Герой туманной долины

Герда, растопившая сердце Кая

Я начал эту повесть здесь, в Стамбуле, но тут ее не закончу. Делла думала, я расскажу вам историю своей болезни, но я решил поведать совсем иную, более занимательную — историю своего исцеления.

Она уговорила меня. Уговорила, не произнося ни слова, поэтому субботним утром мы уже любовались Босфором, только потому я и оставил за спиной уже три страницы слов, на которые решиться не мог долгие годы и к которым пришел только лишь благодаря ей — обладательнице желтой ауры, цвет и суть которой мне до сих пор совершенно не ясны.

Я не знаю, когда закончу работу и закончу ли вообще, но сейчас, глядя через приоткрытую дверь на нее — запутавшуюся в одеяле, утонувшую в подушках, мерно сопящую, — знаю: эта история в первую очередь для нас двоих. Для заблудившегося странника и его путеводной звезды, сияющей под небом Стамбула только ярче.

Прикоснуться к ней я все еще боюсь, и оставшуюся в ней загадку разгадывать не спешу, надеясь, что и не доведется никогда: молюсь, чтобы она была исключением, надеюсь, что мои молитвы будут услышаны.

Думаю, я заслужил.

Делла просит рассказать о мечтах и видениях, и я говорю. Не сглаживая углы и не сгущая краски — как есть, как чувствую сам, — а она слушает внимательно, всем видом показывая, что верит. Она первая, кому за долгие годы рассказал, первая, кто выслушал и поверил, и от этого я до сих пор не могу прийти в себя.

Казалось бы, я должен писать о мечтах и только ими заполнять страницы, но они мне, честно признаться, так за шестнадцать лет осточертели, что рука не хочет выводить посвященные им буквы.

Мне бы писать лишь о ней — прячущей ноги в длинные вельветовые шорты, фотографирующей каждый побитый временем яркий домик, босиком мчащейся по берегу маленького пляжа вдоль Босфора, завтракающей приторными восточными сладостями.

Мне бы писать лишь о ней — той, которая перед сном продолжает бормотать «ты лучший», втягивая теплый воздух, и засыпает за мгновение, уткнувшись в подушку и тихо сопя.

Я понимаю теперь, что не зря однажды увидел в ней ключ: не ошибся, чутье не подвело, и я собой даже горд. Сразу вдруг показалось, что никакой я не безумец — просто скиталец по свету и чужим мечтам в поисках той самой, которая с моей мечтой сможет породниться без препятствий.

Сейчас я отчетливее вижу нас обоих в том самом доме на берегу озера, с тем самым потрепанным псом и длинными удочками в руках. Рассматриваю, и краски становятся ярче, поэтому я, возможно, их даже опишу, когда буду готов, но сказать напрямую ей не решусь — буду как мальчишка стесняться.

Я и в действительности себя мальчишкой чувствую: таким, который свои эмоции не контролирует и от счастья захлебывается. Даже страшно иногда становится, что вправду захлебнусь.

Так бывает, когда поднимаешься к облакам слишком высоко, а после приходится резко спускаться, ударяясь о землю. А я падать не хочу — уже достаточно падал и достаточно шишек набил. Пока она дремлет, я пишу. Заливаю в себя гранатовый чай или горький турецкий кофе, который без стакана воды пить — настоящее преступление, и продолжаю водить ручкой по бумаге, надеясь, что чувства сами заговорят нужными, правильными словами, продолжая писать историю, которая пусть сейчас покой и не дарит, не сильно нравится, но что-то внутри все равно колышет.

Эта история для нее.

Эта история принадлежит Делле Хармон так же, как принадлежат наши редкие неуверенные прикосновения, от которых я больше не бегу, хоть и не перестал бояться.

Эта история принадлежит тебе, Герда. Ты растопила ледяное сердце Кая.