Живи, солдат

* * *

Санотдел армии приказал врачам и сестрам нашего госпиталя ликвидировать очаги тифа в районе Большая Зимница — Калита — Ивановка — Березовка.

Начались страдные дни. Вставали мы с рассветом. Часто вовсе не ложились спать. Ездили по селам, читали лекции, строили бани, дезкамеры, бараки, изоляторы. В то же время лечили своих раненых.

Лазарев инструктировал колхозников. Нет котлов для бань? Пользуйтесь бочками из-под бензина. Отливы? Ройте ямы-приемники позади бань. Нет подходящей избы? Тогда пользуйтесь сараем, амбаром, коровником. Их можно отеплить соломенными матами. Нет амбаров, сараев, коровников? Оборудуйте любую каменную коробку, оставшуюся после пожара.

Лазарев раздавал колхозникам планы дезкамер — кирпичных, железных, камер-землянок. Без дезкамер нельзя было рассчитывать на успех.

Ярматова переселилась в Калиту. Столкнувшись с серьезными трудностями, она попросила приехать в село замполита Каршина и меня.

Простуженным голосом, морща лоб, сказала:

— Не осуждайте. Я мало успела. Колхозный бригадир отказывается строить дезкамеры и баню... Милославский игнорирует меня.

Глаза Ярматовой вспыхнули, видимо, от слез.

Заметив нас, бригадир двинулся навстречу, отряхивая солому с одежды.

— Баню и дезкамеру строишь? — спросил Каршин.

Бригадир развел руками:

— Когда ж строить? По горло, товарищ начальник, занят распиловкой дерева. Землянки строим для народа... Жить-то негде. А дезкамера — разве это наше дело? Медицина пусть ее строит.

— А что такое тиф, ты знаешь? — наседал на бригадира Каршин.

— Чего ж. Сам болел тифом... Не умер, живой, видите...

— Да, уж вижу, что живой...

Мы направились к колхозникам, поздоровались с пильщиками. Бригадир независимо прислонился спиной к козлам. Вызывающе попыхивал цигаркой. На козлах пожилой колхозник вгонял в распил клин, чтобы не заедало.

Каршин уставился на бригадира.

— А что такое дезкамера, знаешь? И зачем она нужна, тоже знаешь?

— Знаю, конечно, — огрызнулся бригадир.

— Положим, в вашей деревне есть уже дезкамера, есть также баня. Допустим, их уже построили. А теперь скажи: что бы ты сделал с человеком, который вдруг развалил бы их? Ну, что? — неожиданно спросил замполит.

— Ясное дело, судили бы.

— Тогда и тебя судить нужно... Вред для народа один: что развалить, что не построить. А за одинаковый вред — одинаковый ответ. Правильно я говорю? — обратился Каршин к пильщикам.

Пожилой колхозник отозвался одобрительно:

— Правильно! Доктор-девушка все тут нам растолковала. Каждый понял, а вот бригадир артачится. Тиф, что и говорить, косит чисто. Вы уж помогите, спасайте людей...

Из Калиты поехали в Ивановку. По дороге взяли с собой Гудзия.

Сидя в бричке, Ярмзтова не то возмущалась, не то сокрушалась:

— Вот видите, вы явились, и бригадир теперь все сделает. А меня он не слушал. С Милославским тоже трудно... Все твердит, что тиф — это стихия, укротить которую невозможно. Эпидемии, мол, сами иссякают, а мы можем только лечить больных.

— А слышали, что сказал пожилой колхозник: «Доктор-девушка все тут нам правильно растолковала». Нет, вы на высоте, — подбодрил Каршин. — А с Милославским сейчас познакомимся...

Доктора застали на квартире. Он жил в собственном особнячке с верандой. Была у него страсть: куры. Во дворе стояли разного вида курятники: просторные, теплые, защищенные от сквозняков. В курятниках, посыпанных золой и сечкой, ходили важные брамапутры и голландки с полными цветистыми гребнями. Гитлеровцы почему-то не разграбили «ферму» доктора.

Встретил нас шумно, суетливо-приветливо. Сразу же посадил за стол. Приказал жене подать гостям чаю.

— Вас, как и меня, — заговорил Милославский, — волнуют судьбы населения. Именно это явилось причиной того, что вы, бросив важные дела в госпитале, приехали к нам.

Гудзий взглянул через плечо на Милославского.

— Одну минуточку. Чаю нам не надо. Як у вас дела с тифом?

— Июнь...

— Что — июнь? — переспросил Каршин.

Милославский, перегнувшись через спинку стула, достал с этажерки книгу с готовыми закладками.

— Вот видите, — он обошел всех нас, показывая книгу с диаграммами. — Ноябрь, декабрь, январь... Эпидемия неуклонно растет. Далее — февраль, март, апрель, май... Кривая держится. Июнь — вот решающий месяц!

— Так и случилось бы, если бы мы отказались влиять на события.

— Июнь — не решающий? Тогда какой же месяц вы считаете решающим? — удивился Милославский.

— Тот, когда решительно берутся за дело.

— В вашей деревне — новая вспышка тифа. Это тоже стихия? — вмешалась в разговор Ярматова.

С грохотом отстранив стул, встал из-за стола Каршин.

— Стихия? А мы с вами, — Каршин жестом изобразил волну, — утлые челны на волне. Дело ясное: вы не изолировали одного больного, он стал источником новых заболеваний — вот причины вспышки.

— Позвольте, — защищался Милославский, — виноват ли я в том, что не распознал тиф? Я сомневался в симптомах.

— Раньше изолируйте больного, а потом сколько угодно сомневайтесь, — наступала Фаина.

Милославский воскликнул с мольбой в голосе:

— Несовершенство медицины!.. Разве оно не ложится на наши плечи тяжелым бременем?..

— Одну минуточку, — уточнил Гудзий. — К больному вы на пятый день пришли. А до этого рецепт наобум написали, удовлетворившись разговором с братом больного.

Каршин сжал кулаки. Гнев залил его лицо краской.

— Пока вы здесь паясничаете, умирают люди, которые могли не заболеть. Мать оплакивает сына, дочь — отца...

Ослабевшим голосом Милославский пролепетал:

— Вы со мной говорите, как с преступником. А разве я преступник? Я — доктор... Доктор! Я готов исправить свою ошибку.

Гудзий с презрением отодвинул от себя стакан. Чай выплеснулся на стол, зазвенела о стекло ложечка с крученой тонкой ручкой.

А когда уже вышли на улицу, старый фельдшер оглянулся на особняк Милославского и с сердцем выругался:

— Эх ты, бра-ма-путра! Куриная твоя душа!..