Живи, солдат

Берлинское направление

Нашу 3-ю армию перебросили на берлинское направление. 16 апреля началось наступление. С решимостью смертников сопротивлялись гитлеровцы. Они знали, что теперь уже отступать некуда.

Шаг за шагом взламывались оборонительные сооружения вокруг германской столицы. Кольцо сжималось, и вскоре бои разгорелись на улицах.

Наш госпиталь перебросили в Берлин. Добраться туда оказалось не так-то просто: предместья сплошь были забиты боевой техникой. Грохотали по мостовым танки. Прижав наши машины к стенам зданий, проходили мимо «катюши». Гвардейцы уже сбросили с них брезентовые чехлы. Кто-то рядом сказал: «Раз Катя явилась, значит, будет концерт!» Ревели тягачи. Они тащили на прицепе тяжелые орудия.

В подвижных, то и дело смещающихся проходах между автомашинами и танками шли автоматчики с черными от пота спинами. Лица их были покрыты копотью и гарью, отчего морщины казались глубокими, словно нарисованными. Но глаза молодо и весело поблескивали под касками. У многих на касках нацарапаны надписи: «Сталинград — Берлин».

Видно было, как в ряды автоматчиков просачиваются гражданские немцы с белыми повязками на рукавах. Тут же вели в тыл военнопленных немцев — оборванных, понурых, с почерневшими повязками на ранах.

Совсем рядом, с соседней улицы, била по центру города артиллерийская батарея. Каждый выстрел разносился далеко, словно удар гигантского молота.

Какой-то майор подскочил к машине, спросил, кто мы, и разразился бранью.

— Кто вас сюда прислал? — орал он. — Где ваш начальник? Какого черта вы сюда втесались?..

Но Лазарева с нами не было. Он отправился искать санитарное начальство, чтобы уточнить дислокацию. Тем временем распоряжавшийся здесь майор приказал занять ближайший двор и не высовываться оттуда без особого распоряжения.

С трудом въехали в ворота, прочертив на стенах подъезда след. Очутились в закрытом дворике, тесном, как колодец...

Тут мы простояли всю ночь.

На рассвете явился Лазарев. Все обступили его тесным кольцом, ожидая новостей.

Оказалось, мы заблудились. О возвращении и речи быть не могло: здесь возможно только одностороннее движение.

Вытирая платком вспотевшее лицо, Лазарев говорил:

— Предстоит выделить хирургический отряд: врача, двух сестер и двух санитаров. Войти этим отрядом в каменный дом. Там сражаются наши солдаты... Развернуться в одной из комнат и оказывать помощь... Это кварталов шесть отсюда, на берегу Шпрее... Есть добровольцы?

Война в Берлине была особой. Шла она и на земле, и глубоко под землей — в коллекторах, канализационных ходах, подвалах, в метро, — и над землей, в раскаленном от огня воздухе. А на земле сражались не на открытой местности, а в развалинах, в каждом доме. А в каждом доме — на каждом этаже. А на этажах — в каждой комнате.

В таких условиях никому из нас еще не приходилось работать. Представлялось все это страшным и рискованным.

За моей спиной тяжело дышал Гомольский.

— Меня пошлите, товарищ начальник, — выдвинулся он вперед.

Гомольский давно мечтал о большой работе под огнем. И не в десяти, или даже в пяти или трех километрах от передовой, а на самом переднем крае. Вспомнились слова Бородина, обращенные к Гомольскому: «Вам еще представится случай удивить нас своей доблестью».

Добровольцами вызвались также Нина Савская, Тамара и Сережа Гусев. Второго санитара назначил сам Лазарев.

— Возглавит группу капитан медицинской службы Гомольский, — объявил начальник госпиталя.

Все очень беспокоились, справится ли Гомольский, не сотворит ли что-нибудь необдуманное, незрелое.

Особенно волновалась Ярматова.

— Не отпускайте его. Он еще мальчишка. Я пойду вместо него.

Каршин развеял наши опасения:

— Это задание по плечу Гомольскому... Он выдержит экзамен.

— Он не вернется, — шепотом сказала мне Фаина.

— Конечно, вернется. Я не допускаю другой мысли, — успокаивал я ее. — Сильный, ловкий, пули таких не трогают!.. Обходят...

Раскосые глаза Ярматовой тревожно мерцали. Но слез в них не было.

Свое имущество мы разгрузили в одном из домов. Оснастили группу Гомольского всем необходимым.

Ветер через разбитое окно задувал внутрь занавески. Портреты и картины на стенах шевелились. Из окна видна была стальная полоска Шпрее. Словно огромные костры, полыхали над городом пожары. Грязные лохмотья дыма в небе испещрялись взрывами снарядов и трассирующих пуль. От орудийного грохота содрогалась земля.

Мы смотрели вслед уходящим друзьям. Каршин сказал:

— Там смерть контролирует каждый шаг.

Смяв пилотку в руках, опустив голову с тяжелым венком волос, сидела на опрокинутом стуле Ярматова.

— Я проводила в бой мужа... — словно сама себе, сказала Фаина.