Живи, солдат

* * *

Из Москвы, где поселилась мать Кати после эвакуации, шли в адрес госпиталя письма. Получал их Бородин и, как условился с Катей, тут же пересылал в полк. Катя не сообщила матери своего нового адреса. Это возбудило бы беспокойство и тревожные предчувствия. Девушка писала матери беспечальные ответы, изобилующие малозначащими подробностями. В госпитале все, мол, идет гладко. Госпиталь находится в тылу — ни обстрелов, ни бомбежек. Безопасное место!

Но Бородину Катя писала иные письма. Прежде всего подчеркивала, что счастлива и не раскаивается в своем решении. Жизнь на переднем крае течет напряженно. Она уже была в боях. Оказывала раненым помощь на поле боя. В общем, Бородин не должен ее осуждать. Выбор сделан правильный.

Шло время. Кончилась зима. Сошел с полей снег. Оглашали просторы перелетные птичьи стаи. Странным казалось, что война, спутавшая и исковеркавшая все пути, не тронула этих извечных птичьих дорог.

В один из весенних дней пришел ко мне Бородин со связкой писем. Их прислали ему из роты, где служила Катя. Среди них было одно неоконченное. Дрожащей рукой Бородин передал мне густо исписанную страничку.

— Читайте... — сказал Сергей Иванович, — читайте... — и опустил на локти голову.

Письмо было написано спокойным ровным почерком.

«Дорогой Сергей Иванович! Завтра мы идем в бой. А сейчас в лесу, где мы стоим, тихо-тихо. Кажется, слышно, как растет трава. Весна в лесу такая пышная, сочная, сколько в ней красок. Я ко всему присматриваюсь. Каждая мелочь перед боем приобретает какой-то особый смысл. Вот букашка пробежала по моей руке. И я с интересом наблюдаю за ней, как она, бедняжка, трудится, чтобы преодолеть складки моей гимнастерки.

Вы простите мою бессодержательную болтовню. Не знаю, почему я пишу вам эту наивную чепуху. Конечно, не о букашках следовало бы писать в такую минуту. Но они «заползли» в эти строчки без спросу, стихийно, как вестники весны. Я верю, дорогой Сергей Иванович, в весну — она придет, обязательно придет для всех нас с победой.

От мук и слез, которые видела, я стала сильнее и мужественнее. Потому и нахожусь здесь, в лесу, на переднем крае, а не в госпитале. Я никого этим не хочу обидеть. Но я не поступила бы иначе, если бы даже не встретила Степана.

Письма матери, которые вы пересылаете мне, получаю регулярно. Большое спасибо...»

— Вы все прочли? — поднял на меня блестящие от слез глаза Бородин. — Читайте дальше, на обороте...

Я повернул страничку. Тут была сделана приписка другими чернилами и другим почерком.

«Уважаемые товарищи, это письмо попало мне в руки после боя, в котором мы потеряли лейтенанта Левчука и санинструктора Уманскую. Ее письмо поэтому я должен заключить этой припиской. Вместе с вами я разделяю ваше горе.

Вот обстоятельства ее гибели. Во время атаки был убит командир роты Степан Левчук. Екатерина Уманская приняла командование на себя и успешно провела бой. Но и ее не пощадила вражеская пуля.

Санинструктор Екатерина Уманская проявила себя беззаветно преданным Родине советским воином. Прошу передать это всем ее друзьям в госпитале.

Замполит 316-го стрелкового полка капитан

Савелий Волгин».