Иерусалим

ГЛАВА 17

— Им нужно перемирие, — сказал Тураншах, — это несомненно. Мы легко добьёмся от них того, чего хотим. Триполи поможет нам, как помогал всегда. Мы должны как следует обласкать его, но не спускать с него глаз. Священник, думается мне, нам не опасен. Он так измождён самим путешествием, что проспит все переговоры.

Султан кивнул. После встречи с франками он удалился в свои покои, чтобы хоть немного отдохнуть. Весь день он выслушивал вначале посланцев из Мосула, где вспыхнуло восстание против его власти, затем посланцев из Багдада, калиф которого возражал против его планов, как управиться с Мосулом; переговоры с франками были лишь одной из многих трудностей, с которыми ему предстояло сражаться.

Однако франки были самой болезненной проблемой султана. Ему уже сравнялось пятьдесят, и большую часть своей жизни он истратил на то, чтобы освободить исламские народы от гнёта Иерусалимского Королевства. Он воображал себя хирургом, который вырежет ядовитый шип из тела истинной веры.

Дважды он уже наносил удар по франкам. В первый раз, зная, что все войска франков на севере, он двинул войско из Египта, собрав в него всех, кто мог сражаться. Войско прокатилось валом по стране, и Саладин уже был уверен в победе — до тех пор, покуда возле Рамлеха, когда его воины переправлялись через вади, на его глазах жалкая горстка христиан развеяла огромное войско султана, словно стайку москитов. Во второй раз, когда его авангард сокрушил армию франков на реке Литани, Иерусалим готов уже был упасть в его ладонь, как спелый плод, и всё же Саладин не сумел завладеть им. Такое невезение изумляло и озадачивало: он словно вёл войну с чародейским заклятьем, которое действовало сильнее всего именно тогда, когда враг казался слаб.

— Как быть с тамплиерами? — спросил брат. — Что за человек тот, с которым ты говорил? И как ты мог встретиться с ним в Рамлехе?

— Не в самом городе. Он имел в виду сражение при Рамлехе. Мы и вправду могли бы встретиться там лицом к лицу, если б я не бежал так проворно.

Он помнил до мелочей ту сцену в вади у Рамлеха и чёрно-белого всадника, сокрушившего строй его телохранителей. Он помнил кошмар наяву, когда, спасаясь бегством, он выпал из носилок и запутался в занавесках, сбив с головы тюрбан. Он выглядел тогда по-дурацки, да и чувствовал себя глупо, но всё же рад был тому, что остался в живых, и благодарил Аллаха за спасение его жизни, каким бы позорным и глупым ни было это спасение.

И вот этот чёрный рыцарь, чёрный демон, — здесь, в Дамаске.

Через боковую дверь в комнату вошёл Али, племянник султана, и низко поклонился ему, пробормотав приветствие. Саладин прямо сел на кушетке, выжидательно глядя на племянника.

— Ну что скажешь?

Али пожал плечами:

— Тамплиеров поставили в стойло и задали им корму.

Люди, собравшиеся в комнате, даже слуги, которые носили еду, разразились дружным хохотом — им по нраву пришлось такое снисходительное презрение. Все они хотели видеть франков не людьми, а грубой скотиной. Султан сплёл пальцы.

— Опиши своё впечатление от них.

Али в грациозной позе стоял посреди комнаты. Он был любимым племянником султана — Саладин ценил его и за быстрый, изощрённый ум, и за недюжинную красоту.

— Они так же грубы и неотёсанны, как большинство их сотоварищей, — сказал он. — Их командир ничем не лучше прочих: у него хамские манеры, и он выводит меня из равновесия. Один из них назвал его Святым; вероятно, это шутка на франкский лад.

Он произнёс прозвище на языке франков, и султан вслух перевёл его на арабский:

— Аль-Вали. Он не похож на человека, который близок к Богу.

— Святой? — резко переспросил Тураншах. — Жаль, что я не знал этого прежде! Это же тот самый тамплиер, который подкупает всех купцов, чтобы доставляли ему новости.

— Вот как? — Султан заинтересованно поднял брови. — Какова его должность в Ордене?

— Не знаю. Насколько я слыхал, у него нет даже титула. Но он — шпион, в этом я уверен.

— Триполи сказал, что он обыкновенный рыцарь, — заметил Али.

— Верно, — согласился Тураншах. — Но Триполи его терпеть не может, и это уже занятно: обыкновенный рыцарь вряд ли был бы достоин его неприязни.

Султан рассмеялся:

— Боюсь, что мой дорогой граф терпеть не может большинства своих собратьев-христиан. — Он пропустил бороду сквозь пальцы. В конце концов, у него и так ещё много дел: встреча с кади Дамаска, письма, которые надо написать в Мосул и Багдад... Султан кивнул Али: — Не своди с них глаз. Особенно с аль-Вали. Не допусти, чтобы он выбрался за пределы дворца. Мы истратили слишком много усилий, убеждая франков, что они приехали в здоровый и бурлящий жизнью город; нельзя же теперь всё испортить. Завтра я поговорю с Триполи один на один — всего лишь пару минут, напомню ему, что мы друзья. Что до этого тамплиера — посмотрим, не удастся ли нам купить его, или же — если не получится — постараемся приструнить.

— Это потому, что он обратил тебя в бегство при Рамлехе? — ворчливо осведомился Тураншах.

— Тот, кто близок к Богу, должен доказать своё право на такую близость, — сказал султан.

— Он наверняка попытается выбраться из дворца, — сказал Али. — Он уже заговаривал об этом.

— Тем лучше, — сказал султан. — Если он совершит такую попытку, позаботься, чтобы он как следует за неё отплатил. — Султан вновь запустил пальцы в бороду. — Прежде чем он покинет Дамаск, я хочу сделать из него дурака — даже если он сам об этом не узнает.

Утром сарацины принесли чистую одежду. Стефан давно уже поднялся и отслужил утреннюю мессу; сейчас он сидел в большой передней комнате, залитой жарким солнцем. Медведь и Фелкс были в соседней комнате; Раннульф куда-то исчез. Сарацины во главе с Али принесли белые бурнусы из хлопчатой ткани — аккуратно сложенные, с чёрно-жёлтыми кушаками — и туфли без задников, которые куда больше пристали бы женщинам. По указанию Али слуги сложили принесённую одежду на столе.

Интерес Стефана обострился. Краем глаза он следил за Али, который отдавал распоряжения другим слугам. Затем они ушли в соседнюю комнату, где держали еду и прочие припасы. Али замешкался.

— Может, тебе захочется одеться полегче, — сказал он. — День будет жарким.

Стефан поднял голову, и его взгляд встретился со взглядом молодого сарацина. Тотчас же его чресла напряглись; он ощутил в Али тот же самый растущий интерес, то же мгновенное, безрассудное возбуждение. Стефан с трудом взял себя в руки. Он не должен испытывать подобных чувств.

— Мы носим только то, что даёт нам Орден, — ответил он и улыбнулся Али. — Будь ты в Иерусалиме, ты бы стал надевать тамплиерское платье?

Али опустил глаза, словно пытаясь скрыть непрошеные мысли. Его длинные, тонкие, смуглые пальцы были унизаны золотыми кольцами.

— В Иерусалим все мы приходим паломниками, разве нет? Но мы не в Иерусалиме. Мы в Дамаске, где сегодня будет очень жарко. — Он плавным жестом указал на стол. — И где приятнее одеваться так, как одеваемся мы.

Стефан встал, в жилах его вскипел огонь; он поймал протянутую руку сарацина.

— Хочу, чтобы мне было приятно, — сказал он и, наклонившись, поцеловал Али прямо в пухлые чувственные губы.

Али резким движением вырвался. Чёрные глаза его не отрывались от лица Стефана.

— Это невозможно, — вполголоса проговорил он. — Мы с тобой — враги.

— Я не желаю быть твоим врагом, — сказал Стефан. — Я не верю, что ты — мой враг. — Он вновь схватил Али за руку, опять поцеловал его, и на сей раз юный сарацин ответил на поцелуй, и рука его обвилась вокруг талии Стефана.

Тот лишь что-то торжествующе прошептал. Вторая его рука скользнула меж их телами, но тут Али отстранился.

— Не здесь, — сказал он. — Ты можешь уйти отсюда?

— Да. Наверное. — Стефан всё держал его за руку и хотел снова поцеловать его, но тут из соседней комнаты донёсся чей-то голос, и он вдруг осознал, насколько близко остальные.

— Позже, — сказал Али. Он повернулся, выдернув руку из пальцев Стефана, и торопливо вышел.

Стефан остался стоять, мысленно всё ещё смакуя вкус поцелуя. У него была эрекция. Он повернулся к окну и сквозь резные заслонки стал смотреть на колеблемую ветром зелень лимонной рощицы, напоминая себе, где он находится. Он желал Али, но видел вокруг совсем другое, и окружающие вещи казались лишь слабыми тенями в ослепительном свете его желания.

Через соседнюю комнату Стефан прошёл на балкон и облокотился о перила; под ним волновалась зелень лимонной рощицы, покрывавшей пологий склон. Он подумал о своём обете и стал гадать, где же может быть Раннульф.

Он закрыл глаза. Аромат лимонных деревьев щекотал ему ноздри. Здесь было совсем не так, как в Иерусалиме. Это место как бы не существовало — казалось, что его нет и быть не может в реальном мире. Как будто то, ради чего он оказался здесь, на самом деле не происходило.

При этой мысли Стефан ощутил, как реальность неуклонно ускользает от него, ускользает вместе с обликами, значениями, предметами...

Он снова взглянул на лимонную рощицу — и увидел Раннульфа, шедшего меж деревьев. Черноволосый норманн направлялся к внешней дворцовой стене. Несколько секунд спустя по пятам за ним украдкой проследовал сарацин.

Ну вот, даже Раннульф не знает всего, что здесь происходит. Стефан отёр ладонью лицо. Плоть его пела от едва сдерживаемого возбуждения. Плоть его была реальна. Так же, как и плоть Али. Он повернулся и ушёл с балкона в дом.

Дворец был выстроен концентрическими кругами — каждый новый круг выше и изящнее прежнего, каждый окаймлён стеной. Была середина дня, когда рыцари вошли в ворота, пересекли сады и, миновав ещё одни ворота, оказались в огромном зале, где им предстояло быть гостями на пиру у султана.

Зал был так же обширен, как трапезная Храма, колонны коричневого, в прожилках, мрамора подпирали сводчатый потолок. Стены были разрисованы восхитительными изображениями цветов и птиц, а пол выложен глянцевито блестящим полированным камнем. Гости султана сидели за столами, расставленными в виде подковы и с таким размахом, что на одном конце «подковы» невозможно было расслышать, что говорят на другом. В ту минуту, когда вошли тамплиеры, на свободном пространстве между столами танцевали около дюжины девушек, облачённых лишь в тончайший шёлк, да и то скудно.

У Медведя, который шёл за Раннульфом, вырвался вопль оскорблённого целомудрия, а Фелкс пробормотал нечто, не имевшее никакого отношения к молитвам. На долю секунды Раннульф краем глаза поймал видение пляшущей нагой груди с розовым соском — и тут же рывком отвёл взгляд. В нём вспыхнула злость. Вместе с прочими тамплиерами он сел за стол на краю «подковы», повернулся и взглянул на султанский помост.

Там, окружённый своими офицерами, восседал султан — ив упор глядел на Раннульфа.

Ни один из них не отвёл взгляда. Раннульф ощутил, как у него на затылке дыбом встают волосы. Лицо султана побагровело. Один из сарацин, сидевший рядом с ним — брат султана, — заметил этот обмен взглядами и сейчас переводил глаза с тамплиера на султана и обратно. Слева от Раннульфа вдруг беспокойно шевельнулся Стефан, скрипнуло кресло. Он тоже заметил эту сцену. Раннульф вновь повернул голову вперёд, где плясали женщины, и вперил глаза в стол.

— Я и не знал, что они так трясутся, — пробормотал Стефан.

— Заткнись, — сказал Раннульф. Музыка заполонила его уши. Ему хотелось встать и уйти, двинуться, стряхнуть наваждение искуса, принудить своё тело вновь подчиниться разуму, — но приходилось сидеть здесь и терпеть эти атаки на обет. Слуги непрерывно приносили одни блюда и уносили другие, так что стол представлял собой всё время менявшуюся мозаику — всякий раз другие цвета и другие блюда. Слуги сновали вокруг Раннульфа, задевали его локтями, наклонялись через его плечо, чтобы поставить на стол засахаренные орехи, сласти, пахнущие корицей и гвоздикой, жареное мясо, источавшее жаркий сок. Раннульф ел только хлеб. Даже когда подали фиги и финики, излюбленное его лакомство, — он ел только хлеб.

Другие тамплиеры давно уже сдались. Вполголоса нахваливая яства, они глазели на пляшущих женщин и раскачивались в такт музыке.

— Что это они на нас так уставились? — пробормотал Медведь.

Фелкс рокочуще хохотнул:

— Может быть, они никогда так близко не видели тамплиера. Святой, это правда, что вся вода здесь ядовитая?

Раннульф ответил:

— Я никогда ещё не бывал в оазисе, где жители не маялись бы всё время хворью. Пей вино. — Он потянулся за кубком. Сарацинам пить вино не полагалось, но для франков они поставили его в неумеренном количестве. На султанском помосте, где сидел Триполи, раскатился безудержный хохот. Примерно посередине огромной «подковы» мирно заснул за столом епископ Святого Георга.

— Что же дальше, гашиш и маковый сок? — пробормотал Стефан. — Мне надо отлить.

— Иди, — сказал Раннульф.

Стефан ушёл. Раннульф был сыт; он отряхнул пальцы, и слуга подал ему салфетку. Мягкая ткань пахла цветами. Раннульф тотчас швырнул её на стол; он был так чувствителен к искусу, что и запах цветов казался ему грехом. Музыка смолкла, и женщины исчезли за пологом, прикрывавшим арочный проем входа в зал.

— Милорд граф. — Чернокожий слуга начал переводить речь султана. У него было круглое, с тонкими чертами лицо и высокий невесомый голос евнуха. — Да насладишься ты пребыванием в Дамаске, древнейшем и прекраснейшем городе, из глины коего Бог сотворил Адама! Мы предоставим тебе все радости и удовольствия, и, какое бы желание у тебя ни возникло, скажи лишь слово, и мы исполним его.

Триполи поднялся. Своим высоким пронзительным голосом он заговорил по-арабски, и его ответная речь была такой же данью традициям:

— Да сохранит Аллах превосходнейшего султана Каира и Дамаска!

Он продолжал в том же духе. Чернокожий переводчик, в котором не было нужды, сидел рядом с Саладином. Раннульф лениво гадал, где это евнух выучился французскому.

— Что это с ним такое? — спросил Фелкс, имея в виду переводчика.

Медведь обернулся и с ухмылкой глянул на него, явно довольный тем, что Фелкс чего-то не знает.

— Его оскопили.

Рослый германец озадаченно выгнул косматые светлые брови, поджал губы.

— А разве от этого чернеют? — невинно осведомился он.

Раннульф поглядел на него и захохотал, и Медведь, вдруг залившись краской, тоже разразился смехом; Фелкс облизал губы. Он много выпил и неумеренно ел все яства, что подносили слуги; сейчас он качался, даже сидя за столом. Триполи завершил свою речь, чернокожий встал и заговорил по-французски; свита, сидевшая вокруг сладко спящего епископа, торопливо растолкала его и шёпотом призвала ко вниманию.

— Епископ Святого Георга! Добро пожаловать в Дамаск, где святой Павел впервые встретился лицом к лицу со своей судьбой. Да возвеличит твой приезд сюда вашу веру, равно как и нашу!

Епископ застонал и с трудом поднялся на ноги. Он не знал арабского и вынужден был говорить по-французски; чернокожий евнух переводил султану его слова.

Когда епископ умолк, чернокожий повернулся к тамплиерам:

— Позвольте нам приветствовать также и воителей Храма Иерусалимского! Добро пожаловать в Дамаск, древнейший и величайший из городов, матерь Константинополя и Каира, Бухары и Багдада, где все народы, смешавшись, живут в мире и исполняют замысел Бога.

Раннульфу этот перевод был совершенно ни к чему.

— Спасибо, — сказал он. — Я очень рад, что приехал сюда.

Гости султана, застигнутые врасплох, мгновение лишь глазели на него в воцарившейся тишине; затем кое-кто из окружения султана заулыбался. Они считали тамплиера простаком. Быть может, они были правы. Султан слегка подался вперёд.

— Ты неплохо говоришь на языке Корана.

— Не то чтобы очень, — сказал Раннульф. Он поднялся, как делал всегда, когда к нему обращался вышестоящий, и привычно сцепил руки за спиной. — Это базарный арабский.

— Ты знаешь Коран?

— Нисколько. Две-три фразы, не более.

— А насколько хорошо ты знаешь вашу Библию?

— Довольно плохо. Книги — не моё ремесло.

— Но ведь это больше чем просто книги — это истоки веры. Ты любишь свою веру?

Голос тамплиера зазвучал громче.

— Султан, этот разговор ни к чему не ведёт. Всё, что важно для меня, — война. Для тебя, я думаю, тоже. Ты на одной стороне, я на другой, и я владею тем, чего хочешь ты. Так какой же прок говорить о чём-то ещё?

Гости заговорили, зашептались, слова сливались в невнятный гул.

— А какой же прок говорить об этом? — ровным голосом осведомился султан. В густой поросли его бороды блеснули зубы. — Ты явился сюда по какой-то своей причине; каков интерес Храма в этом деле?

— У тебя в плену один из моих братьев, Одо де Сент-Аман, я хочу повидать его.

Султан быстро поднял глаза и тут же опустил их, кивнув почти незаметно, одним движением ресниц.

— Разумеется.

— Мы поддержим перемирие между тобой и королём, если только возможно будет заключить его.

— Полагаю, я должен быть счастлив этим заверением, помня о вашем хорошо известном коварстве в такого рода делах.

— Мы повинуемся Богу, — сказал Раннульф, — а не клочкам бумаги.

— Милорд султан, милорд тамплиер, — громким ясным голосом вмешался граф Триполи, — здесь не место для споров о политике.

— Прошу прощения милорда графа, — сказал Раннульф и сел на место.

— О чём это вы толковали? — спросил Медведь, широко раскрыв глаза. Он не знал арабского.

Раннульф пожал плечами:

— Он позволит мне увидеться с Одо.

— Что-то он не показался мне настолько любезным, — заметил Медведь.

— Мне тоже. — Фелкс, сидевший за ним, нагнулся вперёд, пристально глядя на Раннульфа. — Что здесь происходит, Святой?

— Так, — сказал Раннульф, — болтовня.

Чернокожий переводчик снова встал и начал по-французски сплетать ещё одну длинную речь о чудесах Дамаска, где похоронены Авель и Нимрод, а также голова Иоанна Крестителя — что, вероятно, объясняло появление на пиру танцовщиц.

Раннульф вновь окинул взглядом зал. Слуги сновали у столов, неумеренно нагруженные едой и питьём, — казалось, пища здесь в таком изобилии, что никому и в голову не приходит скупиться. И тем не менее он помнил, как в харчевне по дороге в Дамаск не нашлось ни пищи, ни зерна для коней.

Он хотел выбраться в город, но это, похоже, невозможно: по внешней стене расхаживает стража, и сарацины следят за каждым его шагом. Он пленник здесь, во дворце. На открытом пространстве меж столами два жонглёра перебрасывались фонтаном из апельсинов. У двери ждал ещё один актёр, лицо его было раскрашено, словно у куклы, в руках охапки палок. Стефан так и не вернулся. Раннульф опустил глаза и сидел, сложив руки на коленях, скучал, дожидаясь, покуда закончится пир, и он сможет найти себе занятие поинтереснее.

Через боковую аркаду Стефан вышел из зала в темноту сада. Ночь была тёплая, воздух тяжёл и недвижен; пряный запах увядших цветов щекотал его ноздри. Он помочился и мгновение стоял в темноте, не зная, что делать дальше, — и тут к нему подошёл Али.

Они не обменялись ни словом. Молча шли они бок о бок через разросшийся сад, потом вошли в рощу. Сердце Стефана бешено колотилось, так и норовя выпрыгнуть из груди; во рту у него пересохло, ладони вспотели. Вслед за Али он прошёл вглубь рощи, и там они оказались у пруда, надёжно скрытого от глаз живой изгородью.

Они остановились у воды, по-прежнему не говоря ни слова; Али начал раздеваться. Лицо его пылало, руки тряслись. Стефан, неотрывно глядя на воду, снял куртку, сапоги, рубаху и штаны, затем избавился от облегающих подштанников из кожи ягнёнка, которых не должен был снимать ни при каких обстоятельствах — согласно тамплиерскому обету. Всё так же храня молчание, не глядя на Али, он вошёл в воду.

Али последовал за ним. Зайдя в воду по бёдра, Стефан вытянул перед собой руки и нырнул в темноту.

Вода облекла его. Тёплая, мягкая, она гладила его кожу тысячами шаловливых пальчиков; он погружался всё глубже в её объятия, покуда не коснулся каменистого дна пруда — и тогда стрелой рванулся к поверхности, по пути перевернувшись на спину; вода струями текла по его груди и между бёдер, сочилась сквозь волосы.

Стефана вдруг охватило безумное веселье. Ему хотелось кричать, вопить; кожу его пощипывало, кровь пульсировала в жилах, словно жаркий ветер. Он с шумом вынырнул из воды, разинутым ртом хватая воздух. Рядом с ним плыл Али. Они вновь нырнули, бок о бок, и тела их сплетались в воде, точно гибкие упругие змеи. Стефан поймал Али за талию и крепко держал; они боролись, и борьба эта была сладостна, руки их оплетали друг друга. С тихим смешком Али вырвался, и Стефан погнался за ним, настиг у самого берега и там овладел им — наполовину в воде. Затем он какое-то время удерживал Али под собой, не спеша выходить из него, грудью прильнув к его спине и зарывшись лицом в волосы. Плоть его пела.

Али что-то прошептал, и Стефан отстранился, выпуская его; тела их разделились, и воздух, хлынув между ними, омыл кожу Стефана неожиданной прохладой. Стефан снова бросился в пруд и нырнул на глубину, в нежные объятия воды; он плескался и кувыркался, наслаждаясь собой, своим телом, тем, что он всего лишь тело — без души, без вины, без забот; живая плоть, и ничего более. На дальней стороне пруда его настиг Али, обвил одной рукой и прошептал ему на ухо:

— Теперь моя очередь.

Стефан отпрянул было, весь ещё во власти бездумного наслаждения, но Али держал крепко, крепче, чем можно было ожидать, и властно притянул его к себе. Стефан выбросил вперёд руки, ухватив кулаками пучки высокой травы, что росла на берегу пруда, и покорился, и это было так же сладко, как покорять самому.

Они лежали рядом на траве. Стефану не хотелось говорить — он жаждал сохранить чистоту этого мгновения, окружённого столькими тревогами. Али коснулся его:

— Ты занимался этим в Иерусалиме?

Стефан рассмеялся. Внутри его что-то сжалось, отступило. Перекатившись на бок, он погладил юного сарацина по щеке:

— Нет. Мой обет запрещает это. Если бы нас застигли, я попал бы в беду.

— Значит... — Али накрыл его ладонь своей, — значит, я у тебя первый?

Стефан вновь рассмеялся нотке надежды, прозвучавшей в голосе Али; волна нежности нахлынула на него. Казалось, он знает Али всю жизнь и всю жизнь ждал этой встречи.

— Нет, — сказал он, — не первый. — И, притянув ладонь Али к губам, поцеловал её. — Мне надо возвращаться. Не хочу, чтобы меня хватились.

Судя по голосу Али, он улыбался.

— Дорогой мой, они нынче будут заняты допоздна, и, если всё пойдёт, как было задумано, тебя никто не хватится.

Он наклонился над Стефаном и поцеловал его. Стефан закрыл глаза. Через несколько дней он вернётся в Иерусалим, и всё закончится. Он отбросил эту мысль и, наклонив голову, коснулся губами плеча Али.

Поздно ночью, когда Раннульф и другие тамплиеры, шатаясь, вернулись наконец в дом у лимонной рощи, Стефан уже был там, один, облачённый в сарацинский бурнус. Переступив через порог, Раннульф сбросил Фелкса на пол и оставил его там валяться. Медведь наконец-то прекратил петь, но вместо этого разрыдался и со скорбным видом побрёл в соседнюю комнату, сжимая в каждой руке по фляжке вина. Раннульф пристально поглядел на Стефана.

— Развлекался?

— Мне стало дурно, и я решил вернуться сюда, — ответил Стефан. — Я устал. Да ещё там были эти женщины.

— О да, женщины — твоё слабое место.

— К чему это ты клонишь?

— Пойдём на балкон, — сказал Раннульф, — здесь жарко.

Он прошёл через комнату, пустую и тёмную, и вышел на балкон, нависавший над лимонной рощей. Стефан последовал за ним.

— Что произошло после того, как я ушёл?

Раннульф облокотился на перила; даже в темноте он различал затаившихся под деревьями людей, которые следили за ним.

— Ничего особенного. Они хотят закормить нас до смерти, а с Фелксом и Медведем проделать это не так уж трудно.

— Знаешь, Раннульф, — сказал Стефан, — может, нам и впрямь, как говорится, лучше всего расслабиться и получать удовольствие. Говорят, Эдем был в Дамаске.

Раннульф ничего не ответил; его пальцы сжались в кулаки. Что бы ни натворил Стефан, это не было насилие. Он вынудил себя разжать кулаки; успокойся, подумал он. Ни о чём не думай, просто наблюдай.

— С кем ты был? — спросил он.

Стефан шевельнулся, меняя позу, его ступни шаркнули по балконному полу.

— Что ты имеешь в виду? Я только...

— Не лги мне. Ты был с кем-то из сарацинов. — Раннульф рывком повернулся к рыжеволосому рыцарю, и что-то щёлкнуло в его голове, словно сошлись воедино кусочки головоломки. — С Али.

Стефан дёрнулся, словно в него воткнулась стрела. Раннульф утвердительно кивнул:

— Да, с Али. Я так и знал, что он чересчур гладок для простого слуги. Он шпион, ты знаешь это? Всё, что ты ему скажешь, пойдёт прямиком к султану.

В темноте он не мог различить лицо Стефана — лишь его силуэт, смазанный складками просторного сарацинского одеяния. Из этой смутной тени прозвучал хриплый голос Стефана:

— Ты всё видишь искажённым в узком луче своей ненависти. Все для тебя либо враги, либо те, кого можно использовать.

— Ты согласен выведать у него кое-что для меня?

— Нет! — Стефан отступил на шаг, вскинул руку, и пальцы сжались в кулак. — Это совсем не то, что ты думаешь, Раннульф! Это не имеет ничего общего с тобой, Иерусалимом, Храмом или войной. Не трогай меня. Ясно? — Он несильно стукнул кулаком по груди Раннульфа. — Не трогай!

Стефан развернулся и исчез в жаркой благовонной темноте домика для гостей.

Раннульф мрачно посмотрел ему вслед. Сарацины, похоже, на шаг опережали его и справлялись с его людьми, точно с кожурой от семечек. Перед собой он видел одни только ловушки. Стоя у перил, он подумал было, что надо отслужить Повечерие, но желания сделать это не испытал. Господь не поможет ему. Господь желает видеть, как он управится сам. Господь, быть может, уже отступился от него. Он устал, но возвращаться в дом не хотелось, и он улёгся прямо на балконе, подсунул локоть под голову и заснул под открытым небом.

— Король Иерусалима болен, — говорил Тураншах, — и, скорее всего, близок к смерти. Порой он слепнет. И всё же он ведёт этих людей, он обладает властью над ними. Должно быть, это поразительный человек.

Султан вышел на середину комнаты, сбросив халат и тюрбан. Слуга торопливо поднёс ему кубок с шербетом, он присел у светильника и освежил язык и губы охлаждённым напитком.

— Король Иерусалима — великий противник, болезненный мальчик с сердцем льва. Да сгноит Аллах его кости. Что скажешь о тамплиере?

— Не слишком ли много внимания уделяешь ты этому рыцарю?

— Внимания? Тамплиеры — главные зачинщики франков. Я видел сам, да и ты тоже, как дюжина их, не дрогнув, несётся в атаку на тысячи наших воинов и как зачастую эти тысячи обращаются в бегство — словно на них пали злые чары! Словно эти люди — чёрный ветер, зарождённый в пекле. Однако же я знавал не одного тамплиера, и все они вблизи кажутся самыми обычными людьми. Этот — совсем иной. Быть может, он и есть ключ к загадке тамплиеров, и я хочу узнать, что именно открывает этот ключ.

— Сегодня на пиру он держался отвратительно, — ровным голосом заметил Тураншах. — Он нуждается в хорошей порке.

— Отлично. Устроим ему порку. Али!

Али стоял в дальнем конце комнаты, повернувшись боком к ним, словно тема разговора ничуть его не занимала. Он не отозвался, и султану пришлось снова окликнуть его.

— Что, дядя?

— Тебя не было на пиру.

— Ненавижу толчею, — сказал Али. Он вышел на середину комнаты, вздёрнув подбородок и сцепив руки.

— Как ведут себя тамплиеры? Принимают ли они наше щедрое гостеприимство как должное, не пытаясь заглянуть глубже?

Али коротко качнул головой.

— Не совсем. — Его голос прозвучал чуть хрипло. — Их командир всё время рыщет повсюду. Он явно собирается, так или иначе, пробраться в город. На твоём месте я бы следил за стенами.

— Я же говорил тебе, что он шпион, — с удовлетворением вставил Тураншах. — От души надеюсь, что он сунется на стены. Мы уже ждём его и дадим ему хороший урок.

Султан не сводил с Али взгляда, в котором сквозило подозрение: по тому, как держался племянник, он понял, что Али что-то скрывает. Тут в голове у него мелькнула новая мысль. Он повернулся к Тураншаху:

— Зачем нам ждать, пока он сунется в ловушку? Наверняка мы сумеем заманить его туда.

— Ещё бы! — усмехнулся брат.

— Отлично, — повторил султан. Он снова вспомнил Рамлех и чёрно-белого рыцаря, который с боем пробивался к нему. — Так сделаем это. Покажем ему, что с нами шутки плохи. Освободи ему дорогу. Пусть переберётся через стену. А потом мы его за это примерно накажем.