Иерусалим

ГЛАВА 3

Раннульф Фицвильям родился в Котантене, в Нормандии, — младшим сыном безземельного рыцаря. Семья жила в дальнем замке на побережье, где отец был сенешалем[6]. Мать умерла, когда Раннульф был ещё совсем младенцем; он рос как трава и научился драться прежде, чем научился ходить, брал то, что хочется, силой и не доверял никому.

Он последовал за братьями на Анжуйские войны, а когда они пали — стал мстить за них с пылом, намного превосходящим любовь, которую он питал к ним живым. Сражаться — это было единственное, что он умел. Меч заслужил ему место в войске короля Генриха, низкое происхождение не дало приблизиться ко двору. Он не умел ни читать, ни писать, ни толком говорить на латыни. Он редко посещал церковь. Свободное время он проводил, напиваясь, играя и развратничая, и знал лишь одно лекарство: когда после ночного загула наутро болела голова, он пил, чтобы исцелить её, а когда одна женщина едва не уморила его — шёл искать другую.

Он чувствовал всю пустоту и никчёмность такой жизни, словно проклятием лежащей на нём, и всё же продолжал жить именно так. Ему нравилось ощущать себя сильным. Волю его ничто не ограничивало, он не отказывал себе ни в одном желании, даже когда то, чего он хотел, отвращало его.

Как-то, служа в гарнизоне крепости на границе с Бретанью, Раннульф влюбился в женщину из деревни и преследовал её, покуда она не ушла в монастырь. Тогда он напал на монастырь. За это епископ отлучил его. Король прогнал его со службы. Приятели отвернулись от него. Двери света, веры, надежды захлопывались вокруг него; он чувствовал, что скатывается прямиком в ад, но не мог остановиться; порой он даже хотел, чтобы всё кончилось — и поскорей.

Однажды, долгое время спустя, как он был отлучён от Церкви, Раннульф наткнулся в лесу на заброшенную часовню, и впервые, быть может, потому, что ему это было запрещено, ему пришла мысль помолиться. Он вошёл и преклонил колени подле дощатого, обложенного дёрном алтаря. И вдруг в часовне возникла юная девушка с охапкой цветов.

— Ты пришёл, чтобы спастись? — спросила она. Она совсем не боялась его, хотя как раз в тот миг он подумал, как бы изнасиловать её. — Я научу тебя, как спастись, — продолжала девушка, — но сперва ты должен быть связан.

— Так свяжи меня, — предложил он со смехом, желая лишь одного — подманить её поближе.

И она подошла, нежная, гибкая и прекрасная, подошла так близко, что дыхание её коснулось его лица. Она взяла его грубые руки, сложила их ладонью к ладони и обвила запястья цепью из цветов — совершенно серьёзно, будто на самом деле могла так связать воина, подобного ему.

Он задрожал от похоти; он жаждал повалить её, взять силой, увидеть её слёзы, увидеть кровь, струящуюся по её белоснежным бёдрам. Цветы сковали его как железо. Девушка-дитя властвовала над ним, точно королева. Она заглянула ему в глаза и сказала:

— А теперь ты должен попросить Бога спасти тебя.

И Раннульф, стоя на коленях с ней рядом, повторял за ней «Символ Веры», впервые вникая в слова, а потом разрыдался; ослеплённый стыдом и виной, отчаянием и скорбью, он проплакал много часов. Когда он очнулся, дитя исчезло.

Раннульф понял, что ему дан ещё один шанс. Он поскакал в Руан, в прецепторию[7] тамплиеров, и отдал себя Иисусу Христу. Три месяца спустя он уже направлялся в Святую Землю, дав обет никогда больше не смотреть на женщин и биться лишь с врагами Господа.

Это было более десяти лет назад. Ныне ему казалось, что он всегда жил здесь, в Храме, в Иерусалиме.

Марк прожил здесь всего полтора года. Марк останется здесь навечно.

Раннульф стоял на краю могилы, глядя вниз, на мёртвого воина, одетого в чистую белую котту[8] и обёрнутого в чёрный плащ. Лишь ещё трое рыцарей стояли с ним рядом и смотрели, как священник в зелёных одеждах произносит последние благословения и кропит святой водой. Остальные рыцари несколько недель назад ушли на север и отправились осуществлять крестовый поход к Хомсу, и покуда из них не вернулся почти никто.

Когда надлежащая служба закончилась, тамплиеры начали собственный обряд. Сомкнувшись в общем объятии вокруг могилы, они раскачивались, взывая к Господу, моля Его отпустить их, как Он отпустил Марка. Потом, передавая друг другу лопату, они стали засыпать землёй тело Марка. Сделав это в свой черёд, Раннульф опустился на колени у могилы и попытался молиться. Более всего в жизни он ненавидел именно это: бесконечные коленопреклонения и бормотание одних и тех же слов. Порой он вообще не мог твердить этих слов, а просто съёживался на земле, опустив голову, покуда в ней толклись чёрные мысли об убийствах и похоти. Но ради Марка он принудил себя прочесть несколько раз «Отче наш». Пока он творил молитву, лопата заскрежетала и звякнула, земля осыпалась в могилу, и рыцари отошли — все, кроме одного.

То был Герман де Монтойя, прецептор[9], только возвратившийся из Хомса. Офицер, он ждал недолго, прежде чем, кашлянув, сказать:

— Прости, что прерываю тебя, Святой.

— Конечно. — Раннульф поднялся. К его котте, там, где колени касались земли, прилипла грязь. Он подумал о Марке, лежащем в грязи целиком, и содрогнулся.

Герман де Монтойя перекрестился.

— Спаси его Господь. Когда он только приехал сюда, мне подумалось, что он либо изменит, либо сбежит — он казался совсем никчёмным.

Раннульф вспомнил доблесть Марка во вчерашней битве; наверняка Господь взял его к себе — его, кто отдал жизнь, следуя за Истинным Крестом. Он воткнул лопату в землю поодаль и пошёл вверх по склону.

— Все мы по-своему никчёмны.

Кладбище тамплиеров находилось на крутом, заросшем боярышником холме близ заложенных Золотых ворот, над долиной Кедрона. За распадком, в тёмной гуще кустарника и виноградных лоз, лежал Гефсиман. Бремя этого места тяготило Раннульфа, как железо. По этой земле, где сейчас ходил он, быть может, ступал сам Господь, или Авраам, или Иисус. Даже солнце, плывущее призраком в затянутом тучами небе, казалось здесь тенью какого-то высшего света. Над храмовниками вздымалась восточная стена города, ряды каменных блоков, будто уложенные друг на друга гробы.

— Бог сотворил нас и желает спасти нас; мы не можем быть совсем никчёмны, — возразил Герман. — Я хотел бы услышать о вашей поездке в Каир.

В чёрной бороде Германа просверкивала седина — непривычно для тамплиеров, среди которых тридцатишестилетний Раннульф считался стариком. Герман дожил до своих лет благодаря должности: он был наставником новичков, и обязанности обычно держали его вдалеке от битв. Пока они шли вдоль подножия стены к следующим — открытым — воротам, Раннульф поведал ему о долгом путешествии в Египет и о том, как он и Марк ложью и подкупом добывали сведения вокруг Каира.

— И ты думаешь, там командует Саладин, — проговорил Герман. Они прошли по узкой тропе к воротам в углу стены и направились к Храмовой Горе, которая представляла собой один огромный квартал.

— Без его слова никто и пальцем не шевельнёт, — сказал Раннульф. — Египтяне больше не желают драться. Жалкое зрелище. Всё, чего они хотят, — торговать.

— Я думал, шиит скорее умрёт в одной постели с собакой, чем будет жить в мире с суннитом[10]. Неужели они не скучают по своему калифу?

— Если и так, то не смеют говорить об этом вслух. Половина мулл исчезла бесследно, другая половина смотрит в пол.

Они поднимались на широкую замощённую площадь перед Храмом. Это было самое высокое место Иерусалима, и за западной каймой пальм уступами сбегали вниз пригоршни городских крыш. Перед Раннульфом, на полпути вниз по античной террасе, стоял Templum Domini[11], круглый и многогранный; на верху его крытого свинцом купола блестело несколько пятен золота. Некогда храм был сарацинским, и голубая плитка, покрывавшая изнутри его стены, была делом их рук. Однако на вершине купола высился Крест Иисуса Христа.

— Ты долго отсутствовал, — заметил Герман. Он вёл Раннульфа вдоль западного края площади, где почти никого не было. Там, под колоннами древней галереи, были склады и мастерские Ордена. — У нас были выборы. Маршала. Ты был в списке.

Раннульф проворчал что-то, не желая показывать ни того, что поражён, ни того, что доволен.

— Не долго, полагаю.

— Совсем не долго. Победил Жерар де Ридфор.

Всё оказалось проще некуда; он засмеялся и повернулся к Герману:

— Победил золотым мечом.

Герман чуть улыбнулся.

— Спустя шесть месяцев эта шутка не так уж остра, — заметил он. — К тому же начал он хорошо; и нам нужен человек при дворе, чтобы устраивал там наши дела.

— Он не нужен нам, — сказал Раннульф, глядя в сторону. Мостовая потрескалась, и сквозь трещины пробивалась трава; он выдрал сапог из паутины зелёных стеблей.

— Не начинай смуту, — сказал Герман. — Мы должны быть заодно — или хотя бы выглядеть так для мира.

Это прозвучало предупреждением. Раннульф не ответил; он ненавидел Жерара де Ридфора. Но Герман был прав.

Они шли через центр храмового внутреннего двора. Раннульф слышал, что место это было построено царём Иродом, Детоубийцей. Сломанные колонны, что поддерживали своды галереи, покрывала резьба из листьев, делая их похожими на пальмы. В каждой арке была мастерская — седельники, свечники, сапожники. Там, где аркада выходила на маленькую площадь, стояла кузня, сейчас остывшая, пахнущая старым углём. Чёрно-белый кот катался на нагретых солнцем плитах. Раннульф огляделся.

Сарацины верили, что некогда на этом самом месте стояли лицом к лицу Иисус и Магомет. Раннульфу приятно было думать об этом, именно осознание этого, а не Гроб Господень, было душой его войны — так же, как единственным его командиром был Иисус.

Понимание осенило его. Подумав об этом, он снова стал собой; ему легче было думать о Марке, который теперь был дома, кто покоился в мире. Он воспрял духом. Герман шёл впереди него, к просторному зданию на краю площади — казармам тамплиеров. Раннульф двинулся следом.