Живи, солдат

На польской земле

Стояли мы в Столбцах уже больше месяца. Обжились. Привели все в порядок: окопали деревья, уцелевшие при бомбежке, разбили клумбы. Но всеми помыслами своими каждый был с наступающей армией. Ежедневно сводки сообщали о продвижениях ее вперед, в глубь Польши. Угадывалось и волновало приближение конца войны. Раненые торопили с лечением.

Вращая передо мной указательным пальцем, смуглый одессит объяснял:

— Допустим, этот палец не действует, а рана на спине еще не зажила. Чтобы найти свою часть, мне понадобится три дня. Вы считаете, что рана на спине заживет через семь дней. Семь минус три, остается четыре. Согласитесь, это же сущий пустячок! Что касается пальца, то какая разница, каким пальцем я буду спускать курок — этим или этим, — и он пошевелил безымянным.

От другого раненого Лазарев получил рапорт.

«Рана моя — ерунда, дай бог каждому раненому, лишь бы не хуже. Наши наступают, фрицы бегут. Как же мне в таком деле не участвовать? Прошу уважить просьбу солдата Сабурова, двенадцатого года рождения, и направить меня в часть.

Смерть немецким оккупантам!

К сему расписываюсь».

Как-то собрались в приемно-сортировочной Бородин, Гомольский, Ярматова и я. Поступлений раненых не было, и мы вели непринужденный разговор.

Гомольский сокрушался, что ему не везет. Не повезло ему, мол, и на этот раз. Когда гитлеровцы напали на госпиталь, он был вместе с Лазаревым в «подвальном» отделении. С немцами разделались без Гомольского. Борьба с эпидемией — это не то. Ярматова хвалила Каршина: «Какой он отважный. Не растерялся. Воин!» Гомольский при этих словах испытывал огорчение: и он, мол, Гомольский, повел бы себя так, как Каршин.

— Не печальтесь, капитан, — с усталой улыбкой сказал Бородин. — Вам еще представится не один случай всех нас удивить своей доблестью. Впереди — Германия.

Бородин спрятал лицо в ладони.

— Непрошенные мысли лезут в мою голову. Гоню их прочь, а они лезут... Володя, что с ним? Опять нет писем... Фаиночка, — обратился он вдруг к Ярматовой. — Не откажите, пожалуйста, дайте старику выпить. Сто граммов спирта из своих запасов...

Ярматова перевела на меня вопросительный взгляд.

— Одобряю. Сергей Иванович, видимо, избрал такую форму признания «алкогольного наркоза»...

Ярматова обратилась ко всем:

— Никто не отказывается? Моих запасов хватит на всех.

Тут же она скрылась за марлевой занавесочкой и вышла оттуда с бутылкой и стаканами.

Бородин оживился. Разбавляя спирт водой, он сказал:

— Мрачные мысли лезут в голову. Но пусть они останутся при мне, вы ничего не слышали...

В это время в приемно-сортировочную вошел Квасов. Все уже выпили по стаканчику, когда он появился. Бородин пригласил интенданта к столу. Квасов отодвинул стакан, налитый ему Ярматовой, и с деланным надрывом сказал:

— Не могу... Сердце... Не имею права...

По тому, с какой тоской он взглянул на стакан, видно было, что поступить так ему не легко.

— Болезнь моя внутренняя, ее не видно. Когда у человека есть рана, сомнения не возникают. А моя рана скрыта от глаз... — Он сделал паузу, окинул всех испытующим взглядом: какое, мол, впечатление произвели его слова? Сообразил, что ему не сочувствуют, и примирительно заключил: — Но я не сержусь. Вас ожесточила война...

Он болезненно сгорбился и горестно покачал головой. Встал из-за стола. Резким движением, как при внезапной боли, схватился за правую половину груди и поплелся к двери.

Охмелевший Гомольский бросил ему вслед:

— Эй, капитан! Сердце помещается слева, а не справа, На всякий случай запомните эту подробность. Пригодится!..

Квасова словно огнем обдало. Но он переборол в себе гнев. Ему было выгодно не возбуждать против себя всех нас. Разочарованным голосом он ответил:

— Не завидую вашим больным, доктор...

И ушел.

Спирт не принес облегчения Бородину. Старый доктор все говорил о сыне, и мы заметили, что мимолетным фактам он придает значение вестников судьбы, как в свое время Глебов. Мрачные предчувствия овладели им.

Снова он закрыл лицо руками. Сквозь растопыренные пальцы проглядывали влажные, смятые ладонями щеки.

— Хоть бы один раз увидеть Володю, — глухо проговорил он. — Наяву. Живым... Во сне я его часто вижу мертвым...