Герой туманной долины

Глава 6

Шеннон, конечно, не поверил, что та самая кофейня, в которую он заходил каждый день перед закрытием, оказалась одним из любимых мест Деллы Хармон.

Она, смеясь и запинаясь о невысокие ступеньки, заскочила под полукруглый купол крыши, повисла на ручке двери, пытаясь отдышаться, а после перекинула намокшие волосы на одно плечо, стянула с макушки берет и выжала в стоящую рядом клумбу. Шеннон расхохотался, забывшись, а встретив озорной взгляд девушки, тут же по привычке напустил на себя озабоченный вид и принялся усердно складывать зонтик, который разбушевавшийся ветер вывернул наизнанку.

На крыльце было тесно. Они стояли плечом к плечу, пытаясь не касаться друг друга и не смотреть друг другу в глаза — слишком неловким было ощущение минутной близости толком незнакомых людей. Привычное беспокойство Шеннона вдруг поглотило оранжевое свечение Деллы, которое расширилось, еле заметно коснулось его кожи, словно бы разместилось на его правом боку, огибая плечо и нежно обхватывая запястье.

Шеннон зажмурился от внезапно кольнувшего сердце незнакомого тепла, когда девушка закатала рукава плаща и выставила руку из-под навеса, подставляя ладонь дождю. Сначала слегка зажмурившись от неприятных ударов капель о кожу, она тут же тихо рассмеялась, изредка бросая полный детского восторга взгляд на приютившегося рядом парня.

— Я всегда мечтала увидеть в Реверипорте что-то особенное. Хотела, чтобы он стал моим личным городом-чудом, — пояснила она так тихо, словно ее слова стали самым важным и опрометчивым откровением.

— Город солнца или город дождя. Почему каждый город должен быть особенным? — нахмурился Шеннон.

— Наверное, хочется искать особенное в самых простых вещах, — пожала плечами Делла. — А это «особенное» ведь не поддается никогда и упорно искаться не хочет. Словно, если отыщешь его, какую-то важную часть смысла потеряешь, — мечтательно протянула девушка, а после, с наигранным раздражением, брызнула оставшимися на пальцах каплями дождя в Шеннона. Тот опешил, но сказать ничего не успел. — Вы же прозаик, мистер Паркс! Мне ли вам объяснять!

Он хотел было одернуть ее, попросить перестать называть его так, как всегда называла мать, и прекратить ее попытки воспринимать его исключительно как писателя, но осекся в самом начале фразы. Она смотрела прямо на него широко раскрытыми серыми глазами, полными воодушевления и бурного ликования, из-за которого с коралловых губ не сходила улыбка. И он решил, что никогда не упрекнет ее и никогда не попросит замолчать — пусть хоть айсберг обрушится на его голову, он не скажет ни слова. Она должна говорить, а он будет слушать.

Так же, как говорить должен он сам — писатель, которого заставили замолчать.

— Я теперь почти не пишу для себя, — тихо произнес он, отворачиваясь с трудом, делая над собой усилие. — Только по работе. Я забыл, как посвящать себя строчкам.

На противоположной стороне улицы женщина, сражаясь с непокорным зонтом, который трепал усиливающийся ветер, бежала за собакой, тянущей поводок. Мальчик на ходу поправлял лямку сползшего рюкзака, вероятно, весившего в два раза больше его самого, и оглушительно ругался так, как не подобает детям. Девушка со стрижкой под ноль увлеченно шагала, не обращая внимания на дождь, заливающий ее большие наушники, притопывая и кружась, играючи подставляя лицо дождю.

Когда-то Шеннон писал о них — о настоящих людях, тех самых, что перебегали улицу на мигающий зеленый или ныряли под ближайший узкий козырек, которые тащили тяжелые пакеты и проклинали небо или благодарили его за освобождение, вдруг подаренное душе. Он писал об ангелах и демонах, но не обнаженных в Ветхом Завете, а о тех, кто каждый день смотрел на себя в зеркало или завязывал шнурки ботинок, о тех, кто садился в машину и ехал в ненавистный офис или пил огуречный коктейль в спортзале.

Он писал о том себе, который становился другим человеком с пришествием ночи. Ему не был нужен плащ, костюм или суперсила — только слова и свобода мысли, которая всегда дарила действительно стоящие бумаги вещи.

Теперь он не писал ни о чем, и все стало неважным.

— Вы обязательно вспомните! — ободряюще воскликнула Делла, подавшись вперед, к краю ступенек. — Я верю, что…

Рука Шеннона сама собой потянулась к ней, чтобы подхватить, когда ботинки девушки заскользили по залитому дождем кафелю. Она успела спохватиться и отскочить, спасая сразу двоих — себя, не отличавшуюся особой ловкостью, и Шеннона, который резко выдохнул, вздрогнув от внезапного облегчения.

— Давайте зайдем внутрь? — предложил он Делле, провожая взглядом бритоголовую девушку в наушниках, пробудившую у него воспоминания о персонажах.

Взглянув на Деллу, он отпустил эти мысли. Постарался ободряюще улыбнуться, но она стыдливо поморщилась и неопределенно повела рукой.

— Знаете, если я не пролью на себя кофе сегодня, буду даже удивлена. Мама до сих пор смеется, говорит, что за двадцать три года я так и не научилась смотреть под ноги. — Она все же позволила себе улыбнуться. — Знали бы вы, сколько шишек было набито!

— Знаю, — протянул Шеннон, опуская глаза, пряча затаившуюся в них усмешку, — сам такой же, честное слово.

Он открыл перед девушкой дверь, пропуская ее вперед, и в последний раз тряхнул зонтиком над клумбой, где Делла Хармон несколькими минутами ранее выжимала насквозь промокший берет.

Шеннон вновь мысленно расхохотался. Простота и легкость девушки его подкупали, и рядом с ней он мог улыбаться так искренне, как многие годы не улыбался даже рядом с Камероном.

Она махнула бариста, бросила короткое «Как всегда» и прыгнула за столик у самого входа, рассматривая скользящие под дождем фигуры в панорамном окне.

Шеннон напрягся, натянуто здороваясь со знакомым за прилавком, которому не требовалось озвучивать заказ, и кашлянул, привлекая внимание девушки.

— Мы можем сесть за столик подальше? — тихо спросил он, переминаясь с ноги на ногу. Тяжелые капли воды разукрасили светлый пол, падая со стиснутого в побелевших пальцах зонта. — Тут обычно бывает шумно.

Делла еле заметно нахмурилась, тень смятения пробежала по ее лицу, но быстро растворилась, когда девушка поднялась с места и прошла к стоящему в углу кофейни столику.

— Тут будет лучше? — мягко спросила она, склонив голову набок. Звенящее в воздухе напряжение тут же разбила ее ободряющая улыбка.

— Да, — признательно кивнул Шеннон, приземляясь на стул и откидываясь на пластмассовую спинку. — Знаете, ведь все прозаики немного того, — попытался пошутить он, а после вдруг, в очередной раз неожиданно для самого себя, решил все прояснить: — Я не люблю чужие прикосновения. То есть… — Он поморщился, тихо застонал, глядя на взметнувшиеся тонкие брови Деллы. — Не люблю прикосновения посторонних.

— У кого-то аллергия на шоколад, кто-то терпеть не может мюзиклы, у других привычка пить воду из-под крана, — с наигранным безразличием говорила девушка, пытаясь спрятать усмешку, — а вот мистер Паркс не любит, когда его щупают за локти. Тут ничего не поделаешь. — Она театрально пожала плечами и хитро прищурилась. — Не переживайте, во всех нас достаточно чудаковатости.

Шеннон облегченно выдохнул, губы растянулись в ответной улыбке, от которой он не стал отказываться на этот раз. Рядом с Деллой и ее приятно мозолившим взгляд вельветом его плечи расслабленно опускались сами по себе, а камень в груди, который мешал дышать даже во сне, словно растворялся.

«И даже если мне не по пути с тобой, сейчас я буду наслаждаться кислородом, которым легко наполняются мои легкие, когда ты рядом…» — подумал Шеннон.

Он мысленно закатил глаза. Камерон оценил бы, если бы его друг произнес эту дурь вслух, но он еще недостаточно спятил, в отличие от рыжего.

Бариста окликнул их, Шеннон вскочил с места и устремился за напитками, пытаясь скрыться от изучающего взгляда девушки напротив, которая усиленно прожигала серыми глазами его кудрявую намокшую челку и высокий лоб. Когда на столик опустился стакан с горячим какао и шапкой разноцветного мелкого зефира, те самые серые глаза засветились неподдельным детским счастьем, настолько чистым и притягательным, что юноша не смог отвести от Деллы взгляд.

— Я мечтала о нем весь день! — заговорщицки прошептала она, ложкой зачерпывая подтаявшие маршмеллоу. — Челси, будь она здесь, сказала бы, что все это, — она ткнула ложкой в какао, — детский сад, но я никогда не откажусь от детства.

Улыбка медленно сползла с губ Шеннона, игнорируя его сопротивление. Он знал, о чем скажет девушка, догадывался, как сердце вновь привычно кольнет.

— Я никогда не хотела взрослеть, — самозабвенно продолжала Делла, пока он прятался за стаканчиком кофе, обжигавшим язык и десны. — Взрослеть — это ведь прощаться. Прощаться и терять себя — ту свою светлую и наивную часть, что прячется от монстров под кроватью, путаясь в своих шнурках, бежит за школьным автобусом, мучается над задачками битый час, прогуливает школу, прячась от родителей, или по утрам лениво натягивает джинсы и сонно трет глаза, не желая идти на скучные уроки. Я недавно задумалась об этом самом «светлом и теплом» и вдруг поняла, что в этом тот ты, с которым придется проститься все равно. Тот ты с годами растворится, забыв улыбку одноклассника с задней парты, вкус мороженого, которое любила твоя лучшая подруга, и ваши шутки, известные только вам двоим.

— И все вокруг превратится в пустоту, — прошептал Шеннон, кривясь от жара напитка, и тут же мысленно ругнулся на себя.

«Ты можешь хотя бы пару минут не быть королем драмы?!»

Камерон часто называл его так. Король драмы.

— Не совсем в пустоту, — задумалась девушка. — Наверное, все просто стремительно меняется, и это печально. Однако именно эта печаль позволяет мне помнить тех девочек и мальчиков, которые были беззаботно счастливы когда-то. Мы ведь совсем скоро запрем их в клетке взрослой жизни навсегда, да, мистер Паркс?

Он не ответил, только медленно кивнул, прикрыл глаза, уговаривая мысли не порхать так стремительно — он хотел запомнить их, чтобы после превратить в слова. Кто-то однажды сказал, что прозаик — это круглосуточно. Этот кто-то явно знал писательскую кухню изнутри и был бесконечно прав.

— Поэтому какао с маршмеллоу, да? — спросил Шеннон, вспомнив о приличиях и вернувшись к собеседнице.

— Оно позволяет мне помнить ту самую Деллу, мистер Паркс. Ту самую, которая растворяется во мне.

«Наши мысли одинаковы, Делла. Правда, твои намного отраднее моих…»

Она перевела тему разговора, сделав вид, что не замечает поджатых губ Шеннона, опустившихся к переносице бровей и его подрагивающих пальцев, которые водили по краю бумажного стаканчика, прочерчивая одну окружность за другой. Она заговорила о том, в чем видела свою жизнь и свою суть, — о театре. Он стал приютом и домом, тем самым, о котором многие мечтают всю жизнь, гаванью, где, что бы ни происходило, ты спокоен и свободен.

— Я уже накидал план статьи, — быстро проговорил Шеннон, замечая, как осторожно Делла подбирается к интересующему ее вопросу, и выудил из внутреннего кармана пальто помятый блокнот и побитую временем перьевую ручку. — Наш недавний разговор помог мне разглядеть некоторые детали. Они не обязательно понадобятся и получат место в самой статье, но это позволит мне увидеть полную картину. Вы же хотели честную статью. — Он лукаво улыбнулся, припоминая их первый разговор в офисе, и постучал по блокноту. — Готов записывать каждое ваше слово.

— Записывать?

— Не люблю диктофоны, — поморщился Шеннон. — Мне легче записать пару особенно откликнувшихся фраз, чем переслушивать весь разговор. Так текст живее, так в нем больше важного.

— Вот что мне нравится в ваших статьях! — воскликнула Делла. — Они «живее» остальных.

Она сделала большой глоток какао и подалась вперед.

— Декорации — это не только место действия, мистер Паркс! — воодушевленно начала она, почти задыхаясь от волнения. — Это характер персонажа, перенесенный ему за спину, это настроение, которое видят те, кто наблюдает за происходящим на сцене. Порой мне кажется, что в этом куда больше смысла, чем в актерском мастерстве. Вы знали, что капитальную стену, которой зрительный зал отделяется от сцены, некоторые называют порталом?

Шеннон помотал головой, незаметно для самого себя подвинувшись к столу, ближе к Делле, склонившейся над ним. Ее тихий восторг передавался ему, захлестывал, наполнял, и он не желал отказываться от этого минутного чувства, которое усиленно пробивало сгустившийся туман и помогало заблудшему страннику сделать еще несколько шагов прочь из утонувшей в смоге темной долины.

Делла наполняла его красками, теми, которых душе не хватало, которых душа жаждала.

— Кем бы ты ни был, когда пересечешь портал — станешь собой. Это парадокс, но надевая маску другого человека, вживаясь в его привычки, натягивая его костюм и его суть, осознаешь, что находишь со временем собственную. Словно все эти люди, которых ты играешь, и весь театр созданы для того, чтобы прочертить тебе дорогу к себе. А еще, — Делла отстранилась и, мечтательно улыбаясь, откинулась на спинку стула, — театр принимает всех.

«И меня примет?» — хотелось спросить Шеннону, но он не осмелился, только тяжело моргнул. Очертания лица девушки расплывались, когда она откидывалась на спинку стула и отдалялась от юноши, а тот впервые в жизни пожалел, что не взял с собой очки. Наверное, плохим зрением его же глаза попытались его защитить — он привык к неясным очертаниям прохожих и размазанным вывескам, привык прятаться от ярких контуров чужих аур. Но в сидящем напротив желтом свечении сейчас он желал потонуть так же, как желал различить дрожащие ресницы Деллы, увидеть уголки ее губ, быстро взметающиеся вверх, рассмотреть еле заметные веснушки на носу, спрятанные под пудрой.

Шеннон улыбнулся собственным мыслям, а следующими себя тут же пристыдил — некрасиво так пялиться.

Он постучал ручкой по лежащему на столе блокноту и произнес с печальным хмыканьем:

— Из вас получился бы отличный прозаик.

Делла на мгновение замерла. Шеннону показалось, что она ощутила тягучую тоску, бегущую от него к разлинованным листкам бумаги.

— Не стану отнимать у вас работу, — рискнула пошутить она. Это заставило Шеннона выдохнуть и вновь улыбнуться.

— И то верно, — проговорил он тихо, записывая в блокноте несколько фраз, крутящихся маленьким торнадо в памяти. — Я слышал, каждый из нас — актер своего собственного театра, а мир — одна большая декорация. Что вы об этом думаете? — взглянул он на нее исподлобья.

— Не знаю, — честно призналась Делла, пожав плечами, — но, если так и есть, я горда этими декорациями. Мир удивительно красив, правда?

Шеннон помедлил с ответом, а выдавив из себя смазанное «да», вдруг понял, что почти все испортил. Этот разговор приведет не туда, куда хотелось бы, вонзится в спину стрелой и застрянет там на недели — не вытащишь и не обломаешь.

— Это театр в театре, мистер Паркс, — еле слышно продолжила девушка. — Пьеса в пьесе, нескончаемый поток историй на одной гигантской сцене. Мы, актеры, там, за занавесом, берем нашу идентичность и смотрим на нее под разными углами, мы там совсем другие и совсем другими со временем становимся, а это — могу с полной ответственностью заявить — и есть целительная сила театра. Театр — не вымысел, не только мастерство и маски, как говорят, а декорации — не только дерево или пластмасса. Это часть нашей жизни внутри совсем другой, это ее отражение. Это и есть мы — настоящие, пусть и за ширмой кого-то другого.

Рука вывела на страницах всего одну фразу: «И именно в декорациях театра бесформенные фигуры сплетаются в нечто упорядоченное и материальное, которое не ощущается руками и не видится глазами — но чувствуется душой и ей только…»

Шеннон надолго замер, вглядываясь в бегло написанное предложение, которое было в десятки раз лучше всех тех, что он исторгал из себя годами.

«Да что за черт?» — мысленно ругнулся он, не веря, что покинувшие его однажды слова решили вернуться всего на мгновение, именно сейчас, когда он меньше всего в них нуждался.

— Вы здесь, мистер Паркс? — Делла почти протянула к нему руку, чтобы возвратить в реальность, но вовремя опомнилась. — Извините. — Она вскинула ладони вверх.

— Упс, — рассмеялся Шеннон, мысленно сыпля проклятиями на дар-наказание. — Еще чуть-чуть, и я бы лопнул, как мыльный пузырь.

Она поверила ему и хохотнула в ответ, почти искренне, а он поймал себя на мысли, что давно его губы так много не растягивались в улыбке и давно так приятно не сводило скулы.

Они попрощались, когда небо потемнело, а в блокноте осталось всего четыре пустые страницы, не испещренные короткими фразами-зарисовками, смысл которых был открыт только для них двоих — боящегося прикосновений Шеннона Паркса и светящейся охрой Деллы Хармон.

— Пока, мистер Паркс! — кинула девушка на прощание, теребя берет. — Приходите в театр! Вам понравится!

— Приду, мисс Хармон, — пообещал он, зная, что обещание сдержит только ради нее. — Спасибо.