать. Я должна.

Это чертовски трудно.

Зато позволить слезам течь по лицу — легко и просто.

Прислушиваюсь…

Тихое дыхание — не мое, откуда-то из другого конца комнаты.

Закрываю глаза. Глубокий вдох. И резкий выдох…

Так. Я могу сделать это… нет, не могу!!! Нет…

Да. Я должна. Он заслуживает хотя бы объяснений, если не большего.

Медленно, очень медленно поднимаюсь на ноги, преодолевая сопротивление собственного тела: оно просто отказывается повиноваться мне. Наконец мне удается встать — не иначе как с Божьей помощью.

А теперь… посмотреть на него. Это ведь очень просто, не так ли?

Мучительно медленно поднимаю голову, готовясь встретиться лицом к лицу с тем, что я натворила.

Он стоит спиной ко мне у противоположной стены комнаты.

Кажется, прошла вечность в застывшей тишине, но в конце концов он глубоко вздыхает, и его плечи поднимаются и опускаются в такт этому вздоху.

— Неудивительно, что ты была против моей экскурсии в Омут памяти, — шепчет он.

Прикусываю нижнюю губу — сильно, и слезы вновь наполняют глаза.

— Это совсем не то, что ты думаешь, — меня воротит от собственных слов. Дура набитая, я же никогда не умела врать.

Он оборачивается: его лицо все еще мокрое от слез, но вот глаза… он буравит меня тяжелым, напряженным взглядом, в котором смешались обида и ярость.

— А что это по-твоему, Гермиона? — его голос подрагивает от злости. — Потому что то, что я видел, выглядело как будто ты трахаешься с Люциусом Малфоем!

Повышая голос, он надвигается на меня.

— Но этого ведь быть не может. Ты же клялась мне, что между вами ничего нет! — он кричит, находясь на грани истерики. — Ты твердила мне снова и снова, что ничего не происходит, — он умолкает на мгновение, и во взгляде мелькает боль. — Ты смотрела мне в глаза и нагло врала, все это время позволяя гребаному Люциусу Малфою трахать тебя!

Отшатываюсь к стене, всхлипывая.

— Пожалуйста… прошу тебя, не кричи! Рон, ты должен понять…

— КАК Я МОГУ ПОНЯТЬ? — кричит он. — Как ты можешь… как тебе в голову такое пришло? Разве ты не знаешь, что он за человек?

— Конечно, знаю! — поспешно отвечаю я. — Ты и сам видел, через что он заставил меня пройти, Рон, так что… да, я прекрасно знаю, кто он…

— ТОГДА КАК ТЫ ТЕРПИШЬ ЭТО? — он и не собирается понижать голос. — Он чудовище, убийца, долбаный фанатик… Господи! Гермиона, он убил твоих родителей!

— Знаю! — отчаяние захлестывает меня, словно цунами. — Знаю, и никогда не смогу забыть это.

Он недоверчиво смотрит на меня, а затем отворачивается и принимается нарезать круги по комнате.

— Я только… просто понять не могу! Как ты можешь… даже… он же тебе в отцы годится…

Он прячет лицо в ладонях. У меня сердце кровью обливается, и я плачу так, как не плакала с той самой ночи, когда погибли родители, потому что… Боже, я уничтожила его сегодня.

Несмело подхожу к нему, протягивая руку.

Но он сбрасывает мою руку, шарахаясь прочь и глядя на меня с такой ненавистью…

— Не трогай меня! — шипит он. — Ты чертова предательница, Гермиона! Я не хочу, чтобы ты прикасалась ко мне!

Ни одна пощечина Люциуса, ни одно Круцио не причиняли мне столько боли, сколько эти слова.

Новый поток слез, и я пытаюсь сдержать рыдания, зажав рот рукой.

Его глаза блестят, и он отворачивается.

— Послушай, — я с трудом выдавливаю слова, мучаясь от невыносимой агонии. — Пожалуйста, просто выслушай меня…

— Зачем? — он вновь поворачивается ко мне: его глаза мечут молнии. — Почему я должен слушать тебя?

Его слова — как нож в сердце, но я продолжаю:

— Потому что ты должен понять, — шепчу я. — Должен знать, почему… просто выслушай меня. И когда я закончу, можешь ненавидеть меня, отречься от меня, вычеркнуть из своей жизни навсегда, но для начала я расскажу, почему делаю это.

Несколько мучительных мгновений он смотрит на меня, а затем отрывисто кивает, хотя весь его вид говорит: он едва сдерживается, чтобы вновь не накричать на меня.

Глубоко вздыхаю, пытаясь привести в порядок хаотично мечущиеся мысли. Я должна все объяснить…

Но как? Ведь я сама едва понимаю, что происходит.

Начало. Начни с самого начала.

Опять вздыхаю и говорю:

— Когда меня только схватили…

Господи, как же трудно сейчас вспоминать об этом. Прошло уже столько времени, словно другая жизнь.

Что мне рассказать? Должна ли я рассказать, как он нес меня на руках через лес? Как заставил распороть себе бедро? Как не мог смотреть мне в глаза после того, как пытал меня?

Нет. С начала.

— Когда меня только схватили, он пытал меня часами, — голос натянут, как струна, твердый и ровный тон. — Ему нужны были ответы, и он ни перед чем не останавливался, вытягивая из меня информацию.

Рон будто хочет что-то сказать, но не решается. Поэтому я продолжаю:

— Я просила его… умоляла прекратить, снова и снова, но он был непреклонен. Он просто делал свое дело, повторяя раз за разом, что я грязнокровка и должна заслужить его милосердие, смирившись со своим статусом. И все же временами мне казалось…

На мгновение останавливаюсь, раздумывая… нет, он должен знать. Он заслуживает того, чтобы знать.

— Порой я замечала что-то — что-то в его взгляде, — когда молила его прекратить мучить меня…

Рон горько усмехается, не веря мне.

— Наверное, это его заводило, — бормочет он. — Вероятно, он испытывает кайф, истязая молодых девушек, пока они не начнут молить его о пощаде…

— Нет! — в отчаянии кричу я. — Нет, Рон, послушай же меня! Все было не так! Он будто… в его глазах мелькала жалость, но он пытался отвергать это.

Он судорожно вздыхает и, сложив руки, смотрит на меня непроницаемым взглядом.

— М-м-м… и это вылилось в то, что я видел? — скептически спрашивает он. — Все вдруг изменилось! Он сказал, что прекратит издевательства, если ты с ним переспишь? Иного я и не ждал от такого типа…

— Нет! — хотя, возможно, ложь намного облегчила бы мое положение, но я не собираюсь больше лгать ему. — Нет, Рон, послушай меня, пожалуйста. Он… я уверена, он не думал обо мне… так. По крайней мере, не вначале, — лицо заливает краска, и я начинаю заикаться. — Потому что, когда Беллатрикс и Долохов присутствовали на одном из моих допросов и подбивали его… раздеть меня, он отказался, сказав, что его тошнит только от одной мысли об этом, я мол грязнокровка и все такое.

— Не называй себя так, — тихо шепчет он.

Повисает плотная тишина, Рон смотрит в пол, но мне становится немного легче от осознания, что он не настолько сильно ненавидит меня, чтобы называть грязнокровкой.

А вот Люциус… его вообще не волнует, насколько часто он использует это слово.

— Продолжай, — натянутым голосом.

Глубоко вздыхаю.

— Когда мы прибыли сюда… всё изменилось, — я с трудом подбираю слова. — Я… мне удалось достать нож, когда мы приехали, и я… я пырнула Люциуса ножом.

Рон молчит. Еще пару месяцев назад он бы откликнулся на эту новость, но сейчас это уже неважно.

Он не смотрит на меня.

— После этого все изменилось, — шепотом продолжаю я. — Он запер меня в камере в подземельях: хотел наказать за то, что я сделала…

Спотыкаюсь на полуслове, потому что именно в тот момент происходящее потеряло всякий смысл даже для меня.

— Я… я не знаю, в какой момент все изменилось, просто… он постоянно был со мной. Всегда.

Боже, как же мне объяснить ему?

Он не смотрит на меня.

— Не знаю как и когда, но это случилось; мало-помалу, но что-то менялось. Иногда он как бы невзначай касался моих волос или лица. А когда как-то раз Долохов пришел ко мне в комнату и хотел… попытался… Люциус спас меня. Он сказал, что чистокровный не должен марать руки о грязнокровку. А на следующий день Волдеморт заявил, что я больше не нужна и Люциус может убить меня, а он не стал делать этого.

— О-о-о, — Рон поднимает на меня взгляд, — он так много сделал для тебя, не так ли? — в его голосе звенит ярость. — Например, убил твоих родителей. Ну да, он на все способен ради тебя…

— Нет, Рон, послушай, он правда сделал это ради меня! Звучит глупо, но он сделал это, чтобы спасти меня; об этом я узнала потом. Волдеморт предоставил ему выбор: либо Люциус убивает меня, либо моих родителей. И он сделал свой выбор — Господь свидетель! — я ненавижу его за это всей душой, но он убил их, чтобы спасти меня…

Рон одаривает меня тяжелым взглядом, и, судя по всему пребывает в полной уверенности, что я тронулась умом.

— То, что ты видел в Омуте, — меня пробирает дрожь, но я должна это сказать, — то, как он… когда он касался меня, а затем ударил… это было в ту ночь, когда мы вернулись из твоего дома, где вместо того, чтобы преследовать Гарри, он последовал за мной. Именно тогда я начала понимать…

— А вот я не понимаю, — прерывает он меня. — В этих воспоминаниях… Боже, Гермиона, я думал, он пытался изнасиловать тебя. Я думал, ты не хочешь, чтобы я видел это, потому что он заставлял тебя. Бога ради, да он ударил тебя после того, как… ласкал! И ты сопротивлялась…

Он переводит дыхание.

— Но затем, несколькими воспоминаниями позже, ты с радостью позволяла ему делать все, что ему хочется, — в его голосе столько горечи, у меня сердце разрывается, и я не могу сдержать слез. — Ты сама поцеловала его, подталкивая к…

— Все было не так! Нет, вернее, да, но сначала… я не хотела. Просто… мы много времени проводили вместе, и все вышло из-под контроля. Я клянусь тебе: не я начала это, когда он впервые… я имею в виду, когда это действительно случилось, инициатива исходила от него, и я даже пыталась ударить его, но…

У меня нет больше слов. Как я могу объяснить что-то Рону, когда даже мы с Люциусом понятия не имеем, какого черта вообще происходит?!

Рон смотрит на меня с отвращением.

— Так он заставил тебя, ты это хочешь сказать? — спрашивает он. — Он заставил тебя, а теперь промывает тебе мозги, заставляя думать, что ты тоже хочешь его?

Молча смотрю на него.

— Я могла бы ответить утвердительно, — поколебавшись, отвечаю я. — Могла бы сказать, что он насиловал меня раз за разом, и я хочу его лишь потому, что он копается в моих мозгах…

Слезы унижения текут по щекам.

— Но это была бы ложь, — шепотом продолжаю я. — Ты не заслуживаешь такого оскорбления. И я больше никогда не буду лгать тебе. Знаю, мысль о том, что я добровольно желаю его, для тебя невыносима, и ты предпочел бы думать, что он насилует меня, но это неправда. Да, вначале я сопротивлялась, потому что знала, насколько это неправильно. Но в итоге я перестала сражаться, я захотела его…

С минуту он смотрит на меня, а затем отворачивается, шумно всхлипывая.

— О Боже, — шепчет он, и его голос ломается. — Я думал… нет, чувствовал, что что-то между вами… — он прячет лицо в ладонях. — Вы оба, наверное, вдоволь посмеялись надо мной.

Несколько слов — и мое сердце разбито вдребезги.

Подойдя к нему, кладу руки на его плечи.

— Нет, — страстно шепчу я. — Нет, Рон, никогда и ни за что. Я ненавижу себя за то, что сделала с тобой, правда…

Он сбрасывает мои руки и смотрит на меня: его глаза мокрые от слез и такие темные — от боли.

— И что теперь нам остается? — шепчет он.

Всхлипнув, прикусываю нижнюю губу. Я плачу по тому, что могло бы быть, по тому, что должно было случиться, по тому, что отныне уничтожено навсегда.

— Рон, мне так жаль.

Мне больше нечего сказать.

— Знаешь, — начинает он, — все время, что я пробыл здесь, мне казалось, что я попал в кошмар, из которого мне не выбраться: вокруг лишь боль, темнота и кровь. И знаешь, что придавало мне силы жить?

Понуро качаю головой: не потому, что не знаю, о чем он, а наоборот — я прекрасно знаю, что он сейчас скажет.

— Я терпел все ради тебя! — он срывается на крик. — А теперь я узнаю, что единственный лучик добра и света, что остался у меня в этом страшном мире, трахается с проклятым Пожирателем Смерти уже бог знает сколько времени!

— Я все понимаю, — очередной всхлип срывается с губ. — И не прошу тебя простить меня. Но я тоже цеплялась за тебя, ты — самое хорошее, что осталось у меня, и благодаря тебе я жила. Много раз я пыталась покончить с собой, но вспоминала о тебе и понимала, что не могу тебя оставить. Ты много значишь для меня!

— Много? Больше, чем он? — напряженно спрашивает Рон.

И ни секунды не колеблясь, не задумываясь, правда это или нет, я твердо киваю.

— Конечно, больше. Ты для меня весь мир! Никогда не прощу себе, что так поступила с тобой. Клянусь всем, что у меня есть, что не хотела делать тебе больно…

— Всем, что у тебяесть? — с горечью в голосе прерывает меня он. — И что же, черт возьми, у тебя есть, а? Он же отнял у тебя ВСЁ!

Он абсолютно прав. Боже, помоги мне, помоги нам обоим, помоги нам всем! Его слова — чистейшая правда. Люциус лишил меня всего: родителей, самоуважения, свободы…

А теперь еще он забрал у меня Рона. Не то чтобы он уже не сделал этого раньше, но теперь это окончательно и бесповоротно.

Рон молча смотрит на меня — так, словно впервые видит.

— Господи, во что он тебя превратил? — шепотом спрашивает он. — Ты больше не способна отличать плохое от хорошего!

Качаю головой, чувствуя, как по щекам снова текут слезы.

— Я имею в виду… он же дьявольское отродье! — его нервы в очередной раз сдают. — Как ты можешь мириться с этим после всего, что он сделал?

— Не знаю, — едва слышно шепчу я сквозь слезы.

Он плачет из-за моего подлого предательства.

До нашего похищения я ни разу не видела, чтобы он плакал.

— Что в нем такого? — его голос наполнен болью. — Почему он? Что — во имя Господа! — такое чудовище, как он, может дать тебе?

— Разве это имеет значение? — сквозь слезы спрашиваю я.

— Да, имеет, — яростно шепчет он. — Он отнял тебя у… мне просто любопытно, что так привлекает тебя в нем, что ты позабыла все, во что верила?

Глубоко вздыхаю. Не хочу говорить ему об этом, но больше всего не хочу и дальше лгать ему. Не могу и не хочу. Он заслуживает правды.

Закрываю глаза, потому что у меня нет сил смотреть ему в глаза.

— Это не то, как если бы я хотела его. Все совсем не так. Просто… он говорил, что я ничтожество, — еле слышно шепчу я в ответ. — Раз за разом он повторял, что я грязнокровка, ошибка природы, бесполезное существо и пустое место. Он постоянно говорил это, пытаясь заставить меня поверить, что так оно и есть. И я почти поверила…

Мне трудно говорить, но я продолжаю: он имеет право знать.

— Но… когда я поняла, что он может… хотеть от меня чего-то большего… — «Господи, как же трудно объяснить», — это заставило меня…

Открываю глаза. Рон стоит передо мной, и его глаза блестят от слез.

Снова закрываю глаза и захлебываюсь в океане боли, поглотившей меня.

— Это заставило меня вновь почувствовать себя человеком. Потому что поддаваясь чувствам, он шел против своих убеждений, и все ради меня, а значит… я чего-то стою.

В очередной раз открыв глаза, натыкаюсь на его взгляд, полный обиды и боли.

— Я никогда не считал тебя грязью, Гермиона. Ты значила для меня больше, чем кто-либо в этом мире!

Слезы текут по моим щекам. Боже, что же я наделала? Как могла так с ним поступить?

— Я присматривал за тобой, — продолжает он. — Хотел заботиться о тебе. Каждый раз, глядя на тебя, я видел всю твою боль и страдания, — он всхлипывает, и его голос надламывается. — Я бы все отдал, лишь бы забрать эту боль! Боже, Гермиона, я любил тебя! Можешь называть меня наивным дураком, но я думал, что ты тоже меня любишь!

— Рон! — его имя со всхлипом срывается с губ, я хочу вновь коснуться его руки, но он отшатывается.

Боль просто невыносима. Потому что с четвертого курса я мечтала, как однажды он скажет мне эти слова, а я бросила их ему в лицо, и ради чего? Ради мужчины, который не способен любить никого, даже собственного сына, не говоря уже о грязнокровке.

— Я тоже любила тебя, Рон! И до сих пор люблю!

— Если это правда, тогда почему ты обратилась к нему — к нему! — чтобы вновь почувствовать себя человеком?! — он недоверчиво качает головой. — Святые небеса, да он же разрушил твою жизнь!

— Знаю! — я в полном отчаянии. — Я не могу… это так сложно объяснить. И все выглядит так, будто я сошла с ума, но в происходящем никогда не было никакого смысла.

Он недоуменно смотрит на меня, а затем отворачивается, хватаясь за голову.

— Так… — напряженно начинает он, — так он приводит тебя сюда каждую ночь? И… делает то, что хочет… — он спотыкается на этих словах и сильнее сжимает голову. — Боже… все, что я видел… как он касался тебя и… это так…

Он трясет головой, вцепившись себе в волосы.

— Боже! — задыхаясь, всхлипывает он.

Он поворачивается ко мне: лицо искажено мукой, и это причиняет мне невыносимые страдания.

— Как ты терпишь это? — надломленным голосом бормочет он. — Почему позволяешь ему так с собой обращаться?

И я даю единственный ответ, на который способна.

— Я могу вынести что угодно, — шепчу я, — пока у меня есть ты.

Подхожу к нему, несмело протягивая руку. Закрыв глаза, он чуть отворачивается от меня; ну, по крайней мере, хотя бы не вздрогнул.

Я чувствую себя такой грязной: грязь сочится через поры, каждая клеточка наполнена ею.

— Пожалуйста, Рон, — сквозь слезы произношу я. — Прошу тебя, не надо меня ненавидеть.

Он поворачивается ко мне.

— Я ненавижу не тебя, Гермиона, — шепчет он. — Мне ненавистно то, что ты делаешь, и я ненавижу его, но… как… — он глубоко вздыхает. — Это не твоя вина, — обманчиво будничным тоном сообщает он. — Я ведь тебя знаю. В нормальных обстоятельствах ты никогда не согласилась бы спать с Пожирателем смерти. Я уверен, это его вина, и только его.

Проглатываю ком в горле.

— Рон, я…

Дверь с громким стуком распахивается.

И дабы сделать еще хуже — хотя куда уж хуже! — в комнату входит Люциус.

Увидев Рона, он застывает глядя на меня: глаза округляются, а затем превращаются в щелочки.

— Какого черта он здесь делает? — с плохо скрываемой яростью в голосе спрашивает он.

Рон оборачивается и моментально бледнеет, встречаясь взглядом с человеком, отнявшим у него все.

— Ты… ты… — задыхаясь, выговаривает он и сжимает кулаки, замахиваясь на Люциуса. — ГРЕБАНЫЙ ИЗВРАЩЕНЕЦ, УБЛЮДОК! Я убью тебя, УБЬЮ!..

…удар…

Люциус отшатывается, держась за нос.

— Ты получил что хотел, да? МРАЗЬ! — кричит Рон. — Как ты посмел…

— Импедимента!

Рона отбрасывает назад, и он вскрикивает от боли, ударившись спиной о стену.

— Рон! — Люциус хватает меня за руку и рывком притягивает к себе.

Глядя ему в глаза, я физически ощущаю его ярость.

— Что случилось? — в злобном шипении я отчетливо слышу страх.

Пытаюсь ответить, но не могу, просто не могу.

Он встряхивает меня пару раз.

— Бога ради, отвечай же!

— Я тебе отвечу, — слышу голос позади.

Мы с Люциусом поворачиваемся и видим, как Рон поднимается на ноги, полыхая от злости.

В голове мелькает нелепая мысль о том, какой контраст составляют эти двое: покрасневший от злости Рон и побледневший от ярости Люциус.

— Что ж, — злобно тянет Люциус, — вероятно, я должен тебе напомнить, Уизли, что я разговариваю не с тобой и встревать в чужие разговоры очень неприлично…

— ЗАТКНИСЬ! — от Рона исходит такая волна ненависти, что мне становится страшно. — Я знаю, ясно тебе?! Я знаю, что между вами происходит, так что не указывай мне, ублюдок!

Боже, ну разве может быть еще хуже? Рон знает; Люциус знает, что он знает; и только Господу известно, кто в конце концов будет страдать…

Поднимаю глаза на Люциуса: его лицо белее мела, на скулах играют желваки, а глаза широко распахнуты, и в них плещется ужас.

— Как… как ты?..

Он прищуривается, и в глубине его глаз вспыхивает яростный огонь.

Он еще раз встряхивает меня.

— Как он узнал? — шипит он сквозь зубы.

— Я… — не могу отвести от него глаз и не могу выговорить ни слова.

— Господи, что ты натворила, глупая девчонка? Как он…

Он замахивается на меня и наотмашь бьет по лицу; я вскрикиваю и, вывернувшись из его рук, падаю на пол.

— Тупая сука! — шипит он. — Как, черт его побери, он…

— ОСТАВЬ ЕЕ! — кричит Рон, помогая мне подняться. Задрав голову, смотрю на него — мой милый, любимый Рон! — Она не виновата! Если хочешь кого-то обвинить, то вини своего сына-придурка!

Лицо Люциуса приобретает землистый оттенок.

— О чем ты говоришь?

Рон горько усмехается.

— О, не волнуйся, он не знает! По крайней мере не то, что знаю я. Но это его вина, что я оказался здесь: я убирал коридор, когда он вышел, забыв запереть дверь.

Люциус задумчиво смотрит на нас, но я чувствую, как лихорадочно мечутся его мысли.

Я знаю, о чем он думает, — я бы думала о том же, если бы моя голова не была забита кучей других вещей.

Что Драко вынюхивал в комнате отца?

Ну я знаю почему: он подозревает, и уже довольно давно.

— Когда я вошел, то увидел, что шкаф открыт, — победно улыбаясь, сообщает Рон. — Люциус Малфой, великий стратег, совершил пустяковую ошибочку, забыв запереть шкаф, в котором хранится такая важная вещь, и если ее кто-то увидит…

В мгновение ока Люциус выхватывает палочку, и Рон умолкает на полуслове.

— Я и не жду, что ты поймешь мои действия, — шепчет Люциус. — В конце концов тебе далеко до грязнокровки с ее мозгами.

Рон стискивает кулаки, и я беру его за руку.

Люциус на мгновение задерживает взгляд на наших руках и поднимает глаза на Рона.

— Эйвери неожиданно вызвал меня, — бормочет он. — Я не мог закрыть шкаф, это вызвало бы ненужные вопросы — как если бы мне было что скрывать.

У меня перехватывает дыхание: выходит, у него есть основания беспокоиться из-за Эйвери. А я-то думала, что это у меня началась паранойя.

Порой мне кажется, что мы с Люциусом ходим по лезвию ножа: одно неосторожное движение — и нас рассечет пополам.

Рон яростно качает головой.

— Это не имеет значения! — кричит он. — Неважно, как я узнал, важно, что я знаю!

Люциус поджимает губы, но по его глазам я вижу: он лихорадочно пытается сообразить, как действовать дальше.

— Да, знаешь, — спокойно начинает он. — Но я позабочусь о том, чтобы ты не помнил об этом.

Нет. Он не может так поступить с Роном, я не позволю ему.

Встаю между ними, твердо глядя Люциусу в глаза; его палочка направлена на нас с Роном.

— Какого черта ты творишь? — на лице Малфоя искреннее удивление.

— Ты не посмеешь стереть ему память, — уверенно отвечаю я. — Только через мой труп.

— Ты что, совсем с ума сошла? — шипит он.

— Нет, — сердце колотится, подгоняя меня говорить. — Он не заслуживает этого, Люциус. Просто выслушай его, пожалуйста!

— Почему я должен его слушать?

Рон выступает вперед.

— Потому что тебе придется, ублюдок! Иначе я раструблю об этом на всех углах, чтобы все знали, что за хрень здесь творится!

Люциус резко вскидывает палочку, и Рон отшатывается, но остается твердо стоять на ногах, свирепо/уничтожающе глядя на врага, который, тяжело дыша, опускает палочку — медленно, очень медленно.

— Хорошо, — ядовито цедит он. — Только давай побыстрее.

В глазах Рона полыхает ненависть, и он едва находит в себе силы говорить.

— Ты больной, — шипит он. — Извращенец! Ты… ты…

Черты его лица искажены ненавистью и отвращением.

Люциус ухмыляется.

— Да? — тянет он, и Рон взрывается.

— ЗАКРОЙ ПАСТЬ! — орет он, и мне становится страшно, потому что я никогда не видела его таким.

Люциус вопросительно выгибает бровь и глубоко вздыхает.

— Выговорись, Уизли, — низким голосом предлагает он.

Он выглядит таким спокойным, словно Рон не сказал ничего нового, как будто сам он неоднократно говорил себе то же самое.

Бросив на Люциуса очередной убийственный взгляд, дрожащим от ярости голосом Рон продолжает:

— Что с тобой такое? Она же… Бога ради, да она тебе в дочери годится!

Замечаю, как дернулись пальцы Люциуса, сжимающие палочку, но он пытается держать себя в руках.

— Ты отвратителен! — шипит Рон.

Люциус издает смешок.

— Как откровенно, Уизли, — он растягивает слова, медленно приближаясь ко мне, и останавливается за моей спиной. — Удивительно, как низко заставляет пасть человека ревность.

Рон смотрит на Малфоя так, словно с трудом верит услышанному.

— Низко? Ты вообще сам себя слышишь? — он повышает голос. — Твоим поступкам нет оправдания. Что ты с ней делаешь?! Ей едва исполнилось восемнадцать! Нравится использовать девочек-подростков?

Слышу, как Люциус за спиной резко втягивает воздух сквозь стиснутые зубы, но это проходит мимо меня. Все, что меня сейчас волнует, — это как близко ко мне он стоит, и я чувствую тепло его ладони на своем плече и его дыхание на шее.

— Боюсь, ты переоцениваешь ее, — шепчет он, проводя ладонью по моему плечу, зарываясь пальцами в волосы — о, Господи! — нежно, но настойчиво обхватывая шею.

Люциус выдыхает со смешком, теплое дуновение касается щеки, и мне становится все труднее выносить это. Мне больно видеть посеревшее лицо Рона, поэтому я трусливо закрываю глаза.

— Я никого не использую, — шепчет Люциус, обдавая мою кожу жаром. — Сам же видишь, ей нравится, что я делаю с ней.

Слышу задушенный яростный крик и, открыв глаза, вижу, как Рон замахивается на Люциуса, а тот направляет на него палочку; Рон сразу сникает и, разжав кулак, опускает руку.

Люциус посмеивается.

— Ох уж эта вечная бравада гриффиндорцев…

— Я убью тебя, Малфой! — обрывает Рон его. — Клянусь Богом, я убью тебя! Как ты смеешь ее касаться?!

Смех Люциуса становится каким-то уж слишком зловещим.

— Я буду делать с ней все что хочу, Уизли! — с видом победителя произносит он, стискивая пальцы на моей шее, а затем поглаживая кожу. На секунду прикрываю глаза: это слишком жестоко, несправедливо, нечестно!

Но Люциус безжалостно продолжает:

— Я могу делать с ней всё, и ты не сможешь помешать мне.

— Она. Не. ТВОЯ! — лицо Рона покраснело от злости. — Не смей трогать ее! Ты и мизинца ее не стоишь!

Люциус лишь посмеивается: ярость Рона веселит его. Сволочь, мерзавец, скотина… он ведь знает, что уже победил!

— А если она все же моя, — едва слышным шепотом произносит он, — тогда, конечно же, я имею право касаться, — он проводит рукой вдоль моего позвоночника, — там, где мне хочется.

Нет. Все зашло слишком далеко. Слишком.

Выворачиваюсь из рук Люциуса и, повернувшись к нему лицом, встаю подле Рона, чтобы дать ему понять: я на его стороне. Он должен всегда помнить об этом.

— Я не твоя! — шиплю я дикой кошкой.

Люциус смотрит на меня, изогнув бровь в притворном удивлении и с полуулыбкой на губах.

— О, моя маленькая грязнокровка, — шепчет он. — Ты бросишь меня? Ради него?

У меня нет ответа. Приоткрыв рот, с отчаянием смотрю на человека, разрушившего мою жизнь.

Мне никогда его не забыть. Не избавиться от ненависти, страха и отвращения…

И от жажды…

Я бы все отдала, чтобы забыть его и ту боль, что он мне причинил.

Он улыбается чуть шире — заговорщицки, — и эта улыбка не сулит ничего хорошего.

Он протягивает руку.

— Иди ко мне, грязнокровка, — низким голосом произносит он. — Ты знаешь, что я нужен тебе. Он не понимает тебя так, как я. Он не может предложить тебе защиту и покровительство.

Но сейчас я ощущаю внутри лишь ненависть к нему — за то, что уничтожил все, что было у нас с Роном.

— Презираю тебя, — шепчу я, отступая назад.

Он все еще улыбается, но улыбка гаснет, как только Рон выступает вперед, беря меня за руку.

— Она знает, кто ты, Малфой, — яростно бросает он. — Не обманывайся насчет того, что она может… может любить тебя, потому что это не так. Она ненавидит тебя…

— И все же она хочет меня, несмотря ни на что, — злобно шепчет Люциус, растягивая слова. — Она, может, и ненавидит меня больше всего на свете, но в то же время я нужен ей гораздо больше, чем ты. И она не может это отрицать.

Как ему удается читать в моей душе, как в открытой книге, лишь взглянув мне в глаза?

Это… нет, это уже не просто сумасшествие. То, что происходит, настолько неправильно, что этому нет названия.

Я хочу убраться отсюда… хочу освободиться от него. Я не смогу по-настоящему жить, если буду знать, что он рядом.

Рон крепко сжимает мою руку, заставляя посмотреть на него.

— Мне нужно, чтобы ты сказала правду, Гермиона, — запинаясь, выпаливает он. — Ты вольна выбирать… быть с ним, если хочешь, но прошу, не лги мне… снова.

Чувство вины разрывает меня изнутри, и я киваю, давая ему возможность высказаться до конца.

— Он говорит правду? — он боится ответа, который может получить.

Я почти уже сказала: «Нет». Но прикусила язык, вспомнив, что он просил не лгать ему. Не лгать. Сказать правду.

Но что бы я ни сказала, это либо будет наглой ложью, либо причинит ему невыносимую боль. Как же быть?

Бросаю взгляд на Люциуса: он пристально смотрит на меня и ждет моего ответа, хотя точно знает, каков он.

Перевожу взгляд на Рона: он в полном отчаянии.

— Он не нужен тебе, — шепчет он. — Он не может защитить тебя — он просто пытается оправдать этим все, что творит с тобой!

Смотрю в его открытое доброе лицо и спрашиваю себя, какого черта я променяла его на Люциуса, который лгал мне каждый день, каждую минуту, потому что ему слишком тяжело смотреть правде в глаза.

— Грязнокровка.

О, ну почему это слово имеет надо мной такую власть?.. Почему эти четыре слога выцарапаны где-то в моей груди, заставляя сердце почти инстинктивно отзываться на них?

Господи Иисусе, помоги мне! Поворачиваюсь к Люциусу, впиваясь взглядом в его бледное, застывшее лицо: в его глазах полыхает ненависть, и сейчас я ненавижу его больше всего на свете, но все равно не могу не смотреть на него.

Он пристально смотрит мне в глаза так, словно они — маленькие окошки, через которые можно разглядеть самые потаенные уголки моей души.

Он применяет легилименцию. Странно… он давно уже так не делал, потому что знает меня слишком хорошо.

— Собираешься бросить меня, грязнокровка? — тихо спрашивает он.

На глаза вновь наворачиваются слезы. Почему, когда мой разум отвергает Люциуса, душа вопреки всему рвется к нему?

И он знает. Знает меня слишком хорошо. Чувствую невесомые щупальца, перебирающие мысли в моей голове. Люциус едва заметно улыбается.

— Видишь, Уизли, ее влечет ко мне, — шепчет он, не отрывая от меня взгляда, потому что эти слова предназначаются мне и только мне одной.

Рон снова крепко сжимает мою руку.

— Гермиона, — он зовет меня дрожащим голосом, — ты не обязана подчиняться ему.

О его взгляд запросто можно порезаться; он обхватывает ладонями мое лицо.

— Ты не принадлежишь ему, — горячо шепчет он. — У него нет на тебя никаких прав.

Кем я хочу быть? Гермионой? Или грязнокровкой?

Подумать только… я дожила до того дня, когда у меня появился какой-никакой, но выбор.

Одинокая слеза катится по щеке. Я плачу из-за Рона, из-за всего этого хаоса, из-за себя…

Рон следит взглядом за маленькой капелькой на моем лице и, нахмурившись, поворачивается к Люциусу.

Люциус встречает его взгляд, победно улыбаясь.

— Почему ты не хочешь оставить ее в покое? — в нем клокочет ярость. — Что, во имя Господа, тебе нужно от нее? Посмотри, что ты с ней сделал! Она не заслуживает этого!

Выражение лица Люциуса не меняется — ледяная бесчувственная маска, — но если приглядеться, можно увидеть, как его глаза чуть темнеют.

— Черта с два я буду перед тобой оправдываться, Уизли.

Несмотря на то, что он произносит это почти одними губами, мне кажется, я точно слышу стальные нотки в его голосе.

Рон почти откровенно насмехаясь, качает головой.

— Чего ты хочешь? Хочешь, чтобы она любила тебя? Но невозможно любить того, кто надругался над тобой и продолжает издеваться, — а ведь именно это ты и делаешь, Малфой! — так что не тешь себя иллюзиями!

Люциус издает смешок.

— Ох, а ты у нас прямо такой знаток женской души, и тебе известно все о том, как заставить женщину любить тебя.

Лицо Рона вспыхивает, и он стискивает кулаки.

— Прекрати! Довольно, — обращаюсь к Люциусу дрожащим голосом, но он даже не слышит меня. Он подходит к Рону, глядя на него сверху вниз. Рон возвращает ему взгляд, в котором явственно читается вызов.

— Не говори мне ничего о грязнокровке, Уизли, — ядовито произносит Люциус. — Я знаю ее намного лучше, чем ты. Я знаю… — он делает паузу, проводя языком по зубам, — каждую частичку ее тела и души, которые никогда не узнаешь ты.

Рон срывается, целясь кулаком Люциусу в лицо, но последний оказывается проворнее и, уклонившись, бьет Рона в живот. Все происходит слишком быстро. Для меня, для Рона, слишком…

Рон сгибается пополам и падает на пол, а Люциус начинает с ожесточением пинать его снова и снова, и я не могу выносить крики Рона. Это несправедливо! Остановитесь!

— Оставь его! — обхватываю Люциуса в попытке оттащить от Рона, но он продолжает его избивать.

— Я терпел тебя слишком долго, Уизли! — злобно шипит он. — О, поверь, если бы все зависело от меня, я бы прибил тебя в тот самый момент, когда увидел, как ты прикоснулся к ней!

Подпрыгнув, повисаю у Люциуса на шее, оттаскивая его назад, как я делала когда-то с Долоховым.

Он резко оборачивается, сбрасывая меня со спины и одаривая убийственным взглядом.

— Совсем свихнулась? Какого хрена ты творишь?

Наотмашь бьет меня по лицу.

Падаю на пол.

Ох…

Не могу сдержать слез. Потому что Рон судорожно дергается в агонии. Потому что Люциус уже давно не поднимал на меня руку, и я думала, что он, возможно, завязал с этим. А еще я плачу из-за того, что делаю с Роном и с… собой.

Ну и конечно же оттого, что скулу сильно жжет.

Оно того стоит?

Люциус ошеломленно смотрит на свою руку, словно не веря в то, что только что сделал. Невольно задаюсь вопросом: его гнев действительно направлен только на нас с Роном?

Рон поднимается на ноги, прожигая взглядом дыру в Люциусе и тяжело дыша. Из уголка его губ сочится кровь, а глаза заволокло темной пеленой.

— О да, Малфой, — произносит он с горечью в усталом голосе. — Ты так заботишься о Гермионе, что не задумываясь можешь ударить ее. И после этого ты еще утверждаешь, что она к тебе неравнодушна? Что ж, ты в корне неправ. Как она может питать к тебе какие-то чувства, когда ты так с ней обращаешься?

Если бы он задал этот вопрос мне, то, наверное, я смогла бы ответить на него. Но тогда это уничтожило бы последние остатки его надежды и веры в меня, а я не могу позволить этому случиться. Никогда.

Люциус шумно и тяжело дышит, глядя на меня в течение нескольких секунд, кажущихся мне вечностью, а затем поворачивается к Рону.

— Я никогда не говорил, что забочусь о ней, — бросает он спокойным тоном.

Это больно.

Рон обиженно фыркает.

— И ты думаешь, это что-то исправит? Как-то тебя оправдает? — он качает головой. — Ты — мразь, Малфой. Клянусь, придет день, и я убью тебя.

Я ожидала, что Люциус будет вновь насмехаться, при нормальных обстоятельствах он именно так и поступил бы, но глядя на него сейчас, я понимаю: для него это уже не игра. Ему всегда нравилось играть на чувствах Рона, но теперь это позади. Все слишком запуталось и осложнилось для всех нас.

— Ты можешь желать моей смерти, Уизли, — медленно произносит он, поворачиваясь ко мне. — Но спроси себя: хочешь ли ты смерти и для нее?

Глаза Рона расширяются. Как и мои. Он не может… не может же он иметь в виду… нет…

Но его глаза не выражают ничего.

— О чем ты? — дрожащим голосом спрашивает Рон.

Но — хвала небесам! — ответ вовсе не такой, какой я почти ожидала услышать.

— Если ты расскажешь хоть одной живой душе о том, что узнал сегодня, — шепчет Люциус, не отрывая от меня взгляда, — тогда, конечно же, твое желание исполнится. Ты и глазом не успеешь моргнуть, как я буду мертв, возможно, даже сам Темный Лорд прикончит меня, — он глубоко вздыхает, его глаза темнеют. — Но то же самое случится и с твоей подружкой-грязнокровкой. Не я один окажусь виноват. Даже магглы, ставшие жертвами насилия со стороны Пожирателей Смерти, не остаются в живых.

И я знаю, что на этот раз он не лжет. Знаю, потому что Долохов рассказал мне перед смертью, как однажды Люциус убил женщину-магглу, беременную от Августа Руквуда, прежде чем она смогла подарить жизнь очередному полукровке.

В глазах Рона плещется дикий страх.

— Они не станут…

— Именно, — твердо обрывает его Люциус. — И они ни секунды не станут колебаться. Мы оба будем мертвы, — он криво усмехается. — Это абсолютно точно.

На меня словно снисходит озарение: все это так… опасно. Одному Богу известно, что будет, если нас раскроют…

Хотя нет, я все же знаю, что будет, — мы умрем. Люциус прав: мы — покойники.

Надо прекратить это. Даже если Рон решит молчать, это не может оставаться в тайне вечно, и нужно покончить с этим сейчас.

Всё. Я приняла решение. Все закончится сегодня, так или иначе.

Кажется, проходит вечность, прежде чем Люциус с каменным лицом вновь поворачивается к Рону.

Но в его голосе я слышу едва различимые нотки настойчивости и полного отчаяния.

— Так как, Уизли? — шепчет он. — Отомстишь мне и навлечешь смерть на свою драгоценную грязнокровку или сохранишь наши… этот секрет… ради нас?

Рон смотрит на меня обвиняющим взглядом, что неудивительно: ведь я предала его самым худшим образом из всех, а теперь еще и набралась наглости просить его о помощи.

Но… мне нужна его помощь. Если он нам не поможет, тогда нам обоим придет конец.

Смотрю на Рона, а в голове вертится лишь одно-единственное слово, но у меня не хватает смелости произнести его…

Пожалуйста.

Он выглядит так, словно каждое движение дается ему с немыслимым трудом, но утвердительно кивает.

— Я буду молчать, — бросает он.

У меня будто гора с плеч упала, и я уже почти было улыбаюсь, но сдерживаю порыв, вознося благодарственную молитву Господу, пока вдруг не вспоминаю, что я больше не верю в Бога.

Прости, я же больше не верю в тебя. Я забыла.

Открываю глаза, стараясь дышать размеренно. Рон смотрит на меня, и в его глазах застыли слезы, а затем он поворачивается к Люциусу.

— Но я сделаю это ради нее, — шепчет он. — Знай, настанет день, когда все это закончится, и я убью тебя, Малфой. Клянусь.

Люциус выдыхает с явным облегчением, но это слышу только я.

— Как скажешь, Уизли, — он направляется к двери. — А теперь идем: надо вернуть тебя в твою комнату. Беллатрикс и Эйвери скоро придут с проверкой, и если тебя там не окажется, это вызовет ненужные подозрения.

Рон с вызовом смотрит на него.

— А с чего я должен тебя слушаться? На случай если ты забыл, напоминаю — ты мне кое-чем обязан, Малфой…

Развернувшись, Люциус направляет палочку на Рона.

— Понимаю, у тебя нет никакого желания подчиняться моим приказам, — он хватает Рона за руку. — Поэтому я не оставляю тебе выбора. Если твои надзиратели увидят, что твоя комната пуста, они пойдут искать тебя, а мне бы не хотелось, чтобы они обнаружили тебя здесь.

Он вытаскивает из кармана порт-ключ и поворачивается ко мне.

Его лицо — закрытая каменная маска. Как знать, может, ему плевать на все, что случилось.

Ну, и хорошо. Так мне будет легче порвать с ним…

Но как? Как это сделать? Смогу ли я?

Я должна…

— Жди моего возвращения, грязнокровка, — бесцветным голосом бросает он.

И я вижу, как глаза Рона расширяются от страха, когда до него доходит: Люциус вернется сюда, ко мне…

А затем они оба исчезают.