Женщина, которая легла в постель на год

Глава 18

Районная медсестра, сорокадвухлетняя Джанет Спирс, с неодобрением отнеслась к поручению доктора Проказзо навестить здоровую женщину, отказывающуюся вставать с постели.

Пока Джанет вела свой маленький «фиат» в сторону респектабельного района, где жила миссис Ева Бобер, слезинки жалости к себе туманили ее очки, изготовленные оптиком, по всей видимости, симпатизирующим нацистской эстетике. Сестра Спирс не позволяла себе женственных украшений – ничто не могло смягчить избранную ею трудную стезю. Мысль о здоровехонькой лентяйке, отлеживающей бока в постели, вызывала у сестры Спирс тошноту, в буквальном смысле слова.

Каждый день Джанет вставала, принимала душ, надевала форму, заправляла постель, чистила унитаз и спускалась вниз до семи утра. Если что-то ее задерживало, она начинала паниковать, но благоразумно держала в стратегических местах коричневые бумажные пакеты для еды, и после нескольких вдохов и выдохов в пакет, поборов гипервентиляцию, снова чувствовала себя отлично.

Миссис Бобер была последней пациенткой на сегодня. Утро выдалось нелегким: мистер Келли с изъеденными язвами ногами умолял дать ему более сильное обезболивающее, а она уже в который раз отвечала, что не может вколоть ему морфий – ведь существует очевидная опасность, что он впадет в зависимость от наркотического препарата.

Дочь мистера Келли закричала:

– Папе девяносто два года! Думаете, он кончит ломкой, вкалывая гребаный героин в глазные яблоки?

Джанет захлопнула чемоданчик и покинула дом Келли, не удосужившись помочь больному одеться. Она ни от кого не намерена терпеть оскорбления, равно как и выслушивать неуравновешенных родственников пациентов, указывающих ей, как делать ее работу.

Она использовала меньше болеутоляющих средств, чем любая районная медсестра в графстве. Официально зафиксированное достижение. Джанет этим очень гордилась, но не могла удержаться от мысли, что неплохо бы устроить церемонию, чтобы какой-нибудь высокопоставленный чиновник из регионального отделения Службы общественного здоровья вручил ей памятную дощечку или кубок – в конце концов, за годы работы она сэкономила национальному здравоохранению десятки тысяч фунтов.

Джанет остановилась у дома миссис Бобер и с минуту посидела в машине. По внешнему виду жилища она многое могла сказать о пациенте. Цветущее подвесное кашпо всегда ее воодушевляло.

Но на крыльце Евы подвесного кашпо не было. Зато там находилась кормушка для птиц, под которой на черно-белом кафельном полу темнели пятна птичьего помета. На ступеньке стояли немытые бутылки из-под молока. Ветер разнес по углам листовки с рекламой пиццы, карри и китайской еды и высохшие кленовые листья. Коврик из кокосовой мочалки уже давно не вытряхивали. Оранжевая подставка под цветочный горшок использовалась в качестве пепельницы.

К пущему отвращению сестры Спирс, входная дверь была приотворена. Она протерла медную дверную ручку антибактериальной салфеткой, пачку которых всегда носила в кармане. Сверху доносились переливы мужского и женского смеха. Джанет открыла дверь и вошла в дом. Поднялась по лестнице, идя на хохот. Она не помнила, когда в последний раз веселилась. Дверь спальни была распахнута, поэтому медсестра постучала и шагнула в комнату.

На кровати лежала миловидная женщина в серой шелковой ночной рубашке и с накрашенными нежно-розовой помадой губами. В руках она держала пакет ирисок «Торнтонс спешл». С краешку постели, жуя ириску, сидел мужчина помладше.

– Я Джанет Спирс, медсестра из поликлиники, – сухо представилась Джанет. – Доктор Проказзо попросил меня зайти по этому адресу. Вы и есть миссис Бобер?

Ева кивнула. Она пыталась выковырять языком ириску, прилипшую к зубу мудрости.

Мужчина встал:

– А я мойщик окон, – объяснил он.

– Что-то здесь не видно лестницы, ведра и тряпок.

– Я не на работе, – с трудом (из-за ириски) сказал он. – Просто пришел навестить Еву.

– И принесли ей ирисок, очевидно, – закончила за мойщика сестра Спирс.

– Спасибо, что зашли, – подала голос Ева, – но я не больна.

– У вас есть медицинское образование? – спросила Джанет.

– Нет, – покачала головой Ева, понимая, к чему ведет медсестра, – но, полагаю, я достаточно квалифицирована, чтобы судить о состоянии собственного организма. В конце концов, я изучаю его уже пятьдесят лет.

Джанет от порога знала, что не поладит ни с кем в этом доме. Кто бы ни выставил на крыльцо немытые бутылки из-под молока, этот субъект определенно чудовище.

– В вашей карте написано, что вы заявили, будто намерены оставаться в постели по меньшей мере год.

Ева не могла отвести глаз от сестры Спирс: застегнутой на все пуговицы, при ремне, чистой до блеска и похожей на внезапно постаревшую девочку в школьной форме.

– Ладно, не буду вам мешать. Спасибо, что выслушала, Ева. Увидимся завтра. Уверен, ты будешь дома, – посмеиваясь, откланялся мужчина.

Когда мойщик ушел, сестра Спирс расстегнула пуговицы своего темно-синего габардинового пальто.

– Я бы хотела осмотреть вас на предмет пролежней.

– У меня нет пролежней. Я дважды в день мажу точки пережатия.

– И чем же вы их мажете?

– Лосьоном для тела от Шанель.

Сестра Спирс не сдержала презрения:

– Ну, если вам хочется выбрасывать деньги на такую бесполезную роскошь, вперед.

– Спасибо, что разрешили, – кивнула Ева.

Что-то в медсестре беспокоило Еву. Она села в кровати, пытаясь выглядеть жизнерадостной.

– Я не больна, – снова сказала она.

– Возможно, физически вы и здоровы, но все же, что-то с вами не в порядке. Согласитесь, ненормально решиться целый год проваляться в постели, жуя ириски, не так ли?

Ева пару раз перекатила ириску во рту и сказала, протягивая медсестре пакет:

– Простите за невежливость, хотите конфетку?

Сестра Спирс поколебалась, потом смягчилась:

– Разве что одну.

После тщательного осмотра – во время которого медсестра съела еще два больших кубика тягучего лакомства (с ее стороны это было непрофессионально, но сладкое всегда ее успокаивало) – Джанет приступила к оценке психического здоровья Евы.

– Какое сегодня число?

Пациентка на мгновение задумалась и признала, что понятия не имеет.

– А какой месяц?

– Еще сентябрь... или уже октябрь?

– Сейчас третья неделя октября, – уведомила медсестра и спросила, известно ли Еве, кто нынче премьер-министр.

Та снова заколебалась:

– Кэмерон?.. Или Кэмерон и Клегг?

– Значит, вы не уверены, кто премьер-министр Великобритании?

– Пусть будет Кэмерон, – решила Ева.

– Вы дважды сомневались в правильности своего ответа, миссис Бобер. Вы вообще в курсе текущих событий?

Ева поведала сестре Спирс, что раньше живо интересовалась политикой и часто смотрела парламентский канал после обеда, во время глажки. Ее порядком бесило, когда равнодушные неголосующие безапелляционно утверждали, что все политики «рвутся во власть ради собственной выгоды». Она мысленно читала циникам лекции о демократическом процессе, делая упор на долгой и трагической истории борьбы за всеобщее избирательное право и ошибочно утверждая, что ради права голоса погибла скаковая лошадь[13].

Но после иракской кампании Ева сама стала громогласно осуждать политическую элиту. Поносные слова, которыми она крыла власти, не поддавались исчислению. Политики в ее устах стали «лживыми, жуликоватыми, подстрекающими к войне ублюдками».

– Миссис Бобер, боюсь, я одна из презираемых вами неголосующих, – призналась Джанет. – А теперь позвольте взять у вас анализ крови для доктора Проказзо.

Она затянула жгут вокруг предплечья Евы и сняла колпачок с большого шприца. Ева покосилась на иглу. В последний раз иглу такого размера она видела в документальном фильме о бегемотах в Ботсване, причем животному перед уколом делали местную анестезию.

– Будет самую чуточку больно, – кровожадно пропела сестра Спирс, и тут завибрировал мобильник на поясе ее форменного халата. Увидев на дисплее номер мистера Келли, она разгневалась. Все еще наполняя шприц кровью пациентки, второй рукой она поставила телефон на громкую связь.

Первое, что услышала Ева, – вопль, словно мужчину на другом конце линии жгли заживо.

Потом раздался женский крик:

– Спирс? Если вы не вернетесь через пять минут с морфием и не облегчите папины муки, я положу ему на лицо подушку и задушу его, чтоб больше не страдал!

Сестра Спирс спокойно ответила:

– Я ввела вашему отцу положенную в его возрасте и состоянии здоровья дозу трамадола. Передозировка опиатов приведет к чрезмерному угнетению нервной системы, коме и смерти.

– Именно этого мы и хотим! – заорала женщина. – Пусть он перестанет мучиться! Пусть он лучше умрет!

– Это будет отцеубийством, и вы сядете в тюрьму. У меня здесь рядом свидетель.

Джанет посмотрела на Еву, ожидая ее кивка.

Ева наклонилась к телефону и крикнула:

– Вызовите скорую! Пусть вашего отца заберут в интенсивную терапию. Там врачи облегчат его боль и потом спросят сестру Спирс, почему она оставила пациента в таком состоянии.

Вопли миссис Келли в телефонной трубке стали невыносимы. Сердце Евы колотилось как барабан.

Сестра Спирс вонзила иглу глубже и выдернула ее, одновременно сбрасывая звонок.

Ева вскрикнула от боли.

– Да вы натуральная садистка! Почему бы просто не дать пациенту то, что ему необходимо?

– Вините Гарольда Шипмана, – бросила сестра Спирс. – Этот участковый врач убил морфием больше двух сотен пациентов. Нам, добросовестным профессионалам, теперь нужно быть осторожными.

– Это невыносимо, – ахнула Ева.

– Мне платят, чтобы я это терпела, – посуровела сестра Спирс.