Герой туманной долины

Глава 3

Лейла Эллингтон открыла дверь, широко улыбаясь.

— Как твой отпуск? — спросила она, притягивая друга к себе, обнимая подкачанными руками, не обращая внимания на его подрагивающие плечи.

Шеннон зажмурился, постарался расслабиться в объятиях подруги — головная боль усилилась, в глазах потемнело, словно кадры фотопленки в сознании задвигались, картины, виденные не раз.

— Отпуск удался, — соврал парень, мягко отстраняясь, силясь не закашлять.

Лейла была старше его на десять лет. Поджарая, высокая, с гладко зализанными темными волосами, стянутыми в хвост, со всегда горящим взглядом, она могла решить любую проблему любого хвостатого пациента, которого приносили на ее медицинский стол.

Она сияла бирюзой, почти такой же, как ее Кайл. Их мечты почти слились в одну за годы совместной жизни и работы, их души принадлежали друг другу с момента встречи, как говорили они сами.

Шеннон тяжело моргнул и потряс головой, пытаясь остановить разноцветные пестрые стеклышки калейдоскопа, от которых мутило. Но они никогда не слушались, только кружились в своем безумном танце, приподнимая завесу истины, которую видеть не хотелось.

— Кайл с Шоном, моет его перед сном, — улыбнулась Лейла, махнув рукой в сторону спрятанной за шторкой двери. — Скоро придет. Чай, кстати, заварился на славу, пока мы тебя ждали. Будет крепко.

— Люблю крепкий чай.

— Знаю, — подмигнула Лейла, поманив Шеннона за собой.

Он прошел через знакомую прихожую ветеринарной клиники, которая вела в зал ожидания и холл двухкомнатной квартиры, где уместился быт Кайла и Лейлы, и скользнул за шторку.

— Зато на машину тратиться не надо — дверь открыл и уже на работе, — улыбнулся Шеннон, ответно подмигивая подруге.

Эта шутка была стара как мир, но парень упорно повторял ее, переступая порог их квартиры, несмотря на то что в их распоряжении уже несколько лет были два отличных автомобиля. Лейла видела друга насквозь — забудь он сказать эту незамысловатую фразу, давно заученную наизусть, точно бы налетела на него с вопросами вроде «что не так на этот раз?».

— Пол вымыт, снимай ботинки, — шутливо погрозила она пальцем.

— Свадьба-то скоро? — спросил Шеннон, проходя мимо двери ванной комнаты, из которой доносились смех Кайла и громкий лай.

— Скоро, — хитро прищурилась Лейла. Бирюзовое свечение за ее спиной стало ярче, дрогнуло, разрастаясь. — Ты будешь первым приглашенным гостем. Даже шафером, если согласишься.

— Я лучше буду подружкой невесты.

Лейла расхохоталась.

Они уселись в гостиной у дешевого электрического камина, по экрану которого периодически пробегали помехи.

Лейла встретила Кайла на курсах повышения квалификации, которые вела в местном университете. Из группы будущих ветеринаров девушка выхватила взглядом одного — бледного блондина с яркими голубыми глазами, которые светили прожекторами в толпе, и без памяти влюбилась в его «исправно работающую соображалку» и умение находить подход к любому человеку. И пусть за эти три года совместной работы и жизни они так и не надели кольца друг другу на пальцы — в основном из-за неодобрения этого разновозрастного брака родителями Лейлы, — оба были счастливы.

— Не устали от круглосуточной работы? — спросил Шеннон, делая глоток обжигающего черного чая и в десятый раз за трое суток вспоминая легкую терпкость гранатового стамбульского.

Его туда тянуло невыносимо, а чувство непонятной тоски и остатки призрачной надежды мешали исполнить данное себе обещание больше никогда не возвращаться к Босфору.

— Держимся. Сам понимаешь, животные как члены семьи. Круглосуточные больницы на каждом шагу, а круглосуточные ветеринарки по пальцам можно пересчитать. Это неправильно. — Лейла помотала головой и всплеснула руками. — Ты же не будешь ждать до десяти часов утра, если у твоей бабушки прихватит сердце?

— Буду, — наигранно серьезно кивнул Шеннон.

— Изверг, — рассмеялась Лейла и собиралась было толкнуть друга плечом, но топот мохнатых лап, стремительно приближающийся к ним, отвлек ее.

Шеннон откинулся на спинку дивана, подальше отставляя кружку, в тот момент, когда Шон, произведя идеальный метровый прыжок, приземлился ему прямиком на колени.

— Ты будешь облизан, — успел сообщить выбежавший из ванной с полотенцем на плече Кайл — взлохмаченный, но счастливый, — когда язык овчарки-подростка коснулся щеки Шеннона.

— Привет-привет, красавчик! Ты что, вырос? — засмеялся парень, не очень активно уворачиваясь от поцелуев пса.

Он обхватил мохнатую морду руками и заглянул в карие, почти человеческие глаза.

— Так мы теперь почти тезки? Не может быть! — воскликнул он.

Шон еще быстрее завилял хвостом и вновь бросился облизывать своего спасителя.

— Мы прооперировали ему лапу, Лейла сказала тебе? — Кайл присел рядом и, щурясь от удовольствия, потрепал пса по загривку. Аура цвета морской волны играючи переливалась за его спиной, лизала щеки и незаметно играла в волосах. — Ухо, конечно, не встанет обратно, но это делает его только милее.

— Кайл смотрит на него с такой безграничной любовью и нежностью, что я иногда начинаю ревновать, — пробормотала Лейла, сложив руки на груди.

Кайл рассмеялся, Шон заливисто гавкнул, покрутившись на коленях Шеннона, и уселся, склонив голову, выжидающе глядя юноше в глаза.

Он нашел пса избитым, жалобно плачущим от страха, забившимся в угол между мусорными баками в переулке и с ужасом глядящим на двух собак, подступающих к нему с оскаленными зубами.

Шеннон разогнал их, получив пару легких укусов в лодыжку, схватил нового друга под мышку и побежал домой, пытаясь не отвлекаться на повизгивания, раздававшиеся каждый раз, когда его рука слишком сильно сжимала заднюю лапу пса.

Юноша помнил, как отмыл его в ванной одним из десятка шампуней для собак, стоящих в ряд на стеклянной полке, накопленных за годы подобных «спасений», помнил, как скинул фото Лейле и как та тут же ответила двумя короткими предложениями: «Срочно вези его к нам. Вижу заражение!».

Шеннон, дрожа от напряжения и боли в лодыжке, вместе с почти потерявшим сознание Шоном, у которого была разорвана лапа и прокушено ухо, помчался в ветеринарную клинику Лейлы Эллингтон, молясь, чтобы жизнь существа, которое только начало земной путь, не оборвалась в машине такси.

В ту минуту в гостиной, перед камином, почесывая пушистое влажное пузо пса, который почувствовал семейный уют и любовь, Шеннон надеялся, что и его — потрепанного, напуганного, потерянного — однажды так же спасут и полюбят, несмотря на раны.

Он видел этот сон много раз и, закрывая глаза, умолял сознание остановиться, не прокручивать его вновь, но напоминание об ошибке преследовало высоченным черным чудовищем: скользило следом, зло скалилось, обнажая кривые клыки, горячей лапой касалось плеча, заставляя Шеннона обернуться и взглянуть ему в глаза.

Тетя Катарин была в восторге, скакала вокруг зеркала, натягивая на тощие запястья браслеты из цепей, и визжала от предвкушения, бросая редкие и уже менее взволнованные, чем обычно, взгляды на племянника.

— Ну улыбнись ты, малявка! — всплеснула она наконец руками. Тяжелые украшения еле слышно зазвенели.

Шеннон лишь опустил взгляд и поджал губы, прячась глубже в свою раковину, из которой в тот день стоило бы выбраться.

— Не ходи туда, — проговорил он тихо, мотая головой. — Пожалуйста, не ходи. Я чувствую, случится что-то ужасное.

Интуиция никогда его не подводила — только не в том, что касалось связанных с ним кровными узами людей. Подобные липкие сети оплетали его тело перед смертью утонувшей в собственной бутылке алкоголя матери.

Но он был молод. Молод и не до конца уверен, что видит истину, что картинки в его сознании не лгут и не подбрасывают вариант один из возможных.

— Брось, Шен! — отмахнулась тетя, повесила на шею серебряный крест и задорно хлопнула в ладоши.

— Пожалуйста, Катарин, не ходи. Умоляю! — прочти простонал он, крепче сжимая вилку. Пальцы задрожали и выпустили прибор, который звякнул, ударившись о тарелку. — Я не могу тебя туда отпустить.

— Шен, — тетя уверенно приблизилась и присела рядом с его стулом на корточки, пытаясь заглянуть племяннику в глаза, — я эту группу слушаю с того дня, как сбежала из дома. Побывать там, с ними, в одном зале… Это ведь моя мечта! Совсем невинная, между прочим!

— На этом концерте случится что-то ужасное, — прошептал Шеннон, хватая Катарин за запястье. — Ну поверь же мне! Хоть раз поверь! Я в таком не ошибаюсь…

— Ты опять про свою космическую болячку? — перебила его тетя, взглядом указав на стиснутые на ее руке пальцы парня. — Сейчас прикасаешься. Что видишь?

— Твою смерть.

Катарин моргнула, отшатнулась, а потом звонко расхохоталась, заставив племянника зажмуриться — от жуткой головной боли, чуть ли не ломавшей переносицу, и горечи ее неверия.

— Ну хоть умру с музыкой!

Шеннона затошнило. Он был готов ринуться в ванную, когда звонок в дверь возвестил о появлении друзей Катарин, таких же, как она сама: в черной одежде, с повязанными на запястьях алыми банданами, набитыми яркие «рукавами» и заливистым гоготом, всегда выделявшим их из толпы.

Катарин недавно исполнилось сорок. И в минуту, когда ее фигура скрылась за дверью, когда голос, после смерти матери позвавший Шеннона домой, произнес «До завтра, малявка!», он знал точно — это их последняя встреча. Завтра не настанет.

Он не смог побежать следом, не смог затащить ее обратно в дом, потому что ноги отказывались идти, а горло наполнили полные боли всхлипы, становящиеся сдавленными выкриками, превратившимися в мольбу.

— Только не она! Пожалуйста, только не она. Я так сильно ее люблю…

Сон заискрился, задрожал, меняя пол с потолком, показывая Шеннону его самого — восемнадцатилетнего парня, зареванного, забившегося в угол ванной комнаты и неистового воющего, ломающего пальцы от полных злости ударов, опускающихся на деревянный шкафчик.

Сильные руки трясли его за плечи, тормошили, как куклу, резко били по щекам, оставляя на них зудящие следы.

— Хватит орать! — горячо шептал кто-то на ухо, пытаясь разбудить. — Да проснись ты наконец!

Шеннон вскочил с кровати, бросился вперед, вырываясь из чьей-то цепкой хватки и пытаясь понять, где находится.

— Твою ж!..

Одеяло обвило его ноги, парень свалился на пол, стараясь выпутаться из плена. Глаза застилала пелена оставшегося сна, онемевшие руки не слушались — тысячи иголок парализовали их, каждое движение пальцев причиняло тупую боль; счастливое лицо спешащей на концерт Катарин мелькало рядом, разрывая сердце, а чей-то голос из реальности продолжал выкрикивать его имя.

— Шеннон, засранец, просыпайся!

Новая пощечина разбила нечленораздельный гомон сна-воспоминания, щека вспыхнула сильнее, Шеннон дернулся и распахнул глаза, увидев вместо тети мечту пытавшегося до него достучаться Камерона — сначала тот стоял перед полотном, покрытым масляной краской, потом подписывал копии своих работ и пожимал руки тем, кто наконец оценил его картины…

А потом пускал пулю себе в висок.

Шеннон застонал, переворачиваясь на полу и сильнее запутываясь в одеяле. Один кошмар сменился другим, уже ставшим привычным и оттого более жутким: Шеннон переживал смерть друга больше пятидесяти раз, снова и снова, пока тот продолжал рисовать и рваться к славе.

Он лежал на полу, а склонившийся напуганный Камерон тряс своей рукой, пытаясь отогнать боль, пронзившую пальцы.

— Господи, я твой крик из своей спальни услышал! Пора к врачу, дружище, тебе так не кажется? — возмущался рыжий юноша, обводя комнату взглядом. — Прибрался бы! Что с тобой творится?!

— Я должен был убедить ее не ходить, — завыл Шеннон, закрывая лицо ладонями, прячась от пышущего негодованием взгляда друга, видения его смерти и остатков сна. — Должен был уговорить остаться дома… Должен был…

Камерон вздрогнул.

— Ты о Катарин? — догадался он, присаживаясь на корточки. — Столько лет прошло, Шеннон…

— Я облажался. У меня была возможность предотвратить, а я… — стонал парень, вытирая с щек соль от против воли пролитых во сне слез. — Твою ж… Прости, не могу больше.

На концерте началась стрельба. Новое покушение на смелых музыкантов, слишком ярких борцов за свободу, которых пули почти не коснулись. Но одна, шальная, выпущенная в толпу, чтобы создать хаос, задела Катарин и прошла насквозь, забрав сразу двоих — отвязную тетю Шеннона и ее нового парня, стоявшего прямо перед ней.

Ее племянник уснул в ту ночь от бессилия прямо на кафельном полу ванной комнаты, закинув голову на бортик, зная, что в момент, когда его глаза закрылись, Катарин Паркс умерла.

Камерон — знавший о произошедшем, но за годы так и не признавшийся в том, что действительно думает насчет сбывшегося видения друга, — замялся, хотел было что-то сказать, но потом виновато поморщился и протянул Шеннону руку, обмотав ее пледом. И пусть Камерон не верил в способность друга видеть чужие мечты, — или верил не до конца, — он уважал его боль и страх, стараясь прикасаться к нему как можно меньше, создавая между ними дополнительный барьер из любой попавшейся под руку вещи.

— Ладно, прости. Давай, поднимайся, — пробормотал парень, помогая другу встать с пола, пиная одеяло. — Я помогу. Всегда помогу, ты же знаешь.

Темные кудри Шеннона намокли от пота, а губы дрожали, силясь произнести что-то, что невозможно было описать словами.

Он упал обратно на диван, уперся локтями в трясущиеся коленки и тихо застонал, а Камерон молча достал две бутылки пива из холодильника.

— Шестнадцать лет прошло, черт возьми. Шестнадцать… — шептал Шеннон в пустоту, мысленно моля покой вернуться. — За эти годы я так и не понял, зачем мне нужно это проклятье! И никто не в силах объяснить.

— Кто-то точно в силах, — заметил друг, садясь рядом и с тихим щелчком сворачивая пробку бутылки. — Просто ты этого человека еще не нашел.

Шеннон и сам толком не знал, что пытался понять. Быть может, ждал ответа на вопрос вопрос, зачем все это, или надеялся, что кто-то даст ему руководство к действию и расскажет, как использовать проклятье во благо, если это вообще возможно. Или хотя бы даст уверенность, что все эти многолетние муки и кошмары не были напрасны.

А тем временем ни ответов, ни инструкций по применению он не находил.

Но получил намек — ярко-желтое свечение в толпе, мазок краски, мечту, которая точно отличалась от иных своей аурой, в которой захотел увидеть ключ и за которую решил ухватиться.

«Ты ли это, Герда? Ты ли спасение и путеводная звезда по моим личным страданиям?»

Шеннон тяжело моргнул и развернулся к Камерону.

— Ты же не читал «Божественную комедию» Данте, — нахмурившись, проговорил он, пока парень делал большой глоток пива.

Он был взлохмачен, остатки сна замерли в уголках глаз, а на пальцах застыли пятна краски, которые давно впитались в кожу и засохли под ногтями.

— Не-а, — причмокнул тот, усмехаясь. — Но эту фразу хорошо запомнил со школы — она мне еще тогда тебя напомнила. Ты тоже в сумрачном лесу, Шеннон, в самом настоящем — дремучем, ужасном — и из-за деревьев уже ничего вокруг себя не видишь.

— Я утратил «правый путь»?

— Ты себя утратил. — Камерон серьезно взглянул на друга, и его брови сошлись на переносице. От былой усмешки не осталось и следа. — Я за тебя беспокоюсь.

Он ушел через четверть часа, прихватив с собой бутылку не допитого Шенноном пива. Камерон уже не смеялся, не шутил многословно, не дымил электронной сигаретой, которую каждый день подбирал под цвет куртки, не трепался о лотерейных билетах и даже не бросал на прощание по-доброму язвительные комментарии — он был напуган и зол на человека, с которым провел детство и которого сейчас не в силах был вытянуть из болота, куда тот ступил по своей воле.

На часах было пять утра, солнце, медленно поднимаясь, заглядывало в окна, лучами украшая подоконник и стоящие на нем редкие цветы, которые уже и не ждали воды, — они знали, что Шеннон забыл про них.

Он надел очки в черной оправе, открыл ноутбук, постучал по клавишам и изможденно уставился на открытую страницу с текстом «Божественной комедии».

— «Так горек он, что смерть едва ль не слаще…» — прошептал он поднимающемуся солнцу, усмехаясь. И пусть оно висело над головами всего живого, но, кажется, истинно светило лишь некоторым избранным, достойным его. И Шеннон в этот список, видимо, не входил — его личный мир скрывала тень.

Он пробегал глазами по первой песне, поглощая строчку за строчкой, узнавая в словах Данте себя — бегущего в смятении дрожащего духа, который не заметил, как сбился с верного пути, и не помнил, как вошел в сумрак.

Телефон на комоде вибрировал, а будильник истошно верещал, пока Шеннон прожигал взглядом две строчки: