Иерусалим

ГЛАВА 15

Король тяжело опёрся о переднюю луку седла, ладони его, затянутые в перчатки, были бесформенны, точно куски ГЛИНЫ.

— На Масличной Горе есть часовня, которую начал строить отец. Хотел бы я когда-нибудь закончить эту постройку.

Он говорил, глядя не на Масличную Г ору, а на дорогу, где вот-вот должен появиться вестник. Если он вообще появится.

— Так давай после заедем туда. — Сибилла повернулась, привстав в стременах, поглядела на восточный склон Масличной Горы. Мелочные торговцы в городе вовсю продавали чётки из оливкового дерева и косточек, взятых, как они клялись и божились, на самой священной горе, а на самом деле — на пологих холмах к югу от города — на Масличной Горе не росли оливы, только скрученные ветром и сушью кипарисы да уродливый жёсткий кустарник. Сибилла не смогла разглядеть ни единого признака часовни.

— Что там надлежит сделать? — Она старалась не смотреть на дорогу.

— Украсить её, — сказал король. — Там нужны статуи и инвентарь для мессы. Часовня стоит в красивом месте, и приятно было бы, думается мне, хоть что-то построить, вместо того чтобы вечно воевать.

Голос его был ровен. Вестник запаздывал. Над ними, у края стены, ждали и другие люди, и все молчали, и никто не смотрел на дорогу — кроме короля, который только туда и смотрел.

Сибилла всё ещё разглядывала Масличную Гору:

— В Акре есть превосходные мастера, они могли бы заняться статуями. Позволь мне помочь тебе. Мы могли бы сделать это вместе.

— Хорошо. Я так и надеялся, что тебе придётся по душе эта мысль. — Голос брата напрягся, стараясь перекрыть эту нестерпимую муку неуверенности и ожидания, и в этот миг кто-то над головой у них закричал во всё горло:

— Едет!

Всё тело Сибиллы разом обмякло от облегчения; она шумно выдохнула, брат повернулся к ней, и глаза их встретились. На стене с дюжину людей, наблюдавших за дорогой, радостно вопили и хлопали в ладоши:

— Э, да он не один! Гляди, кто там едет с ним?

— Рыцарь... нет, целых трое рыцарей!

— Кто это? — прошептал король, и Сибилла опустила взгляд на дорогу.

Далеко впереди вестник в бурой кожаной куртке изо всех сил погонял измученную лошадку, торопясь к городу; за ним ехали трое всадников на крупных конях. Рыцари. Один из них показался ей знакомым. Она узнала ссутуленные плечи, манеру держать голову — и не сумела удержать крика:

— Это дядя Жослен!

— Жослен? — пробормотал король. — Что он здесь делает? Должно быть, что-то стряслось. — Бодуэн наклонился вперёд, неотрывно всматриваясь в дорогу.

Вдоль всей стены пробежали радостные крики; всё новые люди бежали, толкаясь, вдоль края стены, выкрикивали новость тем, кто оставался на улице. Сибилла развернулась к подъезжающим всадникам, помахала рукой, и один из измученных путников, которые одолевали пыльную дорогу, приветственно помахал ей в ответ.

Было в этом жесте что-то такое, отчего душа принцессы возликовала. Она поняла вдруг — словно ангел шепнул ей на ушко, — что война окончена, по крайней мере пока. Сибилла глубоко вдохнула — это был первый её свободный вдох за многие и многие дни. Вестник молотил лошадку пятками по бокам, направляя её к королю и его сестре. Едва оказавшись в пределах слышимости, он во всё горло заорал:

— Они ушли! Саладин ушёл!

При этих словах на стене поднялся такой радостный рёв, что конь Сибиллы прянул в сторону, и тогда король протянул руку и перехватил её повод. Сибилла рассмеялась, потешаясь над ним. Как будто она не управится с собственным конём!

— Мы спасены, Бати! — легкомысленно смеясь, воскликнула она. — Спасены!

И вдруг, полуоглушенная исступлёнными криками ликующей толпы, увидела вдруг лицо брата, обмякшее от разочарования. Он выпустил повод её коня.

— Я обречён умереть в постели, — тяжело пробормотал он. И, развернув коня, поскакал навстречу вестнику.

День был холодный, и пажи всё подкладывали дров в очаг. Король стоял рядом с ними. Он не чувствовал жара, но пляска пламени была приятна глазу, как незримая музыка. За его спиной, у трона, дядя Жослен беседовал с Сибиллой; Керак, только что вошедший в зал, злобно поглядывал по сторонам, что-то ворча себе под нос и откашливаясь. Камергер стукнул посохом по полу, объявив прибытие маршала Иерусалимского Храма, и в дверь вошёл Жерар де Ридфор. За ним, ссутулясь, следовал Раннульф Фицвильям. Король пересёк зал и уселся на троне.

— Подойдите ближе, — сказал он, и люди, собравшиеся в зале, полукругом обступили трон — впереди трое лордов, за ними их приспешники. Принцесса молча подошла к трону и остановилась за спиной короля. Бодуэн подал знак камергеру закрыть дверь и обратился к собравшимся: — Благодарю, что пришли сюда. Мне нужен ваш совет. Прежде всего позвольте мне узнать, что вы думаете о последних новостях. Почему Саладин отступил?

Керак заговорил первым, хотя именно он ни дня не участвовал в прошедшей кампании.

— Саладин — турок, и здравый смысл ему неведом. Всё, что он делает, не помается пониманию. — Керак дёрнул головой, кивком указав через плечо короля на Сибиллу, стоявшую за троном. — Сир, ей здесь не место.

— Она моя наследница, — сказал король, — она будет править после меня. Она останется. — И тотчас повернулся к Жослену, не давая Кераку времени ответить: — Дядя, почему Саладин сдался, хотя ему довольно было лишь протянуть руку, чтобы получить Иерусалим?

— Господь спас нас, — сказал Жослен. — Когда у реки Литани меня взяли в плен, сарацины твердили, что к Рамадану[21] будут в Иерусалиме. Они захватили сотни пленников — среди них Ибелины и магистр тамплиеров, — и тех из нас, кто мог предложить добрый выкуп, они отправили в Дамаск. Казалось, нам суждено пробыть там целую вечность; но несколько дней назад вдруг явился султан и отпустил нас всех под честное слово.

— Это какой-то трюк, — сказал Керак.

— Ты видел Саладина, дядя? — спросил король.

— Не при Литани, — ответил Жослен. — Но в Дамаске, считанные дни тому назад, я целый час с лишним беседовал с ним с глазу на глаз о выкупе. Он крепко держит власть в своих руках и никуда не торопится. — Жослен мрачно покачал головой. — Господь не допустит, чтобы Иерусалим попал в руки неверных, но на этот раз мы были чертовски близки к этому.

— У меня есть замысел, как нам предотвратить эту угрозу, — сказал король, — и я вам скоро расскажу о нём, но этот план требует переговоров, а потому я рад, что Саладин запросил их. Кого мы пошлём в Дамаск?

— Никого, — сказал Керак. — Говорю вам, это обман, и ничего хорошего он нам не сулит. Мы должны драться! Саладин слаб, если решил отступить. Если ударить прямо сейчас, мы переломим ему хребет.

— Милорд Керак, — проговорил король, — если бы слова были воинами, в твоей армии оказалось бы людей больше, чем песчинок в пустыне. Но у нас сейчас только полторы сотни рыцарей, и, если Саладин желает переговоров, я склонен пойти ему навстречу.

— Ба! — воскликнул Керак. — Все вы городские вояки. Греки. Евреи. — Он развернулся и широким шагом прошёл через зал, расталкивая свиту.

Король продолжал:

— Для ведения переговоров я, пожалуй, пошлю Триполи.

— Сир! — стремительно шагнул вперёд де Ридфор. — Не может быть, чтобы ты говорил это серьёзно!

— Вполне серьёзно.

— Сир, в битве при Литани он бросил нас лицом к лицу с врагом! Он друг Саладина, он много лет прожил заложником при его дворе...

— Тем больше причин послать его, — сказал король. — Он понимает сарацин и хорошо с ними ладит.

— Но он предал нас на Литани — и предаст вновь!

— Переговоры в его же интересах, — сказал король. — Я всегда доверяю людям, которые защищают собственные интересы так же ревностно, как, по их же словам, готовы защищать мои.

— Ну я-то не намерен возвращаться в Дамаск, — сказал Жослен. — Мне нужно вернуться домой, в Наблус, навести там порядок, да и у всех нас хватает забот. Только Триполи и должен ехать на переговоры — тут король прав.

Бодуэн благодарно глянул на него; как бы медлителен, мягкотел и труслив ни был его дядя, он один стоил шести Кераков. Де Ридфор упёр кулак в бедро, лицо его закаменело.

— Тогда Храм настаивает, чтобы ты послал и кого-то из нас. Мы узнаем истинную цену этим переговорам. — Он кивком указал себе за спину. — В Дамаск мог бы отправиться Раннульф Фицвильям. Он знает язык сарацин и умеет, как управляться с ними.

Раннульф, стоявший в ряду свиты, поднял голову. Керак развернулся от окна и одарил его взглядом, острым как кинжал.

— Согласен, — сказал король. — Мы пошлём и Раннульфа. А также какого-нибудь священника, к примеру, настоятеля Святого Георга — это же всё-таки Дамаск.

В горле у него пересохло; он протянул руку, и паж подал кубок с вином. Бодуэн собрался для следующего прыжка. До сих пор как будто всё шло неплохо. Собравшиеся в зале одобрительно перешёптывались; Керак всё ещё в упор глядел на Раннульфа. Король отпил тёмного крепкого вина. Его удивило, что де Ридфор сам назвал имя Раннульфа, но такой шаг слишком хорошо совпадал с собственными планами Бодуэна, чтобы сейчас ломать над этим голову.

— Когда мы заключим перемирие, — сказал он, — я намерен послать в Европу и просить о новом крестовом походе.

Эти слова ошеломили всех; тотчас голоса зазвучали громче. Король вновь отхлебнул из кубка — вино смягчало тычки и ухабы его забот, а он устал, он чувствовал, как сила истекает из него, точно кровь из раны. Между тем наихудшее было ещё впереди. Керак выступил вперёд.

— Сир, крестовый поход — ложная мечта. Никто не откликнется на твой призыв, а мы между тем будем сидеть праздно и непозволительно мешкать. Доверимся Господу, возьмём мечи — ив бой! Только так должны поступать истинные воины Креста.

Его свита разразилась согласными криками, кое-кто захлопал в ладоши. Де Ридфор хмурился, Жослен покачал головой.

— Сир, милорд Керак отчасти прав. На Западе до нас давно уже никому нет дела. Они только читают проповеди о том, что мы погрязли в грехах и заслуживаем того, чтобы нас уничтожили.

Король подошёл к той самой минуте, которой страшился; он ощущал присутствие сестры, стоявшей за троном, и понимал, что откладывать больше нельзя.

— Я, — сказал он, — намерен отыскать могущественного принца, который мог бы возглавить крестовый поход. И для того чтобы обеспечить его поддержку, я предложу ему величайшие свои сокровища: Гроб Господень, Иерусалим, свою корону и руку сестры, которая станет его женой и королевой. — Воцарилось напряжённое молчание; Бодуэн продолжал: — Румынский король холост. Есть ещё английский принц, Ричард Львиное Сердце, — известно, что он всячески поддерживает крестовые походы и о нём говорят как о втором Роланде.

— Сир, — сказал Керак, — по-моему, это ложная надежда.

Хотя король сидел лицом к собравшимся, всё его внимание было обращено на стоявшую за троном сестру — она до сих пор не шевельнулась, не произнесла ни слова. Бодуэн лишь кивнул Кераку:

— Говори, что хочешь, милорд, а я хочу лишь одного — сохранить это королевство.

— Сир, — заговорил Жослен, — что бы ты ни решил предпринять, я последую за тобой. Господь дал эту ношу тебе, а не мне. Но сейчас позволь мне удалиться, если только я тебе ещё зачем-то не нужен.

— Ступай, милорд. Благодарю тебя от всей души. Господь с тобой.

— И с духом твоим, — отозвался Жослен. Обойдя трон, он что-то кратко сказал Сибилле, поцеловал её и вышел. Король сидел, оглядывая зал. Де Ридфор знаком подозвал к себе пажа и взял у него кубок с вином. Раннульф упорно смотрел в пол. Присутствие Сибиллы приводило его в смятение — как, неведомо почему, и явно присмиревшего Керака.

— Милорд Керак, — вновь заговорил король, — теперь, когда опасность Иерусалиму миновала, ты, уверен я, тоже пожелаешь поскорее вернуться в свои владения.

Керак повернулся; теперь он стоял, окружённый своими людьми, и рядом с ним был его беловолосый сын.

— Сир, кое-кто из моих людей хотел бы воспользоваться этим случаем для поклонения святыням. — Волк набожно склонил голову, и мгновение спустя его рука, как бы спохватившись, торопливо осенила грудь крестным знамением. Его глубоко посаженные глаза мерцали.

— Не нарушай мира, милорд, — сказал Бодуэн. — И да ускорит Господь твоё возвращение.

— Храни тебя Бог. — Керак отступил на два шага, повернулся и широкими шагами вышел из зала; по пятам за ним удалилась свита.

— С твоего разрешения, сир... — Де Ридфор поклонился, собираясь уйти, но король, подняв руку, остановил его:

— Нет. Задержись ненадолго. — Он выпрямился на троне. — Я ничего не услышал от тебя о крестовом походе, милорд маршал, — ни за, ни против.

Де Ридфор шевельнул широкими плечами, положив руки на пояс.

— Сир, тамплиеры ежедневно отправляются в свой крестовый поход. Уже теперь к нам со всей Европы прибывают люди, и они не ждут принцев либо щедрых наград — короны и прекрасной королевы. — Маршал галантно поклонился Сибилле и, слегка повернув голову, коротким взглядом призвал Раннульфа Фицвильяма в свидетели своим словам. — Я и мои братья хотим лишь одного — служить. Мы предали себя в руки Господа, а не каких-то светских принцев.

— Хорошо сказано, милорд, — одобрил король, поверх плеча де Рид фора глядя на Раннульфа. — А ты что думаешь об этом, Святой?

— Милорд маршал сказал всё за меня, — отвечал Раннульф.

— Как полагаешь, почему Саладин отступил?

Рыцарь дрогнул, словно этот вопрос ожёг его как крапива. Взгляд его встретился со взглядом Бодуэна.

— Хотел бы я это знать.

И тут прозвучал ясный, полный горечи голос Сибиллы:

— Быть может, он отступил, потому что устал от войны. Он прекратил сражаться, потому что желает мира. Он попросил переговоров о мире, а всё, что вы предлагаете ему, — неумолимая война.

Раннульф потупился и ничего не сказал.

— Госпожа моя, — вмешался стоявший рядом с ним де Ридфор, — этот султан говорил, что очистит Святую Землю от самого воздуха, которым мы дышим.

— Нет, — сказала Сибилла. Она шагнула вперёд и встала по правую руку от брата. Голос её звенел от едва сдерживаемого гнева. — Я хочу услышать это от человека, которого мой брат посылает говорить о мире с султаном. Если он вообще будет говорить о мире.

Бодуэн беспокойно шевельнулся на троне; он видел, как пальцы принцессы стиснулись в кулачок, и понимал, что причиной её гневу. Раннульф упорно молчал, отведя глаза от Сибиллы и уставясь в пол. Де Ридфор резко повернулся к нему:

— Мужлан! Немедля ответь этой высокородной женщине. Это приказ!

— Да, принцесса, — сказал Раннульф, не отрывая глаз от пола.

— Как ты полагаешь, — продолжала Сибилла, — разве Саладин отступил не потому, что понял: Господь с нами и всегда будет хранить нас, а потому все его замыслы бесплодны? И быть может, потому он и ищет мира с нами?

— Да, принцесса.

— Это не ответ!

— Да, принцесса.

Сибилла взмахнула рукой, сметя со столика королевский кубок, — тот со звоном и лязгом ударился о пол в дальнем конце зала.

— Ты не отвечаешь мне, даже когда тебе приказали! Что же это за извращённая гордыня, которая прикрывается смирением? Ты красуешься этим обетом, словно ты лучше всех нас, точь-в-точь фарисей из притчи!

— Да, принцесса.

— Что же, святой воин, помяни меня в своих молитвах. Впрочем, если ты превращаешь смирение в гордыню, а покорность приказу в насмешку — что тебе стоит превратить молитву в проклятие?!

— Да, принцесса, — сказал Раннульф. — Non militia, sed malitia[22].

Бодуэн расплылся в улыбке, и Сибилла, сама того не ожидая, рассмеялась. Шутка обезоружила её; она разжала кулак, выпрямив тонкие длинные пальцы. Мгновение в зале стояла тишина. Бодуэн обмяк на троне — он слишком устал, чтобы сидеть прямо, мускулы его одрябли. Решив, что все его намерения исполнены, он сказал:

— Господа тамплиеры, я дозволяю вам удалиться.

Рыцари вышли.

— Зубы Господни, — сказала Сибилла, — этот Раннульф Фицвильям так злит меня, что рука тянется хорошенько его отколотить. И что только ты в нём нашёл?

— Он честен, — сказал король. — Эта добродетель ценится превыше жемчуга, да и встречается куда реже.

— Ты по отношению ко мне этой добродетелью не блещешь. Что это ещё за история с новым моим замужеством?

— Крестовому походу нужен великий вождь. Румынский король или Ричард, принц Английский.

— Прежде ты со мной об этом не говорил.

Король именно потому и не говорил, что предвидел её возражения; поэтому он объявил о своих намерениях прилюдно, чтобы связать сестру прежде, чем она сумеет ускользнуть.

— У всех нас свой долг, Били. Этот — твой.

— Я вдова. По закону я могу сама выбирать себе мужа.

— Ты выберешь кого-нибудь, кого знаешь, и это будет катастрофой, и кого сможешь подчинить себе, — а это ещё страшнее.

— Милорд, — сказала Сибилла, — ты предал меня. Всё это время ты учил меня быть королевой, а теперь снова хочешь превратить в пешку!

— Я только хочу дать тебе короля, который будет править вместе с тобой, — чтобы спасти Иерусалим. Ты поступишь так, как я тебе велю, — потому что ты принцесса, потому что ты моя сестра. — Бодуэн знал, что если будет давить на неё, то сломит её сопротивление — и это единственный способ спасти Иерусалим.

— А мне, стало быть, и вовсе не дозволено иметь своего мнения? Я не сделаю этого, Бати.

— Сибилла! Ты же не девственница, так и не веди себя подобно девственнице. За Вильяма ты выходила с большой охотой.

— Я была ещё девочкой! Всё, о чём я думала, — о свадьбе, нарядах, драгоценностях, восторгах, да ещё о том, как сильно он будет любить меня. Никто не говорил мне о... ну да почём тебе знать, Бати? Я-то не девственница, но ты — девственник. Ты не поймёшь.

— Зато я знаю, что нам нужен великий вождь с Запада, с войском, какое под силу собрать только такому человеку, — иначе королевство падёт. И единственный способ привлечь сюда такого вождя — посулить ему, чего у него не может быть на Западе. И я не желаю больше слышать...

— Ты готов отдать Иерусалим только для того, чтобы его спасти!

— Я не желаю больше об этом слышать!

— Да что ты знаешь об этом английском принце, кроме того, что у него есть свои владения, обширные и богатые, и что он славный воин, а потому, конечно, спасёт нас от сарацин! Но, сделав это, он станет выше нас, он ничем не будет нам обязан, а мы будем обязаны ему всем.

— Сестра моя, — сказал Бодуэн, — я не желаю больше слышать от тебя ни слова об этом деле — кроме слова твоего согласия.

Мгновение они молчали. Затем Сибилла сказала уже другим тоном:

— Я не согласна, милорд. — Она выпрямилась, и в дальнем конце зала зашевелились женщины из её свиты, готовые последовать за ней. — С твоего разрешения, сир, я ухожу.

— Возвращайся, когда будешь готова дать согласие, — ответил брат, и принцесса удалилась.

На улице де Ридфор сказал:

— Опасная женщина.

— Все женщины опасны, — отозвался Раннульф.

Он смотрел прямо перед собой, на узкую улицу. Была середина дня, и весть об отступлении султана уже разошлась повсюду. Люди выходили из своих домов и толпились на мостовой; город кипел жизнью после долгих дней напряжённого ожидания. У фонтана старики играли в шахматы, и женщины выстроились в очередь с кувшинами. Виноторговец на углу разворачивал навес над входом в свою лавку. К вечеру в городе будет полным-полно пьяных. Мимо них прошёл пирожник, пронзительным голосом расхваливая свой товар.

Раннульф видел всё это, но лишь глазами. Голова его была целиком занята принцессой. Он не мог избавиться от мыслей о разговоре с ней, о её гневных словах; он вновь и вновь перебирал в памяти сказанное ею, истово, словно повторял молитву.

Вдруг он осознал, что де Ридфор что-то говорит ему.

— Я дал обет, — сказал он. — Обет, путы которого принцесса разорвала легко, словно паутину.

— Тем не менее, — сказал де Ридфор, — долг требует, чтобы ты был вежлив с принцессой. Она — наследница трона. Когда король умрёт, венец перейдёт в её руки. Но ты, Раннульф, — самый настоящий мужлан. Я всё ждал, сумеешь ли ты воспользоваться благоприятным моментом. Никогда ещё не видел человека, который был бы одновременно так исполнителен — и так нагл.

Раннульф искоса взглянул на маршала. Он не собирался обмениваться оскорблениями с де Ридфором. Нынешние проявления терпимости в маршале ничуть не убедили его, что с враждой между ними покончено. Де Ридфор снова повернулся к нему:

— И всё-таки кое-что стоящее из тебя может выйти. Ты ведь знаешь, почему я включил тебя в это посольство?

— Нет.

— Хм, я-то был уверен, что до тебя дойдёт. Мне нужно знать обо всём, что предпримет в Дамаске Триполи. Особенно не упускай из виду, как отнесётся к нему султан.

— Это не входит в мои обязанности.

— Не знаю, что именно входит в твои обязанности, кроме как выводить меня из равновесия, но таков приказ, ты его исполнишь, понял?

— Да, милорд, — сказал Раннульф.

— И вот тебе ещё один приказ. Керак всё это время ходил по краю, и теперь, когда Саладин больше не грозит нам, он способен зайти куда дальше. Это желание поклониться святыням — не более чем предлог. Он ещё кое-что предпримет, и, когда это случится, ты должен позаботиться о том, чтобы ему никогда больше не захотелось соваться в Иерусалим. Надеюсь, это входит в твои обязанности?

— Да, милорд.

— Так займись этим, — велел де Ридфор.

Этой ночью Раннульфу приснилась принцесса Сибилла.

Он был в тёмном лесу и увидел её на тропинке. Теперь она не стремилась спорить с ним, как при дворе её брата; она убегала. Раннульф гнался за ней, нагнал её в чаще, повалил наземь и изнасиловал.

Лица принцессы он так и не увидел. Он тотчас проснулся. Он был в склепе, лежал на своей койке в мерцающем свете ночной лампы; вокруг спали его сотоварищи, наполняя склеп сонным дыханием и храпом. Сон был таким осязаемым, таким реальным...

Раннульф перекрестился. Его пенис болезненно отвердел в штанах. Он заставил себя произнести «Отче наш», надеясь победить взбунтовавшуюся плоть, но потерпел поражение. Он жаждал обладать принцессой. Он помнил сон, точно наяву: как её бёдра трепетали под тяжестью его тела, как светлые локоны намотались на его запястья. Немыслимо, чтобы принцесса не знала, что он сотворил с ней, чтобы на другом конце города, на шёлковых простынях ей не приснилось то же самое! Сама виновата. Искусительница. Явилась к нему во сне и соблазнила его. Рука Раннульфа сама собой скользнула между ног, и, чтобы не запятнать себя ещё большим грехом, он перекатился на живот и уткнул лицо в скрещённые руки.

Он никогда не сможет обладать ею, даже если будет свободен от обета; она достанется какому-нибудь принцу, золотоволосому владыке, который целыми днями ходит по коврам, а такие, как Раннульф, годятся лишь на то, чтобы придержать стремя его коня. Даже во сне ему пришлось взять её силой.

Даже во сне он совершил зло. И если принцесса и не знает этого, то уж Господу наверняка известно всё. Раннульф вынудил себя вновь и вновь повторять молитвы — до тех пор, покуда не зазвонили к заутрене. Тем же утром, позднее, он услышал, что принцесса покинула Иерусалим.

Люди Керака никуда не уехали. Они бродили шайками по городу, хватали в лавках и на лотках всё, что приглянулось, и изводили горожан. По приказу де Ридфора Раннульф вывел из Храма всех рыцарей, вооружённых шестами, и они силой загнали людей Керака в Нижний Город.

К закату начался мелкий беспрерывный дождь. Изморось и холод победили керакских забияк так же верно, как тамплиерские шесты; половина их сдалась и была сопровождена в храмовый карцер, остальные бежали из города.

Зимний вечер тяжкой дланью лёг на Иерусалим. Дождь усилился, намерзая потёками льда. На каждом шагу конь Раннульфа оскальзывался на обмерзшей мостовой. Городские нищие забились в щели и ниши в стенах, разбежались по закоулкам и тупикам. Тамплиеры шестами выгоняли их оттуда, сбивали в толпу и вели к площади, на которой обычно торговали овцами.

Там кто-то собрал гору кизяка, мусора и разбитых бочонков и сунул в неё факел. Скользя по наледи, бедняки теснее сбивались вокруг тепла и света. Одно то, что их было так много, уже согревало их. Появились несколько караваев хлеба, фляга с вином. Тамплиеры спешились, протиснулись в толпу и, стоя плечом к плечу с нищими и пьяницами, протягивали руки к живительному теплу пламени.