Живи, солдат

* * *

Бородин работал в больничном корпусе, я — в подвальном отделении.

Он уже хорошо оперировал, хотя был терапевтом. Превосходно «читал» ткани. В последнее время ему доверяли даже сложные операции, и он шутил: «Хирургия мне больше подходит, чем терапия». Но все же я ежедневно навещал его.

Во время одной из таких обычных наших встреч в больничном корпусе Сергей Иванович пожаловался:

— Тревожат меня лейтенант Сохин и Карпович, партизан. Они лежат в тринадцатой палате. Помните?

Тринадцатая палата помещалась как раз против дверей вестибюля.

Мы вошли в нее.

Сохин, лейтенант, лежал под окном. Это был широкоскулый, широкогрудый, кряжистый мужчина. Ноздри его широкого носа раздувались. Через две койки от него — Карпович. Около партизана неотлучно дежурила маленькая женщина в ситцевом платье, с большим пистолетом на поясе — жена. Они воевали в одном отряде.

Когда вошли, Сохин рассматривал потертую военную карту. Она была исчерчена красным карандашом. Губы Сохина шевелились, похоже было, что он разговаривал сам с собой.

Стоя у койки Сохина, я мысленно представил, как лейтенант выскочил из окопа, как бросил в бронированное чудовище бутылку с горючей смесью. Потом хотел бросить еще одну, но не рассчитал — задел ею незачехленное ребро саперной лопатки. Смесь вспыхнула, и пламя разлилось по одежде.

Бородин приоткрыл одеяло и показал тело раненого.

Жизот и ноги Сохина были коричневого цвета. По ним ветвился застывший рисунок вен.

Потом тщательно осмотрели Карповича. Ранение живота у него осложнилось перитонитом. Черты лица заострились, глаза запали глубоко в глазницы.

Все назначения Бородина были правильными, и мне почти ничего не пришлось добавлять.

В коридоре Бородин сказал:

— Сохин мог попасть в плен. Он защищался отчаянно. Мне попалась на глаза тетрадка с его стихами. Одно из них запомнилось:

Тебя защищал я, твои города,

Кровли твои и твою революцию,

Живым я не сдамся на

милость врага,

А мертвые — не сдаются...

Я переписал эти стихи себе в блокнот.

— Как вы думаете, выживет Сохин? — спросил Бородин.

— Ожог уже больше одной трети тела считается смертельным, — ответил я. — А у Сохина обожжена почти половина тела.

— А с партизаном как?

— Вы сделали все, чтобы спасти его, — ответил я. Бородин отвел меня в сторону. Говорил он приглушенным голосом.

— Я намекнул жене, что нужно быть готовой к самому худшему. Кажется, она возненавидела меня с этой минуты. Она не допускает такой мысли. А разве допускает самое худшее Сохин?.. Как же... Он победил танк, бронированную фашистскую громаду. Неужели же после этого не выстоит против болезни?..