Живи, солдат

* * *

Получив приказание выехать на экстренную операцию (ранили командира полка, и везти его по очень плохой дороге в госпиталь было рискованно), я был поставлен перед необходимостью взять с собой кого-либо из сестер вместо Савской. Последние события сломили ее, и она вышла из строя.

Если не Савская, то кто же со мной поедет?.. Люба Фокина? Младшая операционная сестра? О ней у меня сложилось впечатление не в ее пользу: девчонка со смазливой рожицей, избалованная, легкомысленная. Между делом, правда, Савская рассказала один случай, в котором Люба выглядела иначе: хирург госпиталя отказался взять у нее как у донора кровь. Люба обиделась, со слезами на глазах возмущалась: «Бледная? Присмотритесь как следует. Это мой натуральный цвет лица. Я всегда бледная, потому что белая, вот волосы белые, брови белые... На самом деле я сильная... Переносила же я раненых на второй этаж...»

Но дело даже не в ее личных качествах. Ей еще не хватало профессиональной выучки. Однако выбора не было, и я остановился на Любе.

Она стояла в углу предоперационной и перебирала марлевые салфетки, когда я с оговорками сообщил о своем решении. Люба сначала молчала. Потом ее как будто бы прорвало. Она порывисто швырнула на стол салфетку, которую начала складывать, подошла ко мне и решительно сказала:

— Вы напрасно считаете, что я не справляюсь, что в госпитале я — пустое место. Ведь вы именно так обо мне думаете?

Я ответил спокойно и откровенно:

— Конечно, вы не настолько опытны, чтобы хирург мог чувствовать себя вполне спокойно, но думаю, что справитесь лучше других...

Люба принялась собирать инструменты. То и дело она спрашивала то об одном, то о другом.

Морозы в те дни стояли жестокие. Дороги занесло снегом.

Сестра села рядом с шофером в кабину, а я забрался в кузов и пристроился на носилках. Рядом разместились санитары — их было двое. Шофер включил синие маскировочные фары, и машина тронулась.

Через внутреннее окошко я видел, как шофер напряженно всматривается в дорогу. «А что если забуксует?» По обе стороны дороги приглушенно шумел лес, незнакомый, таинственный...

Добрались до места скоро. Нас встретил врач и проводил в небольшой рубленый домик.

Командир полка лежал на нарах в вынужденной, неудобной позе. Его голова и живот были забинтованы. Белизна марли почти сливалась с цветом обнаженного тела.

Пока я осматривал раненого, Люба разожгла примус, приготовила инструменты и перевязочный материал. Операцию мы решили произвести немедленно тут же, в рубленом домике, в соседней пустой комнате.

Санитары внесли столовый стол. Так как он был короток, к нему приспособили ящики и сундук. Неровности заложили шинелями и ватниками. Все это покрыли простынями, которые привезла с собой Люба. Стерильными простынями завесили также потолок, чтобы с него случайно не осыпались штукатурка или пыль.

Санитары едва поспевали за Любой. Однако быстрота ее больше походила на суету. Под моим неодобрительным взглядом она, казалось, все больше ошибалась. Ошибки эти становились просто опасными. Особенно она разволновалась, когда раненого положили на стол и разбинтовали голову.

Неожиданно зазвенели пинцеты. Инструменты посыпались на пол. И — это уже предел профессиональной несостоятельности — Люба нагнулась, чтобы поднять их.

— Встаньте! — взревел я. — Что вы делаете? Ведь ваши руки стерильны...

Люба поднялась. Она была бледна, испугана, и мне ее стало жаль: девушка просто растерялась. Как только вернемся в госпиталь, позабочусь, чтобы Савская взяла ее под свое неотступное наблюдение.

После операции, когда нужно было собираться в обратный путь, Люба стала вдруг необычно медлительной. Видимо, ее одолевал приступ слабости. Неожиданно она спросила:

— Он выживет?

Я ответил уклончиво:

— Операция прошла благополучно... Думаю, что выживет. Разумеется, возможны всякие неожиданности...

Люба задержалась в дверях:

— Позвольте мне остаться с раненым...

— Остаться? — удивился я. — Зачем? Вам здесь делать нечего, около больного есть врачи.

Было уже пять часов утра. Над горизонтом вспыхивали зарницы выстрелов. Рассекая небо, шарили прожекторы. Время от времени вонзались в звездные просторы пунктиры трассирующих пуль. Оживление на передовой побуждало думать о новых раненых, и я торопился.

В машине мы заняли каждый свое место, закутавшись как только можно, и поехали. Навстречу и сзади нас, наполняя лес звуками сирен, шли грузовые машины. Некоторые из них были покрыты брезентом и имели на. левых бортах красные флажки — опасный груз, боеприпасы! С магистральной дороги вскоре свернули на узкую боковую, ведущую в наш госпиталь. Впереди — овраг. Проскакиваем хлипкий мостик и продолжаем свой путь в гору. Вот «снежный туннель» — прорытая в заносе узкая щель. То ли потому, что свет от фар был слабым, а скорость велика, то ли потому, что шофер просчитался, но машина, выбившись из наезженной колеи, врезалась, в стену заноса. Все, что было в кузове, в том числе и пассажиры, с силой подалось вперед, стукнувшись о переднюю стенку, отделявшую кузов от кабины.

— Приехали... — прохрипел озлобленно шофер и уперся в машину, показывая нам, как нужно толкать ее.

— Взяли!

По мере того как мы толкали машину, она поворачивалась и, наконец, совсем встала поперек дороги.

— Назад — вперед, назад — вперед! — кричал, натуживаясь, шофер. Машина же только вздрагивала и все глубже погружалась в снег. Переместить задние колеса в колею не удавалось. Тогда шофер открыл кабину, поднял сиденье и, загремев инструментами, извлек из ящика саперную лопату.

— Попробуем раскопать под колесами...

Люба опустилась на землю возле левого заднего колеса и стала руками разгребать снег. Меня опять это возмутило:

— Ступайте в кабину.

Люба продолжала копошиться в снегу.

— Ступайте в кабину, — настойчиво повторил я, — или прикажу силой поместить вас туда.

Люба нехотя подчинилась приказанию.

Не помогла шоферу и лопата. Правда, нам удалось сдвинуть машину и поставить на колею. Но, пока возились с расчисткой снега, застыл мотор. Завести его никак не удавалось.

А мороз все усиливался. Слезились глаза, и со щек мы снимали ледяные крупинки. Выхода не было. Шоферу я приказал остаться, а остальным идти в госпиталь пешком. Оттуда вышлют на помощь солдат и лошадей.

Двинулись в путь. Шли по дороге, но было темно, и мы часто сбивались и проваливались в сугробы. Предстояло пройти около семи — восьми километров. Наконец дорога стала совсем узкой. Похоже было, что мы сбились. Строю нашему стало тесно, наступали друг другу на ноги. Кто-то из санитаров, выпалив сгоряча крепкое слово, растянулся на снегу.

— У меня задеревенело лицо и не сгибаются колени, — пожаловалась Люба.

— Поднимите воротник, попрыгайте, разотрите коленки, — советую ей. — Вот так!.. Ну что, теплее?

Пронесшийся ветер раскачал сосны, посыпались тяжелые хлопья снега. Мы задыхались от усталости и холода.

В двух шагах в стороне от тропинки что-то шевельнулось, и нас оглушил неожиданный окрик:

— Сто-ой! Пароль?

Часовому очень обрадовались. Спросили, далеко ли госпиталь и правильно ли идем. Ответ нас ободрил: оказалось, до госпиталя осталось всего около двух километров. Мы действительно заблудились. Но вышли как раз на ту тропинку, которая на два или даже на три километра сократила нам путь. Случается же такое счастье!

Не знаю, как уж прошли эти два километра. В госпиталь ввалились совершенно окоченевшими. Белые и красные пятна цвели на лице Фокиной. Пальцы не выпрямлялись. Застывшие белые кружочки обозначались на мелких суставах. Катя Уманская, подружка Любы, взяла ее руки в свои и стала быстро растирать. Подышит, подышит, а потом растирает...

Я пошел в свою палатку, чтобы обогреться и привести себя в порядок. Мы вовремя вернулись в госпиталь: только что поступили с передовой две машины раненых.

— Приказать готовиться к операции? — спросил Гажала, сопровождая меня в палатку. — Есть раненные в живот.

— Да, готовиться...

Через полчаса я уже был в операционной. Ярко горели прожекторы. Люба раскладывала на передвижном столике инструменты. Она не заметила моего появления, так как стояла спиной к двери, и продолжала рассказывать Кате Уманской:

— Как я выстояла до конца, сама не понимаю. Ты не представляешь, какая это была мука. Если бы я сказала, что он оперирует моего брата, это могло бы его взволновать, тогда возможны неточности. ...После операции хотела остаться там, но мне не разрешили, и я больше не настаивала. Брат же не нуждается в моей помощи, а здесь я необходима, ведь Савская больна...