Иерусалим

ГЛАВА 6

Как-то днём Агнес де Куртенэ вышла с придворными в сад, чтобы они могли поиграть с её внуком Бодуэном — для отличия от короля его называли Бодинетом. Она настояла, чтобы Сибилла вышла и посидела с ней и маленьким сыном, хотя та совсем не интересовалась ребёнком и с самого рождения почти его не видела.

Дитя было маленьким и бледным, с тонкими и лёгкими волосиками, такими светлыми, что казалось, их вовсе нет; вся его одежда была расшита алым и голубым шёлком, башмачки украшены золотыми лентами. Увидев бабушку, мальчик закричал от радости и протянул к ней ручки, но при виде матери расплакался.

Сибилла в замешательстве опустила руки на колени.

— Разве так радуются? — пробормотала она. Дитя вертелось на коленях Агнес, отыскивая взглядом кормилицу-сирийку, чьи груди внушительно колыхались под платьем, доказывая её несомненную пригодность для службы. — Он не любит меня. Свою мать.

— Ты сбежала в Керак без него, — отозвалась Агнес. — Тебе следовало бы взять его в свои покои, позволить ему жить при тебе.

Агнес, воркуя, наклонилась к младенцу. Тот потянулся тоненькой ручкой к её волосам. Черты его лица напомнили Сибилле иное лицо. Она вдруг вспомнила, как зачала это дитя в угаре постельных битв.

— Присматривай за ним. От него дурно пахнет.

Сибилла фыркнула. Ребёнок предал её. Он любит местную толстуху больше той, что произвела его на свет. Она родит ещё ребёнка — лучшего, чем этот. Принцесса встала и пошла через лужайку к саду.

— Тебе следует быть ему больше матерью, — сказала Агнес. Она передала дитя кормилице и пошла следом. — Тебе следует быть больше женщиной, — прибавила она, метнув на дочь подобный кинжалу взгляд.

— Ты женщина за нас обеих, матушка, — сказала Сибилла, указывая глазами на красивого молодого человека, поджидавшего их на террасе.

Мать сделала вид, что не слышит.

— Почему ты хочешь быть мужчиной, Сибилла? Почему не довольно тебе быть тем, чем тебя сотворил Господь?

— Я то, чем Господь сотворил меня, миледи. Но не то, чем меня изображают.

— Ого, дитя пытается кусаться.

Сибилла почувствовала, как жаркая кровь приливает к щекам. Мать знала её слишком хорошо; даже когда Сибилла была уверена, что ведёт себя умно, мать умела заставить её ощутить себя маленькой дурочкой. Она посмотрела на сад, самое любимое своё место, хотя сейчас, зимой, он пожелтел. Розы нужно было подрезать, и всюду пробивалась сорная трава.

Мать не отставала от неё ни на шаг.

— За что ты так любишь Бодуэна д'Ибелина?

Сибилла ожидала этого вопроса. Она вздёрнула голову и одарила мать холодным взглядом.

— А что, по-твоему, он недостаточно молод или красив?

— Он Ибелин. Ты спишь с ним?

Она ждала и этого, но всё же не смогла встретиться с матерью взглядом. Отрицать было бы бессмысленно.

— Мне нет нужды отвечать.

— Возможно, что так. Но запомни — если ты забеременеешь, все твои ожидания могут обернуться немного не так. А что мужчине нравится в любовнице, он может возненавидеть в жене.

— Миледи, я собираюсь быть более чем женой. Я буду королевой Иерусалима.

— Да-да, а королева должна быть чиста, как Святая Дева Мария. — Агнес побарабанила пальцем по колену; ногти у неё были вызолочены. — Что ж, тогда будь осторожней. Эти вещи значат больше, чем ты думаешь, и тебе их не изменить. Как говорится, что разорвано — тому не срастись. Я вполне устраивала твоего отца и как любовница и как жена — когда никто и не думал, что он может стать королём; но вот корона свалилась в его руки — и меня опорочили и отослали, чтобы он мог жениться на какой-то гречанке.

— Отец по-прежнему любил тебя. Ничто не изменилось, — возразила Сибилла. Она любила отца больше, чем всех своих ухажёров; ей хотелось, чтобы он был благороден и безупречен. Но теперь, оглядываясь назад, она вдруг увидела события иначе, почти так, как видела их её мать. — Отец всегда говорил, что ничто не изменилось.

— Король по-прежнему хотел спать со мной. — Голос Агнес был горек, как пиво. — Особенно когда обнаружил, что маленькая гречаночка в постели — точно доска с дыркой. И он по-прежнему любил вас. Тебя и Бодуэна. Всегда любил. Но я была недостаточно хороша для королевы.

— Со мной у них не будет выбора, — сказала Сибилла. — Святая или шлюха, но я буду королевой.

— Ба, глупышка, ты берёшь на себя слишком много! И отдаёшь всё это Ибелину!

Сибилла нагнулась и отломила от розового куста мёртвый побег. Это был обычный, бесконечный труд её мамочки-белочки: найти частичку того, сложить с частичкой этого, словно из тысячи мелочей может возникнуть нечто великое. Брат Бодуэна д'Ибелина Балан был женат на второй жене её отца, той самой греческой «доске» — Марии Комнине.

— Что говорит тебе король, когда ты бываешь при его дворе? — поинтересовалась мать. — Или ты просто играешь с ним в шахматы? Почему ты вечно стремишься заниматься тем, что пристало мужчинам?

— Я слушаю. Я не знала ни сколько приходится трудиться королю, ни как этот труд тяжёл. — Сибилла присела на корточки, подняла несколько жёлтых львиных зевов и встала, отряхивая с пальцев грязь. Она себе все руки испортит этой работой. — Я не стремлюсь заниматься тем, что пристало мужчинам. — Она и самой себе не могла бы объяснить, чего ей хочется. — Быть женщиной, по-твоему, — так мало и мелко, матушка. Мне нужно больше.

— Ты эгоистичная девчонка, Сибилла, и нечестивая к тому же.

— О нет, матушка! Избавь меня от проповедей. — Принцесса повернулась, высматривая пажа, и увидела выходящего из дверей Бодуэна д'Ибелина.

Он опоздал и потому улыбнулся ей с умоляющим видом. Как всегда, его внешность привела Сибиллу в восторг: плавные чёткие черты, широкие плечи, длинные ноги. Он куда лучше, чем любовник моей матери, подумалось ей, и она даже немного устыдилась этого сравнения. Она с улыбкой повернулась к нему.

— Идём. Мне нужна твоя помощь, мой сад погибает, — Сибилла подхватила Бодуэна д'Ибелина под руку и повела прочь — искать слуг, которые исполнили бы для неё эту работу.

Бог предал Жерара де Ридфора: Бог дал ему душу короля и не дал трона.

Маршал тамплиеров стоял у края сада при дворце Ла-Плезанс, где со своим весёлым, легкомысленным двором обитали графиня де Куртенэ и её дочь. Он следил за Сибиллой Иерусалимской, наследницей короны Готфрида Бульонского, Бодуэна де Бура и Фулько Анжуйского, и размышлял, как бы мог он исправить Божескую несправедливость.

Сад лежал между задней стеной дворца и изгибом городской стены — полукруг мозаичной плитки, участки невскопанной земли, купа деревьев.

Графиня сидела в тени у края мозаики, гоняя прислугу туда и сюда ради исполнения своих прихотей. Один красавец юноша облокотился на спинку её кресла и что-то нашёптывал ей на ушко, другой устроился на траве за креслом. Де Ридфор уже оценил аппетиты графини и решил, что такой путь обойдётся слишком дорого и к тому же он ненадёжен.

Иное дело — принцесса.

Она не настолько красива, насколько жива, размышлял, наблюдая за Сибиллой, де Ридфор. Постоянно движется, постоянно что-то делает. Сегодня она согнала в сад маленькую армию слуг — полоть, копать, собирать ветки и листву, что опала с вишен, росших у стены. Она втянула в работу и своих друзей: толстушку, что всегда при ней, и высокого рыцаря со светлыми вьющимися волосами, который верно следовал повсюду за Сибиллой и исполнял все её желания. На принцессе было длинное голубое платье. Де Ридфор увидел, как она обернулась и помахала кому-то в саду, и в повороте её тела, во взмахе руки была такая неосознанная грация, что он испытал непритворное наслаждение.

Он следил за принцессой, терпеливо выжидая мига, когда сможет подобраться к ней, использовать её, эту жизнерадостную безрассудную девушку, владевшую тем, чего так жаждал он.

Де Ридфор привёл с собой из Храма двоих сержантов — надо же подчиняться Уставу, — и сейчас те бездельничали в уголке у стола, где пажи суетились вокруг кувшинов с вином и подносов с разными разностями. Устав требовал также, чтобы он не имел дела с женщинами — но он был здесь по делам Ордена, а эти женщины облечены властью, поэтому де Ридфор мог иметь с ними дело, и это не считалось грехом. Устав не был ему препятствием. Он проникся пониманием этого, разглядев за узостью буквы многообещающую цель. Маршал понимал это много лучше болванов наподобие Раннульфа Фицвильяма, рабски привязанных к клятве.

Мысль о Раннульфе обозлила его. Де Ридфор ненавидел неотёсанного норманнского рыцаря той глубинной ненавистью, что не объяснима словами; он желал растоптать эту убогую набожность, доказать всю её никчёмность, показать всем, что она есть не что иное, как прах и зола.

Появлялась и исчезала иерусалимская знать. Явился Жослен де Куртенэ, брат графини, глава семьи, добродушный толстяк, закутанный в русские меха. Принцесса подбежала приветствовать его, протянула к нему обе руки и звонко расцеловала в губы. Маршал переступил поближе к ней. Молодой красавец, тенью следовавший за принцессой, был, судя по гербовому значку, Ибелин — не сам лорд, скорее всего, его младший брат. Ибелины всегда соперничали с Куртенэ, и этому юнцу здесь было явно не по себе, хоть он и вился вокруг принцессы, точно шмель вокруг цветущей липы. Тут Жослен де Куртенэ кивнул де Ридфору, и маршал шагнул вперёд, присоединяясь к избранному обществу.

Он склонил голову перед главой дома. Не такого большого, каким он мог бы быть, имей Куртенэ побольше рыцарей.

— Милорд граф...

Де Куртенэ всё ещё носил титул графа Одесского — по владению его отца, которое более двадцати лет назад перешло к сарацинам. Де Ридфор смотрел на него с самоуверенностью человека, чья власть была если не наследственной, то, по крайней мере, осязаемой.

Жослен спросил:

— Как полагают в Храме — что Саладин намерен делать дальше?

Де Ридфор подбоченился, слегка приподняв одно плечо.

— Что бы он ни сделал, милорд, это не важно, мы всё равно опередим его. — Он повернулся к графине, которая кокетливо поглядывала на него из своего кресла. — Миледи... — Теперь наконец де Ридфор мог подойти к принцессе. Улыбнувшись, он поклонился ей. — Принцесса, ты самый прекрасный из цветов этого сада.

Глаза её блеснули.

— Сейчас зима, и здесь нет цветов.

Маршал понял: каждый комплимент, каждую льстивую реплику, каждую раболепную ложь Сибилла слышала по меньшей мере дважды.

Он вновь улыбнулся. Принцесса нравилась ему всё больше.

— Как ты здравомысляща, принцесса. Истинное сокровище.

Юнец, торчавший за спиной принцессы, шагнул вперёд. Взгляд острый. Хочет показать, кто тут хозяин.

— Сиб, — сказал он, — мы ещё нужны здесь?

Де Ридфор отступил, бормоча слова прощания, а принцесса повернулась и вышла вместе с юным Ибелином, смеясь и запрокидывая голову, чтобы не сводить с него глаз. За спиной де Ридфора не по-женски выругалась её мать.

— Быть может, Рамлех покончил с ним, — сказал Жослен. Он всё ещё думал о Саладине. Нервно перехватывая кубок с вином то одной, то другой рукой, он продолжал: — Ты же знаешь, каковы сарацины. Стоит ему выказать слабость, как собственный народ и сбросит его.

— Да, — подхватил стоящий за креслом графини её фаворит Амальрик де Лузиньян, — мы должны напасть на них сейчас, взять Дамаск или хотя бы Алеппо. Сейчас у нас преимущество, так, во всяком случае, мне кажется. Милорд граф, решительным рывком мы могли бы отвоевать Эдессу.

Глаза Жослена широко раскрылись от волнения, пальцы крепко обхватили кубок. Он побаивался решительных рывков.

— Навряд ли король сейчас в состоянии вести нас на Эдессу.

— Король! — презрительно и грубо повторила графиня. — Почему он не сдаётся? Ему давно уже пора отдать трон. Пора уйти в монастырь. Как он может кого-то вести? Зубы Господни, он похож на смерть в этих своих белых покровах! — Взгляд её обратился прочь, к дочери, которая под деревьями отдавала указания садовникам. — Кое-кто не думает ни о ком, кроме себя.

Любовник графини наклонился к ней, не прерывая пылкой речи, обращённой к Жослену.

— Милорд, нам нет нужды ждать, когда король поведёт нас! Мы можем отправиться в поход и сами. — Черноволосая голова Амальрика повернулась, отыскивая де Ридфора. — Милорд маршал, вы с нами? Как поступит Храм в подобном случае?

Де Ридфор рассмеялся:

— В случае удара на Дамаск, Алеппо или Эдессу? Решите хотя бы, куда именно вы хотите ударить. И обратитесь к госпитальерам — быть может, у них найдутся лишние люди. — Краем глаза он видел, что в сад как раз входит магистр госпитальеров. Де Ридфор поклонился графине: — С твоего дозволения, миледи, — проговорил он и удалился, чтобы не кланяться тому, кого считал ниже себя.

Бодуэн д'Ибелин наклонился к Сибилле и прошептал ей на ухо:

— Идём, покуда никто не смотрит.

Она подняла голову, и он тотчас поцеловал её. Сибилла засмеялась. Бодуэн вечно обнимал и целовал её. Она гибко выскользнула из обхвативших её рук и отошла на пару шагов, всё ещё глядя на придворных. Ей нравилось быть желанной, но не хотелось быть связанной.

— Что — хочешь позабавиться с соколами?

Бодуэн шагнул к ней сзади, и его рука обвила её талию.

— Хочу позабавиться с тобой. — Он снова заключил её в цепкие объятия. Через сад, отыскивая их взглядом между шёлковых платьев и котт, сфинксом смотрела Агнес де Куртенэ.

Сибилла оттолкнула любовника, чувствуя себя неуютно под взглядом матери. И спросила, тронув его за руку:

— Что ты думаешь о моём дяде Жослене?

Бодуэн д'Ибелин поднял голову, взглянув на Жослена так, словно лишь сейчас заметил его. Сказал осторожно:

— Он добрый человек и истинный рыцарь.

— Трус, — отрезала Сибилла.

— О, Сиб. — Он рассмеялся и слегка дёрнул её длинный локон. — Скажи: «благоразумный» — и будешь права. Следуя за Жосленом де Куртенэ, не погибнешь.

Сибилла сморщила носик.

— Трус, — повторила она. Жослен был её дядей, главою семьи; ежели она будет королевой — ей не обойтись без его поддержки, однако поддержка эта ничего не будет стоить.

Будет королевой. Всю её жизнь корона лежала рядом с ней и, однако, всё время казалась далёкой, далёкой до несбыточности. Брат её был таким настоящим, таким несомненным королём. Сибилле почему-то казалось, что он вот-вот перестанет болеть, что произойдёт чудо. Он добр, он герой. Бог непременно спасёт его — однажды, очень скоро, они явятся к его двору и найдут короля очищенным, каким он был прежде, прекрасным и мужественным.

Но Бодуэн не поправлялся. Кулачок Сибиллы сам собой сжался при мысли, как это несправедливо. Как жестоко. И однажды, очень скоро, она станет королевой Иерусалима. А это меняет всё.

Она оглянулась на людей, заполнявших сад, оценивая, чем они могут быть полезны ей.

Прежде всего — её мать и материнские прихлебатели, прочно занявшие все посты на службе королевству. Агнес по-прежнему смотрела на дочь поверх жухлой бурой травы сада. Сибилла улыбнулась ей, взяла руку своего любовника и поцеловала. Лицо матери стало ничего не выражающим, словно у змеи.

Мать на её стороне. Конечно же графиня считает эту сторону своей собственной.

Как раз в то время, когда Сибилла размышляла, вошёл распорядитель двора, прокричал представление, и в дверях, ведущих с галереи, появился граф Триполитанский.

Этот уж точно не на её стороне. Крупнейший из баронов королевства, он был регентом в дни младенчества её брата, и принцесса до сих пор помнила, как Триполи боролся за сохранение своего влияния, когда её брат в четырнадцать лет стал совершеннолетним, как Бодуэн использовал все — угрозы, просьбы, закон, — чтобы принудить Триполи отдать власть. Граф вошёл в сад среди роя прислужников, которые освобождали для него дорогу, и он шёл как бы в центре смерча. Его коричневая бархатная куртка не была расшита; не носил он и укращений. Говорили, что он не тратит денег — только копит. Он направился к графине, чтобы поприветствовать её.

— Что тебя так увлекло? — спросил Бодуэн д'Ибелин. — Я только что спросил, не хочешь ли ты вина. Вон, видишь — вынесли свежее.

Сибилла сказала:

— Я наблюдала за кузеном Триполи. Размышляла, как с ним быть.

— Ах, Боже мой, Сибилла, не тревожься об этом. — Бодуэн коснулся губами её уха, и его рука вновь легла на её талию. — Когда мы поженимся, я сам позабочусь о нём. Оставь Триполи мне.

— Ступай принеси мне вина, — сказала она.

Она смотрела, как Бодуэн идёт за вином — высокий, светлокудрый, красивый... и невыносимо скучный. Сибилла уже знала, что никогда не выйдет за него, но он нужен, чтобы дразнить её мать. Агнес погрузилась в беседу с графом Триполи. Сибилла снова оглядела сад, оценивая собравшихся, и тут в дальнем конце мозаичной площадки, поодаль ото всех, заметила Жерара де Ридфора.

Маршал тамплиеров глядел через сад на Триполи, и лицо его было стянуто маской злобы; судя по всему, де Ридфор готов был вцепиться зубами в горло графа Триполитанского.

Сибилла опустила глаза, скрывая внезапно вспыхнувший интерес. Вернулся Ибелин, неся по кубку в каждой руке. За ним плёлся паж с подносом сластей. Сибилла сказала:

— Я забыла, почему этот фландрийский тамплиер, де Ридфор, так ненавидит моего кузена Триполи.

Бодуэн рассмеялся:

— Женитьба де Ботрана, помнишь?

— Ах да. — Сибилле захотелось вновь взглянуть на де Ридфора, но вместо этого она опустила глаза на кубок, полный красного крепкого вина. Теперь она вспомнила: Триполи обещал де Ридфору наследницу, а потом отдал её кому-то ещё. — Значит, он не монах. Когда же он стал тамплиером?

— После этого. Да ну же, Сиб, довольно этих разговоров, давай лучше уйдём отсюда. Твоя мать так и ест меня глазами.

— Я жду брата, — сказала она, хотя и знала, что король не придёт. Было уже далеко за полдень. А это значит, что его болезнь обострилась. Сибилла выдернула руку из пальцев Ибелина и поднялась на несколько ступеней. Одарила резким взглядом Триполи, имевшего наглость быть здоровым. Потом, ощутив на себе чужой тяжёлый взгляд, повернула голову — и глаза её на миг встретились с глазами де Ридфора.

Он тут же отвернулся, однако Сибилла поняла — маршал наблюдал за ней. Она неотрывно смотрела на него — по праву будущей королевы. Оценивала его весомость. Он предводительствовал двумя сотнями рыцарей, лучшими бойцами в Приграничье. Он ненавидел Триполи и тем самым оказывался на её стороне. Сибилла отвела взгляд и увидела недовольную гримасу Ибелина.

— Ты хоть немного слушаешь меня? Я сказал: если хочешь повидать короля, отправимся туда. — Он в раздражении махнул рукой.

— Неплохая мысль, — одобрила Сибилла. В любом случае всё это надо ещё обдумать. — Пошли пажа за моим плащом и вели привести коней.