Живи, солдат

* * *

С высоты, господствовавшей над местностью, видны груды дымящихся развалин. Слева — взорванный мост, напоминающий чудовищное ископаемое. Одним концом мост уткнулся в середину реки — ископаемое пило воду.

Это — Столбцы.

Въезжаем в город. Улицы пустынны и безмолвны. Террасами восходят развалины, зияют провалы окон и дверей.

На мгновение выскочит кто-нибудь из укрытия и тут же спрячется. Ковыляет старушка, оглядываясь на небо. Четверо понурых мужчин, прижимаясь к стенам, проносят грубо сколоченный гроб.

Тишину нарушает то шипение догорающей пчелиной колоды, то шум осыпающейся стены. Похожее на плач ребенка мяуканье доносится из ближайшего колодца — туда упала кошка.

Этой ночью немецкие бомбардировщики сбросили на город свой смертоносный груз.

Остановились мы на главной улице — трассе, пересекающей город с востока на запад. Здесь будем ждать приказа о дислокации. Лазарев выехал на розыски санотдела армии.

Пока ждали возвращения начальника госпиталя, решили получше познакомиться с городом.

Из развалин навстречу нам, прихрамывая, выбежала девушка. Она была гибкой и тонкой, как лозинка. Над выпуклым чистым лбом шевелился шелковый платочек белых-белых волос. Глаза — голубые, ясные, детски доверчивые. Настоящая Аленушка. Хотелось даже оглянуться: не прячется ли за развалинами серый волк, примчавший ее на своей спине из дремучего леса.

— Скажите, это госпиталь? — показала девушка на грузовики с красными крестами. — Есть здесь врачи?

— Госпиталь. И врачи есть, — утвердительно ответил я. — Кто-нибудь ранен в вашей семье?

— Семьи у меня нет, — сказала Аленушка. — Я из больницы. Врачи и сестры разбежались. Большинство больных — тоже... Однако есть раненые. Им нужно оказать помощь.

Тут же решили отправиться в больницу. На трассе оставили дежурных, чтобы встретить Лазарева.

Корпуса больницы были разрушены. Каким-то чудом уцелело только одно здание. Дымящиеся стены опоясывал свежепокрашенный резной заборчик с кокетливыми беленькими маковками.

— Как вас зовут, девушка? — спросил я, пропуская ее в калитку.

— Тамара...

— А кто вы такая? Сестра?

— Да, сестра...

— Вы давно здесь работаете?

Она ответила с грустью:

— В этой больнице от ран погиб мой отец. В сорок первом. С тех пор я здесь работаю.

— Вы местная?

— Нет. Из Гомеля. Когда освободили Западную Белоруссию, отца послали в Столбцы. Он — железнодорожник...

— А мать?

— Мать давно умерла. Мы жили с отцом вдвоем.

Прихрамывая, она взошла на крылечко. Вид у нее был усталый: влажное от пота, неумытое лицо, подчеркнутая пылью морщинка между бровями.

Поспешно перевела разговор на другое:

— В больнице восемнадцать раненых. И все тяжелые. Кормить их нечем. Пою водой и делаю перевязки...

Входим в длинный пустой коридор. Голоса и шаги наши звучат громко, как в необжитом помещении. На полу — раздавленные ногами таблетки, коробки с просыпанными порошками, баночки с цветными этикетками, опрокинутые стулья. Шевелится чувствительный к незаметным движениям воздуха пух от подушек. В палатах видны сдвинутые с мест кровати без матрацев с обнаженными сетками.

В конце коридора на носилках лежит раненый. Нога его прибинтована к шине полотенцем и солдатским ремнем. Он стонет.

— А где другие раненые? — спросил я.

— В подвале... — ответила сестра. — Когда началась бомбежка, я перенесла их в подвал. Спускать было легче, чем носить наверх. Я смогла только одного поднять. Это он и есть, — девушка кивнула в сторону раненого.

— Когда несла меня, ногу себе свихнула, — отозвался солдат.

Так вот почему она прихрамывает!

— А ну-ка, покажите ногу, Аленушка, — обратился к ней я и присел на опрокинутый стул.

— Тамара, — поправила она. — А что показывать? Хожу нормально, чего еще надо?

— Показывайте, показывайте, человек я упрямый.

Тамара неохотно сбросила туфлю. Я наложил ей тугую повязку — было растяжение сустава.

Потом мы спустились в подвал. Шли по выбитым каменным очень узким ступенькам. Поскрипывал под ногами жженый уголь.

Открываю сбитую из неоструганных досок дверь. В нос ударяют тяжелые запахи сырости, плесени и пропитанных гноем повязок.

Тамара поднимает высоко над головой зажженный фонарь.

Вокруг черной туши парового котла в разных позах лежат раненые. Они укрыты одеялами и шинелями. Выжидающе поблескивают в свете фонаря угольки глаз.

— Здравствуйте, товарищи, — бодро поздоровался я.

Ответили нестройно, недоверчиво:

— Здравствуйте, здравствуйте...

Тамара радостно объявила:

— К нам приехал военный госпиталь. С врачами, сестрами. Всем вам перевязки сделают, накормят, напоят... Дождались наконец-то!..

Я добавил:

— Потерпите немного. Сейчас вас будем поднимать наверх, в палаты.

Пробираюсь между рядами. Бегло осматриваю бойцов — не нуждается ли кто в немедленной, неотложной помощи на месте. Спрашиваю, откуда раненые, как попали сюда.

Оказывается, поступали они сюда с разных мест. Части наши быстро продвигались вперед. Раненых везли в медсанбаты. Но медсанбаты снимались и следовали за войсками. Тогда раненых везли глубже в тыл или оставляли в местных больницах. На долю этих выпала столбцовская больница.

— Сестричка, как же вы всех перенесли сюда? — удивился я.

— Очень просто: положу на матрац и волоку по полу. А с лестницы, как с горки... Только придерживала, — ловким жестом она изобразила, как это проделывала.

Раненый приподнял наползавшую на глаза повязку.

— Бомбы рвутся, стекла сыплются, — сказал он, — а ей хоть бы что! Вверх — вниз, вверх — вниз... Всех вынесла...

Когда снова поднялись в уцелевший больничный корпус, там уже были вновь прибывшие раненые. Еще человек двадцать.

Каршин распорядился быстро развернуться и оказывать помощь.

Операционная работала всю ночь. Тамара помогала нам. Вместе с санитарами подносила раненых, кормила и поила их, раздавала лекарства.

На рассвете я обходил палаты. В дверях меня остановил предостерегающим жестом раненый. Я осмотрелся вокруг.

На крайней кровати, положив под щеку ладонь, в неловкой позе спала Тамара. От дыхания ритмично шевелилась упавшая на лицо прядка волос. Длинные ресницы тонули в синеве вокруг глаз.

А за окном, из-за развалин, вставало большое красное солнце.

Лазарев привез приказ начсанарма: «Развернуться в Столбцах».

Утром уцелевший корпус больницы уже целиком был заполнен ранеными, предстояло искать новые помещения.

Взял я с собой на разведку Сережу Гусева.

Все здания вокруг разрушены, улицы завалены кирпичом, щебнем, обломками строений. Где же развертываться?

Нам не раз приходилось размещаться в палатках, землянках, в деревенских амбарах, избах, школах, церквах, молельнях. Но среди городских руин — еще не доводилось.

Нужно быть горцем, альпинистом, чтобы виртуозно лазить по полуразвалившимся зданиям.

Сережа Гусев был как раз альпинистом. Гибкий, ловкий, он, подобно кошке, карабкался на стены, рыскал по этажам.

Жизненный путь Сережи оказался необычным. Рос он без родителей, попал под влияние улицы, воровал и даже имел судимость. Потом работал на автозаводе. Завод имел альпинистский лагерь в Северной Осетии. И Сережа каждое лето проводил свой отпуск в этом лагере. Стал даже инструктором альпинизма.

Очень любил Сережа предаваться альпинистским воспоминаниям. «Друг мой весил 76 килограммов, а я — 68. Он сорвался и «исполняет вниз»... Перевесил меня, я за ним лечу — на буксире. Впереди — пропасть...» Одну и ту же историю Сережа рассказывал всякий раз с вариантами. Были основания полагать, что он не придавал большого значения точному изложению фактов...

Под Мценском Гусев был ранен в грудь. Лечился в нашем госпитале. Строевую службу он уже не мог нести, его комиссовали и оставили при госпитале.

Поднимаемся с Сережей по крутой улице к развалинам многоэтажного дома. По пути встречаются возвращающиеся в город жители. Кое-кто из них уже ковыряется на пепелищах, разыскивает остатки своего скарба.

Осматриваем развалины дома. Может быть, уцелел какой-нибудь отсек здания или подвал?

— Исполняю вниз! — кричит мне со стены Сережа. — Через дыру в перекрытии вижу подвал.

Носком ботинка нащупывает выступ. Пробует. Выступ пошатывается.

— «Живой» камень! — кричит Сережа и ищет новый выступ.

Вот он уже спустился на землю.

— Возьму «сиракс», и я с вами, — щеголяет горными терминами Сережа. — Подвал на двести раненых. Дворец!

Спускаемся по заваленной камнями подвальной лестнице, которую сверху обнаружил Сережа. Но вход в подвал запирает обрушившийся железобетонный массив лестничного козырька. Никакой щели, через которую можно было бы пролезть, не видно. Мы снова поднялись наверх. Здесь заметили железную решетку над подвальным окном, присыпанную камнями. Камни разбросали, потом сняли решетку.

Первым спустился в подвал Гусев. За ним — я.

— В самом деле, дворец! — восклицаю обрадованно. — Не двести, а человек семьдесят здесь разместим.

Тут же я стал измерять подвал: длина — сорок два шага, ширина — тридцать шагов. Сводчатый потолок имел прогиб и дыру. Здесь груз завалившихся этажей пробил перекрытие. Через дыру просачивался пыльный луч солнца.

Мысленно определяю место для перевязочной — между стеной и двумя колоннами. Вот это окно переделаем в дверь. От прогиба в перекрытии отгородимся деревянным щитом. Этот уголок используем для раздаточной.

Гусев во всем соглашается.

И мы, довольные, возвращаемся в госпиталь.