Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres]

Глава 10 «Униженные и оскорбленные»

Одновременно с работой над «Записками из Мертвого дома» Достоевский пишет большой роман «Униженные и оскорбленные». «Нахожусь вполне в лихорадочном положении, – сообщает он А. Шуберт в 1860 г. – Всему причиной мой роман. Хочу написать хорошо, чувствую, что в нем есть поэзия, знаю, что от удачи его зависит вся моя литературная карьера». Роман печатался отдельными главами с пометкой «Продолжение следует» в журнале «Время» (январь – июль 1861 г.). В том же году он вышел отдельным изданием. В публике роман имел большой успех. «Едва ли не его только и читали с удовольствием, – пишет Н. Добролюбов, – чуть ли не о нем только и говорили с полною похвалою». Но рецензенты встретили его сурово. Тот же Добролюбов считал это произведение «ниже эстетической критики», а А. Григорьев называл героев его куклами, манекенами, ходячими книжками. После смерти Михаила Михайловича Достоевского было опубликовано письмо Григорьева. Критик упрекал редактора «Времени» в том, что «он загонял, как почтовую лошадь, высокое дарование Ф. Достоевского».

Писатель выступил на защиту покойного брата и с удивительной откровенностью и смирением рассказал историю создания «Униженных и оскорбленных». Вот что он писал в «Эпохе» 1864 г.: «Если я написал фельетонный роман (в чем сознаюсь совершенно), то виноват в этом я и один только я. Так я писал и всю мою жизнь, так написал все, что создано мною, кроме повести «Бедные люди» и некоторых глав из «Мертвого дома». Очень часто случалось в моей литературной жизни, что начало главы романа или повести было уже в типографии и в наборе, а окончание сидело еще в моей голове, но непременно должно было написаться к завтрему. Привыкнув так работать, я поступил точно так же и с «Униженными и оскорбленными», но никем на этот раз не принуждаемый, а по собственной воле моей. Начинавшемуся журналу, успех которого был мне дороже всего, нужен был роман, и я предложил роман в 4 частях. Я сам уверил брата, что весь план у меня давно сделан (чего не было), что писать мне будет легко, что первая часть уже написана и т. д. Здесь я действовал не из-за денег. Совершенно сознаюсь, что в моем романе выставлено много кукол, а не людей, что в нем ходячие книжки, а не лица, принявшие художественную форму (на что требовалось, действительно, время и выноска идей в уме и в душе). В то же время, как я писал, я, разумеется, в жару работы, этого не сознавал, а только разве предчувствовал. Но вот, что я знал наверно, начиная тогда писать: 1) что хоть роман и не удастся, но в нем будет поэзия, 2) что будет два-три места горячих и сильных, 3) что два наиболее серьезных характера будут изображены совершенно верно и даже художественно. Этой уверенности было с меня довольно. Вышло произведение дикое, но в нем есть полсотни страниц, которыми я горжусь».

Мы не разделяем теперь ни сурового приговора критиков, ни смиренной авторецензии автора. Роман-фельетон Достоевского должен быть признан одним из удачнейших образцов этого литературного жанра. Зависимость его от мелодраматических авантюрных романов Фредерика Сулье, Эжена Сю, Виктора Гюго и Диккенса вполне очевидна, но в старые формы автор вложил новое психологическое и идейное содержание.

В «Униженных и оскорбленных» параллельно развиваются две фабулы – история Наташи Ихменевой и история Нелли. Главная героиня – Наташа; ее история занимает около двух третей романа. Принципы композиции те же, что и в «Селе Степанчикове…»: ряд эффектных драматических сцен, разделенных между собой кратким изложением текущих событий. Сжатая экспозиция вводит нас прямо в действие.

Николай Сергеевич Ихменев управлял имением князя Валковского, в доме его воспитывался сиротка Ваня. Детская любовь связывала мальчика с дочерью Ихменева, Наташей. Ваня вырастает и уезжает учиться в Петербург. Друзья расстаются на четыре года. Между тем князь посылает в деревню к Ихменеву своего 19-летнего сына Алешу, и тот влюбляется в Наташу. Князь подозревает корыстный расчет своего управляющего, обвиняет его в растрате. Чтобы вести процесс, Их-менев с семьей переезжает в Петербург. Ему грозит разорение и нищета. На этом кончается «прошлое время» и начинается «настоящее». Через четыре года Ваня превращается в литератора Ивана Петровича и собирается жениться на Наташе. Ему улыбаются слава и любовь; но проходит год, и молодой писатель впадает и бедность; дело Ихменева запутывается; Алеша начинает ежедневно бывать у Наташи. «Информация» рассказчика Ивана Петровича подводит нас к завязке действия. Чтобы подчеркнуть мелодраматический характер ситуации, мы будем давать каждой сцене соответствующие заглавия и выписывать характерные пассажи. Первую сцену мы назовем «Дочь покидает родителей». Наташа решает против воли отца уйти к своему возлюбленному, Алеше. У нее «впалые бледные щеки, губы запекшиеся, как в лихорадке, и глаза, сверкающие из-под длинных ресниц горячечным огнем»… «„Папенька, перекрестите и вы… свою дочь“, – проговорила она задыхающимся голосом и опустилась перед ним на колени».

Проходит полгода. Князь Валковский стремится разорвать связь своего сына с Наташей. Он знакомит его с богатой невестой Катей, и тот ею увлекается. Сцена вторая может быть названа «Отец проклинает дочь». Оскорбленный Ихменев клянется, что давно забыл Наташу, но из кармана его случайно выпадает медальон с ее портретом. Жена его, Анна Андреевна, восклицает: «„Голубчик мой, так ты ее еще любишь!“ Но лишь только он заслышал ее крик, безумная ярость сверкнула в глазах его. Он схватил медальон, с силою бросил его на пол и с бешенством начал топтать ногою. „Навеки, навеки будь проклята мною! – хрипел он, задыхаясь, – навеки, навеки!“»

К третьей сцене подходит заглавие: «Князь коварно просит руку Наташи для своего сына». Наташа решает пожертвовать собою и освободить Алешу. Тот сообщает, что во всем признался Кате и что она жертвует собою ради счастья Наташи. «Наташа, как будто подавленная счастьем, опустила на грудь голову и вдруг тихо заплакала. Тут уже Алеша не мог выдержать. Он бросился к ногам ее: он целовал ее руки, ноги; он был, как в исступлении». Сцену тройного самопожертвования достойно завершает князь Валковский своим великодушным предложением Наташе.

Четвертой сцене соответствует заглавие: «Наташа обличает князя». Проходит несколько дней. Алеша все более и более охладевает к Наташе. Тут она понимает коварный расчет князя и отказывается от прав на Алешу. Обиженная девушка смело говорит правду в лицо обидчику: «Вы приезжали сюда во вторник и выдумали это сватовство… Что значит в ваших глазах обмануть меня? Да что такое обида какой-то девушки? Ведь она несчастная, беглянка, отверженная отцом, беззащитная, замаравшая себя, безнравственная».

Пятую сцену мы озаглавим «Свидание соперниц». Наташа встречается с Катей и уступает ей Алешу. «Катя села на ручку кресла Наташи, не выпуская ее из своих объятий, и начала целовать ее руки… Вошел Алеша; увидя их обеих в объятиях друг у друга и плакавших, он, весь изнеможенный, страдающий, упал на колени перед Катей и Наташей».

Наконец, шестая сцена может быть озаглавлена «Злодей срывает маску». Князь Валковский приезжает к покинутой и оскорбленной Наташе, предлагает ей деньги и покровительство развратного старичка графа N. Иван Петрович врывается в комнату. «Я плюнул ему в лицо и изо всей силы ударил его по щеке. Он хотел было броситься на меня, но, увидав, что нас двое, пустился бежать, схватив сначала со стола свою пачку с деньгами… Я бросил ему вдогонку скалкой, которую схватил на кухне на столе… Вбежав опять в комнату, я увидел, что доктор удерживал Наташу, которая билась и рвалась у него из рук, как в припадке».

Эпилогу романа приличествует заглавие «Возвращение блудной дочери». Алеша уезжает с Катей. Наташа примиряется с родителями. Покинутый жених утешает свою несчастную невесту. Финал поэтически-печальный… «Мы с Наташей вышли в сад. День был жаркий, сияющий светом… Через неделю они уезжали… Наташа взглянула на меня долгим, странным взглядом… «„Ваня, – сказала она, – зачем я разрушила твое счастье?“ И в глазах ее я прочел: «„Мы бы могли быть навеки счастливы вместе“».

По композиции и стилю, главная фабула – история несчастной любви Наташи – принадлежит к литературному жанру сентиментальной мелодрамы. Второстепенная фабула – история Нелли – построена по образцу западноевропейского «романа тайн». Она погружена в таинственность, загадочность и фантастичность. С Иваном Петровичем случается «престранное происшествие»: он встречает на улице старика с мертвым лицом, «похожего на сумасшедшего, убежавшего от своих надзирателей». Его сопровождает собака, тоже «необыкновенная». «В ней непременно должно быть что-то фантастическое, заколдованное!» – думает рассказчик. «Судьба ее какими-то таинственными неведомыми путями соединена с судьбой ее хозяина». Автор не скрывает источника своего вдохновения. «Помню, – признается он, – мне еще пришло однажды в голову, что старик и собака как-нибудь выкарабкались из какой-нибудь страницы Гофмана, иллюстрированного Гаварни, и разгуливают по белому свету в виде ходячих афишек к изданию». Пролог разыгрывается в немецкой кондитерской Миллера, среди добродетельных и патриархальных немцев (Шульц, Кригер), читающих франкфуртскую газету и наслаждающихся «вицами и шарфзином» знаменитого немецкого остроумца Сафира, – обстановка усиливает «гофмановский» характер приключения. В кондитерской собака Азорка умирает, через несколько минут умирает и старик. Рассказчик поселяется на его квартире. Не менее «странно» и второе приключение: через пять дней после смерти старика Иван Петрович, больной и угнетенный, слышит, как отворяется дверь в его комнату и на пороге появляется девочка лет двенадцати— тринадцати, «худая, бледная, с большими черными глазами и всклокоченными черными волосами». Это – Нелли, внучка покойного Смита. Наружность ее поражает своей «странностью». «Трудно было встретить более странное, более оригинальное существо», – замечает рассказчик. «У нее загадочный, немой и упорной взгляд». «Бледное и худое ее лицо имело какой-то ненатуральный, смугло-желтый, желчный оттенок». Ивану Петровичу удается выследить свою таинственную посетительницу; он узнает, что Нелли живет у злой и пьяной мещанки Бубновой, которая истязает ее и собирается продать развратному купцу. Рассказчик встречает своего прежнего школьного товарища Маслобоева, который «не то чтоб сыщик, а делами некоторыми занимается, отчасти и официально, отчасти и по собственному призванию». С его помощью он спасает Нелли от позора. «Вдруг с силой отворилась дверь, и Елена (Нелли), бледная, с помутившимися глазами, в белом кисейном, но совершенно измятом и изорванном платье, с расчесанными, но с разбившимися как бы в борьбе волосами, ворвалась в комнату. Она бросилась прямо ко мне и обхватила меня руками». После пролога в духе Гофмана завязка в манере Эжена Сю. Приключения невинной девочки среди подонков столицы; нищета и порок, трущобы и вертепы, свирепая и пьяная старуха, истязающая свою жертву, и добродетельный сыщик-любитель, спасающий героиню, – все это напоминает «Парижские тайны». Впрочем, автор этого и не скрывает. Маслобоев, рассказывая Ивану Петровичу историю матери Нелли, насмешливо прибавляет: «А ты уж и подумал, что я тебе Бог знает какие парижские тайны хочу сообщить. И видно, что романист».

После авантюрной завязки новый резкий перелом стиля: начинается психологическая повесть о юном уязвленном сердце, о раннем пробуждении любви у гордой и страстной девочки. Автор возвращается к теме развития детской души, которой был посвящен роман «Неточка Незванова». Зарождение влюбленности Неточки и борьба любви и гордости в душе княжны Кати совмещаются в истории Нелли. Иван Петрович поселяет ее у себя. Она долго дичится его и смотрит на него «своим длинным, упорным взглядом, в котором вместе с недоумением и диким любопытством была еще какая-то странная гордость». Она отвергает его помощь, хочет наняться в работницы, рвет на себе кисейное платье, рыдает и мучит своего покровителя. «Нет, я лучше в служанки наймусь, – заявляет она, – меня будут бранить, а я буду нарочно молчать. Меня будут бить, а я буду все молчать, все молчать. Пусть бьют, ни за что не заплачу. Им же хуже будет от злости, что я не плачу». Но постепенно припадки ненависти и ожесточения ослабевают. Любовь побеждает гордость. «Нелли быстро взглянула на меня, – говорит рассказчик, – вспыхнула, опустила глаза и, ступив ко мне два шага, вдруг обхватила меня обеими руками, а лицом крепко, крепко прижалась к моей груди… Все чувство ее, сдерживаемое столько времени, вдруг разом вырвалось наружу в судорожном порыве, – и мне стало понятно это странное упорство сердца, целомудренно таящего себя до времени… и все это до того неизбежного порыва, когда все существо вдруг до самозабвения отдается этой потребности любви, благодарности, ласкам, слезам».

«Уязвленное сердце» открылось; Нелли выдала свою тайну Ивану Петровичу. Она терзала его, потому что любила, потому что из гордости мстила ему и себе за свое чувство. «Это был характер, – говорит рассказчик, – странный, нервный и пылкий, но подавлявший в себе свои порывы: симпатичный, но замыкавшийся в гордость и недоступность». Характер, хорошо нам знакомый по большим романам Достоевского.

После неожиданной встречи с князем Валковским у Нелли случается припадок падучей, и она заболевает горячкой. Выздоровев, резко меняется. От прежней нежности к Ивану Петровичу не остается и следа. Она становится все угрюмей и раздражительней. «Ее странности, капризы, иногда чуть не ненависть ко мне, – говорит рассказчик, – все это продолжалось вплоть до самого того дня, когда она перестала жить со мной». Наконец, она от него уходит и просит милостыню. Иван Петрович ничего не понимает. «Что же это такое? – думал я. – Неужели же это такое мудреное следствие болезни? Уж не сумасшедшая ли она или сходит с ума?»

Но Наташа отгадывает загадку: «„Знаешь что, Ваня, – сказала она, подумав, – мне кажется, она тебя любит“. – „Что?.. Как это?“ – спросил я в удивлении. „Да, это начало любви, женской любви“».

Зарождение женской любви и ревности в тринадцатилетней девочке изображено с огромным искусством. Образ Нелли полон странной мучительной прелести. В нем больше жизни и поэзии, чем в чувствительно-рассудительной Наташе. Мы уже указывали на внутреннее родство романа «Униженные и оскорбленные» с замыслом «Вильгельма Мейстера» Гёте. Нелли вдохновлена Миньоной. В ней тоже есть черты экзотизма: большие черные глаза, черные волосы, смугло-желтый цвет лица, она полуиностранка, и хотя отец ее англичанин, но в характере ее южная страстность и порывистость. Счастливое детство ее прошло за границей, и она любит вспоминать «об озерах и долинах Италии, о цветах и деревьях, о сельских жителях, об их одежде и об их смуглых лицах и черных глазах… о жарком южном городе с голубыми небесами и голубым морем…».

Развязка истории Нелли сначала дается в ироническом изложении сыщика Маслобоева, потом в патетическом рассказе самой героини. Маслобоеву удалось напасть на след матери Нелли. Дочь богатого заводчика Иеремии Смита была соблазнена и ограблена князем Валковским. После долгих скитаний с дочерью за границей она возвращается в Россию, впадает в нищету, заболевает чахоткой. Смит не желает простить преступную дочь. Даже мольбы внучки не трогают его. Наконец, Нелли привозит его к матери, но та уже мертва. Сам автор характеризует эту историю в духе французского социального романа «тайн большого города».

«Мрачная это была история, – пишет он, – одна из тех мрачных и мучительных историй, которые так часто и неприметно, почти таинственно сбываются под тяжелым петербургским небом, в темных потаенных закоулках огромного города, среди взбалмошного кипенья жизни, тупого эгоизма, сталкивающихся интересов, угрюмого разврата, сокровенных преступлений, – среди всего этого кромешного ада бессмысленной и ненормальной жизни…»

Развязка романтически печальна. Иван Петрович просит Нелли рассказать Ихменеву повесть своей жизни, чтобы побудить его простить Наташу. Она понимает, что он приносит ее в жертву, и покорно соглашается. Последние дни проводит она в доме Ихменевых, окруженная всеобщей любовью; тихо умирает среди цветов, весной. Перед самой смертью говорит Ивану Петровичу: «Ваня, когда я умру, женись на Наташе». Раскрывается загадка ее происхождения: Нелли законная дочь князя Валковского. Она знала это, но к князю не пошла и умерла непримиренная.

История Нелли может быть определена как психологическая повесть, вставленная в рамку романтической мелодрамы.

Фабулы построены параллельно: Наташа любит Алешу, который любит другую (Катю), Нелли любит Ивана Петровича, который любит другую (Наташу). Наташа бросает отца и жениха и уходит с Алешей: тот обещает на ней жениться и бросает ее; дочь Смита тоже бросает отца и жениха и уходит с князем Валковским, который ее покидает. Это удвоение сюжета – сознательный прием. Мотив Нелли и ее матери не дублирует мотива Наташи, а аккомпанирует ему в более низкой тональности.

Истории Наташи и Нелли совершенно самостоятельны. Они могли бы составить две отдельные повести. Автор объединяет их личностью рассказчика. История начинающего писателя Ивана Петровича повторяет уже известную нам схему повестей «Бедные люди» и «Белые ночи». Добродетельный герой бескорыстно любит молодую девушку и жертвует собой ради ее счастья. На его чувство она отвечает дружеской преданностью, но любит другого. Автор обновляет старый сюжет, вливая в него автобиографическое содержание. Герой – не пожилой чиновник, как Макар Девушкин, не петербургский мечтатель, как поклонник Настеньки, а сам Достоевский эпохи 40-х гг. Рассказ об Иване Петровиче – личная исповедь писателя, воспоминания о драме, пережитой им в начале литературного пути. В роман-фельетон врывается лирика и создается своеобразный перебой стилей. Иван Петрович пишет повесть о бедном чиновнике, которая имеет большой успех.

«Б. [Белинский] обрадовался, как ребенок», – сообщает он. Через год от блестящих надежд ничего не остается. Литератор впадает в нищету и неизвестность: у него нервное расстройство, непонятная тревога, припадки мистического ужаса. Он принужден работать, как поденщик у «антрепренера». Его признания Наташе кажутся выхваченными из писем Достоевского к брату. «Все роман пишу, – говорит он, – да тяжело, не дается. Вдохновение выдохлось. Сплеча-то и можно бы написать, пожалуй, и занимательно бы вышло, да хорошую идею жаль портить. Эта из любимых. А к сроку непременно надо в журнал. Я даже думаю бросить роман и придумать повесть поскорее, так, что-нибудь легонькое и грациозное, и отнюдь без мрачного направления».

Свои невзгоды Иван Петрович описывает без горечи и озлобления. Узнав о смерти критика Б. (Белинского), Ихменев замечает рассказчику: «Ты ведь говорил, Ваня, что он был человек хороший, великодушный, симпатичный, с чувством, с сердцем. Ну, так вот, они все таковы, люди с сердцем, симпатичные-то твои. Только и умеют, что сирот размножать». Даже отзыв о ненавистном «антрепренере» Краевском дышит самым добродушным юмором. Иван Петрович не весь Достоевский, а только Достоевский 40-х гг., идеалист и романтик, друг Белинского, автор филантропических повестей. Когда автор писал «Униженные и оскорбленные», этот этап его духовного развития был давно пройден, он воссоздавал себя таким, каким он был в молодости, но воссоздавал для того, чтобы судить и казнить. Иван Петрович жалкий неудачник; он терпит полное крушение и в литературе, и в жизни. Романа он никогда не кончит, Наташу не вернет. Записки свои пишет в больнице в ожидании смерти. «Да, я хорошо выдумал, – замечает он. – К тому же и наследство фельдшеру; хоть окна облепит моими записками, когда будет зимние рамы вставлять».

Обилие автобиографического материала в истории Ивана Петровича и «личный тон», в котором она рассказана, как будто говорят о намерении автора вывести его героем романа. На самом деле замысел Достоевского хитрее и злее. Романтик 40-х гг. не герой, а лишь пародия на героя. Он стоит на первом плане, но он только орудие интриги. Не он распоряжается судьбою действующих лиц, а они пользуются им, как пассивным посредником. Он постоянно снует между ними, связывая Наташу с родителями, Катю с Наташей, Ихменевых с Нелли.

Через Маслобоева он прослеживает связь Нелли с князем Валковским, с помощью Нелли добивается соединения Наташи с отцом. Он только и делает, что всех посещает, при всем присутствует, переносит письма, исполняет поручения. Он – «на посылках», «на побегушках», общий помощник, свидетель и советник. Но при такой внешней суетливости пародийный герой внутренне пассивен: никакого влияния на развитие действия он не оказывает. Единственный его акт, пощечина Валковскому, – бессильный взрыв слабого человека.

По записным книжкам Достоевского можно проследить, как сильно занимала его проблема тона повествования. Задумав новый роман, он прежде всего спрашивает себя: как рассказывать? От имени автора, вездесущего и всевидящего, или от имени рассказчика, свидетеля событий? Будет ли повествование сухой протокольной записью фактов или эмоциональным рассказом лично заинтересованного участника? Наибольшие колебания заметны в работе над «Преступлением и наказанием». Первоначальная редакция была составлена в виде исповеди преступника. «Игрок», «Подросток» и «Бесы» написаны от имени рассказчика. В «Идиоте» повествует сам автор, а в «Братьях Карамазовых» функция рассказчика-хроникера почти незаметна. Достоевский постоянно тяготел к личному, лирическому тону рассказа, но не всегда мог преодолеть связанные с ним трудности: свидетель-информатор не годился в герои; должность осведомителя неизбежно отводила его на второй план. Так разрешен был вопрос в «Бесах», где рассказчик – безличное существо, простой обыватель, один из членов кружка Степана Трофимовича. В «Подростке» была сделана попытка совмещения в одном лице рассказчика и героя. Аркадий Долгорукий рассказывает о себе, своей жизни и своей «идее», но и он не долго удерживается на пьедестале героя и, уступая место Версилову и Ахмаковой, незаметно спускается до роли простого рассказчика. Неразрешенное противоречие между тоном «протокола» и тоном «исповеди» – важнейшая особенность стилистики Достоевского.

В романе «Униженные и оскорбленные» любовные отношения связывают не двоих, как обыкновенно, а всегда троих. Наташа стоит между Алешей и Иваном Петровичем. Одного она любит, другой любит ее. Иван Петрович помещен между любящей его Нелли и любимой им Наташей. Алешу любит Наташа, а он любит Катю. Эта троичность в человеческих взаимоотношениях устанавливается Достоевским как психологический закон и выражает что-то очень глубокое и таинственное в его искусстве. Во всех его произведениях герой стоит между двумя героинями или героиня между двумя героями.

В повестях докаторжного периода мы видели: Вареньку между Девушкиным и студентом Покровским («Бедные люди»), Катерину между Ордыновым и Муриным («Хозяйка»), Настеньку между мечтателем и женихом («Белые ночи»), Александру Михайловну между мужем и возлюбленным («Не-точка Незванова»). То же соотношение неизменно повторяется и в больших романах. В «Преступлении и наказании» перед нами троица: Свидригайлов – Дуня – Разумихин. В «Идиоте» две троицы: Мышкин – Настасья Филипповна – Рогожин и Настасья Филипповна – Мышкин – Аглая. В «Подростке» Версилов помещен между женой и Ахмаковой; в «Бесах» Ставрогин между Дашей и Лизой и Лиза между Ставрогиным и Маврикием Николаевичем. Наконец, в «Братьях Карамазовых» мы находим три троицы: Митя между Грушенькой и Катериной Ивановной, Катерина Ивановна между Митей и Иваном, Грушенька между Митей и Федором Павловичем. Достоевский только упоминает о счастливой любви, но изображает всегда любовь несчастную. Любящий не любим, а любимый не любит. В его романах любовь никогда не довлеет себе, не завершается между двумя; кольцо ее размыкается третьим. Троичность свидетельствует о естественной трагичности любви в этом мире, о ее неисцелимой ране.

Если Иван Петрович только мнимый герой, то кто же настоящий? Композиция «Униженных и оскорбленных» напоминает шкатулку с двойным дном. Потайной ящик медленно приоткрывается, и загадка построения выясняется лишь в финале. А до тех пор читателю кажется, что роман написан не о герое, а о двух героинях. Передний план ярко освещен; на авансцене стоят две девушки – Наташа и Нелли, и разыгрываются две любовные драмы. Можно подумать, что автор возвращается к ситуации, намеченной в «Неточке Незвано-вой»: к противоставлению «гордой» и «кроткой». Но Наташа и Нелли тоже мнимые героини. Они лишь до времени заслоняют собой главного героя; за освещенной авансценой, на которой они действуют, существует задний план, погруженный в таинственный полумрак. От него постепенно отделяется фигура князя Валковского, медленно растет и перерастает, наконец, всех действующих лиц. Напряженность интереса поддерживается постепенным передвижением планов.

Настоящий герой романа – князь Валковский; все скрытые пружины действия в его руках, его злая воля определяет судьбу всех персонажей. В первой части он отсутствует: о нем только говорят неясно и загадочно. Вторая часть начинается с его возвращения; он носит благородную маску, но действует обманом и коварством. В третьей части, в сцене в ресторане, он срывает маску и выступает во всем своем безобразии. В четвертой – исчезает, но мы узнаем о полном его торжестве. Эта последовательность раскрытия личности загадочного героя характерна для романической техники Достоевского. Так и Ставрогин в «Бесах» показан сначала в сплетнях и слухах, потом в действии и, наконец, в «идее».

Из рассказов о князе в первой части мы узнаем, что он «голяк, потомок отрасли старинной»; был женат на дочери богатого купца-откупщика, которую замучил, бросил сына и служил за границей, «при одном из важнейших посольств». Вернувшись в Петербург, он узнает, что сын его собирается жениться на дочери Ихменева, и расстраивает этот брак. Во второй части князь решает женить Алешу на миллионерше Кате.

В третьей части из разоблачений сыщика Маслобоева выясняется, что князь обманул и ограбил дочь Смита и что Нелли его законная дочь.

Князь – типичный злодей мелодрамы, необходимая принадлежность авантюрного романа-фельетона. На совести его гибель двух жен, дочери, старика Смита, разорение и позор семьи Ихменевых, разбитая жизнь Наташи. И в конце романа он торжествует, благоденствует и собирается жениться на богатой четырнадцатилетней девушке.

Князь – центр действия. В нем разгадка всех тайн. Как отец Нелли и Алеши, он объединяет собой обе фабулы. Композиция «Униженных и оскорбленных» параллельна построению «Села Степанчикова…». Злодей под маской добродетели очаровывает доброго и слабого человека, коварно овладевает его волей. Там Опискин и Ростанев; здесь князь Валковский и Алеша. «Добрые» вступают в борьбу со злым. Там невеста Ростанева, Настенька, и друг его, рассказчик, – здесь невеста Алеши, Наташа и другой рассказчик, Иван Петрович. И там и здесь атака злого и контратака добрых кончаются мнимым посрамлением злодея. Опискина выгоняют, Валковский получает пощечину. Но в обоих романах дело завершается полным его торжеством.

«Униженные и оскорбленные» стоят в преддверии романов-трагедий. Изучая их композицию, мы проникаем в самый процесс созидания новой формы. На наших глазах формируется новый жанр, вырабатывается новый повествовательный стиль. «Роман-трагедия» не высокого происхождения; в основе его лежит «бульварная литература»: роман приключений и роман уголовный. Достоевский начинает свое восхождение с низин, но он возводит вульгарные и второсортные литературные формы на вершину высокого искусства. Шаблоны Э. Сю и Ф. Сулье наполняются гениальным психологическим и идеологическим содержанием. «Духовный реализм» писателя – в изображении жизни идей. Авантюрный роман помог ему воплотить идеи в конкретную форму. Он научил его драматизму действия и динамике построения. Так, «уголовщина» превратилась в «Преступление и наказание» и в «Братьев Карамазовых».

Возведение романа-фельетона на уровень психологического романа начинается уже в «Униженных и оскорбленных». В рамки двух мелодрам – сентиментальной и романтической – вложен глубокий идейный замысел. Духовный опыт каторги переводится на язык художественных образов. Его можно назвать крушение идеализма. До каторги Достоевский был идеалистом, утопистом, социалистом, гуманистом. Все эти «измы» держались на аксиоме Руссо: «Человек от природы добр». После каторги вера в «естественное добро» была потеряна. Все герои «Униженных и оскорбленных», кроме одного, добры и добродетельны, и этот один с легкостью их побеждает. Если «естественное добро» бессильно, то добро ли оно? Может быть, то, что в мечтательной юности казалось добром, совсем и не добро? Тогда нужно изобличить его ложь, сорвать с него маску. Не «добрые» судят «злого», а «злой» судит и осуждает «добрых».

Из них первый – сын князя Валковского, Алеша. «Премилейший мальчик, красавчик собой, слабый и нервный, как женщина, но вместе с тем веселый и простодушный, с душою отверстою и способною к благороднейшим ощущениям, с сердцем любящим, правдивым и признательным». Но «у него нет характера» и «совершенное отсутствие воли». «Он и дурной поступок, пожалуй, сделает, да обвинить его за этот дурной поступок, пожалуй, нельзя будет, а разве что пожалеть». «Он был не по летам наивен и почти ничего не понимал в действительной жизни. Впрочем, и в сорок лет ничего бы, кажется, в ней не узнал. Такие люди как бы осуждены на вечное несовершеннолетие». Алеша увозит Наташу от родных, хочет жениться, но не представляет себе, как и на что будет с ней жить. Собирается писать повести, роман на сюжет комедии Скриба и тут же смеется: «Какой же я буду писатель!» Потом обещает давать уроки музыки, продавать свои безделушки… Он снимает для Наташи «изящную» квартиру, но скоро деньги его приходят к концу. Наташа переселяется в квартиру похуже и начинает работать. Алеша кричит, что сам себя презирает, но продолжает ничего не делать; изменяет невесте с Жозефинами и Миннами, возвращается к ней с виноватым видом и, успокоившись, ей же рассказывает все подробности своих похождений. Он влюбляется в Катю, но любит и Наташу. «Мы будем все трое любить друг друга», – мечтает он. Разбивая сердце Наташи, «премилейший мальчик» остается невинным. «Да и когда, – замечает рассказчик, – как этот невинный мог бы сделаться виноватым?» Алеша – homme de la nature[35] Руссо, невинный до грехопадения, доброе от природы сердце, вне нравственной воли и морального закона.

«Идею» Алеши автор конкретизирует; он вводит своего простодушного героя в кружок идеалистов-утопистов, напоминающий кружок Петрашевского. В наивной болтовне Алеши – злая пародия на людей 40-х гг. Он знакомится с двумя родственниками «восторженной девушки» Кати – Левинькой и Боренькой. Один – студент, другой – просто молодой человек. У них кружок: студенты, офицеры, художники, один писатель; собираются по средам. «Это все молодежь свежая, – рассказывает Алеша. – Все они с пламенной любовью ко всему человечеству. Все мы говорим о нашем настоящем, будущем, о науках, о литературе, и говорим так хорошо, так прямо и просто… А еще называют нас утопистами… Мы говорим вообще обо всем, что ведет к прогрессу, к гуманности, к любви, все это говорится по поводу современных вопросов. Говорим о гласности, о начинающихся реформах, о любви к человечеству, о современных деятелях… И потому мы все, под руководством Безмыгина, дали себе слово действовать честно и прямо всю жизнь… Я восторгаюсь высокими идеями. Пусть они ошибочны, но основание их свято».

А. Бем указал на то, что Левинька и Боренька попали в роман Достоевского из «Горя от ума» (Левон и Боренька). Они перенесены из английского клуба в кружок Петрашевского. Алеша играет роль Репетилова.

«Добрый» мальчик беспомощно мечется между двумя любовями. Кончает он тем, что уезжает с Катей в деревню, уверяя Наташу, что он без нее умрет. Он мучает и мучается, грешит и кается, плачет и начинает снова.

Образ Алеши сложен. В социальном плане это беспочвенный аристократ, жертва дурной наследственности и развращенной среды. Отсюда его вечное несовершеннолетие, ребячество, оторванность от действительности. В психологическом плане это идеалист-утопист в духе Петрашевского, поклонник всего «высокого и прекрасного». В нравственном – воплощенное бессилие естественного добра, человек без характера, без воли и без личности. «Доброе сердце» не удерживает Алешу от растраты, измен, обмана, даже предательства; несмотря на всю свою чувствительность, он самый неистовый эгоист.

В лице Алеши Достоевский казнит свое «невинное» прекраснодушие 40-х гг. После опыта каторги оно представляется ему сплошным легкомыслием – хлестаковщиной и репетиловщиной.

Еще более пародийно изображение романтической героини, матери Нелли. Рассказ о несчастьях оскорбленной и покинутой князем девушки вложен в уста добровольного сыщика Маслобоева. Князь увез дочь Смита в Париж, ограбил ее и бросил. У нее был жених-немец, который остался верен ей в несчастии. Маслобоев говорит о нем: «У этой красавицы был влюбленный в нее идеальный человек, братец Шиллеру, поэт, в то же время купец, молодой мечтатель, одним словом, вполне немец, Феферкухен какой-то». Для немца-идеалиста выбираются самые комические фамилии: из Феферкухена он превращается в Фрауенмильха, потом в Фейербаха и, наконец, в Брудершафта. «За нею в Париж потащился и Фрауенмильх… Та все плакала, а Феферкухен хныкал, и много лет таким образом прошло…» У нее в руках было письменное обязательство князя, но она была столь «возвышенным» существом, что вместо «практического применения к делу закона» ограничилась «возвышенным и благородным презрением» к соблазнителю. «Брудершафт тоже ободрял ее и не рассуждал: Шиллера читали. Наконец, Брудершафт отчего-то скиснул и умер». Маслобоев насмешливо характеризует романтическую героиню: «Смитиха была сама по себе безумнейшая и сумасброднейшая женщина в мире… Ведь это романтизм, все это – надзвездные глупости в самом диком и сумасшедшем размере. Возьми одно: с самого начала она мечтала только о чем-то вроде неба на земле и об ангелах, влюбилась беззаветно, поверила безгранично, и я уверен, с ума сошла потом не оттого, что в нем обманулась, что он способен был ее обмануть и бросить; а оттого, что ее ангел превратился в грязь, оплевал и унизил ее. Ее романтическая и безумная душа не вынесла такого превращения».

С каким восторгом разрушения издевается автор над прежней святыней! С каким злобным отчаянием говорит о своей заветной мечте – свести небо на землю, устроить земной рай!

«Возвышенные» чувства «Смитихи» привели к тому, что она не только погибла сама, но и погубила свою дочь Нелли.

«Наивный романтизм» «добрейшего» Николая Сергеевича Ихменева – причина его разорения и позора. Он принадлежит к тем людям, которые, «если уж полюбят кого (иногда Бог знает за что), то отдаются ему всей душой, простирая иногда свою привязанность до комического». Он полюбил князя и не мог простить ему обиды; затеял тяжбу и проиграл ее, проклял Наташу и простил. Он ничего не понимает в действительности, «переходит от сомнения к полной восторженной вере», это взрослый ребенок, беспомощный и безвольный. Вместо мужественного действия – одно смешное фантазирование.

«Чувствительные героини», Наташа и Катя, – не менее бессильны. Они марионетки в руках князя; не умеют бороться, а умеют только бесплодно жертвовать собой. Наташа страдает, декламирует стихи, ходит по комнате, скрестив руки, и пассивно наблюдает, как Алеша постепенно к ней охладевает. Но она ничего не может сделать, чтобы удержать его, чтобы отстоять свою любовь. «Восторженная» Катя говорит о высоких идеях, собирается пожертвовать миллион на общественную пользу, рыдает на груди Наташи, но преспокойно отбивает у нее жениха. И у нее, как у Алеши, «добро» прикрывает самый неприглядный эгоизм.

Остается литератор Иван Петрович, автор филантропической повести, представитель сознательного добра. Алеша еще не дорос до нравственного закона; Иван Петрович – убежденный его носитель. Он – гуманист и моралист. В нем живет кантовский императив, он делает добро ради добра, жертвуя своими интересами, отдавая себя на служение людям. Иван Петрович спасает и опекает сиротку Нелли, увещевает и направляет на путь истинный Алешу, борется с злодеем-князем, стремится устроить счастье Наташи. Но какие жалкие результаты! Гуманистический морализм столь же бессилен, как и естественное добро. Минутами Наташа начинает ненавидеть своего самоотверженного друга. «Утешения мои, – замечает Иван Петрович, – ее только мучили; мои расспросы все больше и больше досаждали ей, даже сердили ее». После прощания с Алешей Наташа обращается к «утешителю»: «А, это ты! – кричит она. – Теперь ты опять при мне! Что ж? Опять утешать пришел меня… Поди прочь, я не могу тебя видеть! Прочь! Прочь!» Так же порой реагирует и Нелли на его бескорыстную заботливость: «смотрит на него с ненавистью, как будто он в чем-то виноват перед ней».

Трагическое зрелище бессилия «естественного добра»: любовь, сострадание, самоотвержение помочь ближнему не могут. Зло добром не побеждается. К концу романа у Ихменевых разбитая жизнь, у Наташи неисцелимая рана в сердце; Иван Петрович доживает свои последние дни в больнице, Нелли лежит в гробу. А изменник Алеша блаженствует с Катей, злодей-князь благоденствует и собирается жениться. Полное торжество зла. Почему это? Может быть, гуманистическое добро мнимое? Так ставит Достоевский свою основную этическую проблему. Решение ее – в романах-трагедиях.

Автор смиренно признавался, что в «Униженных и оскорбленных» «выставлено много кукол, а не людей», но прибавлял, что в этом «диком произведении» есть «полсотни страниц, которыми он гордится». К этим страницам, несомненно, принадлежит поразительная ночная сцена в ресторане между князем и Иваном Петровичем. Это первая «философская беседа» в творчестве Достоевского, напоминающая беседу в трактире Версилова с сыном и profession de foi Ивана Карамазова Алеше, тоже в трактире. Впервые в действие внешнее, столкновение событий и борьбу страстей, огненным потоком врывается действие внутреннее, борьба идей. Суд над мнимым добром поручается злодею.

«Идея» личности князя Валковского восходит к пожилому и почтенному чиновнику Юлиану Мастаковичу, сладострастнику, женящемуся на юной девушке («Петербургская летопись» и «Елка и свадьба»). О князе Маслобоев рассказывает: «Он женится в будущем году. Невесту он себе еще в прошлом году приглядел. Ей было тогда всего четырнадцать лет, теперь ей уж пятнадцать, кажется, еще в фартучке ходит, бедняжка». Князь сам признается Ивану Петровичу в любви к разврату: «От скуки я стал знакомиться с хорошенькими девочками… Я люблю значение, чин, отель; огромную ставку в карты (ужасно люблю карты). Но, главное – женщины и женщины во всех видах. Я даже люблю потаенный, темный разврат, постраннее и оригинальнее, даже немножко с грязнотцой для разнообразия». Но сладострастник Юлиан Мастакович – невинное дитя по сравнению с князем. В Валковском оживает страшный человек-паук Газин, сладострастно резавший маленьких детей («Записки из Мертвого дома»). Иван Петрович замечает, что князь «находил какое-то удовольствие, какое-то, может быть, даже сладострастие в своей наглости, в этом нахальстве, в этом цинизме, с которым он срывал, наконец, перед ним свою маску». Повторяется сравнение с пауком: «Он производил на меня, – говорит рассказчик, – впечатление какого-то гада, какого-то огромного паука, которого мне ужасно хотелось раздавить». В князе то же обаяние мощи, что и в бесстрашном разбойнике Орлове. Он – сильная личность, стоящая вне морального закона. «Угрызений совести у меня никогда не было ни в чем», – гордо заявляет он.

В мире Достоевского у князя Валковского большое потомство: по одной линии от него происходят «сладострастники» (Свидригайлов, Федор Павлович Карамазов и бесчисленные «старички» – Тоцкие, Епанчины, Сокольские и др.). По другой – «сверхчеловеки» (Раскольников, Кириллов, Иван Карамазов). Обе линии соединяются в Ставрогине. Портрет Валковского очень напоминает портрет Ставрогина. Лица обоих красивые, но отталкивающие маски. «Правильный овал лица, несколько смуглого, превосходные зубы, маленькие и довольно тонкие губы, красиво обрисованные, прямой, несколько продолговатый нос, высокий лоб, на котором еще не видно было ни малейшей морщинки, серые, довольно большие глаза, – все это составляло почти красавца, а между тем лицо его не производило приятного впечатления. Это лицо именно отвращало от себя тем, что выражение его было как будто не свое, а всегда напускное, обдуманное, заимствованное… Вглядываясь пристально, вы начинали подозревать под внешней маской что-то злое, хитрое и в высочайшей степени эгоистическое»…

Князь приглашает Ивана Петровича ужинать в ресторан, и полупьяная его болтовня превращается в беспощадную расправу с идеализмом. Он издевается над самоотверженностью покинутого жениха. «Ведь Алеша отбил у вас невесту, – говорит он, – я ведь это знаю, а вы, как какой-нибудь Шиллер, за них же распинаетесь, им же прислуживаете и чуть ли у них не на побегушках… Ведь это какая-то гаденькая игра в великодушные чувства… А главное: стыдно! стыдно!» Он презирает своего сына: «Мне до того, наконец, надоели все эти невинности, все эти Алешины пасторали, вся эта шиллеровщина, все эти возвышенности в этой проклятой связи с этой Наташей»… Ни в какое добро он не верит, он такой же, как и все, только другие молчат, а он говорит. «Если бы могло быть, чтобы каждый из нас описал всю свою подноготную, но так, чтобы не побоялся изложить не только то, что он боится сказать своим лучшим друзьям, ко даже и то, в чем боится подчас признаться самому себе, то ведь на свете поднялся бы тогда такой смрад, что нам бы всем надо было задохнуться… Вы меня обвиняете в пороке, разврате, безнравственности, – а я, может быть, только тем и виноват теперь, что откровеннее других, и больше ничего».

Гуманистической лжи о естественной безгрешности человека противоставляется религиозная истина о первородном грехе. Утопическая идиллия кончилась в «Мертвом доме». Началась религиозная трагедия.

«В основании всех человеческих добродетелей, – утверждает князь, – лежит глубочайший эгоизм. И чем добродетельнее дело, тем больше тут эгоизма»… Что же остается делать человеку, которого тошнит от всех этих «пошлых возвышенностей»? Единственно: гримасничать и показывать язык. Князь продолжает: «Одно из самых пикантных для меня наслаждений всегда было прикинуться сначала самому на этот лад, войти в этот тон, ободрить какого-нибудь вечно юного Шиллера, и потом вдруг, сразу огорошить его! Вдруг поднять перед ним маску и из восторженного лица сделать ему гримасу, показать ему язык и именно в ту минуту, когда он менее всего ожидает этого сюрприза». Он для того и пригласил Ивана Петровича в ресторан, чтобы доставить себе удовольствие «поплевать немножко на все это дело, и поплевать именно в его глазах». «Идея» князя иллюстрируется анекдотом о сумасшедшем парижском чиновнике, который накидывал на голое тело широкий плащ и «с важной, величественной миной» выходил на улицу. Встретив прохожего, он «развертывал свой плащ и показывал себя во всем «чистосердечии». Этот образ – символ гуманистического добра: нагота под пышным плащом.

Князь Валковский бунтует, но еще невинно, по-мальчишески: делает гримасы и высовывает язык. «Джентльмен» из «Записок из подполья» действует смелее: он не только выставляет язык «хрустальному зданию», этому гуманистическому раю на земле, но предлагает «отправить его к черту». Достоевский один из величайших духовных бунтовщиков в мировой истории.

После ночного разговора с князем рассказчик уходит в негодовании. Он «поражен», он не может «описать своего озлобления». Но если бы он задумался над словами «гада», которого ему хочется раздавить, быть может, он сознался бы, что в них много правды. Роман, который он сам рассказывает, как будто нарочно подтверждает теорию князя об эгоизме. Разве не эгоисты Алеша и Катя, разве не эгоистка Наташа, покупающая свое счастье несчастьем родителей и страданием жениха? Разве не эгоист «добрейший» старик Ихменев, собирающийся вызвать на дуэль князя и тем погубить Наташу, ради удовлетворения своей мести? Да и все «униженные и оскорбленные» – эгоисты именно в своем унижении и страдании. Автор объясняет свой парадокс на примере Нелли и ее матери. Иван Петрович окружает бедную сиротку довольством и заботливостью, но она убегает от него и просит милостыню.

Рассказчик замечает: «Она оскорблена, рана ее не могла зажить, и она как бы нарочно старалась растравить свою рану. Точно она наслаждалась сама своей болью, этим эгоизмом страдания, если так можно выразиться». В развязке романа выясняется, что мать Нелли была законно обвенчана с князем Валковским, хранила официальный документ и могла спасти себя и дочь от нищеты и гибели. Но она пожертвовала и собой и дочерью только для того, чтобы насладиться до конца своим гордым страданием. Князь признается, что он не отдал ей украденных отцовских денег, так как рассудил, что, «отдав ей деньги, сделает ее, может быть, даже несчастною». «Я бы отнял у нее наслаждение быть несчастной вполне из-за меня, – говорит он, – и проклинать меня за это всю свою жизнь. Поверьте, мой друг, в несчастии такого рода есть даже какое-то высшее упоение сознавать себя вполне правым и великодушным и иметь полное право назвать своего обидчика подлецом. Это упоение злобы встречается у шиллеровских натур, разумеется, – быть может, потом ей было нечего есть, но я уверен, что она была счастлива». В страдании есть эгоизм, упоение злобой, презрение к гонителям, наслаждение позором, месть несправедливой судьбе, любование собственным благородством, вызов миру. «Униженные и оскорбленные» не так уж несчастны: им ведомы утонченные наслаждения, которых они не променяли бы ни на какое благополучие.

Так взрывает Достоевский «естественную» мораль безбожного гуманизма.