Энцо Феррари. Биография

Глава 2

В феврале 1898-го зима накрепко заточила Северную Италию в свои оковы. Восемнадцатого числа с Альп спустилась метель и, хлынув вдоль реки По, устроила долине ледяной штурм, похоронив маленький торговый городок Модену под слоем снега толщиной в 30 см. Из-за плохой погоды Альфредо Феррари два дня не мог пробиться сквозь сугробы к зданию мэрии, чтобы там зарегистрировать появление на свет своего второго сына Энцо Ансельмо. В результате по официальным записям Энцо был на два дня моложе, чем на самом деле, что и неудивительно для страны, чье отношение к учету и ведению статистики можно назвать в лучшем случае легкомысленным. Итальянцы не демонстрируют никакого стремления подражать благонравным немцам или англичанам с их нуждой в детальном документировании гражданских актов, у них весь учет ведет вездесущая католическая церковь. Следовательно, официальные записи касательно большинства итальянцев недворянского происхождения в XIX веке носили в лучшем случае поверхностный характер, а в случае с Энцо Феррари они вдобавок были еще и неточны.

Его отец Альфредо Феррари родился в 1859 году в Карпи, фермерском городке, в 18 километрах к северу от Модены, где его семья заправляла мелкой продуктовой лавкой. Мать Энцо Адальгиза, в девичестве Бисбини, была родом из Форли, регион Романья, города, расположенного в 60 километрах к юго-востоку, если следовать по древней Виа Эмилиа — Эмилиевой дороге, потрясающего, прямого как стрела, римского тракта, ставшего главной линией коммуникации региона с самого времени своего появления в III веке до н. э. Оба родителя Энцо были выходцами из мелкобуржуазного класса торговцев и землевладельцев. Он сформировался в регионе за столетия, прошедшие с тех пор, как освобожденные от службы римские легионеры обосновались там на землях, полученных от государства в награду за 25 лет служения в армии. Те ветераны давних времен осушили местные болота, а в Паданской низменности создали фермы и виноградники. От них пошло традиционное для Эмилии недоверие к властям и чужакам.

Модена, которую римляне называли Мутина, снискала свою, наверное, самую громкую славу в 43 году до н. э., когда после убийства Юлия Цезаря Марк Антоний пустился в погоню за Децимом Брутом, завершившуюся как раз в Мутине. Брут был одним из главных заговорщиков, но не тем Брутом, не Марком Юнием Брутом, который, как утверждалось, нанес диктатору смертельную рану. По окончании этой остросюжетной, но короткой истории город впал в тысячелетнюю спячку, завершившуюся со вступлением в Ломбардскую лигу. В XVII веке могущественная семья Эсте превратила Модену в ведущий мануфактурный и торговый центр, но вскоре город вновь начал приходить в упадок вследствие многочисленных вторжений французов и австрийцев.

Когда Энцо Феррари появился на свет, Модена была скучным городком в 50 тысяч душ, больше известным своим знойным летом, удушающей влажностью, прожорливыми москитами и суровыми, туманными зимами, нежели местным вином, «Ламбруско», или своим фирменным кулинарным деликатесом, zampone, представляющим собой нашпигованную острым фаршем оболочку свиной ноги. Жители Модены пользовались репутацией довольно угрюмых и трудолюбивых (по итальянским меркам) людей, наделенных легендарным мастерством в самых разных ремеслах, особенно в тех, что касались литья, формовки, профилирования, резьбы, прессования и сборки металла. Такими были традиции города, и с годами Энцо Феррари сделает их предметом своей колоссальной, почти что высокомерной гордости.

Семья его отца была лишь одной ветвью из в буквальном смысле десятков носителей фамилии Феррари, кои и по сей день населяют регион. Даже сегодня ее можно встретить в телефонной книге Модены так же часто, как фамилию Смит или Джонс в любом американском городе средних размеров. В ней указано более 900 разных Феррари.

Прежде чем открыть собственный бизнес, Альфредо Феррари обучался ремеслу металлообработки и на протяжении ряда лет трудился старшим техническим руководителем в литейной Рицци в Модене. Его академическое прошлое неизвестно, но он был достаточно искушен и опытен, чтобы учителя, профессора местного университета, клерки и коллеги-инженеры принимали его в свою компанию, пока его сыновья Энцо и Альфредо росли и крепли.

Позже Феррари старательно поощрял мнение о том, что его отец был бедным работягой, с трудом зарабатывавшим на хлеб возведением грубых, примитивных построек и сооружений для Национальной железнодорожной системы Италии. Он писал о том, что делил вместе со своим братом Альфредо, который был на два года его старше, комнату над мастерской и каждое утро «их будил звон железных молотков»: «Мой отец, в подчинении которого находилось от 15 до 30 рабочих, в зависимости от объема работы, мастерил мостки и строил депо для государственной железной дороги, выступая одновременно в роли менеджера, дизайнера, продавца и машиниста на фирме».

Дом Феррари находился по адресу 264 Виа Камурри (теперь переименованной в Виа Паоло Феррари) на северной окраине города и примыкал к железнодорожным путям, служившим источником дохода для Promiata Officina Meccanica Alfredo Ferrari, как называлась компания. Это было длинное, узкое кирпичное здание, большую часть которого занимали машинные цеха, тогда как семья Альфредо обитала в довольно просторной и комфортабельной квартире наверху, куда можно было попасть, поднявшись по лестнице в западной части здания. Оно, кстати, до сих пор стоит на своем месте в глубине улицы в практически неизменном виде (дом N° 85), наглухо заколоченное и лишенное каких-либо табличек или отметок, указывающих на то, что этот дом — дом самого известного уроженца Модены. Альфредо Феррари едва ли можно было назвать богатым промышленником, но Энцо рассказывал о том, что бизнес отца обеспечил семью достаточными средствами, чтобы она могла позволить себе существенно больше скромного набора самых необходимых благ. К 1903 году они обзавелись автомобилем, дорогостоящим одноцилиндровым французским «De Dion-Bouton», который был одним из всего лишь двадцати семи частных автомобилей, зарегистрированных в Модене. Впоследствии гараж Феррари пополнили еще две машины, и семья стала с удовольствием пользоваться услугами шофера/механика. Кроме того, Энцо и его брат Альфредо (которого в семье все звали Дино) получили в свои руки настоящие произведения искусства — трехскоростные велосипеды FN, — а также голубятню: с птицами они соревновались в скорости. После того как юный Энцо осознал, что ему не хватает атлетических талантов, чтобы выиграть забег на стометровку по дорожке, которую он вместе с друзьями вымостил в широком переднем дворе семейного дома, он переключился на стрельбу; он говорил, что стал настоящим экспертом по части стрельбы по тарелкам и убийств крыс, шнырявших вдоль берега канала, протекавшего позади дома. Вдобавок в местном гимнастическом зале он брал уроки фехтования. Ничто из перечисленного — автомобили, велосипеды, многие часы беззаботных мальчишеских развлечений — не указывает на то, что в юности Энцо тонул в пучине бедности.

Более того, общее впечатление, которое складывается из рассказов Феррари и его странно-беспорядочных воспоминаний, таково, что детство и юность у него получились вполне веселыми и легкими. Феррари довелось пережить тяжелую утрату немецкого дога, который умер, подавившись осколком кости, но остальные события ранних лет его жизни едва ли можно назвать травмирующими: у него не было ни проблем со здоровьем, ни семейных разладов. Однако он признавался, что ненавидел школу. В то время как его брат Дино был примерным учеником, Энцо приносил домой довольно слабые оценки, получая от отца крепкого ремня — тот настаивал, чтобы Энцо получал техническое образование и впоследствии получил степень по инженерному делу. Феррари писал, что просто хотел быть «рабочим» и не более.

Будет резонно заключить, что Энцо рос в относительно нормальном итальянском доме, где папа Феррари выступал в роли беспрекословного деспота, требующего от своих детей уважения, а тихая мама Адальгиза раболепно пресмыкалась перед его авторитетом. Семья была священным понятием для итальянских мужчин поколения Феррари, впрочем, существовало оно в весьма широких рамках, определял которые исключительно сам мужчина: у него была полная свобода волочиться за дамами, тратить деньги по своему усмотрению и игнорировать догматы церкви, но при этом требовать строевой дисциплины и полного подчинения от детей и святой верности от жены. Он обожал своих детей, с женой же обращался как с почти что асексуальным помощником, который был спроектирован по лекалам самой идеальной женщины всех времен — его собственной матери. Матерей боготворили, жен терпели, а к другим женщинам относились как к объектам либо презрения, либо похоти, либо и того и другого. С точки зрения таких мужчин, как Феррари и его предки, женщины делились на две простые категории: непорочных, что рожали их на свет, и похотливых, распутных шлюх, из которых они выбирали себе любовниц и наложниц.

Идиотская политика двойных стандартов мужчин поколения Феррари (и их сыновей) породила такую одержимость сексом, которую невозможно встретить, пожалуй, ни у одного другого цивилизованного народа. К примеру, в Италии измена со стороны мужчины не влечет за собой наказания, если только не сопровождается скандальным поведением. Однако, если в неверности будет уличена женщина, ее могут заточить в тюрьму. Но для мужчины обладание более чем одной женщиной есть мерило его мужественности — вот так все просто. Это, конечно, порождает противоречия, неловкость и в конечном счете громадную неуверенность в себе. В своей весьма оригинальной работе, посвященной соотечественникам и озаглавленной «The Italians», известный журналист и историк Луиджи Бардзини так описывал этот феномен: «Большинство их [мужчин] таят в себе скрытые страхи и сомнения. Обязательно наступает такой момент, когда каждого из них осеняет, что большинство женщин, с которыми у них были интрижки, это чьи-то жены, а значит, фактически невозможен такой расклад, при котором все мужья Италии отступают от супружеской верности, тогда как все жены ее хранят. Никуда не деться от того факта, что каждый день значительное число гордых итальянских мужчин, ревнивых, подозрительных, властных, горделивых мужчин становится cornuti, рогоносцами, превращаясь в объект презрения и насмешек».

Разумеется, такой же образ мышления зарождался и в сознании молодого Энцо Феррари.

который мало что требовал от самого себя и своих детей мужского пола, но при этом требовал всего от своих женщин, ожидая от них либо безупречного поведения в духе блаженной Мадонны, либо совершенно невзыскательного по отношению к ним самим поведения в постели.

До самого конца своей жизни Феррари не расставался с кандалами своих корней конца XIX — начала XX века.

Он научился общаться в вычурной манере старой Италии, всегда в общих чертах лести и презрения, никогда — напрямую, в особенности в тех вопросах, к которым можно подойти непрямым путем, не показывая никому своих истинных чувств.

Его первый контакт с миром автомобильных гонок случился 6 сентября 1908 года, когда отец взял его и брата Дино на гонку, проходившую под Болоньей. Ему было 10 лет, и вместе они отправились по Эмилиевой дороге в Болонью поглядеть на двух лучших пилотов в мире, Феличе Надзарро и Винченцо Лянчу, гнавших свои мощные «Fiat’ы» по длинной, плоской 53-километровой трассе, составленной из нескольких общественных дорог, проходивших вокруг города, была в их числе и сама Виа Эмилиа. Лянча к тому времени уже основал компанию, которая еще долго будет носить его имя, но пока продолжал выступать за команду «Fiat». В той гонке он установил рекорд круга в 135 километров в час и ловко управлялся со своим автомонстром на равнинах долины По, порой преодолевая отметку в 160 км в час, но победителем гонки стал Надзарро, чья средняя скорость составила чудовищные 119 км в час.

В следующем году юный Феррари прошел пешком больше трех километров по открытым фермерским участкам, чтобы посмотреть свою вторую в жизни гонку. Тот заезд не имел большой значимости, он проходил на Навичелло, прямом участке старой провинциальной автострады Модена-Феррара. Феррари вспоминал, как наблюдал за местными волонтерами из Автомобильной ассоциации Модены, окроплявшими водой из ведер грунтовое покрытие трассы, чтобы вслед проносящимся машинам не поднимались тучи пыли. Спортсмен-пилот по фамилии Де Дзара одержал тогда победу, показав среднюю скорость в 81 км в час. Феррари говорил: «Эти гонки казались мне невероятно волнующими».

Однако каких-либо доказательств того, что его страсть к автомобилям и гонкам затмила все прочие интересы его юности, нет. Он не утратил мальчишеского энтузиазма по отношению к местной моденской футбольной команде, и в какой-то момент, казалось, даже решил делать карьеру в спортивной журналистике. В 17-летнем возрасте он написал несколько заметок для влиятельной итальянской спортивной газеты «Gazzetta dello Sport», продемонстрировав своей прозой сильное чутье на драматичные моменты и умение содержательно рассказывать о событиях.

Много лет спустя Феррари признается, что мальчиком мечтал о трех карьерах: спортивного журналиста, оперного певца и автогонщика. По иронии судьбы, ни на одном из трех поприщ он не оставит значительного следа, хотя вполне вероятно, что именно его умение ловко обращаться со словами и высказывать спорные мнения по разным вопросам обеспечило ему такой успех у итальянской прессы. Что же до пения, то он открыто признавал, что начисто лишен музыкального слуха. Близкие никогда не слышали от него попыток спеть арию, даже после нескольких лишних бокалов «Ламбруско». Он с теплотой вспоминал обеды в маленькой столовой семейного дома в компании тенора по фамилии Буссетти, бывшего механика, певшего в хоре «Метрополитен-опера компани». Как-то раз Буссетти дал импровизированный послеобеденный концерт и сотряс маленькую комнатку, взяв такое высокое до, что по воспоминаниям Феррари, в помещении погас весь свет!

И хотя Феррари воспитывали, как и практически всех остальных, в лоне римской католической церкви, он никогда не был религиозным человеком, а позже даже сокрушался: «Хотя я крещеный католик, я лишен дара веры и завидую тем, кто находит в ней спасение от своих бед и несчастий». Он писал, что нашел катехизис «отвратительным», и вспоминал, что старый приходской священник в Санта-Катерине открыто демонстрировал свое раздражение поведением Энцо по причине очевидной нехватки энтузиазма с его стороны. Он также признавался, что в первый и последний раз исповедовался в грехах в субботний день перед своим первым причастием — и это несмотря на то, что их с Дино годами водили в церковь, где они щеголяли своими одинаковыми синими матросками.

Воспоминания Феррари и другие свидетельства о его юности никоим образом не указывают на наличие у него каких-либо выдающихся талантов.

но которого медленно затягивало в кровавый водоворот, поглотивший Европу после того, как Гаврило Принцип сделал два своих пистолетных выстрела в Сараево утром 28 июня 1914 года.

С того момента мир погрузился в самую кошмарную, разочаровывающую и бессмысленную массовую бойню в истории человечества. Буквально каждый европейский мужчина поколения Энцо Феррари оказался затронут войной, хотя с ее начала пройдет почти целый год, прежде чем Италия вступит в боевые действия на стороне союзников в мае 1915-го. Миссия была ясна. Идея Italia irredenta стала национальной одержимостью: основной интерес для страны был сосредоточен на землях, занятых империей Габсбургов, в «выступе» Трентино и вдоль побережья Адриатического моря. По количеству населения Италия совсем немного уступала Франции, но при этом была самой бедной из так называемых великих держав. Юг страны был заперт в тесных рамках средневекового аграрного общества, а север едва ли мог в одиночку вытянуть нарождающуюся индустриальную экономику. Что еще хуже, Италия была слаба в политическом плане, поскольку объединила свои враждующие регионы и провинции менее чем полувеком ранее.

Молодежь Италии, особенно те северяне, что росли с врожденной ненавистью к австрийцам, поспешили вступить в ряды армии, последовав фатально легкомысленному примеру молодых людей Франции, Великобритании и центральных держав. Изначально Дино водил семейный «Diatto», как автомобиль «Скорой помощи». На нем он транспортировал раненых на альпийском фронте в госпитали, раскинувшиеся по долине реки По. Достигнув 19-летнего возраста, он вступил в итальянские Военно-воздушные силы, и это решение по воле случая много лет спустя повлияет на судьбу его младшего брата. Дино был прикомандирован к наземному обслуживающему экипажу эскадрильи 91а, отличительным знаком которой было изображение крыльев самолета и cavallino rampante, или вздыбившейся лошади. Это изображение было нанесено и на самолет самого знаменитого аса эскадрильи и главного летчика-героя Италии Франческо Баракки, успевшего сбить на фронте 34 вражеских самолета, прежде чем разбиться на своем биплане Spad Si3.

В феврале 1916-го Энцо Феррари впервые близко столкнулся со смертью — она станет его хорошей знакомой и всегда будет с ним где-то рядом вплоть до конца дней. В том месяце от пневмонии скончался его отец. Маленький бизнес, которым он заведовал в Модене, потерпел крах, и Энцо, неподготовленный к управлению предприятием по изготовлению металлоконструкций и, похоже, даже не заинтересованный в нем, был вынужден подвизаться на разных низкооплачиваемых работах.

Какое-то время он обучался в пожарной охране Модены, затем проходил курсы в школе операторов ткацких станков, а после стал подмастерьем на маленьком заводе, изготовлявшем артиллерийские снаряды. Это было непростое время для Феррари. Его отец умер, военные катаклизмы сотрясали страну, а у него даже не было серьезных карьерных целей. Потому в позднем подростковом возрасте он слонялся туда-сюда без цели и плана, ожидая призыва в армию.

Потом вдруг пришло еще одно шокирующее известие: погиб Дино. Феррари называл его жертвой «недуга, заработанного на военной службе». Причиной смерти могли быть грипп, брюшной тиф или любая другая из десятка болезней, свирепствовавших в траншеях и лагерях Первой мировой войны. Какое-то время Дино проболел в санатории в Сортенна ди Сондрио, где скончался позже в тот же год. Феррари был опустошен смертями отца и брата.

Дино ушел в армию добровольцем, Энцо же решил дожидаться призыва, настигшего его два года спустя в 19-летнем возрасте. К тому времени итальянская пехота увязла в кровавом горном тупике, сойдясь лицом к лицу с австрийцами на фронте, растянувшемся от реки Соча, что к северо-востоку от Венеции, и до скалистых пиков Доломитовых Альп и Трентино-Альто, что на западе. Феррари определили в 3-й горный артиллерийский полк, в то время встрявший в горах Валь Сериана к северу от Бергамо. Учитывая наличие у себя опыта механика, Феррари ожидал, что его прикомандируют к одному из артиллерийских расчетов, обслуживавших огромные гаубицы «Breda», которые базировались в высокогорных районах, находившихся под контролем итальянцев. Но младший лейтенант из Пьемонта вместо этого определил его в наряд, чьей обязанностью было подковывать мулов — вьючные животные использовались для буксировки артиллерии по горной местности. В то время лучшие должности, включая весь офицерский корпус, были зарезервированы для выходцев из высших слоев общества, а потому на Феррари, уроженца захудалого городка в Эмилии, не имевшего в роду знатных родственников, которые могли бы помочь ему выторговать себе лучшую участь, быстро свалили обязанности чернорабочего, вполне соответствовавшие его низкому происхождению. Так он прослужил три месяца, пока не слег с заболеванием, едва не приведшим его к гибели — впоследствии будет считаться, что это был плеврит. Феррари комиссовали с фронта и отправили в военный госпиталь в Брешии, где ему сделали две операции. Если поставленный диагноз был верным, то вероятнее всего целью процедур, которым Энцо подвергся в госпитале, было удаление жидкости из его легких. Какими бы ни были недуг и предложенное врачами лечение, важно другое — то, что после Феррари перевели в обшарпанный хоспис для неизлечимо больных, находившийся неподалеку от Болоньи и представлявший собой несколько ветхих бараков. Он вспоминал, что его оставили в холодной, затемненной комнате на втором этаже здания, откуда он мог слышать мерное постукивание молотков рабочих, забивавших гвозди в крышки гробов пациентов. Оттуда, по окончании весьма поверхностного лечения и длительного восстановления, Феррари, пережившего много боли и страданий, наконец выписали, и пусть он был разбит физически и надломлен ментально, ему все же повезло бесконечно больше, чем тем сотням тысяч его молодых соотечественников, чьими телами были усеяны горы на севере.

Его освободили от воинской службы в 1918 году, когда измотанная войной Европа, наконец, задышала мирным воздухом, а вернувшиеся с фронтов мужчины стали искать какие-то разумные объяснения тому, ради чего были принесены в жертву жизни свыше 30 миллионов человек. Хотя в своих мемуарах он никак этого не упоминает и ни один из исследователей его жизни не знает точной причины, у Феррари в тот период, кажется, случилось своего рода прозрение. В его истории имеет место пробел — такие пробелы едва ли можно назвать необычными в бумагах Феррари, — породивший любопытные спекуляции. Кем был тот загадочный человек (а может, это было какое-то поворотное событие?), подтолкнувший Энцо Феррари к тому, чтобы в промежутке между вступлением в ряды армии в 1917 году и демобилизацией годом позже решиться делать карьеру в автомобильном деле?

В своей автобиографии он вспоминал, как незадолго до войны, одним теплым летним вечером, сидел в компании друга по имени Пепино во дворе дома своей семьи. В тусклом свете газовой лампы они изучали фотографию Ральфа де Пальмы, исключительно одаренного итальянца, перебравшегося в Америку в 1893 году и к 1916-му успевшего выиграть гонку «500 миль Индианаполиса» и Кубок Вандербильта. Многие считали его величайшим гонщиком мира. Феррари утверждал, что сказал тогда Пепино, сыну моденского импортера продуктов питания, следующее: «Я стану гонщиком». Более того, он часто повторял — вероятно, стремясь выдать желаемое за действительное, — что на выбор моторов V12 для проектирования своих автомобилей его вдохновило обаяние штабных автомобилей «Packard V12», которые американская армия использовала в конце войны. Эти байки могут быть как правдивыми, так и нет — Феррари манипулировал историей так, как ему было удобно, и не скрывал этого, — но в его рассказах можно отыскать тонкую нить истины, указывающую на то, что к концу войны машины стали центральной темой его жизни, и именно она завела его в далекие от родного дома края, когда все битвы уже отгремели.

После объявления перемирия в Европе Феррари всплыл в Турине, где принялся искать работу в Fiat. В отличие от его родной Модены, Турин на реке По был центром итальянской промышленности, шумным и переполненным людьми городом, которому война обеспечила экономическое процветание и богатство. Когда зимой 1918/19 года Феррари прибыл в город, вся Северная Италия была погружена в смятение и хаос. Великая война, как казалось, ничего не решила, и могучие голоса социализма, марксизма и этнического национализма уже раздавались со всех городов и весей. Италию, чья казна была опустошена и чей хрупкий политический договор был серьезным образом подорван разногласиями между индустриальным севером и отсталым аграрным югом, охватило пламя социальных волнений. Габриэле Д’Аннунцио, прославленный герой войны, поэт и ярый националист, собирал шумную толпу разочарованных итогами войны ветеранов в надежде захватить прибрежную полосу Далмации — приз, которого Италию лишил Версальский мирный договор. В Милане драчливый журналист левых взглядов по имени Бенито Муссолини совершал ловкий переход от идеалистического социализма к политическому оппортунизму. Бывший издателем пламенной политической газеты «Popolo d’Italia» Муссолини учредил радикальную антиистеблишмент-организацию «Итальянский союз борьбы», которая стала волшебным образом привлекать в свои ряды недовольных, разочарованных и неудовлетворенных граждан как левых, так и правых взглядов. Какое-то время судьба была благосклонна к этому обрюзгшему, нелепому позеру из Романьи, чьи сторонники, фашисты-чернорубашечники, захватили под свой контроль всю Италию и последовательно провели ее через период искусственного, показного блеска и дутого процветания к позору и унизительному поражению.

Феррари, казалось, совсем не трогали вихри этих политических и социальных перемен, раздиравших Италию. Он прибыл в Турин с одной-единственной целью в голове: получить работу в стремительно расширяющейся компании Fiat. Основанная в 1899 году Джованни Аньелли, графами Брикеразьо и Карло Бискаретти ди Руффия компания FIAT (Fabbrica Italiana Automobili Torino) была реорганизована в 1907 году и переименована просто в Fiat SpA, а семья Аньелли полностью взяла ее под свой контроль. Смена названия ознаменовала собой начало экспансии Fiat, превратившегося из маленькой региональной фирмы, производившей автомобили, в индустриального гиганта, выпускавшего не только машины, но и грузовики, подшипники, двигатели для летательных аппаратов и морских судов, военные самолеты, железнодорожные локомотивы, подвижные составы и даже целые грузовые корабли. К тому времени как Энцо Феррари появился в штаб-квартире компании на Корсо Данте в Турине, боссы Fiat утверждали окончательные планы по массовому производству модели «Tipo 501» с 1,5-литровым двигателем — технологически продвинутый, дешевый легковой автомобиль, которому будет суждено на долгие годы стать основой благополучия компании. Но гораздо больше Энцо по душе был стойкий интерес Fiat к автогонкам. Небольшая команда элитных дизайнеров, механиков и пилотов компании была готова соперничать в больших континентальных гонках с Mercedes, Peugeot, Ballot и недавно основанной американской компанией Duesenberg. Команда Fiat, ведомая главным инженером Гвидо Форнакой, пользовалась услугами блестящего молодого дизайнера из Пьемонта Витторио Яно, а кроме того, располагала целым штатом опытных инженеров, имевших университетское образование. В те дико изобретательные времена, когда знаний о металлургии, геометрии подвески, аэродинамике, науке функционирования камер сгорания и прочих вещах, имеющих критическое значение для скоростных качеств и надежности автомобилей, было еще совсем мало, Fiat считался признанным лидером по части внедрения новых технологий. Этот факт стал поводом для итальянских властей гордо заявить: «Fiat никого не копировал; он изобретал, а затем учил других».

Вот в какую исключительную обстановку плохо образованный, все еще не до конца выздоровевший и совершенно неквалифицированный бывший армейский ковочный кузнец всунул свой выдающийся нос зимним днем 1918 года. С собой у него было рекомендательное письмо от полковника, командовавшего его полком на фронте, но содержание его нам неизвестно. Было ли это письмо лишь формальной рекомендацией, раскрывавшей толком неясные навыки Феррари-работника, предположительно, продемонстрированные им в процессе подковывания копыт армейских мулов, — история умалчивает. Каким бы ни было его содержание, пользы от письма не было никакой. На послевоенном рынке труда ветеранов было в избытке, и Феррари был обречен ровно с того самого момента, как вошел в обитый красным деревом офис инженера Диего Сории. Сория, которого сам Феррари описывал как «дюжего, коротко остриженного человека, с уже начинавшими седеть рыжеватыми волосами», вежливо, но решительно сообщил ему о том, что Fiat — слишком маленькая компания, чтобы трудоустроить тысячи ветеранов, искавших работу в Турине. Что было еще хуже для Феррари, на вакантные должности фирма предпочитала брать жителей города.

Феррари писал об этом моменте с мучительной болью, он описывал, как, выйдя из офиса Fiat, попал в объятия зимнего мрака и побрел по оживленным улицам к скамье в парке Валентино на берегу По. Там, в тени громадного замка дель Валентино, он смахнул со скамейки слой нападавшего снега и присел. «Я был один. Отца и брата больше не было. Охваченный чувством одиночества и отчаяния, я зарыдал».

Fiat теперь был перед ним в долгу чести, и этот долг предстояло оплатить. Если, как писал Ницше, способность к отложенной мести есть признак благородного ума, то Энцо Феррари стоит считать аристократом высшего уровня. Обида, которую заронил в его мозг Fiat, гноилась, не давая ему покоя, и породила гнев, по прошествии времени распустившийся пышным цветом.