Иерусалим

ГЛАВА 28

Ги де Лузиньян добрался до Иерусалима на закате, когда уже закрывали ворота. Повсюду в городе были тамплиеры: они несли стражу у ворот и на стенах, ездили отрядами по улицам. Ги направился прямиком в цитадель; во внутреннем дворе его поджидал Жерар де Ридфор.

— Ты готов? — спросил магистр.

— Не знаю, — ответил Ги. — Я не понимаю, что происходит. Где принцесса, моя супруга? Она должна быть в монастыре в Сидоне.

— Она здесь, — сказал магистр. — Она была в Акре, когда умер король, и до сих пор они с Жосленом действовали неплохо. Она убрала с дороги Триполи, а патриарх, конечно, готов дать себя уговорить на что угодно. Он привёз священное миро, корону и мантию; завтра он помажет её на иерусалимский трон.

Ги взглянул на башню, каменный квадрат, вонзавшийся в сумерки. В узкое окно пробивался жёлтый свет свечи. Сибилла солгала ему. Всё время он тосковал по ней, мечтал о её возвращении и считал, что она занята набожными трудами, — а она солгала ему.

Он жалел, что дал понять это де Ридфору. Все сочтут его дураком, который не в силах управиться с собственной женой.

Сейчас она там, наверху, и Ги знал, как она напряжена сейчас, так близко к заветной цели. Её огонь непреодолимо притягивал его. Он двинулся вперёд, но магистр ухватил его за руку.

— Нет. Выслушай меня. Помнишь, однажды я сказал тебе, что ты будешь королём Иерусалима?

— Сказал, — согласился Ги.

— Отлично. Тогда слушайся меня. Завтра, когда она примет корону, она должна отдать её тебе. Обещай ей всё, что ни понадобится, но она должна отдать тебе корону, иначе всё пропало — ни один мужчина не пойдёт воевать за женщиной. И тогда Триполи ещё может восторжествовать.

Ги облизал губы. Он давно уже потерял интерес к бесконечным нотациям, интригам и хитроумным комбинациям де Ридфора. Взгляд его был прикован к оранжевому свету в прорези окна.

— Я должен её увидеть, — сказал он и зашагал через внутренний двор к лестнице, которая вела наверх. Де Ридфор двинулся следом, отставая на несколько шагов.

Ги ненавидел цитадель, тесную и мрачную. Прежде он был здесь лишь однажды, когда представлялся Бодуэну Прокажённому, и ему казалось, что даже на лестнице его ноздри до сих пор ловят слабый запах болезни и смерти. Он прошёл через лестничную площадку, на которой во множестве толпились в полумраке люди, ожидая событий, и вошёл в тронный зал с тремя узкими окнами и возвышением для трона.

Сибилла не сидела на троне — она стояла посреди зала, залитая светом всех ламп.

— Нет, к чему? — говорила она, когда вошёл Ги. — Завтра вечером всё будет сделано, и пусть тогда он сам всё узнает. — Принцессу окружали её сторонники; магистр Храма вошёл вслед за Ги. — Мы не двинемся с места, пока не узнаем его намерения, — продолжала она. — Пускай он совершит промах.

Во время речи Сибилла перебегала взглядом с одного лица на другое и только сейчас увидела Ги. Лицо её осветилось радостной улыбкой.

— А, наконец-то ты приехал! — Она протянула ему руку.

Ги подошёл к жене, взял её руку и встал рядом с ней.

— Дорогая, — сказал он, — я думал, что ты молишься в монастыре.

Он крепче стиснул руку Сибиллы, окинул её жадным взглядом. Ему хотелось увести её от всех этих людей; похотливое нетерпение владело им — он должен был овладеть ею, убедиться, что она по-прежнему принадлежит ему. Ги окинул толпу, окружавшую их, с таким видом, словно все они были его соперниками.

И его взгляд наткнулся на череду согнутых спин. Магистр Храма, стоявший у двери, слегка склонил голову. Все, кто был в зале, кланялись. С изумлением Ги сообразил, что кланяются ему. Он со всей силы стиснул руку жены, заглянул в её лицо — и увидел, что она улыбается.

Понимание пришло к Ги как удар молнии, он словно проснулся. Он будет королём. Его разум силился освоиться с этой истиной — он будет королём Иерусалимским. Господь чудесен. Ги едва не расхохотался во всё горло. Его пальцы всё ещё стискивали руку жены; теперь он поднёс её к губам и поцеловал. Голова у него кружилась. Теперь он мог простить ей мелкую ложь. Охваченный восторженным изумлением, он снова поднёс к губам руку Сибиллы.

Коронация не была особо пышной. В спешке все собрались под сводами Храма Гроба Господня — знатные лорды плечом к плечу сбились у алтаря, тамплиеры выстроились вдоль стен; и в том же самом месте, где год назад эти люди клялись исполнить волю Бодуэна Прокажённого, сейчас они нарушили его волю и смотрели, как Сибилла коронуется королевой Иерусалимской.

Она сидела перед алтарём, лицом к зрителям, и мантия на её плечах казалась чересчур большим панцирем. Когда Ираклий возложил на её голову железную корону, она содрогнулась, словно венец иерусалимский оказался тяжелее, чем она ожидала.

Затем муж Сибиллы преклонил перед ней колено — первым из вассалов принося ей клятву, — и Сибилла обеими руками подняла его и, сняв со своих изящных завитых кудрей корону, водрузила её на голову мужа. Тогда все люди, собравшиеся в Храме, разразились торжествующими криками, словно и впрямь были свидетелями чего-то величественного.

Половина светилен была погашена. В тусклом свете под куполом часовни казалось, что Камень дышит, движется, кипит. Раннульф сидел около Камня на корточках, праздно уронив руки, праздно размышляя ни о чём, когда сзади к нему подошёл де Ридфор.

Раннульф не обернулся и ничего не сказал. Наконец де Ридфор заговорил первым:

— Знаешь, Керак назначил награду за твою голову.

— Если бы у Керака не отвалились яйца, он бы сам нашёл меня.

Магистр ворчливо засмеялся:

— Меня всегда восхищала твоя откровенная бравада. Понадобилось время, чтобы понять, что всё это притворство. Как по-твоему, что теперь сделает Триполи?

— У него сильная позиция. Он держит север в прочном единстве. Половина Святой Земли идёт за ним, а не за соломенным корольком, которого навязали нам вы с принцессой. Триполи заключил перемирие с Саладином, и это позволяет ему повернуться спиной к Дамаску.

Магистр ближе шагнул к Камню и стоял теперь в поле зрения Раннульфа.

— Так ты считаешь, что он нападёт на нас.

— Нет, — сказал Раннульф. — Он мог бы это сделать. Но он слишком осторожен. Он будет выжидать и маневрировать, и чем дольше Ги будет королём, тем крепче он будет сидеть на троне.

Он стоял в толпе в Храме Гроба Господня и смотрел, как короновали Сибиллу. С тех пор он её не видел, однако в его мыслях она была неотлучно. Даже здесь он думал не о Боге, а о ней. И ненавидел её мужа.

Де Ридфор ненавидел Триполи.

— Тогда, пожалуй, нам бы стоило напасть на него.

— Он христианин, — сказал Раннульф.

— Только по названию! Говорят, что он молится лицом к Мекке в своей собственной часовне — и там прячет под алтарём идола Мохаммеда.

При этих словах Раннульф рассмеялся и впервые за всё время глянул на де Ридфора, который так мало знал о своих врагах. Ну конечно, ведь главным врагом де Ридфора был Триполи. Лицо магистра напряглось, глаза сверкнули.

— Смеёшься!.. А ведь ты сам видел его с Саладином. Я слышал, как твои люди говорили, что султан любит Триполи. Их свидетельство обвиняло его перед всем собранием — почему же тебя оно не убеждает?

— Он христианин, а обет запрещает мне воевать с другими христианами.

— Ба, да ты просто болван! Он тебя совсем одурачил. Я подозреваю, что в Акре ты и твои люди небрежно отнеслись к своим обязанностям и Триполи отравил маленького короля у вас под носом. — Глаза магистра сузились. — Или же ты вступил с ним в изменнический сговор. Ну да не важно. Я ненавижу Триполи и уничтожу его, чего бы это ни стоило. Что до тебя, мужлан, ты будешь исполнять мои приказы — иначе лишишься головы. А? Я прикажу твоим же людям отрубить тебе голову. Ты понял?

Раннульф помолчал, обдумывая его слова.

— Да, мой лорд, — наконец сказал он.

Де Ридфор усмехнулся ему.

— Когда-нибудь, Раннульф, — сказал он, — ты ещё будешь молить о моей милости.

И вышел из церкви. Его шаги гулко отдались в крытой галерее.

Раннульф сидел, глядя на Камень. С тех пор как он вернулся из Акры в Храм, обыденная, размеренная жизнь целиком поглотила его: он молился, когда звенели колокола, заботился о конях и оружии, трудился у тренировочных столбов, ездил в патрулях по городу; ему доставляло определённое удовольствие заниматься всем этим и точно знать, что ему предстоит. И всё же ему было не по себе. Он чувствовал: надвигается нечто такое, к чему он должен быть готов. Сибилла играла в королеву, де Ридфор ослеплял себя мелкой грызнёй с Триполи — но надвигающееся нечто накроет их всех с головой.

К нему подошёл Мыш:

— О чём это вы говорили?

— Ты же слышал.

— Как думаешь, он выступит против Триполи?

— Не знаю, Мыш, и, по правде говоря, мне наплевать.

Раннульф поднялся, хрустнув коленями, поклонился алтарю и осенил себя крестом.

— Пойдём в конюшню, поможешь мне с тем новым конём.

Он зашагал к двери, и Мыш двинулся следом.

Весной, когда красильщики сушили ткани на иерусалимских крышах и по Яффскому тракту двинулись первые караваны, Саладин прислал посольство с поздравлениями новой королеве и её королю.

Послом был табиб-эфиоп, евнух, который передал владыкам иерусалимским речи султана и вручил его дары. За его спиной, смешавшись со свитой, стоял, скрестив руки на груди, Али и разглядывал нового короля.

Никто о нём ничего не знал, кроме того, что он прибыл из Франции, постоянно исторгавшей за свои пределы поток желтоволосых, громогласных, деятельных мужчин. Этот не был исключением. Широкоплечий, с выпяченной нижней челюстью, он был младше Али; он стоял перед троном, и голос его далеко разносился по многолюдному залу.

— Я принимаю эти подарки и поздравления от султана Дамаска. Но пусть не думает, что мы слабы и нас легко купить красивыми безделушками и словами. Милорд граф Триполи заключил перемирие между нами и Дамаском, но, когда истечёт срок перемирия, пусть султан бережётся: мы будем готовы встретить его с мечом в руке.

Он говорил гораздо громче, чем требовалось. Его окружали шеренги крестоносцев. Его красивая молодая королева сидела одна на двойном троне и молчала, но взгляд её непрестанно обегал зал. Али уже высматривал среди тамплиеров знакомое лицо — но так и не нашёл.

Повсюду в городе были тамплиеры: у всех ворот, на улицах, на стенах. На сей раз и речи быть не может о том, чтобы свободно навестить святыни: это уже ясно дали понять. Али смотрел, как рослый, с каштановой бородой магистр Храма подошёл к королю и что-то зашептал ему на ухо, положив руку на локоть.

Табиб-эфиоп откланялся, и посольство покинуло цитадель, по узкой лестнице спустившись во внутренний двор, полный лошадей. Другие тамплиеры проводили сарацин во дворец, именуемый Ла-Плезанс. Али понял, что на сей раз ему не удастся встретиться со Стефаном л'Элем.

Он говорил себе, что это благословение свыше. И так уже в Дамаске поговаривали о том, с каким пылом он добивался этой миссии — собственно, это была его идея, зародившаяся ещё до того, как пришли известия о смерти мальчика-короля. Долгие месяцы Али не мог думать ни о чём другом. Теперь всё пошло прахом. В Ла-Плезанс он предоставил своим единоверцам отдыхать, шутить, насыщаться и совершать омовения, а сам в тягостном настроении бродил из комнаты в комнату.

В отличие от цитадели, которая прежде всего была крепостью, этот дворец был создан для уюта и удовольствий, о чём говорило само его название. Здесь были открытые, залитые солнцем галереи, порой с мозаичными полами и росписями на стенах, а в заднем крыле располагалась даже баня, где бортик бассейна украшали причудливые изваяния рыб. Сейчас Ла-Плезанс был пуст — здесь жило лишь посольство султана со своими слугами да несколько слуг короля, приставленных к сарацинам. Али полагал, что постоянно здесь не живёт никто, и нашёл доказательство тому в небольшой галерее, где висели вдоль стен высохшие ветки, оставшиеся после давнего праздника; осыпавшиеся с них иголки устилали пол.

Али говорил себе, что эти ветки лучше всего выражают суть его бесцельной погони за Стефаном л’Элем — иссохший труп воспоминания в пустынной комнате дворца во вражеском городе. Пройдя по чёрно-белому мозаичному полу, он подошёл к двери и распахнул её.

Волна красок обрушилась на него. Али шагнул в яркий солнечный свет и хаос пышно цветущего весеннего сада; стайка птиц вспорхнула при его приближении и рассыпалась по деревьям.

Здесь было теплее, чем в самом дворце. Прихотливый ветерок дышал сладким ароматом. Сад, как и весь дворец, был давно заброшен и одичал, растрёпанные маргаритки росли на клумбах среди пионов и осыпавшихся роз; на память Али пришло старинное стихотворение о розе, что роняет лепестки, точно капли крови на ветру времени. Он вошёл в недра этой дикой тайной красоты, наслаждаясь ею, — и вдруг почувствовал, что сзади кто-то стоит. Али рывком обернулся, потянувшись к кинжалу, и волна радости и облегчения нахлынула на него — он увидел, кто это.

— Боже... Боже... Я уж думал, что никогда больше не увижу тебя.

— Что ж, ты ошибся, — сказал Стефан и шагнул к нему.

— Ты очень резко говорил с послом султана, — сказала Сибилла. Она сидела на табурете, и Алис снимала с неё льняной головной убор.

— Это сарацины! — бросил Ги. — Они уважают только силу и угрозу силы. — Утренняя аудиенция закончилась, и он собирался на охоту. Ежедневные мелкие королевские дела утомляли его.

Сибилла сидела недвижно, склонив голову, покуда ловкие пальцы кузины трудились над её платьем, расстёгивая пряжки.

— Если ты станешь говорить с ними только о войне, это никуда не приведёт. Всё равно что стоять на краю пропасти спиной к обрыву.

— Не смей говорить мне, что я должен делать, — огрызнулся он.

Сибилла помолчала. Алис расстегнула платье и сняла его через голову. Ги шумно расхаживал по комнате, что-то разыскивая. С самой коронации между ним и Сибиллой возникло напряжение. Алис принесла длинное просторное домашнее платье, и Сибилла надела его; затем она кивнула кузине:

— Принеси Жоли.

— Слушаюсь, ваше величество! — Алис поспешно вышла. Она обожала возиться с малышкой.

Сибилла вновь уселась на табурет, взглядом следя за мужем.

— В дамасском посольстве есть люди, которых нельзя причислить к простым глашатаям и слугам.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Один из людей, стоявших за эфиопом, — родственник султана. Он и прежде бывал здесь.

Ги резко повернул к ней голову:

— Откуда тебе это известно?

Сибилла улыбнулась ему, довольная, что наконец-то сумела привлечь его внимание.

— Камергер узнал его.

Ги разозлился. То, что она знает больше, чем он, похоже, оскорбило его.

— Сибилла, — сказал он, — не суй ты нос в эти дела. Так или иначе, тебе следовало бы вернуться в Яффу.

— Я не поеду в Яффу, — сказала она. Сибилла знала, что Ги не сможет помешать ей остаться: он был королём благодаря ей и нуждался в её присутствии.

Пришла Алис с девочкой и нянькой. При виде матери Жоли завизжала от радости. Сибилла опустилась на колени, протянула руки, и девочка бросилась в её объятия.

— Моя девочка! Моя маленькая Жоли!

Ги присел на корточки рядом с ними.

— Мои женщины! — сказал он и поцеловал в щёку Сибиллу, потом дочь. Сибилла обвила рукой его шею.

— Пойдём с нами. Мы отправимся на сук в Нижнем Городе, посмотреть на жонглёров.

— Боже милостивый! — Ги резко высвободился. — С какой стати ты тащишь туда Жоли?

— В Нижнем Городе всегда есть на что посмотреть.

Он выпрямился.

— Я не желаю, чтобы ты появлялась в Нижнем Городе, — объявил он, направляясь к двери. Он сказал то, что хотел сказать, и теперь отправится на охоту, а Сибилла возьмёт Жоли в Нижний Город. Между ними существовало хрупкое равновесие — они сохраняли его тем, что каждый тянул в свою сторону. Ги позвал конюшего, который ждал в передней, вновь поцеловал Сибиллу и Жоли, попрощался и вышел.

— Он сердится, — сказала Алис.

— Вовсе нет, — отозвалась Сибилла. Жоли побежала в угол, где стояла лютня; девочка обожала перебирать струны и даже пыталась петь. Сибилла пошла вслед за дочерью.

— Скажи, чтобы накрывали ужин, хорошо, Алисетта?

Алис взмахом руки передала эту мелкую обязанность пажу.

— Когда мы поедем в Нижний Город?

— Позже. Всё равно до службы Девятого часа[25] там ничего не происходит.

Их будет сопровождать де Ридфор. Пришёл караван из Египта, с жонглёрами и кукольниками. А ещё на суке будет человек, с которым она должна увидеться.

Это тоже не понравилось бы Ги.

Он не сможет остановить её; он давно уже перестал и пытаться. Он привык к своей новой роли и сегодня, на публике, исполнил её неплохо. Он — меч Сибиллы. Сарацины скорее прислушаются к её разговорам о мире, если будут думать, что Ги вот-вот нападёт на них.

— Мама, гляди! — Жоли положила лютню на колени.

— Ну-ну, покажи мне, что ты умеешь.

Жоли звонко замолотила по струнам ладошками, выкрикивая пронзительным дрожащим голосом какую-то неразбериху, которая была так не похожа и одновременно похожа на настоящую песню, что Сибилла расхохоталась от души. Алис суетливо заспешила к девочке, строго выговаривая на ходу:

— Не так, глупая, совсем не так!

— Оставь её, — сказала Сибилла. — Займись вон этим.

Слуги принесли на подносах ужин; топот и шум наполнили комнату. Алис величественно направилась к слугам; подобно Ги, она обожала отдавать приказы. Сибилла села спиной ко всей этой суматохе и улыбнулась дочери:

— Сыграй ещё, Жоли.

В полумраке в тёплой тишине Али сказал:

— Пойдём со мной.

Стефан пробормотал что-то неразборчивое. Он сел на постели, потянулся, изогнувшись всем телом и раскинув руки. Али упёрся ладонями в грудь рыцаря, толкнул его на постель и прижался головой к его груди, вслушиваясь в стук сердца.

— Пойдём со мной, — повторил он.

Стефан запустил пальцы в его волосы.

— О чём ты?

— Поезжай со мной в Дамаск и поселись там. Со мной. Разве могу я сказать это более ясно? Чего ты не понял?

Рука Стефана гладила его волосы, воспламеняя каждую его жилку.

— Я не понимаю, как ты вообще мог об этом заговорить.

— Айая-а! — Али сердито оттолкнул его и лёг на спину. — Какое это имеет значение? Мой дядя хочет уничтожить вас, Стефан. Весь Орден, всё королевство — всех.

— Что ж, как говорит Святой — пусть попробует. — Стефан перекатился на бок, подпёр рукой голову. Они отыскали эту комнатку в дальнем углу дворца; в высоких окнах за кроватью белело вечернее небо. Али не удержался от искушения коснуться Стефана. Он протянул руку и положил ладонь на его живот.

— Ты рискуешь, приходя сюда?

— Быть может. Не пытайся спасать меня. Я таков, каков есть, ты тоже, вот и всё. Но, несмотря ни на что, мы здесь, вместе. Неужели тебя это не радует? Неужели тебе этого недостаточно? Потому что, Али, это всё, что может у нас быть.

— Нет, — сказал Али. — Ты слишком наивен, Стефан. Для меня это больше, чем простая похоть. И я не могу больше так жить. Я не могу быть одновременно твоим любовником и врагом.

— Приезжай в Иерусалим, — сказал Стефан. — Стань тамплиером.

— Не говори глупостей, — сказал Али.

— Это шутка.

— Разумеется. Но я говорю серьёзно. Я не хочу, чтобы дальше так продолжалось. Я люблю тебя, Стефан. С последней нашей встречи я всё время думал о тебе. Я проявил чудеса изобретательности, чтобы вернуться в Иерусалим и увидеться с тобой. Я хочу, чтобы ты поехал со мной. Чтобы ты остался со мной в Дамаске, насовсем.

Стефан слушал с неподвижным лицом:

— Или?..

— Или между нами всё кончено.

Мгновение Стефан молчал и не шевелился, но потом овладел собой. Соскользнув с кровати, он нагнулся за одеждой.

— Куда ты? — спросил Али.

— Ухожу.

— Будь ты проклят! — с сердцем сказал Али. — Почему ты так поступаешь со мной?

— Я? — переспросил Стефан, натягивая штаны. — Я ничего не сделал. То, что я считал шуткой, ты говорил всерьёз. Ты сам всё решил, Али. Прощай.

Он натянул рубаху и вышел.

— Стефан! — крикнул Али.

Ответа не было. Приоткрытая дверь покачивалась на петлях. За ней был виден сад. Стефан, видимо, направился к стене на задах дворца. Али уронил голову на постель и плотно закрыл глаза.

После вечерни в трапезной накрывали к ужину. По звону колоколов рыцари гуськом вошли в зал и, выстроившись вдоль стен, со склонёнными головами выслушали слова священника, восхвалявшего Господа. Колокол прозвенел снова, рыцари разом расселись на скамьях, и внесли еду.

Раннульф сидел на краю среднего стола, слева от него — Медведь, слева от Медведя — Фелкс, но между ними было пустое место.

— Где Мыш? — спросил Медведь и потянулся через стол к корзинке с хлебом.

По трапезной разносились топот и говор. У рыцарей в обычае было развлекаться во время трапез, заставляя кого-нибудь из послушников читать вслух псалмы, и сейчас один такой юнец вскарабкался на табурет посреди зала и завёл неуверенным голосом:

— При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе...

— Вот мямля, — пробормотал Фелкс.

— Так где же Мыш?

— Не здесь, — сказал Раннульф.

Послушник, торчавший на табурете, спотыкаясь, брёл через псалом; он забыл слово, и со всех сторон рыцари засвистели и заухали, в послушника полетели огрызки хлеба.

— Как ты намерен с этим поступить? — спросил Медведь.

— С чем? — уточнил Раннульф. Слуги внесли блюда с мясом. В нос ему ударила вонь: вот уже много дней из-за голода их кормили испорченным мясом. Он потянулся за хлебом. Подошёл сержант и наполнил его кубок.

— Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня де... — Послушник вскинул руки, прикрываясь от неизбежного обстрела. — Забудь меня, десница моя, прилипни... прилипни язык мой к гортани своей...

Медведь утвердил локти на столе.

— Я спрашиваю — как ты думаешь поступить с Мышом? И с песчаной свиньёй, с которой он трахается в своё удовольствие?

Фелкс пихнул его локтем; Медведь ответил ворчанием.

— Никак, — сказал Раннульф.

— Я же тебе говорил, — заметил Фелкс.

— Дочь Вавилона, опустошительница... э-э...

— Это мой любимый псалом, — сказал Раннульф, — а он его исковеркал. — Он отломил от ломтя зачерствевший край. — Я не потерплю никаких разговоров против Мыша. Понятно? — Раннульф отвёл руку и метнул чёрствый кусок. Послушник скорчился на табурете, схватившись за голову и оглушительно воя.

— Блажен, кто возьмёт и разобьёт младенцев твоих о камень! — кое-как выкрикнул он и свалился с табурета. Рыцари ревели, требуя новой жертвы. В дальней двери показался Стефан.

Вид у него был мрачный; он обогнул стол и сел между Раннульфом и Медведем. И закрыл лицо руками. Поверх его склонённой головы Раннульф встретился взглядом с Медведем.

Другой послушник вскарабкался на табурет; у этого достало ума выбрать псалом покороче.

— Как хорошо и как приятно жить братьям вместе!

— А мне нравится вот этот псалом, — сказал Фелкс. — Драгоценный елей и всё такое прочее.

Медведь обнял за плечи Мыша. Раннульф откусил хлеба и стал жевать.